Кабак облегченно вздохнул и загомонил на разных языках. В ближайший час драки не намечалось.
Вертлявый официант принес бутылку, вкрадчиво улыбнулся, показав выбитые передние зубы, и жестом фокусника поставил на стол тарелку с ливерной колбасой, припорошенной капустным крошевом.
Капитан хмыкнул. Бутылка была прямой родственницей тех, принесенных в жертву на пирсе. Видно, в море боцман каравеллы еще не раз помянет крепким словом хозяина кабака и его ушлых завсегдатаев.
Официант ждал, как собака, выглядывающая из-под стола. Капитан воткнул взгляд в его узкую переносицу. Официант дрогнул кадыком на куриной шее и исчез среди танцующих пар. Побежал докладывать хозяину.
Пить в кредит под бесплатную закуску было привилегией Капитана, завоеванной в драках с клиентами, позабывшими расплатиться с хозяином. Но добром такая выпивка никогда не кончалась.
Первый стакан он выпил залпом, второй медленно сцедил вовнутрь, третий, едва переведя дух, отхлебнул до половины. Лишь после этого угли под сердцем зашипели, в нос ударил запах паленого можжевельника, а на глазах выступили слезы. Он раскурил трубку и стал смотреть сквозь дым и мельтешение прилипших друг к другу пар на того, ради которого пришел в этот проклятый всеми святыми кабак. Крис сидел там, где полагалось сидеть капитану, уходящему в плавание. За первым столиком у двери.
Когда-то Капитан сам сидел на этом месте и знал, что стоит лишь повернуть голову, и в мутном окне увидишь свой корабль, трущийся бортом о пирс. От этого жизнь казалось разделенной надвое, и в сердце прорастало черное зернышко одиночества, чтобы там, в океане, под давящим зноем ночи выбросить колючие побеги, пронзая сердце, и распуститься алым цветком, отравляя тяжелым ароматом волны и небо, ветер и сны.
Капитан закрыл глаза и прислушался к боли в груди. Его черное зернышко давно иссохло, и теперь саднило сердце, как застарелая заноза ладонь. Он не стал открывать глаз, слишком близко подступили слезы. Да и так знал, что происходило за столиком у окна. Каждый раз одно и тоже.
Стоило отойти темным личностям в черных очках, как их место занимали толстобрюхие фламандцы, потом усаживались сухопарые джентельмены, больше всего боящиеся положить локти на стол и показаться смешными в белых париках, давно вышедших из моды. А последними приходили посланники местной еврейской общины в черных долгополых сюртуках. Они говорили тихо, едва шевеля бледными губами, уставшими от молитв. И глаза их, печальные, как у загнанных оленей, смотрели из-под широких полей шляп с тоской и надеждой.
Тот, кому утром суждено понять паруса, подписывал векселя, ставя вместо печати оттиск своего перстня. Капитан знал, что золото, передаваемое из рук в руки не ложится бременем на его сердце. Он ставил на кон свою жизнь, а кредиторы лишь деньги, застрахованные от любых неудач в компании Ллойда.
Больше всего Капитан жалел этих оленеглазых старцев. Тринадцать раз он поднимал паруса своих каравелл, до самых бортов груженных чужими надеждами, и тринадцать раз возвращался ни с чем. Тюки китайского тряпья и мешки с заплесневелым цейлонским чаем были не в счет. Разве можно ими оплатить разбитые надежды?
Старики верили, что где-то там, за горизонтом есть земля, где хватит места для всех, куда не протянутся руки Святой Инквизиции и где матери не будут в страхе вскакивать среди ночи, спеша накрыть ладонью оленьи глаза чернявых детей, чтобы в них не отпечатались языки факелов, сжимаемых в потных ладонях перепившихся пивом лавочников. Они верили в эту Обетованную землю больше, чем в своего Мессию. И знали, что вера эта есть грех. Но не боялись кары, потому что ничего уже не может быть страшнее, чем обладать Обетованной землей, а потом потерять ее. Вот и платили любому безумцу, готовому указать путь через пустыню океана к Новой земле, еще не проклятой богом. Платили золотом, но всякий раз получали с процентами черепки надежд и осколки снов.
Последним появлялся хромоногий горбун с толстой папкой подмышкой. В ней он носил украденные из королевской библиотеки секретные карты британской разведки, карты Тибета, нарисованные русским художником, карты Вселенной с автографом Аристотеля, военные карты Ганниабала с пометками Марка Лициния Краса, схемы подземелий Храма Соломона, карты снов Амменхотепа, рисунки на шкуре яка с пунктиром тропы, ведущей в Черный вигвавм апачей, карты на шелке, вышитые волосами наложниц императора Мин, и целый ворох карт Антильских островов, испещренных крестами пиратских кладов, которые еще не откопали или еще не успели зарыть.
Увидев горбуна, раскладывавшего свой товар на столе у окна, Капитан рывком встал. Нельзя было терять ни секунды. Он знал, стоило лишь прикоснуться к чужим картам, как навсегда забудешь ту, что однажды увидел во сне. Нет в мире карты вернее, отпечатанной на дне твоих глаз.
Тринадцать раз Капитан пытался вспомнить ее, когда корабли вязли в морской траве, когда красные волны шипели, отскакивая от раскаленных бортов, когда акулы выпрыгивали из воды и рвали тела повешенных на реях, когда пальцы немели на спусковом крючке мушкета, а в глаза матросов от ненависти делались похожими на стертые пятаки, когда чайки блевали от жары, и море становилось ртутью от чешуи сварившихся живьем рыб. Тогда, как не силился, как не молился и не осквернял горячие небеса проклятиями, Капитан не вспомнил своей карты. Пришлось поворачивать назад. Тринадцать раз подряд...
От выпитого, жары и похоти танцующие пары превратились в сиамских близнецов. Капитан с трудом продирался сквозь слипшиеся горячие тела. Руки мужчин, в синих разводах татуировок, скользили по широким спинам женщин, словно пытались отыскать под одеждой оружие или огрызки ангельских крыльев. Влажные губы сосали жизнь из запрокинутых до хруста шей. Трещал шелк под жадными пальцами. Острые ногти, блестящие черным лаком, царапали тайные письмена на коже мужчин, задубелой от семи ветров и четырех солнц. Языки вонзались в распахнутые, как у умирающих рыб, рты, а стилеты до поры дремали в высоко взбитых локонах. От ударов сердец лопались шнурки на корсетах и сами собой распускались ремни. Каждый в эту последнюю ночь хотел любить словно в последний раз, потому что заря навсегда разделит их на тех, кто ушел, и тех, кто остался.
Капитан вырвался из толпы, душной и жаркой, как тропический лес, и хлесткой оплеухой сбил горбуна под стол. Тот пискнул, как раздавленная крыса, и, шмыгая перебитым носом, принялся собирать рассыпавшиеся по полу карты, такие же фальшивые, как и его горб.
Рука капитана каравеллы замерла в воздухе, так и не коснувшись карт, а потом плавно легла на рукоять кинжала. Нервные пальцы принялись поглаживать теплый металл, сладострастно и медленно, как грудь женщины. Лицо Криса сделалось маской, отлитой из бронзы. Во взгляде не было ни страха, ни удивления.
- Тебе не нужны карты, Кристофор. Ты и так знаешь курс, - сказал Капитан.
Крис указал пальцем на освободившийся стул, лучик света разбился о перстень с разлапистым крестом тамплиеров. Капитан не сводил взгляда с золотой искорки, дрожащей на печатке. Когда-то и у него был такой же перстень, открывающий вход в любые порты и двери во все кладовые мира.
- Садитесь, Капитан. - Голос у Криса был таким, какой должен быть у настоящего капитана, прокуренный и пропитый, звучащий глухо, как удар пушки в тумане.
Лишь получив приглашение, достойное его звания, Капитан поставил кружку на стол, и опустился на жалобно скрипнувший стул. Беззлобным пинком выбил из-под стола торговцам картами и блаженно вытянул ноги.
Крис все еще смотрел на него цепким, как абордажный крюк, взглядом, но пальцы уже не ласкали рукоять кинжала, а спокойно лежали на столе. Он ждал продолжения с равнодушием человека, на утро уходящего в море.
- Курс строго на вест. И ты найдешь землю. Главное, не поворачивай назад. - Последнюю фразу пришлось запить остатками джина, слишком уж запершило в горе. И влагу выступившую на глаза теперь можно было выдать за влияние винных паров.
Легкая улыбка тронула губы Криса. В ней не было ни иронии, ни презрения. Так улыбаются знакомому, случайно мелькнувшему в толпе. Они оба были капитанами. Просто один уходил в море, а второй оставался на приколе. Тринадцать раз испытывать удачу - уже перебор, а без удачи в море никак нельзя, это Капитан понимал. И Крис тоже.
Крис поднял кувшин и до краев наполнил кружки, свою, дорогую, мутного веницианского стекла, и Капитана, оловянную, с мятыми от долгой службы боками. И джин у Криса оказался первосортным, настоящий "Гордонс", а не сивухой, что бесплатно наливали Капитану.
"Что ж, каждому свое", - философски заключил Капитан, долго выдохнув в кулак. Угли под сердцем уже остыли, выпитое никакого эффекта не оказало.
Теперь нужно было встать и уйти. Капитан знал, Крис ни за что не возьмет его с собой. Даже коком. Не может быть на борту двух капитанов.
Время шло, а в ногах никак не появлялась та упругая, злая сила, что бросала на абордаж, нужна была именно она, чтобы вскочить, красиво, как Френсис Дрейк, отдать честь и , вышибив пинком дверь, вывалиться в ночь, к чертям собачьим. И Капитан продолжал сидеть, тупо глядя в кружку, где на самом донышке плескались остатки джина.
И дождался...
Нежно тренькнули колокольчики, тихо и жалобно, словно задел их ветер. В прокуренном, как преисподня, кабаке, разом стих гвалт.
Капитан сидел спиной к залу, но знал, что сейчас все уставились на сцену, где в луче света застыла фарфоровая девушка. Ее имя Капитан, да и никто в кабаке, не мог выговорить без запинки, а звучало оно так же жалобно и тонко, как звон стеклянных колокольчиков. Никто не знал, из какого королевства, затерянного в джунглях Юго-восточной Азии, появилась эта тонкая и хрупкая, как фарфор династии Мин, девушка. Здешним было всегда наплевать, откуда ты прибыл и куда уходишь, если остался, то остаешься навсегда. А коли сидишь намертво пришвартованный к берегу, то какая, к черту разница, кем ты был там, за семью морями.
Перезвон сделался ритмичней, агрессивней, словно из-за дальних холмов накатывалась конница узкоглазых, бешенных воинов. Народ одобрительно загудел. Начинался фирменный номер кабака "Якорь вам в задницу". Тайский стриптиз с последующим поеданием банана непотребным местом. Каждый вечер и каждый раз на бис. В исполнении фарфоровой принцессы неизвестного королевства.
Капитан поперхнулся. Первая волна злой силы всколыхнулась внутри. И покатилась, как вал, предвещающий большой шторм. Но не в ноги, а в голову. Ударила, вышибив злые искры. Взгляд Криса вновь сделался, как абордажные крючья. Он намертво вцепился им в Капитана и не отпускал, все глубже и глубже вонзая каленые острия в самое нутро. Крису, в общем-то, было глубоко плевать, у него была каравелла, был перстень с тамплиерским крестом и была та, ради которой он уходил в море, ее именем он назовет первый же остров и к ее ногам бросит все дары Обетованной земли, лежащей там, где заходит солнце. У Капитана не было ничего.
За спиной мерзко загоготал Бург, похабный смех подхватили два его брата. У них был повод ржать и чувствовать себя хозяевами жизни: их фелюга, до краев загруженная контрабандным опием, только вчера встала под разгрузку у причала.
Капитан поморщился, таким беспощадным сделался взгляд Криса.
Еще секунда и будет поздно, понял Капитан, еще секунда, и под этим взглядом он превратиться в грязного спившегося бича, останется только выпрашивать на опохмелку, собирать бычки у входа в кабак и мечтать поскорее сдохнуть.
Он не стал допытываться, как Крис прочел в его сердце то, что удавалось прятать от всех. Прочел, так прочел. В конце концов, оба они были капитанами. И если ты капитан, пусть твое корыто и стоит на вечном приколе в самом гнилом углу бухты, порядок на борту устанавливаешь ты. И любишь ту, что выбираешь сам.
Капитан медленно выцедил остатки джина. Угли вспыхнули хорошо, злым бесцветным огнем. Чтобы горели еще ярче, он разрешил себе вспомнить, что уже сорок дней, как нет с ним Партизана. Вечно патлатый, жилистый и злой, он, наверняка, сейчас в раю, в самом дальнем его закоулке, где Господь прячет от бледных праведников таких же святых безумцев. Сидит, должно быть, и светлея лицом докладывает товарищам, камрадам и коммандантам всех возрастов и цвета кожи очередной план мировой революции, последней и окончательной, как Страшный суд.
- Начнем, пожалуй, - с прибалтийской флегматичностью протянул Капитан.
Он оттолкнул стул, пружинисто встал, развернулся.
Обтянутая черной кожей жирная спина Бурга так и просила ножа. Его Капитан и выхватил из ножен у Бурга и без лишних слов вогнал ему под лопатку. Лезвие сначала цокнуло по металлической клепке, а потом легко, как ныряльщик, вошло в плоть. Бург хрюкнул, привстал, замер на секунду, словно ожидая пинка в отклячанный зад, и зарылся лицом в недоеденного поросенка.
Брат Бурга, белобрысый Эрик, моментально сориентировался, вскочил, вырвал из-под куцей рокеровской куртки автомат "Узи". Капитан справедливости ради дал ему передернуть затвор, в это время сгреб за патлы чернявого младшего брата, хоть Бурги были и единоутробными братьями, но явно от разных папаш, и трижды приложил младшего рожей об стол, вернее об то, что на нем еще оставалось от закуски. Эрик, наконец, справился с заклинившим затвором, оскалился и навел ствол в грудь Капитану. Ударом ноги Капитан подбил автомат вверх и разбил кувшин об лоб Эрика. Тот заверещал от боли и обдал кабак, как из брандспойта, потоком свинца. Он все еще продолжал стрелять, когда Капитан хуком справа отправил его в полет по направлению к стойке.
Пули, срикошетив от всех стен разом, зажужжали в прокуренном полумраке, как дикие пчелы, жаля всех подряд. Одна стальная оса тюкнула негра Дюка в широкий лоб, он рухнул грудью на аппаратуру, руки в судорогах заелозили по дискам, и из динамиков ударил самый угарный рэп, на какой был способен DJ Дюк. Жаль, что бедолаге не повезло, свою лебединую песню он так и не услышал.
Под дикие визги и адову дробь музыки загорланил весь кабак. В лихорадочных вспышках цветомузыки разом сверкнули десятки ножей.
За спиной у Капитана грохнуло, словно рванула корабельная пушка, это разбив стол о чью-то голову в дело включился Крис.
- Полу-у-у ндра!!! - радостно заорал Капитан. Вырвал нож из вынырнувшей из темноты руки, метнул нож в один угол, а его обладателя в другой. Полу-ундра, сукины дети! Живем дальше!!! Кто на меня?!
Желающих пустить кровь Капитану оказалось на удивление много.
Дрались самозабвенно и яростно, как только умеют драться в портовых кабаках. Еще до приезда наряда королевской гвардии, окучившей всех дубинками и забросавшей кабак гранатами со слезоточивым газом, Капитана вырубился, сам не поняв от чего. Просто вдруг показалось что плывет по теплому морю, качающему на волнах отражения низких звезд, а над головой гудит белый парус с алым крестом...