Обтер с её губ капли блевотины, замер, оглушенный. Но нужно было, вот напасть! хоть что-нибудь говорить. Даже не убеждать перевоспитывать кружочек в квадратик, не обращать в свою поганую веру, просто говорить. О сперме, например, уникальнейшем веществе. Никаким алхимикам близко не удавалось подступиться к такой сложности. Она калорийнее китового молока, потом, значит в какой-то капельке, да нет, в одном единственном сперматозоиде, свернут в непостижимой плотности целый мир, все программы, инстинкты и таланты будущего организма.
— Ёлки-моталки, дак речь о философском камне! Выпариваешь, спекаешь и… И потом, у меня была одна женщина тридцати лет, которая так и сказала: «Я тебя выпью до капельки.» В самом деле не бежала выплюнуть, а проглатывала, как-будто ей что-то такое… ну да ладно… Женщина эта обладала знанием посвященных. Она позже обьяснила в чем дело. Природе мало только шифровки. Что-то должно быть ещё тайное, без чего пропадает феномен жизни. И природа, побеспокоившись, окутала будущую жизнь эзотерической энергией. Знающая женщина употребляла её в чистом виде. Не сперму, но энергию. На самом деле ей, с её молодильными яблочками оказалось сорок лет! Я чуть руки на себя не наложил, когда открылось!
Степан переложил голову с твердого колена на мягкое бедро и прошептал в ухо:
— Давай будем считать, что эзотерическая энергия будет в тебе… как бы точнее выразиться..? Первая ласточка что ли..? — ляпнул, и оба засмеялись глупости. Ура! Ласточка, делающая весну, наконец, в нужном месте.
Подползла ещё ближе, прижалась лицом к его животу. Степан еле расслышал.
— Всё равно не получится. Я боролась сколько могла. Я так устала…
Современная медицина — дерьмо полное. Пещерный век. Случайно что вылечат и в газетах кричать об этом, сами поражённые. Зато скачиванием денег овладели в совершенстве, падальщики.
— Ничего-о-о, амазоночка, мы не будем торопиться. Мы медленно спустимся с горки, выстругаем новую дубинку, поймаем у соседней деревни бабёнку, обрежем ей косу, сплетём тетиву, натянем на лук, нащиплем стрел, и-и-и как дадим-дадим с новым оружием перца! А сейчас вставай помаленьку, девочка.
Не может? Тогда он её понесёт. Застегнул брюки, поднял девчонку на руки и понес к реке умыться. Взошли на плот пацанов в затончике, который почти скрылся от их веса под воду, и взялся возёкать тошнотную моську.
— Ну что ты делаешь?! — возмутилась. — Меня умываешь, а посмотри на свои руки! Они грязные, вымойся сначала. Я сама.
Кажется, пошло дело. Главное — новый нестандартный ход. И будто святая Богородица вмешалась, одумавшись. Плот, раскачиваемый при умывании, вдруг отпружинило от берега и понесло к мысу. За ним сразу течение.
— Прыгаем!
Степан придержал за талию.
— Пусть несёт. Интересно.
Прибрежные второстепенные струи передали плот первостепенным, а первостепенные льстиво преподнесли его стремнине, несущейся со скоростью пассажирского экспресса. Енисей в районе Октябрьского моста делился на два рукава, каждый шириной с Амазонку в устье. Выгрести из стремнины ладошками то же, что остановить акулу поздравительными открытками. Ещё быстрее поплывёшь.
— Смотри, как получается, — обратил внимание на надвигающуюся махину моста. — Вроде еще недавно валяли дурака, а если в опору врежемся… четыре сбоку — ваших нет, обоим каюк на двести процентов. Согласна?
Она взяла его за руку, пальцы в пальцы.
— Значит, я тебя сглазила.
Бетонная щека опоры пронеслась мимо в нескольких метрах. Но этого было достаточно, чтобы буруны раскачали плотик выше всякого приличия. Когда невероятной эквилибристикой удалось удержаться на плоту — оба до пояса были мокрыми. Город закончился, пошла промзона, потом сателитные районы, но скоро обрезало и их. Изредка роились на черном берегу огоньки деревушек, ферм, на проселочных дорогах мелькали фары автомобилей, прочая мелкая невнятность. Их несло и ощущение было жуткое, казалось, вот-вот зашумит впереди, и воды реки сорвутся в бездну с края панциря черепахи, несущей на себе мир.
— Если над головой светят звёзды, значит у вас спёрли палатку.
Ночи стояли теплые, но на воде, да еще мокрая одежда… Степан снял брюки, с доходяги стянул, замотал ей ноги своей рубашкой и принялся растирать ладонями, пять минут её, минуту себя. Болезнь известно какая: жизненной силы нет, хочется даже летом кутаться в пуховые шали, сидеть у камина, если таковой имеется. Девчонка, видя что массажист всё больше коченеет, начала растирать своего мучителя, они путались руками. Подумал, что хорошо ей гладить одуванчики — целыми останутся. И говорил буквально обо всём: об искусстве, о прожорливости планктона, о вранье лупы, о перевыборах израильского кнессета, о биостратиграфии, хотя не имел представления что за бред такой. А когда совсем рассвело, констатировал:
— Вид-дишь… клац… Ты брролась за т-тепло сю ночь… клац, клац… Значт д-должна научиц-ца такжр-р… клац, дальш бр-р-раурно нжно…
Замёрз до того, что надежды отогреться не было уже абсолютно никакой. Девушка размотала с себя рубашку и одела на него. Степан не сопротивлялся из тех же соображений. Пусть проявит волю теперь она. Её очередь. И смог только перекошенно улыбнуться, когда доходяга сняв с себя футболку, намотала на ноги ему, — хватило только на колени.
Спас их рыбинспектор. Он как раз решил с утречка пораньше устроить баньку, потому что с обеда начиналось его суточное дежурство. Увидел плотовщиков, когда вывалился из бани освежиться в Енисее. Такой мужик и приплыл к ним на моторке, в трусах, свекольно распаренный, разнеженный банькой до неприличия. Выражался он в том же роде:
— Козлы городские, без масла в котелке! — далее совсем нецензурно. — Поубивал бы недоделков!
«Мы этим занимаемся с двух часов ночи.»
Лодка въехала носом в берег.
— У вас ч-что, ба-баня на ход-ду?
— Хираня у меня на х…, убить вас некому! — ответил свекольно-разнеженный рыбинспектор.
Степан протянул руку даме, помогая спрыгнуть с лодки. Джентельмен он, в конце концов, или художник? Завалил в воду удачно, вполне по-светски, даром, что суставы, как у замороженного покойника. Дама ушла под воду с головой, хоть там и по колено.
— Вот полурукий! Она ж загнётся! — рыбинспектор тычками погнал девчонку в баню. Затолкал внутрь, обернулся. — Что стоишь ухмыляешься, обвесок? Иди за ней!
Что там биостратиграфия?! А вот уж где всем загадкам загадка, так это в ней, русской бане. Да ещё просунутая в щель двери кружка водки с куском жареного мяса на хлебе…
«Дальнобойщик», идущий на Дивногорск, подобрал их и о деньгах не заикнулся. Доходяга вцепилась ногтями в степанову ладонь, сидела прямо и смотрела на летящую в глаза дорогу.
«Эта вроде начинает чувствовать вкус к жизни. Пошла пробка, бля буду! Травы пёстрым волосятся, птицы нотой голосятся. Облаков летучих рать не желает умирать.»
Но девчонка похоже привыкает к его эстремизму и самое плохое: начинает видеть в нем чуть ли не царя содомского, встречающего Авраама в долине Шаве. Еще начнет благословлять благословляющего. У системного мышления большая опорная плоскость. А ему нужна опорная точка минимальная, чтоб шаром катилось не останавливалось.
— Ты с сестрой где выходишь? — поинтересовался шофер.
Степан с удивлением отметил, что, действительно, если доходягу откормить, а ему поголодать, то они очень похожи.
— Остановите нас у торгового, — очнулась девушка.
— Она мне не сестра, это моя блядёшка. А высадить за Базаихой, скажу где.
В кабине грузовика, как в подводной лодке на критической глубине, давление, чуть иллюминаторы не вылетают. Шофер пунцовеет лицом, оскорблённая выдернула руку из его ладони, ледяно щурится, будто капитан подводной лодки видит в перископе врага и вот-вот даст приказ — садануть торпедой.
Проехали Базаиху, санатории, последнюю остановку городского автобуса.
— Хотите её? Только ей нравится повеселее. Рукоятка заводить мотор есть?
Шофер с шумом выдохнул.
— Нет, я в такие игрушки не играю.
— Было бы желание. Здесь остановить. Расплатился бы тогда за извоз. Надеюсь, вы останетесь в полной уверенности в нашем к вам уважении.
Когда машина пропала за ельником, девушка спросила, от обиды кривясь лицом:
— Неужели ты сделал бы..?
Равнодушие не надо играть — ночь не спал, усталость накопилась.
— Была бы рукоятка для мотора — делать нечего, а так неинтересно. Не цепеней, топай туда.