Дед был воистину презанимательной личностью. Ох, не было в то время в деревне «Коровьи пальчики» Шекспира. Если бы Шекспиру пришлось выбирать между историей любви Ромео и Джульетты и сибирского мужика и его женщины, писатель, кто спорит, выбрал бы последнюю пару. Родовая фамилия деда — Бумажный. Но в день поминального сорокоуста стал Чудаковым. А вечером умер. Дед всю жизнь был романтиком и индивидуалистом. Но при всем при том, что регулярно посещал общие собрания колхоза, каждый раз оказывался тем самым легендарным Васей-пастухом, предлагавшим правлению купить фанеру. «Ндак, сделаем ероплан, да улетим отсель к едрене фене!» К романтическим его идеям относились: проект сооружения в центре деревни фонтана с нимфой, обнимающей лебедя. Нимфу следовало лепить с первой красавицы деревни, выбранной на конкурсной основе. Проект отклонили, и не потому что он был протекционистским: всем известно — первая красавица на деревне его жена. А осуществленный проект покрытия крыши дома черепицей. Причем изготовление черепицы от копки глины до сооружения обжиговой печи с принудительным поддувом воздуха — дело рук самого деда. В результате дедовский пятистенок гляделся пасхальней церкви с крашеным верхом. Всему причина — кристаллы золотого пирита, вставленные в каждую черепичную пластинку. Пирит тоже добывался в таежных шурфах. И проект сооружения лёгкого летательного аппарата, так и не оторвавшегося от земли, взлётной скорости не хватило. Попытка закончился сломанным ребром (жена сразу же после ребра фанеру облила керосином и подожгла). К индивидуалистическим проектам относились: создание собственного иероглифического письма, изготовление из кедрового ствола и маральей шкуры настоящего Там-тама и избиение в Красноярске редактора краевого литжурнала за отказ печатать дедовский тринадцатисложный стих с цезурой после седьмого слога. Стихи, понятно, посвящались жене. На руку дед был ушибист, но бил только поганых мужиков, в жизни не тронув пальцем ни одной женщины. Хват выпить, но, в противотык большинству, впадал не в гневливость и рыпанье, а в детство и веселые приколы. Если бы случился где в Сибири конкурс прикольщиков, все места от Гран При до поощрительных пришлось бы отдать деду. Впрочем, разговор не о нём, а о его большой любви. Вышеупомянутое в первую очередь затевалось, чтобы порадовать Джульетту. Её девичья фамилия — Чудакова, его — Бумажный. Но деревенские так всю жизнь их и звали — «Чудаки», вкладывая в прозвище не небрежение, но пиетет. Когда возок ушел под неверный лед, тракторист, смелый парень, и дедова жена бросились в воду отвязывать телушек. После, среди гама набежавших людей, рева скота, никто сразу не заметил, что её-то нет. Дед ходил по реке на двести километров, пытаясь взглядом пробить панцирь льда, но видел только свои отражавшиеся безумные глаза. Потом поджег дом на холме с золотой крышей (сбежалась вся деревня, половина деревни плакала о чём-то неземном, но знакомом, другая половина задумчиво-хмуро курила), спихнул Там-там в ненавистную реку, посмотрел, как ледоход уносит экзотический инструмент прочь в водах, в которых навсегда осталась его половина (её так и не нашли, будто ушла в другой мир через ледяное отверстие нефритового круга), — и уехал в Красноярск, к детям. Там взял фамилию жены, справил сорокоуст, а вечером умер. Сердце разорвалось.
— Пора выстраивать цепочку. Там бутон, а здесь батон, вот бидон, а там питон, а на стройке есть бетон.
«Надоели, трудоголики, — просверлило в степановой голове. — Носки вам третьеводнишние под подушку!»
— Послушествуй старца. Электрон, волна, кварк, вакуум, — это меч, но не с тонким определяемым кончиком, а с кончиком в абсолютный нуль.
— Так мы ж работаем еще в евклидовом пространстве.
— А ты видел когда-нибудь, — профессор лёг галстуком в тарелку. — Чтобы фотон притормаживал в нём?
— А он тормозится?! — испугался Лузин. — Про это в Евангелии ничего не сказано.
Посмотреть на них со стороны, прямо интимное откровение.
— Что фотон… Мелочь пузатая! Доставь нейтринный индикатор, ха-ха, да на нейтрино проверь.
Степан посчитал нужным вмешаться и сурово вставил — если надо, доставим. Лузин отмахнулся. На земле два таких: один весит миллион тонн, новосибирский — и не сосчитать.
— Шуточки у вас… — скривился Степан.
— Так вы думаете, нейтрино тоже мелькает подьюбником? — удушенно зашептал Лузин.
Профессор качался на задних ножках стула. Само воплощение тайны. И вождизм на лицо.
— А куда ему дэваться? Почему линза остановилась на краю массы? Университет ведь одно большое массивное тело. Не потому ли, что около нуля изменяется топология пространства?
Ассистент в шоке.
— Боже! — потом по-французски. — Эфруа! Ужас! — наконец. — Ёлдырь башмак!
Степан решил заняться десертом. Китайский десерт звучал так: «Вдоль горного ручья пройдись в одиночестве, — лично я бы прошелся. — Замри и почувствуешь: облака наполнили складки ветхого платья. — Ну не божественно?»
— Выходит, это ниже кваркового уровня?! Ой, у меня инфаркт будет! — уцепился за степанов локоть. — Ты понял? Что плотность атомных ядер… если даже нейтрино уходит за горизонт событий!
— На ветру красивее жить. Материя проваливается в дыру, что в прорву. Створный поток энергии. А бомбочку можно придумать — одна высосет пол-Европы!
«Прилетели утки, заиграли в дудки. Ах, какая красота, заиграли в дудки.» Лично Степан в сказанном мажора не находил. Особенно про бомбочку. Более того, приятней было бы сейчас… ну вот сидеть в темной комнате и улыбаться в угол. Намного же лучше? Чем напрягать потную холку.
— Господа кладоискатели, опустим руки в тэсто, — поднялся над столом профессор. — Итак, мы нашли вакуумная дверь между половинками вселенной. Нам удалось определить конкретное местонахождение. Поздравляю! Также, мы можем забрать её и выпотрошить.
«Одна стрела сбивает одного орла. Две стрелы это уже слишком много. Вот как надо!»
Профессор показал обществу ребро ладони.
— Монахи-каратисты били по борту каменного колодца так, что вода выплескивалась на рубаху. А до воды два метра! Как это делалось? Резонанс! Нам нужна резонансная пушка.
«Зачерпни воду в колодце, — что его бить-то? — и луна будет в твоей руке. Прикоснись к цветам, и их аромат пропитает твою одежду.»
— Где мы её, ядрена вошь, возьмем?! — взвизгнул Лузин так, что зазвенели висюльки на люстре.
По важно оттопыренной губе профессора, ясно, такие места имеются. И Степану: не правда ли, любой ищущий художник подтвердит, что редко кто из ищущих ученых не испытывает действие собственного изобретения на себе?
«Факт, — подтверждая мысленно. — Если это не бикфордов шнур.»
— То, что я скажу — секрет. Но вы должны знать, потому что, — сдвинул минусы бровей к носу. — Мы «Коза ностра», мы боевой отряд науки, мы сэмья. Вэрно?
«Да верно, верно. Мы «Коза в ностре», мы промысловая артель, подорожная вольница, мазурики зашибистые и бурлаки совокупные. Члены кружка и кружки члена. Кто шагает дружно в ряд? Боевой отряд ребят. Наша колхозная подводная лодка продолжает движение и кроме торпедного аппарата выхода, к сожалению, нет, ёлки-моталки!»
В общем, секрет заключается в том, что в Воробьевых горах, под институтом ядерной физики находятся военные лаборатории. Степан откровенно хмыкнул: ну уж секрет. Где этих лабораторий только нет? Как булочных, сливающих говно.
— Я — вроде того что, генерал, — до кучи признался Копелян.
А пушка резонансная имеется в лабораториях, где профессор генеральствует или генерал профессорствует. Делов-то — стибрить. Возьмем её за дужку, положим её в кружку.
Лузин ломал себе пальцы с противным хрустом. Подскочил к шефу, чуть не за грудки схватил. Так, дорогой профессорище! Изложите план!
Вот особенно красиво: «Над ветками, не имеющих почек, кружатся золотые фениксы. Под деревом, не отбрасывающем тени, бродят яшмовые слоны»».
План таков. Сначала пробуют кулуарно. Техдиректор — бывший копеляновский однокашник — господин Суковатый. В студенческие годы — Ваня-Канява. Профессор хочет попросить того о негласной помощи. Уже договорено о встрече. Единственно, нет уверенности в этом человеке. Поэтому, мазурики его зашибистые ждут недалече и если в результате переговоров получают негатив, тогда действуют нагло. Безобидно эдак лупнул глазёнками. Инструмент он уже приготовил.
Степан противно скрипел вилкой в тарелке. Китаёзы еще подзуживают: «Рыбная ловля — беспечное занятие, но в руках вы держите оружие лишающее жизни. Игра в шахматы — безобидное развлечение, но оно внушает мысли о смертельном поединке. Нельзя не видеть: из всех дел самое приятное — ничегонеделание, а безыскусность выше всякой тонкой изощренности.»
«Круги расходятся по воде… э-э, чёрт! с этими кошками над валерьяновой лужей забудешь родной китайский. Как же там было? Круги расходятся… э-э-э… Короче, крокодил моргает, чтоб вам пусто было! Боб бензольный, что я здесь делаю?!»
Степан грыз ноготь и думал о том, что не желательно завязывать шнурки около клубничной грядки соседа, а то он подумает, что ты его клубнику рвешь.
Ждали в условленном месте. Полночь, последние прогулочные кораблики с позевывающей публикой притирались перед ними к пристани. Подплывёт кораблик и штрижки-отражения в воде от фонарей начинают извиваться червяками, которым рыбацкий крючок пронзил задницу.
Лузин сам в растрепанных чувствах. Не желая показывать смущение, открыл сумку, вверенную ему Копеляном, и разглядывал содержимое. Любого домушника такое содержимое сильно бы обрадовало. Фонари, моток верёвки, дрель на аккумуляторах с алмазным кругом, автомобильная монтировка, коей, так же как воровской «рвоткой», можно выдрать средней паршивости замок.
— Ты посмотри на нашего инсургента! — восхитился Лузин. — Как приготовился!
Степан почти дымился. Да, любое дело — маленькая война. Или ты сломал шпагу перед победителем, или празднуешь с бокалом вина в одной и талией маркитантки в другой руке. Редко поединок заканчивается ничьей. Как-то видел драчунов, они повисли друг на друге, дойдя до полного изнеможения. Относительная ничья. Когда один, собрав последние силы, шлепнул противника по уху, тот, оценив свои физические возможности исчерпанными, заржал оппоненту в лицо. Праздные зрители сошлись в том, что он и есть победитель. Их войну Бумажный готов довести до конца. Единственно, ему не нравится безалаберщина ученых. Дабы не ходили со сломанными ногтями, подстригаем вовремя ногти. Но какая морока маникюрщику.
По зебре фонарного света и теней от, присосавшихся к земле, ёлок, приближался запальщик дела.
— Чтобы не укусила собака, нужно бежать позади неё. Не давай ему высовываться. Пусть колесует за нами, прижав носопатку. Ты же понимаешь Ив, проныриться в лабораторию к военным, всё равно что с соседкой переспать, пока её муж на балконе бычок слюнявит.
Через секунду живчик-профессор стоял около. Лузин сразу поинтересовался об однокакашнике.
— А, бычок тугогубый! Я ещё про погоду, он уже описался. В институте, сколько помню, всю жизнь с герпесом на губах. Ссукаватый!
— Ясно. Раскрывайте таперича картишки.
Картишки следующие. Параллельно лабораториям пролегает метрополитен. Причём настолько рядом, что когда электрички проносятся, у профессора стакан с чаем начинает бренчать об подстаканник. В своё время, питание по бедности протянули из метро. Отсюда вылучивается план: проникнуть в туннели, вклизматиться в кабелеводы и по кабелеводам уже вмылиться в лабораторию.