117581.fb2 Художник Её Высочества - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 146

Художник Её Высочества - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 146

Через вакуумный тамбур по соседству вдавился космолет размером с гандбольный мяч.

— Выпустят ложноножки и только держись! Ездишь по их позавчерашним макаронам потом до конца смены.

Степану трудно понять, что значит сузить пространство и каким образом астреец может танцевать в паре. А разве земные танцы не система колебательных движений? — был ответ. Не перпендикулярное выражение горизонтальных желаний, разве? Колебание может быть наимельчайшим.

— Тогда у вас должны быть секс-танцы со штангой.

— Конечно есть. Только не пойму для чего нужна штанга?

Потом киты в океане. Игра, и танцы, и любовь одновременно. Всё верно. Стоит только представить сексуальную вибрацию вибрацией танцевальной. Что далеко ходить, взять его самого — разве он не применяет вибрацию рок-н-ролла, когда сначала мелко топчется перед пустым холстом в нерешительности, почти в панике, а потом решается на танцульки и отплясывает порой до первых петухов пока с ног не свалится? А под какие гармонии выплясывает — глухие подтанцовывают! Сначала по горизонту проползёт оловянный,Zeppelin, с,In my Time of Dying, Потом по головушке золотой свитовской ручкой «The man with the golden arm». Догоняется «Peppermint Twist», с ощущением, что ментоловая жвачка жевалась попой. Потом назаретовский свинцовый автоответчик «Turn on yuor receiver»,Not Faking It, туда же. Мительшпиль с AC\\DC «Can?t stand still», с названием говорящим само за себя, и дослушивается «Cooper»(ом), добродушно рассказывающим, как он убивал любимую тёщу. Перемежая спиралями в отечественный наутилус, наколка под сердцем —,БГ, и от пояса очередями веером, ДДТ! А есть еще камлание шамана, «Советкэн Чукотка». Тоже ведь танцы. Не говоря уже о ртутном Фреди — чистом гении, у которого временная передышка с Моцартом в раю.

— То же самое, что проползти по канализационной трубе спин-звездолета палеотитов.

Астреец бежал на этом металлоломе с Палеотии Голарктики. Империя, как только прибрала к рукам систему, сразу же сделала её местом ссылки. А «декабристов» у империи тринадцать на дюжину. Причём никто не хочет демократии, поголовно все монархисты, каждый хочет в императоры. Свергнут эту династию, прибондятся новые и так каждые в среднем четыре года (астрейский год — восемь земных месяцев). В старину на всё про всё четырёх недель хватало, но корефан-то ждать замучился и рукоплутание, простите, по плутонию надоело, и вообще, любовь — это любовь! Неделимость множества, если высоким слогом, и размножение делением, если на практике.

— Я — ладно. Но и ей пришлось за мной проползти в дерьме.

Степану ясно — имеет место любовная история. Нужно заказать высшей меры социальной защиты — выпивки, и подождать. Все пьянки заканчиваются одним и тем же — разговорами о девочках.

После подавления мятежа две фамилии и он жили в одной соте. Не понять землянину, что это за жизнь. Там даже одному не раскрыть орган без риска въехать членом соседу через пробитую стенку. Грустно! Оставалось только мечтать. Почему и тянуло заняться искусством. Почему он печатает не на этом говне, где печатают «Бессмертные», а там, где никто не ждет. У него теперь есть даже свой кореспондент. Он, когда чувствует, что художник выходит сформировать оттиск, караулит днем и ночью. Надеется сделать карьеру. Если О-Манж О-ма О-мо прославится, то и он будет первым биографом с лицензионным материалом. Хвастать не к лицу, но первый его оттиск в сезон — всегда скандал и событие. Полицейские только успевают расчищать дорогу, эвакуировать детей. Зато когда выстреливается идея и формируется оттиск, «Бессмертные» тут же поднимают визг в прессе. Если бы не вибрировали, давно бы уже выпали в осадок.

Степан разбирается далее. Хорошо, если О-МАНЖ О-ма О-мо уже в достаточной мере известный художник-ниспровергатель, разве есть необходимость подрабатывать в кабаках? Оказывается, художник на Астрее, если он не «Бессмертный», не получает деньги за свое искусство. Не о чем тут говорить. Только академику придёт в голову мысль продавать солнечный день, радугу или красивое облако. Если однажды придет в голову такая помойная мыслишка, значит пора становиться «Бессмертным» и жопой к настоящему. А жопе на академической выставке скромность не к лицу.

Пришло время прояснить: чем оттиск академика отличается от оттиска авангардиста?

— О святая Цвата-Тацва! Неужели не ясно? Настоящее и Академия! Пусть оттиск у «Бессмертного» не имеет фазового перехода, говно коньюктурное — окольцовывать творение, как бедных птиц, а у меня тому же облаку жить полчаса, зато посмотреть на него съезжается хренова туча народу с восточных рифов.

Ясно теперь землянину. Ешьте, свободные художники, всё, кроме картошки. Головатый подтвердит, если что. А какие на Астрее птицы? Вон монитор, гляди. Слава Богу, Степан атеист! C говном астрейским тоже теперь ясно — всё-таки, обеднёный U-238, не то что у некоторых, послеобеденное.

Продолжение следует. Плавал астреец матросом, учился заочно… Ходили они на круизном паруснике, забирали на майорате богатенькую публику, меняли такелаж, превращая космический спейсер в парусник. Солнце выбрасывало гигантский язык к сверхмассивному объекту, корабль с солнечным парусом со стопроцентным альбедо плыл над светящейся рекой, разгонялся и его выкидывало на эллиптическую орбиту.

Степан представляет себе эту картину. Зеркальный спейсер, отражая брюхом немыслимый жар, несется над плазменным течением. Парус, колоссальным лепестком распустился перед кораблём, три створных маяка, вахтенный шутит: три огня — это кот сидит на кошке и один глаз прищурил от удовольствия (само собой кошки — не кошки, а обездвиженные лучевики из королевских оранжерей), боковым галсом идет маленькая частная яхта. «Маршируй ему, заснул он что ли?» — «Чего ради? — жует вахтенный сноб. — Спейсер не обязан маршировать каждому. Был бы он хоть внутрисистемной баржей.» Радист-практикант тут же, щенок пьяный, делает вид, что не спит. «Нам бы, нам бы, нам бы пить вино! Нам бы, нам бы, нам бы всем на дно!» Первый рейс же! От капитана до юнг, зашибили муху, выпивки залейся, плазменный шнур плещиться у брюха спейсера, богатеи, знаменитости один знаменитей другого, «Бессмертные» один бессмертнее другого, музыка воет, пол скоро проломится от танцев, блядей стаи, и все роскошные, элитные, аж страшно!

— Вдруг сигнал тревоги, автоматика сработала, я бегу, больше некому, спас-обоймы нет, среди потаскушек вертятся. Шлюпка спущена. Плыву, ищу перевернутую турбуленткой яхту, а кого там плыву! Ты попробуй, сбалансируй хоть бы на полчаса то же облако, если, кроме оттиска, ты должен в первую очередь думать об остаточных явлениях. Выпьем?

Да без проблем, дружище!

— И-эх лучше лучшего! Русский, танк не потеряет!

Ядерная энергия — это ядерная энергия. Множественное деление тяжёлых ядер. Художник обязан рассасывающие каналы развернуть за пределы атмосферы, не дай Цвата-Тацва, хоть один энергетический вектор упадет ниже горизонта — сразу выпнут куда подальше без права заниматься искусством даже в пылевых туманностях. Потом — что главное — руины могут быть как живописными, так и безобразным символом тлена. В первую очередь художнику следует думать не о самом оттиске, творчески прорываясь через завалы пустоты, а о том, во что он превратится при рассеивании. Здесь коммунальную службу с лопатами не пригласишь.

Козе астрейской понятно. Вот красивое лицо, но вот брошенное на произвол судьбы изображение поплыло, щека богини вздулась флюсом, по носу заехало кулаком, глаз провалился в ухо.

— А ты сильно радиоактивный? — отклоняясь от товарища. — То-то я не особо врубился про спейсер.

Ну зачем же радиоктивный. Его бабёнка-плутовка — плутониевая батарея, а он хороший. Самое большее, если у хозяина вдруг приступ экономии, он заставляет утилизировать отходы. В дальнем конце, за помещением, где астреец снимал перед землянином штанишки, есть отстойник. Мусор там капсулируется, направляется в строго оговоренный сектор и испаряется термоядерным лазером.

Вот здорово! Степан же за этим сюда ехал — пострелять.

— Слушай, О-Манж Оманжович, каким бы ты хотел быть животным? Птичкой меньше колибри, чтобы охотнику трудно было попасть в тебя и чтоб с едой не было проблем — упал в цветок, нырнул в нектар с головой и сыт? Или счастливой кошкой у хороших хозяев? Я лично хотел быть до последнего времени китом-одиночкой. Плыть у поверхности, смотреть в зелёную бездну и петь тоскливо: Ы-и-и Ы-и-и-и.

Землянину трудно понять, как при таких астрейских размерах можно переодеться, изменить себя так, что не узнали ни приятели-официанты, ни начальство. Они вовсе даже не спеша, наглее наглого прошли бар художника насквозь и, незамеченные, укрылись в отстойнике. Степан сел на товарища, взялся за сформированные рычаги, поймал в прицел сферу с мусором — новогодний ёлочный шар, и нажал на гашетку. Слепящая игла плазмы улетела к Плеядам, исковерканным другим углом зрения.

— Класс! Что лучше ста рублей? Двести!

Стреляние такая же заразная штука, как зевание. Хочется раз за разом давить и давить на гашетку и радоваться или огорчаться в зависимости от того, попал или не попал.

— Ты думаешь, если здоровый да молодой, самому не в кайф? Извини-подвинься!

Степан пьёт холодную водку и всё понимает прекрасно. Если у тебя между гипсом и ногой попадет камешек — капец! Лучше сразу перетянув себе яички в основании ниткой, умереть сказочной смертью, с головой наполненной фантасмагорическими образами.

— Мы тоже думали: импортные бюстгалтеры, а оказалось — бандажи от грыж у оленей.

Взаимопонимание у них полное. Контрабанда, она хоть где контрабанда — хоть в тундре под Норильском, хоть в космосе под Астреей. И Степана хорошо понимает его друган. Стреляли по волкам не потому, что волки оказались ездовыми собаками (мело, как из ружья, из-за пурги не видно уже с двух шагов), а потому, что спирт — это спирт. Ядрёная материя, раздваивающая разнообразие. Так раздваивает: выбрасываешь своё тело в окно, чешешь вниз и подставляешь телу парадный барабан — Буммм! Так выпьем же за разнообразие торжественнейше.

На голос за кадром: «Алкоголь — медленная смерть.», ответим: «А мы не спешим.» По круглой планете передвигаться прямо первопроходимцам негеометрично.

Степан разудил бровки.

— Ты, змей поганый, переводи дословно. Сказано: «Она его надрочила» — так и переводи, друг каждой проститутки. Это не значит мастурбировать, а означает научить чему-нибудь. Слышь-ка, бестолочь? Возьми словарь Даля и прочитай: печка дрочит — долги клочит. Чем печке дрочить? Поддувалом? Вы там словистику между свояками отбадяжили, а нашего дикорастущего брата через фуфайку слушаете? Не филонить, чирей тебе за щёку, а то как Даля в ухо!

Но машина есть машина, какая бы она наиумная ни была. Одно слово — дура. Но те, кому положено, думается, позже задумаются, как с инфантами обращаться. Инфант, он только до определенного момента инфант. Потом молодые короли ка-ак долбанут-долбанут ковровым бомбометанием, мало не покажется. Продаются лишние авиабомбы со скидкой.

— Когда императорскую фамилию свергают следующие, экс-императорам дают уставную должность в самом конце очереди на императорство и почётную ленту. Дождусь, тебя позову её печатать. Придешь?

Землянин кивает астрейцу головенцией. Творческие представления — материя художников. Гражданин, глотая представления, становится художником. Представления, глотая художников, становятся художественной выпечкой. Поталантливее — вавилоны — богам острастка, схематичнее — жанровые пирожки с художниками. У художников профкосоглазие — они всё видят!

— Переводи дословно, титька тараканья! Яйца могут быть кастаньетами, но кастаньеты яйцами — никогда!

Надеемся на тонкое художественное доосмысление. На выпивку. Был бы художник конструктором унитазов, он бы понимал, что если капнешь мимо на бортик — бортик должен быть минус ноль седьмых десятых, до одной десятой. Чтобы нечаянные капли стекали не на коврик, а внутрь унитаза. Художник — конструктор гармоний. У него всё должно стекать внутрь. Язык бы некоторым в рулон скатать за провокаторские намёки безвозвратно! Тут самая кульминация, а бенефицианту срочно приспичило делится на большую и жидкую доли. Бытовуха, конечно, но универсальные туалеты, приспособленные под деление всех иногостей, поразили Бумажного. Представить унитаз сложностью орбитальной станции — ничего не представить.

— И хотя три медали дают «За спасение утопающих», четвертую уже «За отвагу», у меня нет ни одной. Из-за неё, понятно.

— Из-за кого из-за неё, лапидарий?!

— О святая Цвата-Тацва! Я же рассказываю. Спасательный бот почти немой, его ведут кому положено. Ни сканеров, ни детекторов, одни визоры. А кому вести? Кто надирается внаглую, кто отлынивая, надирается помаленьку. Спейсер автоматически лёг в дрейф. Я крики слышу, а ничего не вижу — только слепяющая плазма, ни верха, ни низа. И скорости бота всего восемь узлов, против течения-то. Когда я их нашел, оказалось, что у капитана пурпурный гюйс офицера императорской семьи! Представляешь?! Обосаться!

— Ну?! — Степану захотелось надрать астрейцу ухо, если бы оно у него было.

— И она…

Наконец-то! Шампанского! Лошади ведро, седокам по кружке.

— Её преступление — её красота. Она оказалась тоже из императорской семьи. И ты упал в гемоглобин, она, понятно, тоже в альтовых туманах распустилась номасом. Так?

— Если любовь — преступление, — арестуйте меня! Давай выпьем?

— А когда узнали про вашу связь, ей ласкающе похлопали по попке, а тебе не слабо надавали по шапке и разлучили. Так?