— Хороший мужик. Побрить только надо.
Степан досмотрел, пока брилиантик корабля не погас в звездной коллекции драгоценностей, приказал деньщику:
— Мы все-таки попробуем. Люблю, знаешь ли, принять ванну в открытом космосе. Сделай-ка мне её, Абдурахман ибн Хотабыч. Мыло давай. Да нет, обмыленное.
Как не вертелся, обмылок из воды ягодицами он так и не поднял. Успокоился, выпил в ванне чашечку кофе и глубокомысленно заметил:
— Наверное у меня не тот размер. Вот если бы наша бухгалтерша попробовала бы…
Чтобы не перепугать профессора и Абигель, Степан приказал Жульену скрыться в море и выпустить на разведку щупальце. Толщину щупальца не смог бы разглядеть самый сверхмощный микроскоп, но художнику под водой видно так, будто стоит рядом.
Моросил дождик (в Крыму-то!). Абигель сидела под навесом, оплетенным виноградной лозой и меланхолично водила ногтем по столешнице. Ноготь оставлял на старом дереве еле заметные светлые риски. Профессор устатуился рядом, потягивал вино из фужера.
— Хватит хандрить! — вдруг вскричал он. — Послезавтра едем мы! Завтра уже едем! Спорим?!
— Ну папа… Спорим, что гусинная печёнка вкуснее гуся.
— Нэ папа, нэ папа! Истосковалась она по Микелянджеле! Дыню ему везем. Почти уехали!
— Запомню вам Микелянджеле, — расхохотался Степан. Сердце опять хватало холодными пальцами. — Жульен, всплыви на поверхность, прикрой экраном, я искупаюсь.
— Я всегда экранирован, с тобой ли или без тебя, капитан.
Смыл соль душем и полетели в Москву. Валялся на животе, смотрел через прозрачный пол на пролетающие внизу молнии рек, серебряные монеты озёр доантичной неровной чеканки, на города, разгорающиеся электрическим пламенем, и чувствовал, что улыбка не сползает с лица. Савсэм дурацкая улыбка савсэм счастливого человека, вах, вах! Чего бы эдакого отчебучить? Как бы её так встретить, чтобы холодные пальцы раздавили сердце окончательно? Стол, само собой, организует, ну шампанское, ну свечи… Банально. И в столице погода испортилась. Дождит.
— Жуль, ты тучи разгонять умеешь?
— Как прикажешь, набоб.
Пожалуй, не следует насиловать природу. Не надо поворачивать северные реки на юг. Пускай текут куда им хочется. Может челядинец сказать, какая где погода в Европе? Хотелось бы солнечную ясную погоду, температура двадцать восемь градусов, чтобы море было непосредственно перед глазами и окружающий вид соответственно… с пальмочками, городишко чтоб ни большой, ни маленький. Всё это иметь завтра к восьми часам вечера.
Жульен ответил не задумываясь. Не знал бы, что он подключен ко всем информационным потокам Земли, подумал — мистика.
— Перечисляю: Емпуриа-Брава, Испания. Сант-Пьер-сюр-Мер, Франция. Лабенэ…
— Стоп. Чего там выбирать, всё равно не знаю.
— Могу показать изображения.
— Не надо. Первое, что назвал, туда и поедем. Значит, следующим порядком. Если тебе необходимо подготовиться, дуй в эту Емпурию…браво…
И, надиктовав еще дополнительные ценные указания, взял метелку, пошёл подметать мастерскую.
Скоростной «Свежий ветер» притёрся боком к перрону вокзала. Степан, как сердце чувствовало, остановился точнёхонько напротив своего вагона. Встречал во всей красе: рубашка по последней моде — «а ля маляр», на руке «Ролекс», золотые запонки, отглаженные брюки и дорогая обувь, купленная почти на всю зарплату. «Ролекс» не в счёт, часы — бутылка, в которой сидит за неудачную шутку один веселый джин. Сыграл звоночек и двери скользнули в сторону. Приготовился было ждать, пока не выйдет колонна истомившихся пассажиров, но первой стояла Абигель. Холодные пальцы всё-таки раздавили сердце. Повисла на нём, щекоча дыханием.
— Даже голова кружится, как я по нему соскучилась!
Персик. Натуральнейший персик!
— Дайте откусить от моей женьшени?
— На, — и подставляет надутую персиковую щёчку.
— А дыню с сумками мне пэрэть? — пожаловался профессор. — Здоровеньки булы, хлопец.
За суматохой забыл про цветы.
— Вот её багаж, Сергей Наркисович. Пускай тащит. Нравится?
Абигель нырнула носом в букет.
— Дыня всё равно сильнее благо-ухает, — засмеялся Степан.
— Посмотри, как я принарядилась для тебя!
Туфельки на прозрачных хрустальных шпильках, ноги её загорелые… Скорей бы облизать.
Абигель впереди цокает на лучиках света, плавая лицом в розах, Степан с профессором сзади.
— Я тебе сон расскажу. Всё утро за живот держался.
Профессор во сне познакомился с дамой. Знакомство гармонично закончилось постелью. Фокус в том, что когда он лежал сверху, партнёрша нащупала на его попе какие-то приклеенные ватки и спросила, что это такое?
— А я и сам не знаю, це такое, но кричу: «Не смей, не отдирай!»
Женское любопытство, однако, взяло своё, и после отрывания ваток обнаружилось, по всей попе вставлено множество рыбьих глаз.
— Нэт, ты представляешь себе?! Дамочка в шоке, я хохочу, как Фреди Крюгер, такой гордый самовлюбленный. Только прошу — никому! Савсэм нескромно получается!
Не удержался.
— Сергей Наркисович… а особа из сна, случайно на базаре дыней…
Видел бы кто профессора в этот момент.
Степан усадил Абигель в кресло, сам перед ней на корточках.
— Скажи — ты помнишь что-нибудь?
Абигель престала вертеть головой, разглядывая изменения в желтой мастерской.
— Всё помню. Только-о… Как бы объяснить..?
Но сделала попытку. Черепушечка её, будто кубок с вином. Вино отравлено проштрафившимся виночерпием, и пил его тихоглазый кто-то с прозрачной головой, дать бы ему туза по-хорошему.
Сварил кофе, они его медленно, с душой, выпили. Перемыл чашки, снова на корточки к креслу. Теперь пусть держится за подлокотники. И выложил всё. Вообще всё.