— Мне ж сказали: дыра затянулась…
— А нехай затягивается. Утонула рыбка, — улыбается хитро, ладошка у рта.
Выходит, она земная женщина!
Они присели на скамейку и, по-детсадовски держась за руки, поговорили. Обо всём. О всех их приключениях. Повспоминали. Внезапно захотелось повспоминать, хоть приключения закончились вчера вечером.
— Можно в таком случае я как-нибудь забегу в гости?
Элечка погрозила пальцем.
— Нельзя! Нельзя не забежать! Только адрес у меня другой. Мы квартиру к тебе тогда поближе передвинули, чтобы ты, в тормошении мятежном, не передумал с нами ватажиться.
Степан выклянчил у кого-то ручку, написал на запястье настоящий адресс, телефон. Они нежно поцеловались, оба покраснели и расстались, забыв про недокупленные яблоки и некупленные огурцы.
Вышел из ворот Черемушкинского рынка, повесил через плечо белый пакет с яблоками и, хотя до университета не близко, пошел пешком. На плечах яблочный сугроб и самая минуточка посмотреть на себя с критически близкого расстояния, в тот самый упор, с которого пропадает однородность явлений, но появляется их родство. Как бы там потом ни случилось, сейчас, среди пешеходного течения, автомобильных потоков, берегов державной московской архитектуры и оформляющегося хлопотливого дня единственно верным было только одно чувство — полноты жизни. Ощущение того, что умудрился неким трансцендентным образом, словно губка, вобрать в свою душу всю до самомалейшей капелечки влагу разнородных явлений, связанных божественным родством. Не было в душе ни единого не занятого пространства, или, по-другому сказать, душевных недопродуманных пустот, из-за чего люди порой зацикливаются на проблеме орошения Туркмении водами Амударьи, или без затей начинают озираться вокруг в поисках новых приятных грехов. Ясномыслие мудреца, не потерявшего способность прогневить приличное общество очередным легкомысленным художественным вывертом. К объективному равновесию, обязанному своим происхождением искусству, занятием живописью, теперь он сам добавил бы еще субъективное равновесие его беспокойной любви. По-настоящему любить женщину, оказывается, такое же философское удовольствие, как поймать стопроцентный шедевр, скатывающийся с радуги. И хотя субъективно-объективная терминология, на первый взгляд, попадает обеими ногами в одну штанину, стоит только задуматься, парадокс моментально оказывается таким же философским удовольствием.
Наслаждаться полнотой жизни, как яблоком, гармонично, помаленьку, по мере необходимости, или в достаточной степени, или до неприличия, на скорости 24 часа в сутки, плюс та самая секунда, отлитая для гениев из вечности, заниматься смешением существующей вокруг тебя реальности и второй реальности, живущей в розовых складках собственного мозга, готового принять любую порочную идею ради возможности философски понаслаждаться неожиданными результатами творческого эксперимента. И не удостоверять коментаторов, слушать только себя, как сложившийся эгоист. Тявканье мосек необходимо, чтобы знать где находится слон. И не забывать советы мудрых людей — «никогда не злоупотреблять достигнутым», и продолжать до старости холить профессиональные рефлексы, обмывать их родниковой водой вожделения, полировать салфетками, смоченными кислотной субстанцией воли, а то пинать в мягкое подбрюшье, если затянется ничегонеделание. И продолжать богостроительство, куда деваться. Если ницшеанский бог умер — совсем не значит, что божественное мироустройство не требует художественного осмысления. Как раз наоборот. Не надо бояться искать единственный ответ на единственный вопрос. Заурядному удобнее верить в бога потому, что бог для него — сосуд с ответами. Не будь стенок и крышки, пришлось бы гоняться за каждым ответом по вселенной отдельно. Умному деваться некуда, приходится гоняться. И всю оставшуюся жизнь, как разрывается заядлый курильщик между желанием сделать вдох яда и мечтой подышать свежим воздухом, разрываться между татуированным другом Августом, Бобом бензольным в раздражении, и забитой волосами раковиной, другой мелочевкой назойливого быта. Жить легко очень трудно. Вовремя понять, что философское удовольствие должно замениться в такие моменты просто чистой философией и элементарно пробить раковину вантузом.
Степану ясно одно — на бочку пороха вместе с ним отныне сядет ещё человек. Мало того — художник подозревает, что открытый огонь анархистка поднесет к фитилю первой.
Пока же девушка гоняет на своём бомбардире-кроссовере Х6, травмируя гаишников-рвачей. Ей скоростной танк нужен, а не Х6. Спасает наша модель вселенной собак-инвалидов и истощённых кошек полутрупы выкупает у сумасшедших старух. А недавно обнаружила вообще сущий ад в посёлке Калинино между Абаканом и Черногорском. Женщина, выбиваясь из сил, пытается спасти двести собак и тридцать кошек, собирая убогих бездомных. Пьяный советский мужик коту задние ноги топором отрубил и выбросил умирать на тридцатиградусный мороз. Эта женщина кота подобрала и выходила. Абигель, увидев калининский ад собственными глазами, нежно произнесла сквозь зубы:,Человека не жалко! Человек — крыса из нержавеющей стали. Выкарабкается! Но крыса из нержавейки приучила тех, кто теперь от неё полностью зависит. Делай с кошками и собаками что хочешь, хоть поглаживай, хоть шапки., Переправив безногого кота в Цюрих, поставила всех на уши.
Для тех, кто не зачерствел душой. Можете помочь. На интернетовской странице поддерживающей роман указан счёт калининского приюта, куда можно перечислить на корм обречённым животным. Светлана Николаевна ведь бедолаг может прокормить только дешевейшим — паренным комбикорном. Это собак-то.
Наводка, конечно, не пузатому гаишнику. Ему-то уж точно не придёт в тупую советскую башку перевести хоть копейку доходягам. У него на первом месте человек с большой пузатой буквы он сам.
В любом случае, сказать надёжно, скучать ему с Абигелью не придётся. Уж точно! Скорее напьётся мусульманин. Или встретишь еврея с лопатой. Или встретишь китайца с круглыми глазами, увидившего первых двух в таком неприличном виде. Или…
Его чуть не сбили. У тротуара остановился автомобиль с куклой на капоте и из него вырвался кисейный взрыв. Жених догнал невесту, поймал за локоть и оба они врезались в Бумажного. Пакет отлетел, из него один за одним выкатывался «шафранный пепин».
— Ну Зина! Подожди же! Зиночка! Зинуля! Я когда-нибудь всё равно должен был сказать.
Зина-Зиночка-Зинуля, впрочем, не собиралась убегать, в свадебном платье не больно-то набегаешься. Сразу обвисла на руках у молодца, рассопливилась и пожаловалась на жениха ему же в шею:
— Ты должен был до свадьбы сообщить, что у тебя есть ребенок от другой женщины.
Степан собирал плоды, обдувая каждый. Тянул время. Интересно — чем закончится коллизия. Брачующийся народец мир не брал. Они взялись привлекать в ссору темы, неуместные в столь торжественный день. Слово за слово, но дальше, похоже, случится место, где и наитвердейшее чело поморщится.
— Ребята, — подошел к ним Степан. Ребята повернули раскрасневшиеся лица. — Я вас помирю. Съешьте-ка для успокоения.
И вручил змей-искуситель жениху с мокрой от слез шеей шестисотграммовое яблоко и Зине-Зиночке-Зинуле «пепинчик». Верное средство — озадачить. Потом лепи из них, что хочешь.
— Наклоним перпендикуляр или нет? — протянул руку с вопросом. — Если хотите, следуйте за мной.
Пошёл, не оглядываясь, в сторону Дворца пионеров и школьников.
— Пусти, Казанова! — услышал за собой и его нагнал шелест свадебного платья.
Подмигнул невесте, предложил галантно руку. Они пошли по аллее, оставив за спиной жаркую дискуссию жениха со свидетелями, выбравшимися из автомобиля с капотной куклой.
В парке, примыкающем к Дворцу пионеров и школьников, стояла «Помоечка». Её владелец, поэт-неудачник, после того, как разбогател, почувствовал второе дыхание, опровергая тем самым туфту о том, что творческая личность должна быть голодной. Тем более летом. Летом поэт ободряется, летом поэт одобряется, летом поэт удобряется диском нефритовым Пи. Летом поэт большеглазится, летом поэт златоротится, летом поэт преклоняется пред разнотравьем любви. Летом поэт вверх, (но гамми)тся дерзкою нотою Си, музыкой сфер оперяется, с горлом без петли висит.
Степан взял у невесты кочерыжку от яблока, показал пальцем на вход.
— Прошу.
Тут же к ним в три ноги прирысил запыхавшийся жених.
— Зинок, ты… ты чего?!
Зинок-Зина-Зиночка-Зинуля ухмыльнулась со значением. Крашеный ротик на одну сторону. На такую, что для жениха хоть стой, хоть падай.
— Посоревнуемся, многожёнец на поприще уменья? Я первой до выхода доберусь — ей-же-ей пойдешь в ЗАГС один. Ты перегораздишь — пойдем вместе, — прищурилась. — Тому в семье и быть главой на поприще лобзанья.
— Зинка! Ты что, чокнулась?! Блин… горелый! — жених отступал назад, пока не уперся спиной в подтянувшихся свидетелей. — Ну, я в коллоидном осадке… Кадастровый номер полный!
Степан уже давал инструкции бабульке в том плане, что пускай молодые утоляют стремления, «Давайте пожелаем, чтобы у них и в дальнейшем всё было неправильно, но хорошо.» А платит он, плюс премиальные и яблочко, совратившее человечество.
Когда ж кадастровый N (полный), блин горелый, чокнутая Зинка-Зинок-Зина-Зиночка-Зинуля шагнула бедром вперёд в зев входа, жених, тяжко вздохнув, прошептал: «Белое платье — символ чистоты и блаженства. Теперь я понимаю, почему женихи в чёрных пиджаках.», и шагнул в бассейн с жидкой глиной следом. Глина ласково приняла по колени его брючки. Бабулька ойкнула, у случайных москвичей перекрёстный огнь восклицаний, свидетели сторон законносочетающихся застыли в коматозных позах «немой сцены» гоголевского «Ревизора». Вряд ли кто из присутствующих сомневался в том, что первым к выходу доберётся жених. Его идеально отутюженный акулий костюм — явная фора по сравнению с медузным куполом свадебного платья. Другое дело, в чём они в ЗАГС пойдут? Нашелся бы в столице хоть один сумасшедший ЗАГС, сочетающий браком голыми.
Степан связал картины в пачки, собрал в сумку свои аскетические житейские вещи. Комбинезон с золотым членом оставил висеть распятым на стене со словами: «Кесарю — кесарево, а слесарю — оладышек в меду». Сказал просто, не вкладывая в сказанное какой-то особенный смысл. Потом сходил в университетскую канцелярию, написал заявление об уходе. Его придержала секретарша: «Стёпа, на тебя тут какая-то странная телеграмма пришла». Прочитал: «Еще жива Вашим снисходительством. Ненавижу тебя, чудовище, и целую твои грязные руки». Дернул паровозный свисток, сказал: «Иъессс!! Продоузадержись только до послезавтра, доходяга, мы прилетим к тебе с путячим доктором.» и поднялся в мастерскую. Только зашел — звонок.
— Привет Степан. Серёга Худяков на проводе. Я музыку подобрал к тем стихам и собираюсь спеть песенку, покоряясь верховной расправе вдохновения, хе-хе. Голоса у меня нет, но постараюсь исполнить с чувством, дав воздуху теченье. Сможешь в субботу прийти к нам, в менестрель-клуб?
Степан колыхнул изящной линией плеча: какие стихи, какой менестрель-клуб, кто звонит?
— Что молчишь, забыл, что ли? Ну помнишь: закат термоядерный только что отзверел, молодежь с гитарами подгребла, шмурдяк пили. Я с братом Олегом был. Олежа с твоим другом Иваном потом ещё спорили до посинения: кто умнее — дельфин или шимпанзе. Ты мне визитку дал на трамвайном билете.
Степан, наконец, вспомнил тот вечер, но, убей Бог, не помнит, чтобы кому визитки раздавал.
— Хоть вирши получились так себе: тяжеловато-помпезные, но к песенным текстам требования невысокие. Зато наш колоквиум мне навеял кой-какие ассоциации… Самое вкусное остаётся в бороде. Хочешь послушать, какое совокупление воспоследовало? — и, не дожидаясь пока откажутся, прочитал:
В складке неба и земли
запекают всё что нужно:
несуразности черты,
и премудростей окружность.
Небожителей пирог
разбирает люд на части
Кто влюблён в мякину власти,