— Уел умный дяденька, спасу нет? Охудал я, богатый бедностью ума.
Залез в «Человека с его символами», ни на какое озарение уже не надеясь. Читал, почесывая ногой икру.
— Более глубокие слои души утрачивают индивидуальную неповторимость по мере того, как отступают во мрак. Опускаясь ниже и приближаясь к уровню автономно функционирующих систем, они приобретают всё более коллективный и универсальный характер, пока окончательно не угасают в материальности тела, то есть в химических субстанциях. Эге! Субстанция углерода — это углерод и только. Следовательно, душа — суть сама вселенная, так что ли выходит? Ого! — переменив ногу, чесал другую икру. — Понял, как профессионалы отстреливаются? Куда тебе до них, со своими выводами, которые даже куры клевать не будут? Карл Густав Юнг у нас — знайка, а Степик — незнайка.
И деда сибирского позиция по этому поводу была бы очевидна — сколько жопу снегом ни три — всё равно какать хочется.
Снизу у лифтов тявкнул Жуль. Степан напрягся, потрещал пальцами и произнёс на этот раз студенческий предикат:
— На самца и самка бежит.
Может быть, подобное не совсем красило Бумажного, но очень уж не любил художник линейной торжественности, показухи, любовной патетики, когда и так в глазах можно прочитать. Сбивал дурную пену надежным приемом. Превыспрело? Тогда пошлятинкой, пошлятинкой.
Жуль бросился целоваться и Степан поскрёб ему розовый живот. Абигель на этот раз вошла без свиты из мастеровитых студентов-театралов.
— Привет, малыш.
У малыша на лице ехидинка.
За дело. Что будет, если долго гладить шторы? Неизвестно, что будет. Самое главное, с любовью, нежно, ненавязчиво. Обнять сзади, поцеловать в затылок и далее, как придумал.
— Понимаешь, котенок, бога нет. И не всё золото, что блестит. Я вчера видение видел… Ангела там блестящего, птичкой полетал…
— Орлы — золото птиц, — перебила его.
— Погоди, дай дорасскажу, — заторопился.
Нашёптывал Абигели в шею. Религия — сестра невежества, хронический аутсайдер. Лучше разобрать очередные медиаторы синапсов мозга, чем морочить мифологией. Да, для морали польза, как материал искусству — также, но как закон — извините, поезд ушёл. Что такое бог? Сфера, центр которой везде, а окружность нигде? Или бородатая голова с выпученными глазами катящаяся по Млечному Пути? Причем нимб (кто его видел-то, бога?) оказывается не на макушке, а на бороде и перетягивает оную резинкой у основания. Короткий хвостик завязан в кокетливый узелок. Бог — это отговорка тех, кому лень заниматься изучением мира. Бога нет, но есть божественное. Явления природы, опосредованные наифундаментальнейшими вещами. Скажем, всемирная гравитация. Или энтропия. Но в таком случае бог, как основатель божественного, — синоним природы. Или чуть ниже — закон всемирной гравитации. Или энтропия. Но в таком случае молиться следует не так. Вспоминая материны молитвы не от истинной веры, а так, на всякий случай, по поводу, к примеру, дальнего переезда, затянул дорожную молитву:
— О, Пресвятая Владычица моя, всемирная Гравитация-покровительница. Точне хочу отлучиться и на время сие вручаю Тебе, Премилосердной Матери, мою душу и тело моя, и вся умныя и вещественныя мои силы, всего себя вверяю в крепкое Твое смотрение и есть сильную Твою память. Славима и благословляюща Его во все дни живота моего, и тебе, о, Энтропия, о, Закон Бойля-Мариота, о, Сила Кариолиса! Ныне и присно, и во веки веков. Ами-и-инь.
Молчит его подружка. Никакой свежей реакции. Хорошо, дальше. Конечно, всё сложнее для художника. И Лузин, объясняя мироздание, остановился на полдороге, предполагая в слушателе предел понимания, вроде того, что отшутился. Зря. Что он, не в состоянии понять топологический и философский выверт сущего о том, что сама себя (Уроборосом сия змеина называется) за хвост кусает? Понимает он, не дурнее паровоза. И верующему, как части сущего, молиться следует самому себе. В этом случае дорожная молитва читается так. Мучил слово божье далее:
— О, Пресвятый Владыка мой, Степан Андреевич Бумажный-покровитель. Точне хочу отлучиться и на время сие вручаю Себе, Премилосердному Себе, мою душу и тело моя. Сам Себе свое вруча-аю. Сам Себя с мазелином возбудю-у. Ой, охальник! Смешно! Отсюда вывод — нетути бога. Невозможно ходить по облакам без технических приспособлений. Но если я вижу ртутного ангела, значит со мной что-то… не то. И, наверное, имеет смысл заглянуть на огонек к специалистам. Ну там успокоительного попить, электричеством полечиться.
И не согласилась бы она сходить с ним в одно место за компанию? Чтоб разобраться с его ненормальной такой мечтательностью.
— Мачта — мечта корабля, — ответила девушка.
Это что, адекватная свежая реакция? Если так, в таком случае древние правы, утверждая, что драгоценные камни — слюна драконов.
— Значит, ты думаешь, бога нет?
— Да нету же! Вот те крест!
Положила холодные ладони ему на плечи (Степан поёжился) и произнесла со значением:
— Если бы ты знал, как ошибаешься. Бог есть. Он у меня дома, и я ему поклоняюсь. А тебя он накажет, несчастный.
Он тут распустил кадык, доказывая, что бога нет, а бог, оказывается, вопреки логике, есть. Мало того, территориально находится в известной квартире на Бережковской набережной, вот те на! Но, видите ли, на дворе двадцать первый век и мы неумолимо становимся прагматиками, а посему хочется задать вопрос: в какую материальность одет Бог-отец? Святой дух летал голубем, Христос, по-видимому, носил то же, что его иудейские соотечественники, а вот как там с Богом-отцом? Вопрос не риторический. Если он навроде Брахмана — невидимый неслышимый неосязаемый и так далее, — вывод ясен. Если рост, вес, остальное параметрируется навроде призывника на призывном пункте, тогда кричать «караул!» и три варианта: первый — срочно в монастырь грехи замаливать, второй — срочно к психотерапевту, и третий, варварский наипримитивнейший, но, пожалуй, самый надежный — зашел, увидел бога, поздоровался с ним, повернулся к Абигели, треснул ей промеж глаз, чтобы в обморок упала, и наблюдай, как бог ликвидируется, ввиду того, что гипнотизер без сознания и не в состоянии больше насылать тьму египетскую.
— И ты можешь показать бога?
С ума сойти! Может!
Хорошо, в таком случае покажите ему бога. Только настоящего, чтоб делал чудеса, ходил по облакам, парил своей ночнушкой, чтоб саданул молнией, а он бы завтра проснулся, исщипал бы себя и явившись, убедился, что квартира в подтверждение благополучно выгорела.
Вот так! Рандеву теперь имеет безбожник с вышним предприятием нашего сфероустройства. Пока они шли, Абигель не молчала, а рассказывала о божестве чуть не молитвенно. Степан слушал и семенил, отстав на полшага, для того, чтобы подружка не видела, как он поминутно вытирал вспотевшие ладони о ляжки.
Вырисовывался заумный, но красочный божественный образ. Если б такой образ имел вид ламии, расчесывающей рыбьим хвостом спутанные, после охоты на заблудившихся охотников, волосы, он бы точно, раньше срока, заехал гипнотизерше промеж глаз вопреки своим правилам. Но в таком образе…
Не обращая внимания на конвульсии художника, передается дословно.
Рост у божества — высота его духа. С огнем его связывает священная нить спряжённая высшими иерархами. Одновременно нить — символ уз почитающих его. Его дух — стихия в центре всех вещей и по совместительству, раскаленный дух сияющего источника. Абигель много говорила по поводу боговой горячности. Сразу запутавшись, Степан с досадой констатировал приблизительность своего представления о божественных формах. Образ — орудие труда художника. Способ рассмотреть как поверхность действительности, так и возможность нырнуть глубже, в неопределенность допустимого, но толку от этого способа рассмотрения даже не внутреннего содержания, а хотя бы внешнего обличия, оказалось мало. Так вот, божественная жара — это богова жажда власти. Бог строит объекты внутри солнечной ауры, окружающей тело в славе. Округлые выражения типа: «его тело — дом силы» также ясности не вносили. У Тарзана тело тоже дом силы. Ни о чём не говорило белое озеро жизни, по берегам которого лежат золотые луки и стрелы. В его теле два отверстия. Куда ведет первое, не сообразил, зато вразумился, что воздух в оном зачем-то раздвигается на ширину колеса повозки. Второе отверстие ведет в пещеру. Дальше по матрёшечному; в животе божества — пещера с первичными водами, в первичных водах живет огнедышащий дракон, в желудке дракона — яйцо мира. На берегу первичных вод, сидит праведный рыцарь в гневе, косится на дракона и, если правильно понял замороченный Степан, хочет пырнуть дракона копьем, являющемся мировой осью, связывающей воедино уровни мироздания. Восклицания типа: «Его тело окружено узором неописуемой красоты», пропускал мимо ушей. Раз неописуемо, значит неописуемо, нечего голову ломать. Малоинформативны были и боговы возможности, которыми он связывал земного и небесного оленей за хвосты. Зачем их связывать, спрашивается, если ты не садиствующий натуровед? Ко всему, богова спина — раскаленный щит, сам бог — бог хвалы и порицания, сосуд превращений, господин невидимого и всё! и осточертело возиться с ингредиентами, не складывающимися в съедобное.
Замотал головой, прошептал:
— Если она менонитка, я сегодня же запишусь в менониты, тресну ей промеж глаз, а завтра выпишусь.
— Что? — обернулась Абигель, оборвав рассказ на полуслове.
— Говорю, — хмуро отозвался. — Хорошо быть учителем. Не надо уроки учить. Я, когда диплом защищал, думал: наконец последний экзамен в жизни. А сейчас думаю: как я ошибался.
— Да-да, — согласилась менонитка. — И бог смотрит на тебя, как ты с очередным экзаменом справишься. Тем более, что экзамены он сам и придумывает.
Не пойти ли свечку поставить? Так на всякий пожарный случай. Действительно, в голове каша. Его атеизм образованного человека поколеблен. Не поколеблен… но как бы выразиться..? Красота человеческого тела в античной скульптуре уже вовсе не красота человеческого тела, а данность, возможная не вследствие некого достойного уровня эволюционной спирали, а подачка от трансцендентного существа с нимбом. И не так. Какие тут сомнения у прагматика с дипломом. Как бы это самому себе сказать, чтоб не так в затылке чесалось? «Дед! Помоги сформулировать?»
Сибирский дед крякнул, видимо и его смутила неоднозначность рассматриваемого посыла, но, как всегда высказался конкретно: «Сколько ни тряси, последняя капля всё равно в трусы».
В любом случае, черту подводить и точки расставлять по своим местам следует в квартире на Бережковской.
Пока Абигель крутила ключом в замке, Степан пытался последний раз ухмыльнуться, мол, знаем мы ваши штучки: слоны — не символы облаков, а просто слоны и какают больше кого-либо. Но не был художник ни уверен, ни спокоен. И когда они вошли в прихожую, и когда вдруг из зала раздалось гневное «фуф!», у Степана сердце оборвавшись, упало в ботинок. Через небольшой промежуток времени, пока он боролся с собой, презирая себя за проявленную слабость, из зала снова раздался яростный свистящий выдох, закончившийся булькающим хрипом. Будто рыцарь в гневе, дождавшись момента, всё-таки воткнул копье в дракона. Дракон теперь вертелся на кончике мировой оси, хрипел и мучился.
— Ч-что это?
— Он!
Снова дохнул дракон.
— Ну всё! — психанул. — Охает дядя на тётьку глядя!
Если увидишь непонятное, не беги, а бей сразу яростно это по сусалам, гнобя страх, потом только разбирайся с кем поцапался. Отодвинул плечом девушку, протянул руку, готовый отбросить штору и сразу кинуться в зал. Сжал челюсти так, что заныли зубы.
— Уйдём, он сердится. Я боюсь.
— Бог связал нас своей силой, что унизительно! — рванув штору, скакнул вперед, кулаки у груди, ноги полусогнуты, глазенки в щелочку, выискивая врага.