— Пожиратель благодати! — ругнулся в спину официанта чёрт.
Колбаса оказалась не кровяной в соответствии с параграфом, а натурально кровавой. Только тронул пальцем, выдавилась на блюдо лужица загустевшей крови.
«Искусно! Откуда же нас снимают?»
— Эй, — официанту. — А что это из салата высовывается?
Официант флегматично пересказал рецепт. Картофель и лук кружочками, целлюлитное масло, бертолетовая соль, высовываются кончики жареных языков кандидатов в президенты. Самый адский салат! Проглотишь с собственным языком, не заметишь от удовольствия.
Его дружок взялся уплетать колбасу, перемазавшись до рогов кровью.
— Ты чего ломаешься, не ешь?
— Да вот думаю, где бы ещё подкалымить, кроме Мосфильма.
Спаситель сразу перестал жевать и заговорщически наклонился к Степану.
— Я сам давно кумекаю подломить монетный двор.
Адские деньги — стружки колоколов, обтачиваемые в монетной пещере. А он знает, где там выход глинистой жилы за кряжем Искариота. Через неё и можно во внерабочее время подкопаться.
Пронёсся болид. Степан успел заметить в нём абигелеву ухмылку. За Белой феей впритирку мчался ворон, черная душа грешника, затребованная Евкром. Наняли киношники в последний момент ворона.
Дружок из болтливых. Он трепался за колбаской, как в последний раз его тиранил из той же белой компании.
— Я когда почувствовал, рожа красная, хотя весь белый, как бельмо у моей бабушки, что вот-вот казнить начнет, — сразу лаской в нору. А он, гад, за мной гадюкой. Я в кабана превращаюсь — и по кустам, а он, неприкосновенный, слышу, тоже ломит, не отстает. Религия — зерно, попы — говно! Я в ванильное мороженое — он в страстную жару, я в должника — он, благодатный, в кредитора, я хлебом — он зубами, я студентом — он профессором, я профессором — он ректором. Запарился, но не догоняет. Я вдохновился помалу. Тут, представляешь: меч двуручный выхватываю, замахнулся всем что было, ну, думаю, снесу храмовитому башку. А он мою руку в последний момент успел в копыто превратить — меч из руки и выпал.
Плевать на съёмки!
— Ты можешь показать выход отсюда?
— Отсюда куда? — посмотрел на степановы плечи. — А почему у тебя нет серных погон?
— Потому, что я не чёрт, а перекрашенный ангел и шпионю за вами.
Его благодетель с места стартовал вверх. Тут же подбежал официант и затребовал денег.
— Плати, — хватаясь для страховки за локоть, чтобы не удрал последний клиент-выжига.
— Стружек колоколов нет. Запиши на мой счет.
— Деньги давай, а то сдашь рога в каптерку!
— Кончай придуриваться, оглоблебогий, — осадил Степан. — Если хочешь, зови Гжимултовского, а я пас.
— Плати давай, пас!
Степан возмечтал выдернуть руку, да не тут-то было. Может, они и хорошие артисты, да он плохой. Укрепив большой палец остальными, всадил его официанту точнёхонько в солнечное сплетение. Тот сразу задумчиво присел на условный горшок.
«Сейчас появится главреж и начнет укорять», — подумал с сожалением. Но никто, как ни странно, не появился. Постоял в растрепанных чувствах, наблюдая, как официант добирается с условного горшка до лавки на полусогнутых, пожал плечами, проговорил:,Отгадайте загадку: восемь крыльев, семь членов? и пошел куда глаза глядят.
Над головой снова пронёсся белый болид.
— Отшлёпать бы тебе попку ремнём до тёмно-розового цвета, дочь Розы.
Куда теперь? Не было у него способности показывать будущее по ногтям некрещеных детей. Да и детей нет. Как это нет? Вот же он.
— Эй, эй, мальчик! — заблажил, бросаясь вперед.
Мальчишка в цивильной одёжке явно выпадал из нотации. Зато женщина у его ног — в чём положено: в нижнем белье. Бельё от слова белый, здесь же лучше сказать: в чумазье.
Мальчишка Гжимултовского правда какой-то подленький. Перед ним дама на валуне изрыдалась, а он смотрит на неё ненарадуется.
— Что тут произошло?
— Пытка придумана проституткам. Видишь? — тычет пальцем. — Чумичка не может снять вуаль и кончик носа натирается.
Степан вгляделся: точно, нос стёрт до основания.
— Тебя как зовут? Я запамятовал.
— Меня-то? Францишек.
— Гжимултовский тебе кто? Отец?
— Брат-демонопат, я- мальчонка с собачонкой, и сестрица, лучше сразу застрелиться.
Тут же поднялся кавардак. Из краплачной темноты шёл элегантный кавалер при шпаге. Единственная деталь, смущающая умы, состояла в том, что одна нога его была оленья. Мэтрэсса с вуалью издав вопль, бросилась на кавалера, тот побледнел и юркнул в тень, пудель взлаял и прыгнул за ними, мальчишка закричал:
— Оже, стоять! Ко мне! — тоже понёсся за всеми.
Степан потряс кулаком.
— Если я восхочу, я тут вам всё раскурочаю! Эй, насельники адовы, вы где? Францишек! Оже, ко мне, восьмикрылый семичлен! Зурст!
В краплаке- отверстие, из которого слышались; удаляющийся топот ног и неразборчивые проклятья проститутки. Нырнул следом. Скорость, правда, минимальная. В темноте не видать ни рожна.
— За что мне такое наказание? — ощупывая рукой стену хода для ориентации. — Я же не сиамский кот, отгрызающий грудничкам ножки.
Впереди посветлело. В стеклянном зале стоит женщина, смотрит на него.
— Аби! Детка! Я заблудился!
На радостях бросился вперед. Выскочил из туннеля, броском пересек зал и так врезался в зеркало, отражающее Белую фею, что в голове случилось смертоубийство из серии «Капричос».
— Уи-и-ий! Отгадайте загадку: чёрный, но не заяц, летает, но не собака?! — посидел на собственном хвосте, держа ладонь на пульсирующей шишке. — Чёрт!