— Сердце мое пожирают змеи, — вызверился на долговязого шута. — Вина дай! Жжёт в груди!
Долговязый, даже когда встал на колено, вручая кубок, всё равно бровь к брови художнику.
— Что ты тут передо мной ломаешься с гибкостью лома?! — срывая с фигляра маску, резинки только больно щелкнули по рукам. — Вот те на!
Под маской Гжимултовский собственной персоной.
— Ладно, Влчек, она наградила меня за это тысячей поцелуев и одним жареным цыпленком, а вы-то какого рыжего? Не пожрать, а полакомиться? У вас тоже синдром, как у той религиозной больной, при приближении к церкви испытывавшей навязчивое желание произнести богохульные слова? Что её чрезвычайно тяготило. Эх вы, заговорщики с чистыми попками!
— Скучно жить, если нет места шутовству. Признай?
— Пуркуа это я должен признавать? Жить вообще вредно, знаете ли. Тюхнем что ли?
Они тюхнули винца, а время, между прочим… Жить-то осталось…
— Девки готовят новое блюдо — картоху с тушенкой, вместо старого — тушенки с картохой. Влчек, может, подскажете правильную линию поведения?
— Могу предложить только вина.
— Да, я понимаю. Уроды доски возят на машинах по дороге. Им, уродам, недоступно наслажденье битвой жизни, тяжесть досок их пугает.
До финала полчаса. Абигель молчит, Париж взбесился, а у него всего по бортику. Помешайте хотя бы, а то пенка убежит.
Но интересно. Должно быть интересно художнику, если он художник. Позади изменяющихся форм лежит не подверженная изменениям действительность. Чистую реальность, дух, скрытый в материи, художники во все времена вызывали с помощью фантазии, подпинывая её, трусливую сучку, жмущуюся сосками к земле. Молились тайне тайн — сновидениям, использовали случайности, развивали сюрреалистические построения до того, что заходили порой в тупик, глаза в кучу. Абстракционисты так просто повернулись спиной к вещам. Собрали всех на дикотеку, а сами улеглись спать. Понимаешь это, фигуративный живописец Степан Бумажный? Если понимаешь — терпи короля абстракционистов Штефана французкого.
Пятнадцать минут до казни. Ударило фрикасе. Барабанная дробь раздробила глыбу мистерийного гула сначала на щебёнку угасающих разговоров, потом в песок междометий, пыль шорохов и настала абсолютная тишина.
Степан скрестил руки на груди, выставил правую ногу вперед (она же правая!) и сказал:
— Ну, что, скоро козырек прорастет от нетерпения?
— Смерть королю! — взревели, истомившиеся в ожидании, парижане.
— Зажмурь кадык, народ советский, одна нога в прошлом, другая в будущем, между ног — страшная действительность, — парировал король и плюнул в толпу. — Разорались тут, придурки, рот на распашку, язык на плечо.
Появились палач и плаха. Три минуты до казни. Глашатай поднял руку.
— Последнее желание короля и королевы!
Две минуты до казни. Стрелки часов почти слиплись по вертикали.
— У меня нет последнего желания, — слова королевы. — Очень хочется отдохнуть от всего.
— А у меня, знаете ли, есть! Раз свадьба, значит и брачная ночь пусть будет согласно регламенту.
Гогот, свист, улюлюканье не прекращались полминуты. Традиции необходимо блюсти. Вот вам, Ваше Величество, тридцать секунд и делайте это сейчас, да поторапливаясь.
— Мерси бьен, мой народище. И умоляю: не стройте вы свою геологоразведочную вышку. Эйфель был не прав. Здесь нефти нет.
Только вот говорилось: до смерти — пятнадцать секунд, палач заводит топор, а оказывается, что времени — целых шесть секунд. За эти пять секунд можно успеть сделать что угодно. За эти четыре секунды играючи можно активизировать «зов хаоса», чей смысл в освобождении страсти. Уж в чём-чём, а в сём художнику равных нет. За три оставшиеся секунды мастер успеет освободить свои страсти, смешать формы, соположить противоположности, растворить мир в сиюминутном, но, самое главное: покончить с деструкцией наличной реальности. Две секунды? Э-э, миленькие, вы просто не знакомы с отсутствием времени. Еще секунду на усилие и вот вам время «Оно», и, замершему в воздухе, топору падать последнюю секунду, полную бесконечных временных милличленений. А это уж точно — без малого, вечность.
Плацентарный мешок ложной действительности нужно разрезать изнутри и, родившись дважды, трижды, сколько надо, вернуться туда, откуда не уходил. Что есть острого вокруг? Ох ведунья! Поизящней. Не режь бритвочкой. Знала наперед, лукавая. Символом можно резать. Хороший символ острей и крепче дамасской стали. Взять, скажем, обыкновенную точку, символ Единства и Центра. Что, казалось бы, проще делания точки? Однако, какая в ней творческая сила оружия. Но не совсем удобно, уж больно маленькое оружие. Краем буддийского диска также можно резануть. И острый, и как символ солнца, раскален, что способствует. «Колесом фортуны» можно, но опять же неудобно. Край-то бритвенный, но само колесо великовато. Если только прислонить его к действительности и попробовать покачать? Не с руки, слишком хлопотно. Есть что среднее? Вообще, можно взять не круглое острое, а углом острое. Свастика, полярный символ между крестом и колесом, совмещающий в себе летучее и фиксированное, подойдёт?
Зашуршал пальцами по отросшей за день щетине, раздумывая. Подбородок захолодило. Уставился на кольцо на пальце.
«Если я здесь… Эге! Кроме меня самого оттуда что? Правильно — колечко.» Может быть, еще его нижнее белье, но оно разве символично? Трусы — символ чего? Оставим трусы в покое — займемся колечком. Гематитовая пирамидка чем ни стеклорез с алмазиком? Надо попробовать.
Оглянулся вокруг. Хорошая фотография! Палач, застывший с топором наверху, застывшие в крике пасти, пламя факелов. Снял кольцо и провел гематитом сверху вниз по вздичинной толпе. Остался буренький след.
— Так-то! Кошку сьели, хвостом подавились.
Резанул по-настоящему. Брюшина иллюзии лопнув, расползлась. Вошёл — разрез за спиной исчез. На этой стороне что должно быть: комната в квартире на Бережковской набережной, на диване Абигель. Но на ней та же вуаль. Нелогичная деталь. Тянет руки.
— Ты нашла камень, позвала и я вернулась. Теперь не расстанемся никогда!
Бредит? Приподнял вуаль. Под ней лицо Абигели, но только старушечье.
— Спокуха, прорвёмся. Мы ж сибиряки, настырные. Из варенного яйца цыплёнка высидим.
Резанул со всей силы, разваливая комнату надвое. На диване спит Абигель. В ногах её спит Жуль. Никакой вуали близко не видать. Для проверки резанул в последний раз. Шут его знает, с такими матрёшечными эффектами. Однако ничего. Уф! Не игла шьёт, — руки! Ура, что ли? Зурсть!
— Просыпайся моя, вставай солнышко. Кушать надо, разговаривать надо. Жить.
Он долго её будил. Уже и Жульен помогал, тявкал, лизал ей руки, щёки. Теперь его очередь выть и звать на помощь.
— Эй, люди, ледяные души! Ну хоть кто-нибудь может помочь в этом городе?!
Он всё будил, будил, и с этим: «шшпециалисты сраные!» поносил врачей, бранил родственников, корил друзей, проклинал судьбу, ругался всё злее, изобретательней. Ругался скверно. Еще сквернее. Неприятно слушать. Невозможно слушать!
— Зурст! Долбанная жизнь!! Чтоб вам, сукофрукты, в… (Цензура.) (Цензура.) (Цензура)
Подгляди кто, как Степан Бумажный ест яблоко, он бы напугался. Не еда — трепанация фрукта какая-то. Известно: внутреннее напряжение всё равно как, но обязательно выйдет наружу. Один устроит безобразную драку, другой от нервов в костюме нырнёт в фонтан, третий выкинет в форточку коллекцию, собранную за всю жизнь. В случае с художником не повезло яблоку. Выгрыз мякоть меж крылышками прикрывающими косточки, крылышки-косточки сожрал тоже, сжевал черенок и сматерился. Настроение — собственные глисты отравятся, если они есть. А врачи утверждают: единственный из десяти не заражён паразитами. Сматерился, позвонил Наташечке. Четвертые сутки спит Абигель, но больше оттягивать нельзя. Погибнет от истощения и жажды. Живодёры приехали быстро и Степана в «Скорую» не пустили, как он ни просился. Бросился к телефону жаловаться, Наташечка сказала, что завтра можно прийти к окончанию её работы, к семи вечера, сводит его в стационар.
Ночь мучил бутылку коньяка в кабаке, следующий день пил тоже, проклиная союз черепах с часами.
Однажды московский поэт-неудачник, без отрыва от производства, сделал потрясающе удачный бизнес, название которому — «Помоичка». В теории будет понятно, если пройтись по ассоциациям. В коровью лепеху муха отложила яйца, личинки превращают говлёшку в свободное ртутное тело. Ещё пример: млеющая свинья в грязевой ванне. Из классики можно, от Вильчевского: в самолете блюёт пассажир — все смеются, стюардесса увидив, что скоро потечет через край пакета, бежит за другим. Когда вернулась — обнаруживает: все блюют — один смеется. «Они думали, у меня через край польется, а я взял и отхлебнул». Плюс любители потного секса, плюс япошки, понижающие стресс, избиением резинового чучела своего начальника, плюс фрейдовский кайф голого на площади, т. д.
Платишь, одеваешь целлофановый скафандр, лезешь в пакостное нутро. Там, из паучатника попадаешь в желатиновые сопли, пытаешься подняться на мягкую лестницу со стекающим маслом, через глинянную скорлупу проламываешься в алебастровые трубы, на выходе тебя обдувает воздухом, мгновенно покрываешься хрустящей перхотью и проваливаешься в ёмкость с кишкообразным нечто. Погружаться можно, потому, что на голове шлем. Если заляпавшись, потерял ориентацию, тогда слушаешь в какой стороне пузырь с водой для обмывания подаёт о себе противный дребезжащий сигнал. Перед входом табличка, предупреждающая о том, что у кого есть склонность, не совершали бы действие, подобное тому, которое дружно совершали пассажиры в самолёте вокруг повеселевшего гражданина с полупустым пакетом. На выходе ждет горячий душ, а промывать скафандр внутри проблематичнее.
Степан тоже заскочил на огонек. Сбросил пар и поехал в больницу.
На стене «желтого дома» граффити тройного временного наложения. Первым слоем предупреждение: не копать — кАбель. От того, что кАбель переправили в кобеля, соответственно продолжили: у попа была собака, он её любил, и вторую часть про кусок мяса и убийство животного. Сверху зелёнкой апокриф: Граждане, будьте внимательны! Плохо установленное седло на велосипеде способствует преждевременному появлению волос на лобке. Ядовитая зелень проедалась сквозь розовый закодированный призыв сверху: Лёва Лопатин из «КХУ» и Лариса Понятых из «сорокпятки-девятки» обязательно позвоните мне. И то ли «Одумайтесь», то ли «Додумайтесь», (непонятно, потому, что предполагаемая «Д» скорее похожа на кошку, которой на хвост наехал каток асфальтоукладчика) — 01621902438. Подпись: Серя-Бяка.
Пока разыскивал Наташечку, встретил по дороге милостивого владыку и великого любовника, осчастливившего человечество. Владыка в знак милости раздавал посетителям завернутые в бумагу испражнения. Но делал вид ничегонеделания, когда мимо шнырял медперсонал. Само собой, если бы какой санитар заметил презенты, владыку сразу бы заперли в его казенный дворец.
— Если совсем честно, то как?