— Она права, — Степан, разглядев ситуацию на дороге, подтвердил привилегии женского сословия. — Вон там, обрати внимание на будуарную лабораторию. Прелесть какая.
Неизвестно, кто пошутил по поводу пены молочного коктейля на верхней губе, но так получилось, что за Еленой, самой по себе Прекрасной, осталось божественное греческое имя. Все, кто знал девушку, не называли её иначе Афродиты. Иногда, правда, добавляя отчество: «Афродита Вальтеровна, будьте любезны…» Богиня любви и красоты, чего не отнять, и нежная девушка притом. Но с потаенной пружиной внутри. «Ты же знаешь, Стёпа, я люблю мелкие авантюры, в нашем-то тихом омуте.»
Диана названа Дианой в честь римской богини охоты. Папа, страстный полевик уверял, что познакомился с ней лично во время перепелинного чёса. Поэтому, наверное, верховная через родителя дщери передала свою красоту, уверенность в себе и любовь подчинять. Если заниматься математикой, плюс на минус дает ноль. В данном случае, относительная слабость Афродиты на относительную силу Дианы, давали ноль его, Степана. Но не в уничижительном смысле, хоть он младше девушек на два курса и соответственно возрастом. Ноль — символическое число, являющееся границей между областями положительных и отрицательных чисел. Удобнее запускать иннервированные щупальцы в противоположные стороны. Хитрая позиция, и, как показала практика, — сильная.
— Положи руку на детородную палицу, — приказала воительница.
— Ещё чего! — перевернулся на живот. — Лучше вы.
— Не по-честному. Сам-то засматриваешься на женскую пару. Мы тоже имеем право на дивиденды. Давай сюда дивиденты, натурал! — подняла его голову за волосы. — Возьмешь боеголовку?
— Разбежался. С вашим добровольно-принудительным членством — вход только для членов, а выход, естественно, без них, — и, морщась от боли, разразился речью о том, что онанизм, как либидо, является формой нарцисстического отношения к самому себе любимому. Любовь же женщины к женщине, не обязательно логически развертывать по той причине, что просто красиво. Вырвался и уполз за спину не претендующей на предводительство Афродиты.
— А если я скажу тебе, что просмотр видеофильмов с мужицкой любовью меня возбуждает? Тьфу, чуть саму не стошнило, будь ты не ладен!
— Прильнёмся губой и совьемся руками. Какая любовь приключилася с нами! Девочки, давайте, разберёмся? Если уж на то пошло, трепанируем два системных представления: онанизм и гомосексуализм. Систематическое раздражение межножной мышцы превращается в потребность, так как, помимо спинного мозга, на эротические треволнения начинают оказывать влияние другие корки головного мозга…
— Возьми его интеграл французким способом, — распорядилась Диана.
Богини доедали его, а отъеденная голова продолжала изрекать занудные соображения из общих мест психопедагогики.
— К сожалению, дурноголовые родители этого не понимают и в порыве любви и нежности…
— К бесструнной балалайке — Орфею, — вставила в общие места Диана, оторвавшись на мгновенье.
— …целуют в попочку, другие сексуально возбудимые места, берут в рот член своего младенца, что совершенно недопустимо! Не надо коментарий, продолжай! Да-а-а… С возрастом тяга к обнаженному телу более осознанная и внешними возбудителями полового влечения могут стать запах, выражение глаз, трусы, принадлежащие сексуально привлекательному объекту…
— Пожирай его, Афродита!
— В то время как гомосексуальные отношения банально обусловлены такими животными провокаторами, как; раздувание семенем яичек, переполнение мочевого пузыря, раздражение слизистой оболочки прямой кишки, отчего раскрепощаются воздухА… воздухА — шарики, с которых содрали… кожицу..!
Мужчины — прекрасные и хрупкие создания! Порой чувствуешь себя таким уязвимым…
Сто лет бы ему нужно раздевать девку. Сама разделась, легла, ничего не просит, слушает.
— Ты, женщина, должна представлять себе любовь к тому же Аполлону. И не потому, что он мужик, а потому, что его золотые волосы имеют тоже значение, что солнечные лучи. Любовь к божественному божит любящего и любует бога. Задумайся, почему так. Когда Сальвадор Дали безобразничал, его безобразия не выглядели только безобразиями. Фекалии превратились в драгоценные украшения. Не в переносном, в ювелирном смысле. Люди, не знающие художника, плакали, увидев его в гробу. Бог стал смертным, а смертный вторично переродился в бога. Я не верю в бога. Мой бог — всёшность природы. Что в неё верить или не верить? вот она, кругом! Но верю в божественные формы мироздания. Я говорю, наверное, чересчур барочно. Но сейчас такой момент, детка… Страшно… И приятно.
Дева успокаивающе сдавила его палцы своими. Степан, благодаря, ответил на пожатие (ты права, дева: бессмертие штука полезная — занял в этой жизни, отдал в ином мире), повернул голову… У Варвары обе руки сцепленны за головой в замок. Тогда кому он жмёт пальчики? Многорукому Шиве с шеей, синей от яда?
Над Варварушкой поднялась голова. Она явно пыталась в темноте разглядеть его, Степана.
— Варя, ты можешь включить свет?
— М..? Я кажется задремала… Ой! — вскрикнула она, поворачиваясь то на Степана, то на черного человека. Вскочила с простыни, брошенной на пол. — Степа, ты где?! А это кто?!
Вопрос поставлен правильно и если смотреть на вещи не единственным глазом циклопа, а стереоскопически, в таком случае следует спросить себя: «В самом ли деле человек предо мной — я сам?»
Варварушка металась по мастерской в поисках одежды, полуоделась, нащупала у двери выключатель, вспыхнул свет. Степан в упор рассматривал человека перед собой. Смотрелся, как в зеркало, ибо тот, другой человек, точно так же напряжённо вглядывался в него. Ещё в темноте по прозрачным ушам стало ясно, что это он сам, а на свету так просто упоительная для художников-любителей точ-в-точность.
— Мамочка! — пискнула девушка и убежала.
Показалось, наступило утро, когда он задал вопрос:
— Кошмарный сон негра — жена рожает белого. Ты кто, а труашник?
Тот человек, застегивая на себе его шорты (нет, его шорты, точно такие же, лежат рядом), ответил:
— Я-то отличник. Вот кто ты, хвостист?!
Понятно, не негр, рождённый белой. Надел шорты и скрестил руки на груди с видом человека, собирающегося устроить драку. Тут последние сомнения исчезли, когда он разглядел круглый шрам на ладони, оставшийся от падения в студенчестве на донышко разбитой бутылки. Что делать, приходится констатировать — перед ним, Бумажным, он сам, Бумажный.
— Ну, я балдею!
Тот, другой Степан, напряженно хмыкнув, поставил турку на плитку, себя же поставил вполоборота к нему, родному. Так становятся к опасному противнику, ожидая внезапного нападения.
— Эй, ты, с парусящими ушами, почему распоряжаешься моим кофе? — попытался максимально разозлить себя.
— Я распоряжаюсь своим кофе! Выпью его, и если сразу после не получу разьяснений, с наслаждением ударю по лицу инвалида детства.
— Что-о-о-о-о?!
— Что слышал! Чёртова мама, самодельная!
— Язва последняя без Цадика на девять сотен! Дьяволица!
Заколотили себя по ляжкам, заходили друг против друга, словно примеривающиеся клеваться бойцовые петухи. Завонял гарью сбежавший кофе.
— Падла! — огорчился другой Степан. — Первый… второй раз в жизни кофе сбежал.
Степан решил помаленьку успокаиваться.
— Ладно, Лжедмитрий, будем разбираться, кто из нас спятил. Вари кофе обоим, шпециалист.
На шифровку «шпециалиста» тот среагировал мгновенно. Так-так… Выяснили путем поочерёдных дозовых откровений, что их скрытая от общественного глаза жизнь идентична без градаций. Подвели черту.
— Две тысячи четвертый год. Двенадцатое июля. Два часа ночи. Что произошло?
Безумнейшая история его жизни, принёсшая как умопомрачительный успех, так и головную боль на долгие годы. Секрет секретов, не рассказанный ни единому человеку.
— Не помню.
Так-так-так. Это уже о многом говорило. Пошла информация.
Ни о чем это не говорило, кроме дополнительного подтверждения собственной игривости.
— Нет, вспомнил. Покатались на плотике неторопясь с одной девчушкой. Тише едешь — шире жопа.