— Ты голоден, только и всего. Пойдем.
Они шли запутанными коридорами. Ригнар положил себе, добравшись в библиотеку, в первую очередь найти планы храма и хорошенько в них разобраться. Зависеть от провожатых было унизительно.
— Есть у нас сейчас один человечек, — говорил жрец на ходу. Этого мы выкупили отнюдь не из мягкосердечия. Он клеветал на богов — и отсечение головы, что назначили ему светские власти слишком милосердно. Его надо сжечь на площади перед Храмом, дабы другим неповадно было.
Тана передернуло:
— В чем же состояла его клевета? — полюбопытствовал он.
— О, — небрежно отмахнулся его провожатый, — обычные бредни о падении наших милосердных Молодых Богов.
На минуту Ригнар остановился, словно вкопанный:
— Но это правда!
— Мы уже говорили об этом, — напомнил жрец. — И я объяснил, почему мы так поступаем. Этого человека сожгут завтра утром. Ты знаешь, как это бывает — решетка, медленный огонь, опахала, чтобы приговоренный не задохнулся в дыму раньше времени, пара жрецов, поддерживающих его в сознании до последнего. Или ты утолишь свой голод. Быстро и милосердно. Ты ведь склонен к милосердию, Ригнар? — язвительно засмеялся он. — Вы, наследные таны любите красивые слова о чести, благородстве и милосердии. И поэтому миром правим мы. Те, кто знает, что цель всегда оправдывает средства. Всегда, тан, запомни это.
Ригнар мог бы свернуть ему голову одним движением. А дальше? Вырезать весь храм? Даже если каким-то чудом он бы справился и с отлично обученной стражей, и с владеющими магией жрецами, то что потом? Ему нужно убежище хотя бы на тот срок, что потребен для осознания себя иного. Для изучения своих новых возможностей. Если он объявит войну всему миру, то как долго проживет? И кто совершит его месть кроме него?
Они остановились перед неприметной дверью, одной из череды других, снабженных тяжелыми засовами.
— Он там. Ты можешь, конечно, продолжать утверждать, что он невиновен и не заслуживает своей участи. Но он умрет в любом случае. Как — решать тебе. — Жрец отодвинул засов.
Ригнар шагнул внутрь, чувствуя себя донельзя отвратительно. Дверь захлопнулась.
Помещение было едва освещено тусклым огоньком коптилки, но теперь Ригнару было более чем достаточно этого света. По правде говоря, он ожидал увидеть кого-то более походящего на преступника. Если бы перед ним предстал матерый каторжник, обросший и в лохмотьях, тану, возможно, было бы легче.
На лавке сидел молодой человек, едва ли не моложе самого Ригнара. Рыжие кудри, любопытные зеленые глаза, даже следы чернил на пальцах сохранились несмотря на неволю. Он чем-то неуловимо напомнил Ригнару лекаря, жившего у них в Хьернире, хотя тот был стар. Возможно, дело было в неистребимом любопытстве, написанном на лицах обоих. Отец держал того лекаря даже не столько ради его умений — он вообще считал, что воину не пристало обращать внимания на пустяковые раны, а со смертельными ни один лекарь не справится — сколько за неистощимый запас рассказов о стародавних и нынешних временах и отличное знание карт. Но когда в замок пришел мор и половина дружинников разбежалась, опасаясь заразы, старый лекарь ходил за больными, не считая времени суток. До тех пор, пока сам не свалился, чтобы уже не встать.
— Кто ты, — звонкий голос парня согнал морок. — Ты непохож ни на храмового стражника, ни на жреца. Да и на служку, разумеется, тоже. Кто же ты?
— За что тебя приговорили? — спросил Ригнар, удивляясь сам себе. Зачем ему это знать? Что ему за дело до этого грамотея?
Тот неподражаемо передернул плечами:
— Язык мой — враг мой. Написал поэму, рассуждая: если боги таковы, как говорят о них жрецы, то нужны ли людям такие боги? И прочитал другу, у которого, как выяснилось, религиозные чувства возобладали над всем остальным.
На секунду Ригнар перестал его слышать. Все окружающее стало нереальным. Жажда. Безумная, непредставимая раньше. Которую нельзя утолить ничем, кроме… Кровь. Много крови. Кровавая пелена застилает глаза. Люди — пища для бессмертных, не более. Начать с этого, а потом… Утопить в крови весь мир, чтобы напиться вволю.
Морок схлынул так же внезапно, как появился. Ригнар помотал головой, отгоняя остатки кошмара. Пленный умник, кажется, ничего не заметив, продолжал говорить:
— … Вот только не понимаю, зачем жрецам нужно было выкупать того, кто посягнул на их богов.
— Тебя сожгут завтра на площади перед храмом, — хрипло ответил тан. Как-то ему довелось присутствовать на публичной казни. «Ты ведь помнишь, как это бывает…» Крик, безумный крик горящего заживо. Тошнотворный запах жареного мяса. Жадное любопытство толпы, делающей ставки, сколько он еще продержится. Обрекать на подобное человека, чья вина была лишь в неправильном выборе друзей…
Молодой человек побледнел.
— Надо было догадаться, — сказал он наконец. — Жрецы не отличаются излишним милосердием.
Ригнар промолчал. Он видывал смерть в разных обличьях, так почему же сейчас он колеблется? Только лишь потому, что этот парень, невесть из-за чего ему нравится?
— Умереть — тоже надо уметь, — вдруг тихо сказал пленник. Посмотрел на ошарашенное лицо Ригнара и добавил совсем другим тоном. — Это не мои слова. Их принес один мой знакомый, ученик истинного мага, из странного мира, не ведающего магии. Он говорил, что там и время течет как-то странно — всякий раз, как туда попадаешь, оказываешься в разных эпохах. Он приносил мне оттуда стихи. Вот уж не думал, что однажды сам начну размышлять об этом:
«…На свидание к небесам паруса собирая тугие.
Хорошо, если сам. Хуже — если помогут другие…»
Ригнар всегда считал стихи уделом тех, кто не в состоянии совладать с оружием и способен лишь играть словами. Но почему эти слова, произносимые тихим задумчивым голосом врезались в сознание, точно набат?
Ригнар лишил его сознания одним коротким движением, так, чтобы тот не успел даже понять, что произошло. Нагнулся, разорвал воротник. При виде обнаженной шеи разум снова застлала алая муть. Металлический вкус крови во рту показался приятней самого изысканного вина. Наконец, выпрямившись, вытер губы и долго, точно не веря, смотрел на окровавленную ладонь. В душе не было смуты. В душе вообще ничего не было, кроме звенящей пустоты и странной удовлетворенности. Каким-то нутряным чутьем он знал, что этого хватит на несколько дней. В последний раз посмотрел на безмятежное лицо мертвого парня. Первый.
Проведя не так уж много времени в библиотеке Ригнар выяснил что большинство из того, что он прежде знал о вампирах — полная чушь. Священные символы, чеснок, серебро… Был только один верный способ прикончить его — отрезать голову, и сжечь тело. А пепел развеять. Да еще солнце — отчасти. Потому что существовали способы защититься от губительного воздействия солнечного света. Магические, разумеется. Теперь творить заклинания для него было столь же естественно, как и дышать. Конечно, не все. Конечно, он никогда бы не смог сравниться с Истинным магом, и даже просто с сильным колдуном из рода людей. Но никогда прежде Ригнар не обладал способностями к магии. Тем более — способностью к трансформации. Облик летучей мыши был порой значительно удобней, человеческого. Еще удобней оказалась способность проникнуть в любое помещение. где он бывал хоть однажды. А самой интересной оказалась возможность путешествовать между мирами и по Межреальности. И заклинание, позволяющее найти своего врага, где бы он ни находился.
Старый лис был прав. Ригнар пережил его на много веков.
Он менял миры и имена как перчатки. Неизменным оставалось только одно — каждый раз он выбирал мир поблизости от того, где находился его враг. Ригнар учился. Любому боевому навыку, что только можно. И раз за разом приобретал славу непобедимого наемника — лучшего из тех, чей меч можно купить. Он выбирал нанимателей, точно капризная невеста — жениха, заламывая цены, от которых охали даже признанные богатеи — просто так, чтобы соответствовать своей репутации. Он учил военному делу баронские дружины, организовывал партизанские войны, штурмовал считавшиеся неприступными крепости, выходил один на один перед сражающимися армиями. Но никогда Ригнар не позволял втянуть себя в дворцовые интриги или заняться банальным убийством по заказу. Это было слишком неинтересно. Так продолжалось до тех пор, пока очередной мир не надоедал. Тогда — пустить слух о смерти «непобедимого» героя — и начать все сначала в очередном мире.
Самым забавным было то, что никто из тех, с кем вместе он ел, пил, спал, проливал кровь, никогда не догадался о его истинной природе. Маскировка так же совершенствовалась век за веком — а в загребущие руки лекарей он не давался принципиально. Еще не хватало, чтобы кто-то вдруг заинтересовался, почему самые страшные раны заживают чуть ли не на глазах. Не говоря уж об отсутствии дыхания и пульса.
Впрочем, один человек все-таки знал. Точнее, одна. Та, из-за которой он едва не забыл, ради чего стал таким.
Это было одном из тех странных миров, чьи жители были напрочь обделены даже малейшей способностью к колдовству — и где, как ни странно, почти ежедневно горели костры, сжигавшие «колдуний».
Ригнар появился там недавно и, никому не известный, примкнул к отряду наемников. Война шла так давно, что никто уже и не помнил, когда она началась и из-за чего. Это, впрочем, не было редкостью в разных мирах, равно как и огромное количество людей, которых она кормила. Так было и будет испокон веков и Ригнара этот порядок вполне устраивал. Прибиться к очередному отряду головорезов, выбиться в командиры, создать себе репутацию — такую, чтобы заинтересовались люди, способные сделать настоящий заказ — все было уже просто и катилось по накатанной колее. На самом деле, он давно бы мог отстроить себе замок в каком-нибудь тихом и спокойном мире и жить припеваючи. Вот только что проку в такой жизни? Тот, кто рожден воином, не сможет сидеть тихо даже в самом тихом мире.
Наступающая армия не щадит мирных жителей, оказавшихся у нее на пути, и горящие деревни — обычное зрелище в таких случаях. Видят боги, подобное творится не в первый и не в последний раз и не бывшему тану менять устоявшийся порядок вещей. Да и боги, точнее, бог, этого мира не вмешивается. Неудивительно, впрочем, если вспомнить, что творит церковь его именем. Ригнар равнодушно наблюдал за своими теперь товарищами по оружию, бесчинствующими в маленькой деревушке, не вмешиваясь в происходящее. До тех пор, пока не увидел, как один из солдат тащит за волосы отчаянно вопящую девчушку лет восьми. Странно, что детский крик до сих пор не мог оставить Ригнара безучастным.
— Зачем она тебе? — заступил он дорогу мародеру.
Тот, осклабившись, объяснил. С такими деталями, что у Ригнара, отнюдь не скромника и не святоши, уши едва не свернулись в трубочку. Что ж, тоже в общем-то не ново. Но ребенка?
— Отдай ее мне. — Тускло сверкнула золотая монета.
Зачем он это делает? Какое ему дело до происходящего вообще и этой девчонки в частности?
— Делиться не хочешь? — ухмыльнулся солдат, разглядывая монетку.
— Можно и так сказать, — он ухватил за руку яростно вырывающуюся девочку. Подождал, пока солдат отойдет в сторону.
— Тихо, дуреха. Ничего я с тобой не сделаю, — и, увидев, что она не поняла, повторил то же самое на ее родном языке. Сколько же языков он теперь знал? Ригнар попытался вспомнить, и бросил это дело в самом начале. Какая, собственно, разница. Девчонка затихла.
Выяснилось, что дома у нее уже не было. Отца забрали в солдаты, мать умерла прошлым летом, а старую бабку, пытавшуюся отстоять если не жалкое имущество, то хотя бы внучку, походя приложили затылком об дверной косяк. Ригнар вздохнул. В который раз его привычка лезть не в свои дела сослужила плохую службу. Что теперь с этим делать? Не может же он таскать ее при себе: в конце концов, армейский обоз — не лучшее место для ребенка. Подумав немного, тан вспомнил, что храмы всех миров иногда берут на воспитание сирот. Кажется, где-то неподалеку был монастырь.
Настоятельница поджала губы:
— Да, мы действительно берем на воспитание детей. Но у нас школа, а не приют для сирот. Содержать приют в нынешние времена благодаря, э… вашим соотечественникам монастырю не под силу. Мы и так платим казне двух государств. И за девочек, находящихся у нас в пансионе, родители вносят плату.