- Наши кружева некогда славились даже за пределами области и в 1897 году на выставке в Брюсселе получили серебряную медаль.
- Большую серебряную медаль, - уточнила толстуха в сильных очках.
- Это неважно, мы не спесивые, - сказала директорша. - Однако промысел наш захирел и почти иссох. Только в последние годы начала возрождаться слава ручьевских кружев. Но вот беда - в области наш узор не берут, говорят, что не народный, приходится ширпотребом заниматься.
- Ширпотребом! - раздались возмущенные голоса.
- А вы только поглядите, что мы умеем делать! Ведь этого больше никто не может.
Кружевницы повскакивали с мест и сгрудились за спинами директорши и Вениамина около большого стола, на котором лежал громадный альбом в дряхлом сафьяновом переплете. В нем были наклеены образцы кружев - некоторые пожелтели от старости, другие новые.
Вениамин и в самом деле удивился, увидев эти кружева. Тонкие нити сплетались в охотничью сцену - мужчина в камзоле и треуголке охотился на уток; на следующей странице дамы в пышных платьях играли в жмурки с изысканными кавалерами на фоне изящных павильонов. Замок соседствовал с русской церквушкой, и вокруг ходили хороводом девицы в кокошниках...
- Невероятно, - сказал Веня.
- Вот то же самое они нам и сказали, - подтвердила статная директорша. Сказали, что это не входит в рамки и, значит, это не искусство. Вы знакомы с такой узкой психологией?
- К сожалению, знаком, - сказал Вениамин.
- Они говорят, не народное, - вмешалась девушка в очках, - а у нас в деревне так плетут третий век подряд.
- Третий век, - прошептала древняя голубая бабушка из угла.
Вениамин взглянул в ту сторону и увидел над ее головой два потемневших от времени портрета в потертых золоченых рамах. Художник, который писал их, видно, не обучался в академии, пришел из иконописцев, но был талантлив и наблюдателен. В портретах чувствовалась крепкая рука и уверенность в себе.
Справа висел портрет мужчины в зеленом мундире с красными отворотами и обшлагами, с золотыми пуговицами и в треуголке, обшитой золотым галуном. Лицо мужчины было сурово, подбородок крепкий, а глаза светлые, голубые, как у всех кружевниц.
- Кто это? - спросил Вениамин.
- Майор Полуехтов, - сказала древняя бабушка, - ясное дело.
Но Вениамин уже не слышал. Он смотрел на второй портрет. На нем была изображена молодая женщина, тоже голубоглазая, с полными чуть загнутыми в углах губами, доверчивая и добрая. Платье было открытое и обнажало округлые плечи и высокую грудь, закрытую кружевом.
- А это государыня императрица, - прошамкала бабушка. - Елизавета Петровна в бытность свою цесаревной.
- Это не более как сомнительная версия, - сказала директорша. - Мы думаем, что это жена Полуехтова.
- Нет, - сказала бабушка, - императрица любила нашего майора невестиной любовью, потому он сюда и попал.
Вениамин уже не слышал спора, горевшего, видно, не первый год. Он смотрел на портрет и страдал, ощущая бездну времени, отделявшую его от молодости той, что была изображена на портрете. И неважно было - принцесса, императрица, невеста, жена... ее нет, Вениамин опоздал, трагически опоздал родиться...
Он не помнил, как оказался на улице, хотя вроде бы его проводила до калитки директорша артели, а он вроде бы обещал ей поговорить со специалистами в Свердловске и постоять за ручьевские кружева. Он слышал лишь стук собственного сердца и знал, что полюбил безнадежно и навсегда.
10
Дальше дед с Андрюшей шли не спеша. Андрюша остановился там, где оставил фотоаппарат. Там же лежал букет голубых махровых цветов.
- Погоди, - сказал вдруг дед строго. - Ты зачем эти цветы погубил?
- Красивые, - сказал Андрюша. - Пускай в банке постоят.
- А ты чего в своей жизни посадил, молодой человек? Ты чего создал? Рвать научился? Рвать все умеют! Это точ-на.
- Это же васильки. Сорняки.
- Дурак, - сказал старик. - Рожь здесь растет обыкновенная, семена из района получили. А васильки уникальные, только в наших местах произрастают. Так что подорвешь экологию, и не будет больше такого сорняка.
- Ну и хорошо, - упрямился Андрюша, - урожаи увеличатся.
- Опять дурак, - сказал старик. - Уничтожишь ты этот так называемый сорняк невиданной красоты, а на нем, может, особый вид бабочек обитал, он тоже вымрет. Тебе их не жалко?
Дед протянул вперед коричневую ладонь, и сверху, из голубой небесной синевы, послушно опустилась ему на ладонь оранжевая бабочка с синими пятнами на крыльях.
- Ты с этим видом знаком? - спросил дед.
- Я бабочек не изучал, - сказал Андрюша, - может, она на соснах живет.
- Эндемик, - сказал дед. - Понимаешь? Все в природе уравновешено и взаимосвязано, как говорил Дарвин.
- Кто?
- Дарвин-младший, внук, я с ним состоял в переписке.
Очевидно, старик не врал. Бабочка вспорхнула с ладони, сделала круг над букетом васильков, огорченная экологическим бедствием, пришедшим с Андрюшей, и пропала в жаркой душистой синеве.
- Что же мне теперь делать? - спросил Андрюша.
- Дари уж кому хотел. Только на будущее осторожней, береги природу. Пора нам здесь заповедник устраивать. Ты мальчишек двух не встречал, Сеньку и Семена?
- Видел.
- Из-за них, стервецов, я Мишке малину уступил, за ними погнался. Опять браконьерствовали.
- Вы рыбу имеете в виду?
- Ее самую. - Видно, от малого роста дед говорил громко, уверенно, с нажимом на некоторые слова. - А ты что, в поп-группе выступаешь?
- Не понял, - сказал Андрюша. - Волосы у тебя дикие. И характер буйный. На медведей бросаешься. Я решил было, что ты на саксофоне играешь. В ансамбле. Я, понимаешь, больше классический джаз уважаю. На уровне диксиленда. Ты как к диксиленду относишься?
- Положительно, - сказал Андрюша. - А почему медведь из пушки стреляет?
- Традиция, - сказал дедушка. - Хочешь поглядеть, как он это делает?
- Конечно, хочу. Только он меня не узнает?
- На работе смирный. Понимает, что может зарплаты лишиться. Он за место держится. Сам-то он бескорыстный, но семья у него, медведица строгая. Да ты не бойся, в случае чего я ему объясню. Ведь это я шефство над пушкой осуществляю. Это точ-на.