— Как это, почему?
— У меня потому что описание всех наших писателей есть, как у них книжки выходили — я по порядку и описывала. Не бойтесь, они себе за бесплатно навыпускали, а с кого-то теперь семь шкур сдерут. Наш любимый, самый популярный и читаемый вон даже дом успел поставить в центре города, такие гонорары у человека, что поделать, заработал. Который к вам-то подходил. Не знаю, что он вам сказал, но, поди, ничего хорошего… — Женщина все еще говорила, славно окая, но говор ее как-то удалялся.
Ларичева, еще вся распаленная, вдруг замолчала. Тогда зачем все это надо?! Зачем только печатала день и ночь! А главное — Упхолов, она его уговорила, он только-только к новой жизни воспрял, а теперь все бросит… Насовсем бросит.
— …Не волнуйтесь, девочка, для настоящей работы одобрение не требуется. Только машинка. И одиночество. Или у вас компьютер? Хорошо вам. А эта показуха, она не для нас. А, вон, идет та челябинка, вон, они с подругой. Подруга худенькая, джемперок с розами. А сама она полная, видите? Вы как хотите, я подойду. Мне надо кое-что спросить…
Ларичева увидела эту странную пару, и сердце ее почему-то заныло. Шли, переговариваясь и перешучиваясь, но, может быть, они просто скрывали свое уныние? Тоже, может, зря надеялись? Или это она только так убивалась, а другим хоть бы хны?
С большим трудом вернулась Ларичева под светлые своды обкомовского конференц-зала. Ряды участников и слушателей сильно поредели. Председатель невозмутимо предоставлял слово. Разделка очередного поэта шла своим чередом. Потом поговорили, дать ли время добровольцам.
— Есть кто желающие экспромтом обсудиться?
Поднялся страшный лес рук.
“Ларичеву кто читал? — Нет, не читали. — Нартахову? — Нет что-то. — Упхолова? — Никто не читал”.
Как же они не читали? Как это может быть? Ларичева за месяц отнесла, тем более Радиолов говорил, что кто-то уже читает. Значит, он ее обманывал? Зачем? И почему сам Радиолов не признался, что читал?
— Опускаем этих авторов, потому что рукописи поздно поступили. И рукописи слишком сырые! Построже надо к себе быть. Завтра все по повестке, заседание, подведение итогов, концерт…
Ларичева бы хоть заплакала, что ли, а то шла, вся в накале и надрыве, с сухими глазами. Первый семинар — он последний. И ловить там больше нечего! Зашла на работу.
— Ну как там твои писательские дела? Я тут несу трудовую вахту, сбиваю итоги по статистике оборудования. — Забугина сдержанно гордилась собой. — Что-то у тебя видок не блеет. Не обсуждали тебя?
— Нет еще.
— Ну, ладно, не напрягайся. Давай, пока начальника нет, я тебе дочкины цацки покажу. Вот, вот и… Вот…
— А-а… — Ларичева остолбенела. Сначала появились красные колготки, потом джемпер с драконом и мини-юбочка чулком, а за ними… За ними узкий пенал со слащавым типом с усиками и в футболке.
— Боже мой, ведь это жених для Синди… Она так и мечтала…
— Ну, вот, — гордо подбоченилась Забугина. — Кредит выдан Губернаторовым на месяц, а жениха он, вообще, подарил. У него приступ великодушия.
Ларичева молчала.
— Ну, что ты застыла? Отомри. Май месяц на дворе.
— Я не это самое… Что значит подарил? Я так не могу.
— Можешь, можешь. Иди, купи торт и устрой ребенку праздник.
— Какое тебе, мать, спасибо. Ты сама не знаешь, как ты… Несмотря на то, что… А иногда не хватает сил, чтобы…
— Складно говоришь. Хорошая девочка. Пили в свой садик, не давай сыну думать, что он круглосуточно не нужен.
И Ларичева поплыла в автобусе, потом обратно, потом ставила чайник, варила лапшу, жарила ветчину и заваривала какао. Торт не торт, а оладьи со сгущенкой испечь можно. Потом покормила все-таки детей, выдала дочке подарки и залегла на диван. Дети прыгали, бегали, играли в лошадки, дочка — в новом джемпере, с накрашенными губами. А Ларичева лежала под старым пледом общежитских времен и скулила. Она расставалась с иллюзиями, которые невесть откуда взялись. Она думала — коль ее заразили эта бацилла творчества, значит, все пойдет теперь иначе. Она раздвоилась, ее стало две. Теперь она понимала — она не только женщина, но еще и творец, она все-ех внесет в историю… А оказалось — Радиолов не разговаривает, а больше заступников нет. Она же думала — тут все без блата, талант очевиден. Ну, уж Упхолов — вовсе народник неприкрытый, они же любят такое. Ан нет, и она не нужна, и Упхолов не нужен. Может, они подумали, что он не русский? Так хоть бы и тунгус, хоть бы и коряк, не в этом же дело. В школе учили — дружба народов, интернационализм, а тут такое. “Я люблю русское”. Нет, надо, надо снова идти в церковь, искать утешения, защиты, терпения. А то полные кранты настанут, оглянуться не успеешь… Умрет душа, загнется без поддержки…
Остальные два дня она ходила под светлыми сводами конференц-зала без эмоций. Она просто записывала, угрюмо строчила в распухшем блокноте страницу за страницей. Может, пригодится таким же глупеньким, как и она. А может, таких глупеньких больше нет на свете. Но ее же отпустили люди на три дня без содержания, так надо честно все отсидеть…
Она видела — участники скучковались и сдружились, вместе ходили обедать. Они шумно обсуждали что-то, в каждой шайке свое. Следила глазами за челябинскими, но подойти не осмелилась. Вообще она не должна была себе потакать, а наоборот, должна была запрещать. Ее грызло сильное чувство стыда. Она закаменела. Она выходила из семинара в темноту, выходила тупо и безразлично, потому что на душе была еще большая темнота.
Муж-предприниматель принес первую зарплату и бутылку ликера.
— Как далеко зашли твои долги? — весело осведомился он.
— Слишком далеко, — бесцветным голосом прошелестела Ларичева, не имея даже сил возразить, что долги-то общие.
— Насколько слишком?
— А вон, — она показала на дочку в китайском шерстяном костюме с драконом и парочкой Синди в руках.
— А твой костюм с аппликацией?
— Я… Купила его в рассрочку.
— У нас до сих пор существует рассрочка? — удивился муж. — Ну, давай не все сразу. Вот — столько на куколкина приятеля, вот — на костюмчик дочери. Вот — на питание. На карманный расход можно оставить?
— Святое дело, — согласилась Ларичева, понимая, что первая заначка была сделана еще до ликера. Возражать не было смысла, потому что это бы послужило предлогом вообще ничего домой не носить. Вместо куколкина приятеля она решила купить что-то новенькое сыну.
— У тебя давно нет носков, — напомнила она.
— Носки я лучше сам, а пока давай выпьем рюмочку. Или что?
— Или что, — опять сникла Ларичева.
— А что?
— Нечего праздновать. Я провалилась с семинаром. Я — никто, ничто и звать никак.
— Повод вполне достойный, — одобрил близкий человек и нашарил стопки. — У нас дети в каком состоянии?
— В голодном. Вон, картошка варится.
— Так вот, мы будем ликер пить, а когда картошка сварится, ты им отнесешь прямо в комнату и телевизор включишь.
— Ты же не любишь!
— Лишь бы они любили и душу не мотали. Они картошку любят как?..
— Толченую и со сметаной. А нет сметаны.
— А на, полей майонезом.
— Ты? Купил майонез? С чего это? Я думала, ты умеешь покупать только ликер…