— И убить можешь, только все, потерял ты меня.
— Посмотрим.
Оделся Багрецов и вышел. У Геры же — ни сил, ни слез. Никогда еще так больно не было. Горящая, растоптанная, в разодранной комбинашке, с опухшими губами, прислонилась к балконному косяку. Кому жаловаться? Какими словами? Кому падать в ноги? Для всего человечества она была подсудимой, а Багрецов — правым. Не придет больше жизнь ее, не защитит, не забаюкает. Ведь и его предала она, отдавшись этому…
Пришел повеселевший Багрецов, красивый, в капельках дождя.
— Звонил твоим, предупредил, что могут тебя, шлюху, забирать. Да стерегут пускай получше, может, и прощу.
— Ты — маме? Такое — ночью? Господи.
— А пусть получают, раз такую воспитали.
— Да какую?
— Гулящую.
— Но ведь это наши дела! Зачем стариков? Сердечный приступ может быть…
— Сама виновата. Так что можешь ехать, они в курсе.
— Это безумие. Тебе не жалко никого. Тиму выписали в садик, мне на работу.
— Ничего, отпросишься. Сейчас шагом марш в постель, поспим, дела отложим на утро. Ухажера твоего подождем. Не выдержит, прибежит. Посмотрим, на что ты клюнула…
Все было так, как он сказал. Утром Гера в похмельном состоянии собрала Тиму в садик. Стараясь сделать для него хорошее, будто заглаживая перед ним настоящую и будущую вину, она достала ему васильковый трикотажный костюмчик, узорчатые гольфы с помпонами.
В зеркало на Геру глянула заплаканная мордашка. А шея, с ума сойти. Придется Борины выходки крем-пудрой замазывать… Именно в этот момент пришел тот, кто не должен был приходить.
— Здравствуйте, Георгина Викторовна. Соблаговолите представить меня супругу… Здравствуйте, сударь… Одну минуту, я только вручу цветы. Примите их, Георгина, возможно, вы не любите гладиолусы, но здесь без них не обойтись. Видите, они бушуют как вселенский пожар, в языках их пламени — жертвоприношение. Они выросли там, где гладиатор отказался от боя, там, где не было места ненависти… Не надо плакать. Держите их, вот так. Не опоздайте в садик. Счастливо, Тимофей.
Гера шла по улице в пламенеющих стеблях. Это было невыносимо и дико, хотя в сущности, что тут дикого? Это нормально. Просто кто-то обожал Геру, и это стало явным для всей улицы. И улица оборачивалась ей вслед.
— Тимочка, ты думаешь, дядя Сева хороший или плохой?
— Хороший.
— А ты с кем хотел бы жить — с папой или дядей Севой?
— С папой.
— Почему?
— Потому что он солдат и герой. Он нам все покупает. А дядя Сева бедный.
— Как это бедный? Плохо одетый?
— Да, и у него страшные бабки Яги.
— Да что ты, Тима, просто они старенькие, больные.
— Все равно. Дядя Сева плакса и ты стала плакса. А папа никогда не плачет. Он герой.
— Ну, я не буду больше плакать, умница ты моя. А ты иди себе в садик, живи хорошо.
На работе Геру сразу отпустили. Начальник собеса настолько редко видел ее на работе, что с трудом вспомнил, а как вспомнил, заявление на отпуск подмахнул не глядя.
Обратную дорогу она прямо пролетела. Она думала — а что там могло произойти? Мордобой? Дома никого не оказалось. Что до хладного трупа, то это уж совсем больное воображение. Нельзя опускаться до галлюцинаций. Багрецов мог просто уйти за билетами. А Сева — тот не позволит ничего, никогда…
Она побежала до квартиры Краевских. Их дверь была открыта, точно ее ждали. Навстречу ей медленно выплыла с палочкой тетя Соня, бывшая пациентка.
— Тетя Соня, вы встали!
— Да, Георгиночка. И хотим, чтоб вы тоже не упали, удержались. Мы ведь с Броней все видим, все понимаем. Вам и так сейчас тяжело. Но для нас Северин — единственный ребенок, единственная радость и надежда. Мы видим всю романтичность и всю горечь вашей встречи, и мы тоже полюбили вас. Вас обоих с Тимошей. Если уж встанет вопрос о разрыве с супругом, то поверьте… — Она задыхалась! Тетя Броня, отставив блюдо с перебранной крупой, поспешила к ней, обняла утешительно. — Поверьте, мы готовы теперь же… И станете вы венчаться, либо изберете гражданский брак, это дело ваше. Помните только, что вы нам не чужая и мы на вашей стороне.
— И вы не считаете меня… плохой?
— Ну, где же плохой… Вы просто золотая…
Гера, дрожа, обняла тетю Соню.
— Спасибо, конечно… Только я недостойна ни вашего доверия, ни его… Кстати, где Сева?
— Где ему быть. На службе, сидит в своем ПДБ, обхватив руками голову. Вряд ли он теперь способен нормально работать, но есть долг, обязанности… Он ждет вашего решения, ждем и мы…
— О чем вы, тетя Соня? Для меня нет никого, кроме Севы.
— Герочка, золотая, вам приходится думать не только за себя, но и за сына. Сыночек, это свято. Помните это, как бы ни было горько. Когда-то и я проявила характер, и Сева остался без отца, ведь это грех. Понимаете?
— Хорошо. — Гера как-то вся опустела и отрешилась. Она простилась с тетей Броней, с тетей Соней, героем войны и всей своей жизни. Тетя Соня перекрестила ее перед пыткой…
Дома дверь квартиры тоже была открыта. Что такое? Полчаса назад никого не было. Дрожа все сильней и удерживая себя от дрожи руками, Гера несмело продвинулась в прихожую. Под ногами хрустело. Цветы! Гвоздики, розы, гладиолусы, даже ромашки… Их были снопы. Наступать было неловко, все ж таки живые, у каждого своя легенда… Она раздвигала их носком туфли.
Было тихо. В комнате сидел Багрецов с рюмкой в руке и смотрел телевизор.
— Иди, не бойся, Гера. Я не буду с тобой спать.
— Сначала скажи, что здесь было утром. Что ты с ним сделал?
— А тебя не волнует, что он со мной сделал?
— Что тебе сделается, бугай. А главное — он бы и не сделал. А вот ты…
— Ну-ну, как мы голосок на мужа повышаем. Могу сказать одно: мордобоя не было. Бить такого облезлого…
— И оскорблять он не умеет. И ты его подошвы не стоишь.