В начале лета, после пышной церемонии принятия императорского титула, прошедшей в виленском соборе Пречистой Божьей Матери, Никита Иванович вернулся в московский Кремль, сопровождаемый Патриархом Павлом. По пути в столицу императорский обоз делал частые остановки - люди приветствовали государя в каждом городке, в каждом селении собирались толпы. Романов жертвовал церквям и школам деньги, угощал восторженный люд вином и яствами, раздавал подарки. Причём тратил на это исключительно личные деньги, не залезая в державную казну. В Москве монарх закатил недельный пир - на площадях города день и ночь угощались и бражничали довольные горожане, прославляя императора. Никита Иванович поначалу частенько показывался своему народу на городских улицах, отчего происходила дикая давка хмельной толпы и лишь божьим провидением никого не задавили. Страдали и сдерживавшие напор москвичей гвардейцы, получавшие свою долю тумаков от горожан, недовольных оцеплением вокруг обожаемого ими государя. После одной из потасовок, в которой пострадали несколько солдат, Романов более не выезжал из Кремля, оставаясь в палатах до конца празднований. Там же находились и послы европейских держав - Романов надеялся на признание посланцами европейских дворов его нового титула. Однако лишь голландцы туманно намекнули на возможность оного в будущем да датчане осторожно поведали о желании Фредерика принять аналогичный титул. Исключение составила лишь крошечная Черногория, борющаяся против турецкого ига. Её властитель, митрополит Мардарий Корнечанин, в своей грамоте, присланной с послом в Москву, горячо приветствовав появление на востоке Европы православного императора, попросил у Романова и защиты от мусульманских поработителей.
И пусть недавняя победа над турками была по сути лишь незначительным столкновением, комариным уколом для османов, которые сейчас силы свои бросали на Кандийскую войну и сдерживание восставших сербов и черногорцев, она взволновала умы и европейских монархов, и самых влиятельных персон при дворах, и церковных иерархов, и просто людей образованных. О Руси снова заговорили, как то было после решительной виктории над поляками. Растущее влияние восточного колосса становилось всё более осязаемым, что воспринималось с удивлением и недоумением. Всё большую популярность набирали антирусские сплетни и памфлеты, исходящие из сильно ужавшейся Польши, а так же из Швеции. Оказалось, что государство, расположенное далее польских пределов, в трудах европейских картографов покрытое всяческими Татариями и пространствами, населёнными представителями самых диких народов, являет собой грозную силу, о которой стали забывать со времени, прошедшем со ставшей уже древней Ливонской войны Ивана Великого. Особенно неприятными новости из Руси стали для Рима, чей некогда сильнейший форпост на востоке - Речь Посполита теперь была низведена до жалкого уровня, а продвижение католицизма на восточно-славянских землях совершенно прекратилось, униатство же быстро сдавало свои позиции среди бывших польских 'хлопов', массово возвращающихся в лоно прежней веры. Папа Александр, стремясь к союзу католических корон против противника истинной веры, слал письма, полные самых худших пророчеств, испанскому и французскому монархам, несмотря на неприязненные отношения с последним. Однако Людовик был увлечён своими интересами в прирейнских землях и интригами против Соединённых провинций, а Филипп, король некогда могущественной, а сейчас терпящей бедствия Испании, более волновался за целостность своей державы, чем за трудности католичества на задворках просвещённого мира. К тому же он едва ли забыл те обиды, которые ему причинили французы в ходе недавней войны, чуть не отняв Каталонию. Организация католического союза, мертворождённая затея папы Римского, провозглашённая им на совете кардиналов, с треском провалилась, когда это начинание отверг и Леопольд, император Священной Римской Империи, склонный к миру с Русью и продолжением совместной борьбы с османами, начатой ещё его отцом - Фердинандом. Никита Иванович в тайном послании заверил молодого Леопольда, что мир с турками - всего лишь перемирие и он не вложит меча в ножны, покуда христиане томятся под гнётом иноверцев. В том же письме Романовал советовал "своему брату" не обращать алчущего взора на Польшу, желая оставить государство оное в том положении, в коем оно и пребывает поныне.
С тех пор прошли недели и в Москве снова заговорили о нездоровии государя - Никита Иванович долгое время не являлся народу, хотя ранее частенько совершал конные выезды по столице, всецело пользуясь любовью к нему московского люда. Теперь же государь находился во дворце, редко выходя для кратких прогулок в сады. Сидели по своим дворам и зачастившие в Москву посольства - голландское, желающее выпросить у императора ещё больше торговых преференций да персидское, прибывшее для переговоров об анти-турецком союзе. Ожидали аудиенции и гости из Швеции, с грамотой от нового короля, в коей Магнус Делагарди и регентский совет от имени малолетнего Карла просил подтвердить все прежние договоры с Русью, а также шотландцы, желавшие именем короля Карла Стюарта войти в русско-датский союз, дабы окончательно обезопасить себя от англичан. Но сейчас лишь тишина властвовала в императорских покоях - последние несколько дней Никита Иванович крайне болезненно реагировал на всякое её нарушение, устроив слугам да придворным людям тяжкую жизнь. Романову опять нездоровилось, у него то и дело перемежались приступы то крайней раздражительности, то полной апатии. Немногие теперь допускались к государю - лишь Патриарх самочинно приходил к нему да беседовал с Никитой, утешая властителя добрым словом своим.
На сегодня же император вызвал к себе для доклада главу Посольского приказа Афанасия Ордина-Нащёкина - государь не мог оставлять без рассмотрения важнейшие дела, даже будучи больным.
Тяжёлая, окованная железными полосами дверь тихонько приоткрылась, и появившийся в проёме гвардеец смелее толкнул её плечом. Но та предательски, с надрывом скрипнула, отчего лицо солдата-усача тут же перекосилось от досады. Перед ним открылся длинный коридор, темноту которого рассеивал свет нескольких масляных лампад, чьи огоньки колебались внутри плошек матового стекла. Оглянувшись, бывший московский стрелец - один из многих, взятых в полк охраны императора ввиду исключительной верности Никите Романову, решился позвать того единственного человека, который находился при государе постоянно:
- Ирина Олеговна! - осторожно произнёс гвардеец - только так она наказывала её называть.
- Пришёл кто, Герасим? - в сей же миг выглянула из-за угла помощница лекаря - девка-сиротка, подобранная Ириной в какой-то деревушке ещё на дороге из Москвы в Вильну. - Погоди, сейчас кликну матушку.
Вскоре к вытянувшемуся в струнку солдату степенно подошла и сама Ирина, чуть склонив голову.
- Афанасий Лаврентьевич прибыл по государеву наказу, - доложил Герасим. - Ожидает ныне...
- Проси войти боярина, - ласковым голосом проговорила та. - Никита Иванович желает говорить с ним немедля.
Едва Ордин-Нащёкин вошёл в покои императора, Ирина выскользнула из опочивальни, дабы не смущать своим видом чиновника.
Боярин, пригнув голову под притолокой, вошёл в покои и встал у двери. ожидая слов государя.
- Проходи, Афанасий Лаврентьевич... - слабым голосом приветствовал вошедшего Никита. - Садись... Посольства надобно принять, знаю...
Ордин-Нащёкин опустился в креслице, стоявшее рядом с кроватью императора, а на столик, находившийся тут же, положил свои бумаги - посольские грамоты да отчёты приграничных воевод. Государь лежал поверх одеял, одетый в расстёгнутую на груди шёлковую рубашку, короткие и узкие штаны, а также, к неподдельному неприятию боярина, вычурные оранжевые чулки, от которых Ордин-Нащёкин поспешил отвести свой взгляд.
Романов открыл глаза, поправив влажную материю, что была положена на лоб:
- Афанасий...
- Слушаю, государь, - склонил голову боярин, подвинувшись к императору чуть ближе.
- Вот ежели помру я, - тем же обессиленным голосом заговорил Романов, - кому всё наследовать - и державу, и титул?
- О том ранее заботиться следовало, великий государь, - спокойно отвечал Ордин-Нащёкин, тяжко вздохнув и насупившись. - Кто, как не я, о том каждый Божий день тебе говорил? Но ты же не слушал своего...
- Нешто Долгоруким отдать? - продолжал говорить Никита, будто и не слыша своего ближайшего чиновника.
- Господь тобой, Никита Иванович! - удивлённо, с трудом подавляя эмоции, отмахнулся Афанасий, широко раскрыв глаза. - Сызнова смута учинится! Ужель Богом данного царевича не сыскати?
- Сокол ответ свой дал? - взглянул на боярина властитель Руси.
В этот миг за дверью покоев послышалось какое-то шуршание, и вскоре в приоткрывшуюся дверь осторожно вошла помощница Ирины, неся на серебряном блюде закрытый крышкою кубок. Отчаянно краснея, она подложила подушку под спину приподнявшегося императора и передала ему в руки кубок, после чего, склонив голову и пятясь, покинула покои. Никита открыл крышку изящного кубка саксонской работы, и воздух моментально наполнился ароматом травяного отвара, от коего вмиг защипало в носу. Боярин едва не чихнул, с трудом сдержавшись.
- Так что Сокол? - повторил вопрос Никита Иванович, зажмурившись и отпивая по чуть-чуть принесённого отвара.
- С Ангарского Двора ответ был даден, - проговорил боярин, вынимая из стопки бумаг грамоту, перевязанную красной лентой. - Сокол пишет, что де по смерти государя, блаженной памяти Михаила Фёдоровича, учинил он отказ свой и потомков своих от трона московского на вечные времена. А оттого не может он сына своего прислать на Собор. Но...
- Но? - с интересом повернул голову император.
Боярин выдохнул, будто готовясь к чему-то неизбежному, и, взявшись за ангарскую бумагу, прочитал:
- В грамоте сей Царь Руси Сибирской и иных земель властитель Вячеслав Андреевич Соколов предлагает великому императору русскому и многих областей властителю, Романову Никите Ивановичу с ласкою и отеческим радушием принять отрока Романова Владимира Алексеевича, будто сына родного... - Ордин-Нащёкин осёкся и замолчал, увидев исказившееся лицо государя слишком близко от глаз своих.
- И ты молчал, паскудник?! - зашипел император, испугав боярина так, что тот едва не свалился с креслица на турецкий ковёр, расстеленный у кровати. Государь же вмиг ослаб и, уронив голову, тяжело опустился на подушку, пролив часть горячего ещё отвара на белоснежное покрывало.
- Грамоту оную получил я недавно, - оправдывался бледный Афанасий. - Бумагу принёс посыльный со Двора Ангарского, а с нею я во дворец к тебе и явился. Не гневайся батюшка-государь, на верного слугу твоего, ибо по чести...
- Замолчи... - устало махнул рукой Никита, - да скажи мне - стало быть, Милославские к Соколу бежали? Али он наказал их доставить к себе силою?
- Всё одно, государь! - со спешкою заговорил боярин, выставив перед собой ладони. - Разве сын Милославской не токмо по твоей же воле и объявился? Допрежь и не слышно о нём было вовсе!
- Сын Милославской... - усмехнулся Никита. - Что же ты мелешь, Афанасий? Это сын Алексея Михайловича, светлой памяти царя русского.
- Прости неразумного, государь! Прости! - приказной голова вмиг упал на колени перед императором и попытался облобызать его руку, но Никита сумел вовремя отдёрнуть её.
- А ну! Уймись! - Романов приложил ладонь к влажной материи на лбу. - Докладывай, что на украйнах ныне делается, что воеводы пишут да на что жалуются.
- Из Каменца князь Барятинский пишет, - зашуршал бумагами боярин, - турки из Хотина дерзают на нашу сторону ходить. От того убийства учиняются да в полон людишек часто хватают. А ещё поганые предерзкими словами похваляются, будто скоро Подолье да прочие землицы султану турскому отойдут. С казаками и солдатами схватываются постоянно, а в нашей крепостице Жванец, что супротив Хотина стоит, стены до сих пор не чинены...
- Персиян надобно принять в первую очередь, - Романов поднял руку и указующе ткнул пальцем в бумагу. - Буду говорить с ними. Надобно союз сей завесть.
- А к сему союзу и клятву с шаха Аббаса взяти - более не учинять набеги на терские городки и граничную черту пределов наших не нарушать, - добавил Афанасий, на что государь степенно кивнул.
- На польских украйнах спокойно ли? - после недолгой паузы снова заговорил император.
- Спокойно, государь, - кивнул боярин с готовностью. - Да токмо с ляшской стороны в Перемышль и Белосток людишки приходят, на землице нашей поселится, немцы разные средь них да словяне тож. А ещё с Эзеля, владения Сокола, кашубцы да прочие идут в Пернов и Ригу во множестве. А бароны немецкие да прочие, насильно садят их на свои земли да всякие насилия учиняют. Оттого эзельский наместник, князь Паскевич просит тебя, великого императора русского, пришлых людишек селить на пустых землицах.
- Это где же таковые имеются? - усмехнулся Никита, посмотрев на боярина.
- Он и пишет, - продолжил Ордин-Нащёкин, ткнув пальцем в бумагу. - А сели их, великий государь на берегах Волги да в низовьях Днепра. Тако же за Урал посылай тех бессемейных, кто молод да крепок телом.
- Ишь, наместник каков! Советы мне даёт, будто за Русь радеет, - прикрыв глаза, с улыбкой произнёс Романов. - Что же, пусть так и будет. Дело то нужное. Неча землице впусте пропадать.
- Свеи ныне же не грозны, - продолжал отчёт приказной голова, доставая следующую бумагу, - вот пишут из Канцев да с Ладоги - купцов наших и православных, что в ихнех пределах обитают, более не притесняют, смирны соседушки стали.
- Магнус не дурак, - сняв со лба не охлаждающую уже тряпицу, Романов, покряхтывая, сел на кровати, свесив ноги. - Фредерик Датский желает Швецию под унию подвесть, дабы яко Норвегией владеть и оным королевством.
- Ежели будет так, - нахмурился боярин, - то Дания станет слишком сильна.
- Вот оттого Делагарди более не чинит нам зла, а прежний король Карл Густав продал мне свои последние владения в Ливонии, - проговорил Романов, глядя перед собой. - Надобно теперь сторону отрока Карла Шведского держать втайне.
- Верно, государь, - облегчённо вздохнул Ордин-Нащёкин. - Спальников звать?
Но император не ответил, думая о чём-то своём, устремив немигающий взгляд будто бы мимо сидевшего рядом Афанасия. Наконец, пожевав губами, Романов снова заговорил:
- Отрока-то, Владимира, надобно признать при народе... Дабы никакого обмана или лжи не было, а после смерти моей никто и не посмел смуты учинить, - вернулся к обсуждению наследника император. - Гляди, Афанасий, ты да Павел будете оберегать его от зла. А более никого у него и не будет. Ежели не уследите, вовсе пресечётся род наш, как пресеклись Никитичи и прочие колена.
- Государь! - боярин бросился на колени, ухватив императора за ладонь и целуя её. - Живот свой положу, но отрока оберегу! Пуще всего беречь буду!
- Полно, - отдёрнул лобызаемую руку Никита. - Сначала признать надобно его. Не лжа ли это, не самозванца или вора Сокол прислать на Русь желает. Нынче же пошли человека на Двор Ангарский да, смотри, втайне! Пусть царевича везут в Москву вскорости, поспешают! Не ровен час...
Ордин-Нащёкин взглянул на государя полными слёз глазами, решительно свёл брови и кивнул, сжав кулаки. Поднявшись, он поклонился императору, а тот жестом усадил его в кресло и позвал служку звоном колокольчика.
- Спальников кличь, одеваться буду, - повелел государь, а затем обратился к притихшему боярину. - Теперь о турских украйнах сказывай да не утаи ни слова из грамот воеводских. Чую, наследнику с османами крепко драться придётся. Ох, крепко!
Окрестности Владиангарска, сентябрь 1661.
Солнце постепенно исчезало за сопками, раскрашивая темнеющее небо в мрачно-багровый цвет. Темнота и прохлада наваливалась на лагерь со всех сторон, подстёгивая усталых подростков ещё быстрее устанавливать палатки и раскладывать костры у самой стены леса, что начинался на пологом берегу бегущей по камням речушки. Вскоре заморосил мелкий дождик, из леса тут же потянуло сыростью прелой хвои. Похолодало. Пар от дыхания вился у лиц ребят, которые споро и умело обживали пустынный берег. Первые в сентябре ночные заморозки помимо хлада принесли людям и долгожданное избавленье от мошки и гнуса, настоящего проклятия тайги. Ещё совсем недавно лишь на открытой воде, на хорошо продуваемых ветром пространствах да в дыму тлеющего мха, понакиданного на угли, можно было спастись от докучливо звенящей в воздухе своры кровопийц.
- Готов! - звонкий голос Владимира прозвучал на доли секунды раньше выкрика Игната Вышаткевича, командира пятого отделения, чьи товарищи также успели поставить две палатки и разложить костры одними из первых в учебной полуроте. Теперь трое кадетов готовили еду и поддерживали огонь, а остальные принялись за чистку оружия и починку одежды. И снова майор Осипов, с группой бойцов сопровождавший полсотни подростков в их первом учебном переходе, зафиксировал готовность романовского отделения.
- Романов! Первый! - одобрительно сообщил майор, пройдясь мимо построившихся ребят, осмотрев их обувь и оружие, заглянув в палатки и дымящиеся котелки с похлёбкой из тушек ранее пойманных в силки зайцев, грибов и порубленных корневищ рогоза. - Вольно, теперь отдыхать!
Вскоре застучали ложки, послышались разговоры, смешки. Все знали - осталось совсем немного, ещё чуть-чуть и первое задание будет выполнено. После ужина в центр лагеря вновь вышел Осипов:
- Кадеты! Завтра вы должны будете предельно выложиться, чтобы достичь пристани к назначенному времени. "Вихрь" не будет ждать вас. А следующий пароход придёт только через полторы недели. Так что подготовьтесь к последнему переходу со всей тщательностью. А теперь - готовится к отбою!
После чистки котелков Владимир выставил часового и, составив график смен, устало завалился спать. В палатке было душно, друзья уже сопели, наловчившись моментально отрубаться, но Романову не спалось - всё чаще перед ним вставали картинки неведомой жизни, о которой рассказывала ему мать. Москва, стены Кремля, расписанные стены дворцовых палат, освещаемых свечным мерцаньем... Душа паренька решительно восставала против подобных перспектив.
Закрыв глаза, он поворочался, чтобы удобнее устроится и, наконец, заснуть. Но в голове Владимира мешались мысли и образы, заставляя его морщиться, словно от зубной боли. Хватит! Романов решил выбраться из палатки.
- Чего ты? Рано же ещё сменяться! - удивился появлению командира у костра Егор, заместитель Владимира.
- Ничего... - махнул рукой Романов. - Иди спать!
Замкомотделения кивнув, вскоре скрылся за пологом палатки. Владимир же, подкинув несколько сучьев в костёр, прошёлся по периметру, занимаемому отделением, перебросившись приветствиями с ребятами из других отрядов. Теперь, выйдя из душной палатки, он почувствовал себя чуть легче. Положив винтовку на колени, Владимир присел на бревно, что лежало у костра. Отблески огня заплясали на его лице, огоньки заиграли в глазах. Снова нахлынули невесёлые мысли - ему совсем не хотелось покидать своих друзей и учителей, не желал он и бросать мысли о плаваниях в Великом океане, о которых рассказывали кадетам вернувшиеся из тех мест моряки. Не стоять ему на торжественном построении студентов перед главным входом в Университет, у надгробия первого ректора Радека...
Полно! Парень поднялся и снова принялся обходить периметр, от берега речки до опушки, где дежурил другой кадет. Ветер, часто дувший порывами сильно мешал слушать, поэтому Романов полагался на зрение и какое-то особое чутьё, о котором офицеры говорили на занятиях. Наверное, именно оно и помогло ему почувствовать неясное движение в кустарнике. Отступив на шаг и присев у мшистого валуна, Володя рывком вытащил облегчённый револьвер, но более ничего он сделать не успел.
- Транзистор! - раздался из темноты пароль. То был насмешливый голос майора и кадет тут же представил себе его ухмыляющееся лицо. - Молодец, приметил меня.
- Здравия желаю, - нахмурился караульный и встал из-за укрытия.
- Пройдём к костру, - предложил Осипов, направившись к мерцающему поодаль огню.
По дороге майор перебросился несколькими фразами, поинтересовался и здоровьем матушки Романова, после чего они молча дошагали до костра, где офицер остановился, прищурив глаза от летящих вверх искорок.
Выждав так с минуту, он спросил у парня:
- Скоро в Москву, Володя?
- Говорят, через два года, - невесело вздохнул Романов. - Как к семнадцати годам время подойдёт.
- Что же, - кивнув, усмехнулся Осипов. - Глядишь, даже жениться успеешь, хотя у вас свои правила - царевну, глядишь, какую подберут или...
- Я кадет ангарской армии, правила у меня общие, - отвечая, Владимир нахмурился, зашуровав в костре палкой, отчего в горячий воздух поднялся не один сноп огоньков.
- Верно-верно, - проговорил майор. - Ладно, неси службу, кадет.
Ладонь офицера опустилась на плечо парня, Осипов посмотрел ему в глаза и благожелательно кивнул, после чего отправился проверять остальные отделения, скрывшись в темноте.
Наутро, когда едва-едва забрезжил рассвет, отряд ангарских кадетов, залив костры, уже оставил место ночлега и берегом лесной речушки двигался к месту сбора - пристани на Ангаре, где их должен будет забрать пароход. Южнее к этой же пристани приближались и две другие группы кадетов, так же выполнявших своё первое задание в тайге. Отряд майора Осипова, однако, вышел на берег Ангары первым, достигнув окраины маленького посёлка на пару часов раньше второй группы. У пристани уже стоял пароход, но это был не 'Вихрь'. На воде покачивался небольшой тягач с баржей, груз на которой был укрыт под просмоленной мешковиной. С недовольством поглядев на темнеющее небо, на котором собирались тёмные тучи, Осипов приказал кадетам располагаться на отдых в посёлке, где к их появлению уже приготовили обед. Сам же майор направился в бревенчатый дом, где находился дежурный по пристани - надо было выяснить, почему отсутствует 'Вихрь'. Между тем стремительно портилась погода, задул сильный ветер, порывы которого то и дело бросали в лицо падавшую с неба морось. На реке поднялись волны, а моросящий дождик превратился в яростно захлеставший косой ливень.
Поднявшись на крыльцо, майор рывком открыл первую дверь в коридор, там он отёр лицо и повесил на свободный крючок мокрую куртку, после чего торопливо, но старательно вытер сапоги ветошью и толкнул вторую дверь, что вела в общую комнату.
- Мужики! - с порога рявкнул Осипов, приветствуя находившихся в помещении людей. - А чего это у вас тут тягач стоит? 'Вихрь' когда... подойдёт?
Голос его сник, когда майор увидел, что в комнате был лишь один молодой парень, сидевший на диванчике. Офицер успел заметить, как тот убрал руку с револьверной кобуры и, заложив страницу тонким шнурком, захлопнул книгу. На обложке красовалось золотого цвета тиснение, выполненное готическим шрифтом - 'Шведский язык, второй курс'.
- Товарищ майор, присядьте, - отложив книгу в сторону, предложил парень вошедшему. - Попейте чаю. Горячий ещё.
Но тут на втором этаже хлопнула дверь, и на лестницу выглянул взволнованный начальник пристани:
- Вадим, кто это расшумелся? - увидев Осипова, он усмехнулся и махнув рукой, проговорил:
- А, Матвей! Давай к нам, наверх!
В радиокомнате было людно, но привычный гул голосов отсутствовал - радист, слушая морзянку, записывал сообщение, его и ждали собравшиеся тут люди.
- Здравия желаю, - опешивший Осипов едва слышно поприветствовал оказавшегося рядом Павла Грауля, протянувшего майору руку для рукопожатия. Матвей, как и всякий представитель второго поколения, родившийся на Ангаре, относился к первоангарцам с огромным уважением. А вот увидеть Грауля в этом заштатном посёлке, лишь с прошлого года используемого как конечную точку учебного маршрута кадетов-первокурсников, Осипов никак не ожидал. Майор огляделся вокруг, пытаясь узнать среди находившихся тут людей знакомые ему лица. Ба! Да тут и сам Бекетов! Матвею тут же стало душно.
- Итак, заключительная часть сообщения! - закончив писать, объявил вдруг радист, не отрывая взгляда от лежавшей перед ним бумаги. - Союз с Персией заключён... Шах Аббас обязался не тревожить более терские да сунженские городки и согласился на занятие императором Дербента... Даны привилегии русским и персидским купцам соответственно... И вот - из Томска сообщают - воеводы томские, Хилков да Бутурлин, получив известие о скором явлении в городе наследника, следующего в Москву по призыву императора, исполнившись радости, обязались встретить его с почестями. Тобольск, воевода Пётр Салтыков с истинной гордостью ожидает проезда наследника. Тара, местный воевода Пётр Годунов, говорит о великой чести, встретить во вверенном ему граде юного наследника императорского престола. Енисейск, Красноярск, Кузнецк давно готовы к встрече.
- Наследник... - проговорил Осипов чуть слышно. - А Володя говорил - два года ещё.
В тишине, которая установилась в комнате после слов радиста, Матвея услышали почти все, обернувшись к майору.
- Нет, Матвей, - произнёс Павел Грауль. - Двух лет у нас уже нет. Романов уезжает сегодня.
- А матушка его? - только и спросил наставник кадетов.
- Как же без Марии Ильиничны? - улыбнулся Бекетов, привставая с лавочки. - Да и мы с Володимиром на Русь отправляемся, свита его велика будет.
- Майор, пароход прибудет совсем скоро, - намекнул Грауль.
- Ясно, - вздохнув, согласно кивнул Осипов.
И уже через несколько минут радист принял сообщение с 'Вихря', а вскоре и раздавшийся по-над рекою протяжный гудок возвестил о скором прибытии парохода.
С трудом сдерживая предательски выступающие слёзы, Владимир прощался с товарищами и наставниками, которые уходили из посёлка, чтобы, погрузившись на пароход, уплыть домой. Туда, куда он больше никогда не вернётся. Романов ещё долго стоял на берегу, провожая взглядом уменьшающийся в размерах 'Вихрь', вскоре исчезнувший излучиной реки. От парохода остался лишь чёрный дым, тающий вдали над рекою. Потом он молча ушёл в посёлок, где заперся в отведённой ему комнате дома старосты и не выходил оттуда до самого ужина.
Ближе к закату те, кто сопровождал Владимира в его поездке на Русь - матушка его Мария с младшими детьми, отчим Павел Грауль, матушкина сестра - Анна с мужем Андреем, Бекетовы - отец и сын с семьёй, а также учителя, врачи и повара собрались на вечернюю трапезу.
- Позвать ли к столу Владимира? - проговорил младший Бекетов, осматриваясь по сторонам.
- Не нужно, - махнув рукой, ответил Павел и пояснил:
- Он появится, если захочет, ведь ему нужно время, чтобы побыть наедине.
- Понятно... - кивнув, проговорил Егор, но сказанное им потонуло в возгласе одобрения, коим собравшиеся встретили появление в дверях своих товарищей, принесших с кухни чайники. Аромат свежезаваренного напитка тут же наполнил комнату, в которой вдруг стало значительно уютней, на лицах людей стали появляться улыбки, завязывались разговоры.
- Стало быть, османцы - главное зло будет для Владимира? - налив соседям, а потом и себе чая, спросил у Грауля сидящий напротив Егор Бекетов.
- Вовсе необязательно, - быстро ответил Павел и, помедлив, добавил:
- Хотя из стран внешних они враги первостатейные. Солдаты Никиты Ивановича, сидящие на Перекопе, в Азове и у Хотина для султана как кости в горле...
- Не скажи! - в разговор включился старший Бекетов. - Султану сейчас не до северных своих украин - ему в угорских землях воевать наперво придётся.
- Так и есть, - согласился Грауль, - но, как только венгерский вопрос разрешится, султан непременно обратит свой взор на север.
- Значит, надо его занять другим вопросом! - раздался вдруг из-за плеча Егора громкий и звонкий голос, отчего тот даже подпрыгнул на лавке, а неслышно подошедший Владимир, довольный произведённым эффектом, отступив на шаг, растянул губы в улыбке.
- Ишь ты, вот ужо я тебя! - стал выкарабкиваться из-за стола Бекетов-младший, грозя озорнику кулаком.
- Но-но! Я наследник императорского престола! - выпалил Володя, не переставая улыбаться.
- Ишшо нет! - ощерившись, нарочито грозно сказал Егор. - Покуда тебя можно и поколотить!
Романов, оглядевшись, с удовлетворением отметил, что его шутка привлекла всеобщее внимание, рассмеялся и, обежав стол, встал за спиной отчима:
- Какой ты неуклюжий, Егор, до сих пор из-за стола не выбрался!
- Володя, уймись-ка, - негромко произнёс Павел, - сядь!
Вскоре стихли последние смешки, а Грауль, обратившись к Бекетовым, продолжил:
- А ведь он верно сказал - занять бы султана иными проблемами, чтобы тот на Русь и не глядел.
- А коли и поглядит, устроим ему трёпку, как великий царь Иван при Молодях! - вспомнил уроки истории Романов.
- Экий ты прыткый, Володя, - покачал головой Пётр Бекетов. - Сначала надо власть свою утвердить среди бояр да родовитых семей. Ведь могут они и словно агнцы с тобою обходится, а ежели не по ихнему будет - в сей же миг волков алчущих узреешь.
- Да, Павел мне говорит об этом, - разом погрустнел парень, но головы не опустил. - Защитой мне сам Патриарх будет да люди Афанасия Ордина-Нащёкина да вы, неужели оного мало?
Романов посмотрел на матушку свою, сидевшую рядом и не проронившую до сих пор ни слова. Мария Ильинична краем платочка утирала уголки глаз, а заметив взгляд сына, попыталась улыбнуться, неслышно прошептав:
- Всё будет хорошо...
Раним утром следующего дня небольшой пароход, толкая полную груза баржу, покинул причал у лесного посёлка и направился на северо-запад, к Владиангарску. Там посольство пересело на более вместительное судно, а кроме того, на борт были приняты несколько человек из консульства Руси, недавно учреждённого в пограничной крепости по просьбе ангарских властей. Сейчас же эти служилые люди по указу дьяка Семёна Румянцева, посла Руси в Ангарске, должны были описать поездку возможного наследника в Москву для составления отчёта самому императору. Исполняли приказ сей они справно уже во Владиангарске и старались не оставлять Владимира одного, подмечая каждую мелочь. Но ретивых служак быстро охолонил Грауль, то и дело оттесняя их от Романова после посадки. Владимир же, прощаясь с ангарскою землёй долго стоял на корме парохода, покуда последние строения Владиангарска не скрылись в туманной дымке, что стелилась водной глади широкой реки. Впереди была первая остановка - Енисейск. Местные воеводы постарались на славу: беспрерывный колокольный звон и пушечные залпы встречали приближающийся пароход. А на берег высыпали почитай что все здешние обитатели, за исключением тех, что были в дальних походах. Пристань, на которой наследника ожидали воеводы, купцы, представители крестьян, духовенства, а также племён, обитавших в Енисейском крае, была затейливо украшена разноцветными лентами и цветами. Красноярск оказал не менее пышный приём - разросшееся за последние несколько лет острожное поселение превратилось в настоящий город со множеством дворов и церквей, внутри которого даже появились три слободки: литовская, немецкая да кашубская. Город стал играть весьма заметную роль в регионе, и никто из воинственных соседей более не смел и замыслить столь привычный ранее набег даже на небольшие деревеньки близ Красноярска - ибо знал, ответ будет неотвратим и жесток. Тут посольство остановилось на суточный отдых, отчего красноярцы гуляли всю ночь, празднество продолжилось и после отбытия парохода к Ижульскому городку. Ачинск, Томск, Тара, Тобольск - города сменялись один за другим, но везде посольство наследника ждал самый радушный приём и обильное угощение. А от подарков воевод и купцов каюта Романова напоминала какой-то музей - на столе, на полу, вдоль стен были наставлены блюда, солонки, фигурки из кости мамонта да прочая утварь, великолепно исполненная настоящими мастерами. Владимир мастерски играл свою роль - он радушно и искренне приветствовал встречавших его людей - и воевод, и купцов, не забывая привечать и простой люд, крестьян. Говорил с крестьянскими детишками, одаривая их гостинцами.
В феврале посольство достигло Нижнего Новгорода, где остановилось на две недели, дожидаясь из столицы посланцев императора. Ангарский Двор гудел словно улей, каждый день принимая депутации не только нижегородцев, но и тех, кто преодолел заснеженные просторы среднего Поволжья, чтобы увидеть наследника. Сегодня после обеда первыми аудиенцию получили представители семейства ярославского купца Зубчанинова, прибывшего в Нижний из-за успеха Назарьевых, кои нежданно получили от ангарцев немало злата на поправку дел. Слух о том множился и обрастали всяческими подробностями с тех пор, как Назарьевы выбрались из долговой петли, сумев закончить строительство каменной крепости на берегу Яика да торжественно отдав ключи от неё самому императору. Кроме того, глава семейства Назарьевых, ныне находящийся в сибирских пределах, бают, золота гребёт под себя немерянно. Не все тем слухам верили, но те, кто верил, ринулись в Сибирь, на великую удачу уповая.
Возок ярославца заехав на двор, остановился у широкой лестницы приёмного терема, где обычно встречали гостей. Владимир вышел навстречу купцу, приветствуя его, словно боярина какого, отчего ярославец явственно смутился. Ангарцы, стоявшие на крыльце поодаль, переглянулись.
- Сдаётся мне, Никите Ивановичу придётся принять его, как родного, - проговорил Егор Бекетов, наблюдая со стороны за разговором Романова с купцом Алексеем Зубчаниновым, раскрасневшимся на морозе от великого волнения.
- А то, - хмыкнул в заиндевевшие усы Грауль, подмигнув Егору. - В народе молва уже идёт не хуже наших радийных передач. К весне, глядишь, и в европах прознают.
- Грамотки? - кивнул Бекетов. - Те, что в университетской типографии печатали?
- Они самые, - подтвердил Павел. - Но то печатали образцы, а на Эзеле сделаем их превеликое множество.
- А Никита Иванович не осерчает, узнав, что мы грамотки про Владимира по Руси рассылаем? - осторожно произнёс Егор.
- А шут его знает, - проговорил Грауль, флегматично пожав плечами. - Он сам про наследника вопрос поднял, сам и пригласил его в Москву...
- Не опасно ли станет в Москве-то? Там свои кандидаты на трон, небось, уж торопятся Никите глаза закрыть на одре смертном, - глухим голосом произнёс Бекетов. - О том отец мне говорил.
- Опасность есть, - подтвердил опасения Бекетова-старшего ангарец. - Ну а мы-то на что? Гвардейцы наши мух ловить не станут, если заваруха какая начнётся. Спрячем, убережём да и на престол посадим. А для того и грамотки средь народа пригодятся - люди царя природного захотят. Так что, Егорушка, не переживай да смотри теперь в оба!
Поздним вечером в ворота Ангарского двора требовательно постучали - несколько всадников, задубевших от ледяного ветра, возвестили хозяевам Двора о скором прибытии императорского обоза. Кроме того, они привезли несколько грамот, в которых оказался свод правил, составленный Ординым-Нащёкиным, необходимый не только для встречи высокого гостя, но и для явления ангарцев и наследника перед императором. В письме же приказной голова пояснял, что свод правил сих необходим, поскольку ангарцы, как было известно в Москве, частенько пренебрегали оными, пусть и не со зла, а от незнания. Сам посланец императора, боярин Софроний Долгоруков с сыном Михаилом, прибыл через три дня, обогнав свой же обоз почти на сутки. Видимо, так сильно спешил он исполнить приказ Никиты Ивановича. Встреча боярина и сопутствующие ей церемонии были долгими и утомительными. Ангарцам, привыкшим к более рациональному и живому общению, пришлось тяжко. Не все из них, как Грауль, были привычны к московским дипломатическим правилам - а окружавшие Софрония посольские дьяки пристально следили за гостями - не умалят ли они где титул императора, вовремя ли снимут шапки да склонят головы перед грамотой русского властителя. Владимиру не понравился присланный из Москвы боярин - он сразу же ощутил на себе его цепкий и оценивающий взгляд. На протяжении всей церемонии Долгоруков не сводил глаз с мальчишки и его матери. То же самое продолжилось и на последующем пире в палатах Ангарского двора. - уж слишком нахально тот пялился на него из-под кустистых бровей, переговариваясь с ехидно улыбающимися дьяками. Когда Владимир понял, что краска окончательно залила его лицо, он, нахмурившись принялся изучать запечённого судака, что лежал на ближайшем к нему блюде. Софроний же, разразившись гулким смехом, вскоре поднялся с лавки и, подняв перед собою кубок с фряжским вином, громким голосом, заставившим замолчать всех присутствующих, принялся выкликивать здравицы императору всея Руси, перечисляя титулы Никиты Ивановича. А поскольку таковых накопилось изрядно, действо порядком затянулось. Лишь после оглашения последнего - ''и иных областей обладатель и государь'', все присутствующие выкликнули:
- Здрав будь! - после чего облегчённо опустошили свои кубки и уселись по местам.
Снова десятки голосов слились в нестройный гул, послышался частый перестук кубков, хохот и звякание приборов. Дьяк, сидевший справа от боярина Софрония, с хеканьем сцапал из огромного блюда запечённую утиную тушку и сальными пальцами, с коих стекал жир, принялся с хрустом разламывать её. Романов недовольно отвернулся и, подперев голову кулаком, стал играться с именной стальной ложкой, что была с ним во всех походах ещё с начальной школы.
- Не тушуйся, Володя, ты же не один, - заметив растерянное состояние мальчишки, с улыбкой наклонился к пасынку Павел, - сейчас моя очередь голосить будет, а потом гляди - если Долгоруков в твою честь кубок снова поднимет и здравицу провозгласит, то, стало быть, за чужого тебя не считает! А там прямой путь в Кремль, к твоему родичу.
- Больно он мне нужен, - неловольно проворчал Романов. - В Ангарске свой кремль имеется...
Грауль в ответ рассмеялся и похлопал мальчишку по плечу:
- Не забывай, чей ты сын, - взгляд Грауля сделался серьёзным, а в глазах будто появились искорки, но всего лишь миг спустя он снова сделался нарочито весёлым и, встав с лавки, он громким голосом принялся славословить сибирского царя Сокола, ничем не уступая Долгорукову в пышности и яркости фраз.
Окончание последней фразы потонуло в дружном оре ангарцев и поддержавших их нижегородцев, москвичи, включая боярина, также подняли кубки, полные хмельного напитка. Владимир заметил как Павел то и дело поглядывал на посланника императора, но Софроний сделал первый шаг сам - он подослал к Граулю подьячего и тот, приторно улыбаясь, быстро прошептал на ухо знатному ангарцу лишь одну фразу:
- Софроний Ляксеич ждёт Марию Ильиничну Милославскую с отроком Владимиром у гостевого терема... - Павел быстро обернулся - глядь, а Долгоруков уже исчез со своего места. Шурша одеждами, удалился и подьячий.
Павел ждал этой встречи ранее, сразу по прибытию Долгорукова, однако тот предпочёл хорошенько присмотреться к тем, кого ему приказано было сопроводить в Москву, пред очи Никиты Романова.
Павел, предупредив командира отряда телохранителей, в сопровождении четверых бойцов охраны отвел Марию с сыном по расчищенной дорожке внутреннего двора к соседнему зданию. Там, у широкого крыльца их уже ожидал Долгоруков, несколько дьяков и две пожилые женщины, укутанные в тёплые платки. Мария приостановила шаг на мгновение, лишь только взглянув на них:
- Кормилицы царские, никак... - вырвалось из её уст, а облачко пара, заклубившееся в морозном воздухе, подсвеченном светом прожекторов, вскоре пропало.
- Волнуешься? - Павел, слегка оборотив голову, обратился к своей супруге, теперь снова ставшей Марией Милославской, вдовой почившего государя Руси.
- Немного, Пашенька, - женщина прятала лицо в высоком вороте от устремившихся на неё нетерпеливых взглядов.
Немного лёгких поклонов, совсем чуть церемоний и две группы людей, чётко разделённые между собой, вошли в дом. Внутри было сумрачно, пахло ароматным маслом и растопленным свечным воском - несмотря на множество фонарей, гости Ангарского Двора часто использовали свечи, чьё открытое пламя постоянно нервировало начальника фактории по безопасности. К счастью, Гостевой Терем изначально строили на некотором удалении от остальных построек. Перед лестницей, ведущей на второй этаж, где находились спальни, Софроний, чьё мирское имя оказалось Юрий, попросил оставить его наедине с Марией и её сыном, а также убрать охрану из ангарцев.
- Не могу, - покачал головой Грауль и продолжил:
- Я должен быть уверен в безопасности наследника, - услышав такой ответ, Долгоруков недовольно нахмурил кустистые брови.
- Предлагаю оставить мою охрану и ваших дьяков тут, перед лестницей, а мы поднимемся наверх, - более миролюбивым тоном заговорил высокопоставленный ангарец.
Юрий нехотя согласился. В ту же секунду дюжие парни, прошедшие школу перманентной войны в Маньчжурии, разом отошли с прохода и остались в стороне, ожидая такого же маневра от сопровождавших боярина людей - по знаку которого те не спеша и чинно встали напротив.
В спальне, где горел тусклым светом только один фонарь, Юрий и Павел остались сидеть у двери, на широкой лавке, а женщины и Володя удалились за плотную занавесь, разделявшую помещение на две половины. Их приглушённый говор еле слышался и Павлу приходилось напрягать весь свой слух. Чтобы уловить хоть какие-то слова, то же самое пытался делать и боярин, а судя по его недовольному лицу, у него это тоже не выходило. Так прошло минут десять. Наконец, когда мужчины извелись ждать, одна из женщин отогнув край занавеси, выглянула:
- Софроний... - позвала она боярина уверенным голосом, - поди же ты ближе!
Грауль встал с места одновременно с Долгоруковым, подойдя к широкой кровати, у которой стоял голый до пояса мальчишка. Поодаль, на креслице, сидела заплаканная Мария, а вторая женщина утешала её, о чём-то жарко шепча. Бывшая же кормилица Алексея Михайловича указывала Юрию на пару родинок, что были на спине Владимира.
- Гляди, боярин, точь в точь, как у государя было. Истинный Алексеевич сей отрок, без обману!
Долгоруков поменялся в лице - взгляд его стал совсем иным, нежели ещё минуту назад - не было более в нём и тени надменности. Теперь он, низко, в пояс, поклонившись, принялся пятиться к двери, торопясь покинуть спальню и едва удержался на лестнице. Подвели ослабевшие от волнения ноги.
Вернувшись на продолжавшийся без них пир, Долгоруков и Грауль с Володей, как ни в чём не бывало, заняли свои места, а взявший уж себя в руки боярин поднял кубок, рявкнув на пирующих:
- А ну, цыц! Ишь, расшумелись, слово молвить не дадут, ироды!
В полной тишине Софроний, благодаря Бога за чудесное явление наследника престола Московского, сына государя Алексея Михайловича, махом осушил кубок и низко поклонился отроку - то же самое проделали и остальные, кроме ангарцев. Романов едва ли не первый раз за вечер позволил себе улыбнуться, озорно подмигнув Павлу.
А уже через два дня увеличившийся в размерах обоз покатил к Москве, навстречу своей судьбе отправился и Владимир Романов, ещё недавно числившийся ангарским кадетом-отличником.
В это время на другом конце земли, вдали от величественных московских соборов, устремляющихся ввысь золотыми маковками, от гомона многолюдной толпы, от страстей и тайн Двора кипела иная жизнь, непохожая на ту, что виделась из окон московского дворца или виленского замка императора. Тот русский вал, что, начавшись с освоения новгородцами северных земель, перевалил через Каменный Пояс и, походя свалив невеликое силой царство узурпатора Кучума, выплеснулся на необъятные просторы Сибири, достиг Великого океана, но не остановился на его хладных берегах. Далёкие неизведанные землицы, о коих узнавали первопроходцы, манили их, словно и не существовало того предела, у которого они бы остановились. Так вчерашние крестьяне, служилые да вольные казаки с Дона, Яика и Днепра, стрельцы и литвинские полоняники, имея центром своей экспансии Якутск и Охотск, привели под царскую, а затем и императорскую руку колымские земли, столкнулись на северо-востоке со 'злыми в бою и доспешными' чукчами, освоили Камчатку и тянущуюся с севера на юг длинную гряду островов бородачей-айну. А отряд братьев Стадухиных, высадившись на самом Эдзо, встретился с правителем острова, верховным вождём Сагусаином. Старший средь Стадухиных, Михайло, как было на островах, населённых оным мохнатым народцем, сразу же принялся склонять вождя к признанию императора русского как своего господина. Однако властитель эдзосцев показал гостям договор о дружбе и торговле между княжеством Эдзо и Сибирской Русью, чем сразу же отмёл эти попытки. Стадухину ничего не оставалось, как, пополнив свои запасы и оставив нехитрые подарки, возвращаться в Охотск, где он немедля поссорился с воеводами, требуя от них неуплаченных за три года денег. Раздосадован Михайло Васильевич был и тем, что землицы, кои он привёл под руку императора, оказались крайне бедны - ни золотых, ни серебряных руд на островах найдено не было. Лишь на Эдзо узрел он серебряные серёжки в ушах некоторых знатных айну, а более ничего у них не было. Бедный народишко эти мохнатые!