Загородная вилла Луция Корнелия Суллы. 78 год до нашей эры
Варфоломей
Наше возвращение на виллу Суллы Счастливого было совсем не таким веселым, как полупьяное прибытие в первый раз.
Я ехал в лектике, и мысли в голове метались, как стая рыбок гуппи в аквариуме, который хорошенько встряхнули. Что случилось? Где «Дубовый Лист»? Какого черта все это значит? Почему? Раньше наш паб таких номеров не откалывал. На Аляске… ну, тогда мы просто застряли вместе с заведением. Полный набор «прелестей»: холод, не самая лучшая публика, необходимость приспосабливаться к суровой реальности времен «золотой лихорадки». Отсутствие моего любимого сайта с аниме-сериалами — что ж, все это было неприятно. Но ведь, как говорится, дома и стены помогают. А дом у нас был: в стенах «Дубового Листа» мы оба чувствовали себя под защитой.
И вот теперь эта защита сбежала в неизвестном направлении, помахав нам вывеской. Что делать дальше — совершенно непонятно.
В соседней лектике сидел такой же мрачный Фараон, который еще и ругался сквозь зубы по-валлийски, поминая на этом заковыристом языке всех святых и чертей вперемешку. Перед тем, как мы отправились в обратный невеселый путь, мой приятель свистнул, и к нему подбежал какой-то невзрачный оборванец — видимо, из местных, с рожей прожженного мошенника и носом, по которому можно было, даже не являясь Шерлоком Холмсом, определить, что регулярно выпивать горячительные напитки данный гражданин любит, умеет, практикует. При этом держался мужичонка с таким достоинством, точно был правнуком самого Ромула, не меньше, и все вокруг ему должны.
— Видел? — лаконично спросил валлиец, ткнув пальцем в стену. Оборванец, вытаращив глаза, кивнул и сделал пальцами «рога», отвращающие зло.
— В точности, — просипел он простуженно. — Сначала было. И бычара этот у входа сидел, как обычно. Я только было собрался заскочить, хлопнуть парой ассов об стойку… А тут — раз! — и ничего! Только стена маревом пошла, как будто в жару. И — клянусь приаповой елдой! — как овца языком слизнула! Я как увидел: ну все, думаю, Спурий Руга, допился ты до того, что мерещится тебе… Потом хватаю своего соседа, ну, сандальщика Мутия, ты ж его знаешь, он тебе чинил обувку при мне… Хватаю Мутия, волоку его и спрашиваю — что видишь? А он мне шепчет: «Ой, беда, Спурий, это, должно быть, боги наказали Авла Мурия!» «За что, — говорю, — наказали, дурья башка? За то, что вино всякой дрянью не разбавлял и смолы не пихал в него?» А он…
— Я понял, Спурий, — похлопал его по плечу мой компаньон. — Ты вот что. Хочешь заработать пару полновесных денариев?
— А? — Спурий на секунду потерял дар речи. — Денариев? Это ж деньжищи какие! Что надо-то, Авл Мурий? Тока ты это… я на мокрое дело не пойду, слабость у меня, вида крови не переношу.
— Да что ты такое говоришь? — невесело посмеялся Фараон. — Чтобы я честному квириту что-то такое предложил? Нет, всего-то и попрошу у тебя, чтобы ты глядел в оба за этим переулком. И как только увидишь, что все вернулось на свое место — а оно вернется, Спурий, вот чую я нутром! — так сразу чтобы известил меня. Денарий сейчас получишь, а второй — потом, как только я добрую весть узнаю. По рукам?
— А то! — красноносый Спурий Руга закивал так, что я побоялся за крепость его тонкой шеи. — Своих щенков пошлю, чтобы смотрели, все равно носятся тут целыми днями! И сам буду как стоглазый Аргус!
— Ты только не пропей денарий-то сразу, Аргус, — ласково попросил валлиец. — А то второй получит кто-то другой.
Спурий Руга оскорбленно засопел и поклялся кладбищенскими божествами, что будет трезв, как родниковая вода. Хлопнули по рукам, и на том расстались. Фараон поймал мой унылый взгляд и пожал плечами.
— Не может быть, чтобы вот так все закончилось, — бодро сказал он, и полез в носилки.
— Ладно, — вслух сказал я, чтобы успокоить самого себя. — Проблемы будем решать по мере их поступления. Вот сейчас они поступили. Что мы имеем в активе?
Носильщики-лектикарии не обращали на мой бубнеж никакого внимания. Им вообще, похоже, было на все наплевать. Ну подумаешь — увозили клиентов из нормального кабака, привезли к сбежавшему. Эка невидаль. Рим и не такое видел.
Я вздохнул, и, мерно раскачиваясь на подушках, продолжил:
— В активе — два моих любимых ножа, — тут я невольно потянулся к ножнам под одеждой и погладил рукояти сантоку, — то есть, безотказный рабочий инструмент при мне. И не только рабочий… Смена одежды в сумке, мешочек монет на шее. Пара бутылок виски. Опять же, я успел побриться, и, кажется, мой станок тоже в сумке… Отлично, пока что обойдемся без щетины.
Теперь про пассив. В пассиве, конечно же, «Дубовый Лист». Где и в каких необозримых просторах пространства-времени теперь болтается беглый кабак, я даже представить себе не мог. И все-таки где-то внутри, в душе у меня теплилось такое же, как у моего приятеля ощущение — скорее даже, надежда, — что это еще совсем не конец.
— Подождем, — резюмировал я и пожал плечами. А какие у нас варианты? Тут ведь как: не можешь ничего изменить? Просто постарайся получить удовольствие от сложившейся ситуации.
Хорошее настроение не возвращалось, но сменилось чем-то более-менее приемлемым. Уже не хотелось взвыть в голос и устроить мордобой в пределах досягаемости. Руки и ноги были на месте, а со своими ножами и точильным камнем я точно не пропаду. «Мы не пропадем», — мысленно поправился я, вспомнив про моего компаньона. Я вздохнул, потом медленно, вспоминая уроки японской дыхательной гимнастики, выдохнул сквозь зубы.
— Переживем. Кстати, это не твоих ли рук дело, дорогая Катрина? — буркнул я, покосившись на скрытую под туникой татуировку. Рисунок на мгновение стал горячим, но это ощущение так же быстро прошло, сменившись легким покалыванием.
— Интересно, это «да» или «нет»? — проворчал я. Никакого ответа не последовало. Носилки дернулись и замерли неподвижно, а потом опустились на землю. Шарканье сандалий прекратилось.
— Вилла Луция Корнелия Суллы! — доложил один из лектикариев.
— Вы не ждали нас, а мы приперлись… — хмыкнул я, откидывая занавеску.
Фараон и Вар
Сулла Счастливый встретил двоих приятелей у ворот виллы, распахнутых настежь. Факелы в руках бывшего диктатора и вольноотпущенника Евтерпия бросали колеблющиеся отсветы на бронзовые полированные заклепки в массивных досках ворот, пламя металось на теплом ветру. Сулла был невозмутим, точно ничего особенного не случилось. Гости, спешно откланявшиеся, вернулись? С кем не бывает. Вар с удивлением отметил, что Луций Корнелий снова выглядел абсолютно трезвым, и даже красные пятна со щек пропали без следа.
— Что я вижу? Боги благоволят ко мне, они вняли моим мольбам! — чуть склонившись в утрированно-шутовском поклоне, воскликнул Сулла. — Я даже еще не приказывал убрать со стола, хотя там и убирать-то после вас особо нечего… Однако же, друзья, не обессудьте, — я, кажется, что-то такое нынче уже говорил? — не обессудьте за скромность моей виллы и отсутствие разносолов. Слуг-то я отпустил вместе с толпой нахлебников.
Бывший повар ухмыльнулся в ответ. Фараон удивленно покосился на него, а Вар развел руками.
— Так случилось, о Счастливый, что боги временно, — он особо подчеркнул голосом это самое «временно», — лишили нас жилья. Не приютишь ли ты нас еще на какое-то время? Обещаю, мы тебя не стесним.
Сулла расхохотался, и его резкий смех эхом прокатился по пустынной дороге.
— Стесните? Да тут когорту можно разместить, никто даже не заметит! И к тому же — когда еще боги дадут мне таких отличных собутыльников? Пить одному надоедает.
Фараон тяжело вздохнул и помотал головой, точно лошадь после тяжелого перехода. В глазах Суллы мелькнули насмешливые искорки — или это только показалось в неверном свете факелов.
— Проходите, друзья! — он махнул рукой, и за спиной лязгнули, закрываясь, створки ворот.
Усевшись за стол, римлянин сокрушенно оглядел пустые блюда и груды костей.
— Жрать нечего, — совершенно по-простецки он почесал затылок и растерянно пожал плечами, — похоже, придется отправить Евтерпия в харчевню.
— Зачем? — спросил Вар. Повар, секунду подумав о чем-то, почесал бритую голову и неуловимым движением извлек огромный сантоку, матово блеснувший дымчато-синей сталью. — Позволь, Луций Корнелий, я продемонстрирую тебе, что твои гости умеют не только пить, будто онагры в жаркий день, но и не гнушаются работать руками.
— Что ты хочешь сделать? — заинтересовался Сулла.
— Хочу кое-что приготовить… Где кухня? — спросил Вар у Евтерпия. — Будь добр, покажи-ка мне ее, уважаемый. Да не кривись ты, я не буду тебя заставлять разводить огонь в очаге! Сам справлюсь. Веди! А вы, — повар обернулся к Фараону и хозяину виллы, — наливайте по одной. Чего сидеть зря?
— Вот она, воплощенная мудрость, — усмехнулся квирит. — Никакой грек, даже из числа тех, пыльными свитками которых забиты наши книгохранилища, не сказал бы лучше. Что ж, Авл Мурий — последуем мы его совету, или так и будем сидеть с постными рожами?
Валлиец согласно кивнул, и в его руках тут же появилась полная бутылка.
— Понеслось, — проговорил Вар по-русски и отправился следом за вольноотпущенником.
Варфоломей
Кухня на вилле Суллы Феликса была самой обычной. Вообще, римляне, даже богатые, плевать хотели на такую приземленную деталь жилища. Есть что-то подобное, и ладно — рабы справятся, а свободным квиритам там, в жаре и духоте, делать нечего. Стандартная древнеримская кухня, как правило, представляла собой тесное, полутемное помещение, освещавшееся несколькими лампами и пламенем из очага. Никакой бытовой техники, которую в наше время многие превратили в фетиш и тратят на нее уйму денег. Да что там, даже с вытяжкой проблемы. Правда, на этой кухне была проточная вода, и даже — тут я готов был пуститься в пляс — окно возле разделочного стола, прорубленное в толстой стене. Сейчас, правда, толку от него было мало, но хоть дыма меньше.
Быстро раздув огонь под решеткой жаровни, я поглядел на Евтерпия. Вольноотпущенник стоял с таким видом, точно попал куда-то в грязный притон, где едят пиявок.
— Не кисни, приятель, — ободряюще помахал я ему, — с остальным я справлюсь и без тебя. Евтерпий сделал свое дело, Евтерпий может… Короче, шагай отсюда!
Он что-то возмущенно буркнул, помялся у входа, потом развернулся и резво убрался из кухни — только накидка прошуршала. Ну-ну. Пожрать-то мы все горазды, а как дело доходит до готовки…
Да и черт с ним. Я выкинул из головы ненужные мысли и задумчиво прошелся по кухне. Так… вижу корзину с оливками, кувшин с маслом… а это что? Винный уксус, понятно. Хороший уксус. О, вот и мясо — тщательно завернутое в листья и погруженное в железный чан с холодной водой, прикрытый сверху рубленой соломой с… Эй, это что, лед, что ли?
У меня глаза полезли на лоб. Под несколькими слоями соломы и впрямь обнаружились полурастаявшие бруски льда. Я с уважением покосился на дверь кухни. Из сада до меня доносились еле слышные обрывки какого-то рассказа Суллы. Вот теперь вижу, что мужик не просто из богатых — из запредельно богатых. Лед в Рим везли издалека, и уж поверьте, это было куда покруче, чем, например, доставка свежей рыбы из Остии или Байев. Высокий риск, большие сложности — и, в итоге, заоблачная цена. Но Луций Корнелий Сулла, похоже, мог себе позволить еще и не такое.
Так. Все это, конечно, замечательно, но где же самое главное?
Мешок с отборной просеянной мукой нашелся в дальнем углу кладовой, примыкающей к кухне. Я пересыпал муку из горсти в горсть. Хорошая, и даже не ячменная, а пшеничная. Еще один плюс — из такой муки пекут хлеб для разборчивых граждан Рима. Вот и хорошо. А я сейчас сделаю кое-что другое.
Скрипнула дверь, и я оглянулся. Сулла протягивал мне стеклянный кубок со щедрой порцией… ну разумеется, виски.
— Угощайся, Вар Квинтилий. Если честно, ума не приложу, где тут что лежит, — бывший диктатор с пренебрежением обвел рукой тесное помещение. — Веришь ли, даже не заглядывал сюда ни разу…
— Тебе и не нужно, Луций Корнелий, — я оторвался от теста, которое замесил, добавив в него пару яиц, найденных в корзине. Яйца оказались вполне свежими. — Кухня — место грязное, не таким, как ты, на ней горбатиться.
— Но ведь и не таким, как ты? — хмыкнул квирит. — Так почему же…?
— Потому что мне нравится, — я вытер руки чистой тряпицей, висевшей на кованом крюке возле выложенного плиткой желоба, по которому, булькая и журча, струилась вода. — И я, смею тебя заверить, неплохой повар. Пожалуй, мог бы даже заткнуть за пояс тех умельцев, что готовят в домах богатейших сенаторов. Да и в твоем доме, я думаю.
Сулла хмыкнул. Я взмахнул сантоку, и срезал длинный кусок копченого мяса с бараньей ноги, подвешенной на веревке к потолку. Бросил мясо на деревянную доску, распластал на несколько полосок. Потом сделал длинный глоток из кубка.
Виски, как всегда, огнем прокатился по горлу и ухнул в желудок, взорвавшись там горячей бомбой. Мясо отправилось следом.
— Вижу, Фар… то есть, Авл Мурий перешел на островные сорта… — задумчиво сказал я, выдохнув. — Рекомендую, Луций Корнелий. Копченое мясо — отменная закуска для таких случаев.
Легендарного квирита не пришлось долго упрашивать, и он незамедлительно употребил свою порцию виски вслед за мной. Шумно выдохнул и зачавкал мясом.
— Угу, — с полным ртом отозвался экс-диктатор, одобрительно тряхнув головой, — и верно… Но что ты все-таки делаешь, Вар Квинтилий?
— Это называется «пицца», — я назидательно воздел палец. — Вот увидишь, стоит тебе попробовать, и ты навсегда влюбишься в это произведение искусства. К сожалению, во всем Риме не найдется одного овоща, который я привык добавлять в это блюдо, но ничего, обойдемся и без него. Шинкуем мясо… и это мясо тоже… и вот этой копченой луканской колбасы сюда добавим… Ого, я вижу, здесь есть свежие грибы! Стоит похвалить твоих поставщиков, Сулла… Так, теперь смешаем соус…
Спохватившись, что запросто назвал Суллу его прозвищем, я посмотрел на него, но римлянин стоял, опираясь плечом на дверной косяк, и весело ухмылялся.
— Давай без церемоний, друг мой, — сказал он мягко и покрутил в руках опустевший кубок. — Впрочем, Вар Квинтилий, не буду тебе мешать. Вижу, ты здесь, точно полководец перед своей армией. Чувствую себя несчастным шпаком, который и в руках-то оружия не держал.
— На кухне я непобедим! — я принял важную позу и вскинул сантоку, как гладий. Сулла громко заржал и отправился восвояси, размахивая кубком и что-то напевая. А я продолжил делать пиццу, которая, по моему замыслу, должна была быть на толстом тесте. Ненавижу тонкие, почти прозрачные ломтики, которые у нас готовят сплошь и рядом во всех заведениях. Во-первых, на один укус, не успеваешь толком понять, что только что побывало у тебя во рту. А во-вторых, когда эти ломтики полежат немного, то сразу становятся похожими на чертовы сухари. Нет, пицца точно должна быть не такой.
Вилла Луция Корнелия Суллы Феликса. Сад
Когда Вар торжественно внес большую каменную доску (не найдя подходящей, он просто использовал вместо сковородки одну из сланцевых плит, на которых местные повара, видимо, иногда что-то жарили), по саду разнесся аромат свежеиспеченной пиццы с копченостями. Сулла задергал носом, принюхиваясь, и невольно облизнулся так, что валлиец, как раз разливавший новую порцию виски, рассмеялся. Римлянин, прищурившись, глянул на него.
— Хорошо тебе смеяться, Авл Мурий! Для тебя, поди, такие запахи привычны с детства. А меня-то не баловали, семья наша не отличалась богатством. «Мы патриции древнего рода!» — любил повторять отец. Ну да, древнего. Вот только древность в миску не положишь… Этот запах сейчас напомнил мне пирог, который по большим праздникам стряпал повар отца… откуда-то издалека был парень, чуть ли не из Фракии. Все фракийцы скверно приспособлены к чему-нибудь, кроме доброй драки, но этот был особенный, готовил так, что пальчики оближешь, от плиты его было просто не оттащить. Отец его ценил, да. Вот только, как его звали-то… — Сулла задумался, потом сделал неопределенный жест, покрутив ладонью над головой. — Не то Руфус, не то Рудис. А может, Барбус?
Он ненадолго задумался, потом пренебрежительно фыркнул.
— Хотя, какая разница-то?
Вар небрежно пнул круглый камень, попавшийся под калигу, и несколькими взмахами ножа распластал пиццу на треугольники.
— Прошу, — он аккуратно протер сизую сталь сантоку полотенцем, и уселся на скамью. — Только осторожно, эта штука горячая.
— Пицца, — усмехнулся Сулла, и аккуратно, дуя на пальцы, потянул к себе кусок, исходящий ароматным паром.
— Кстати, ее лучше бы запивать молодым вином, — добавил повар, — поскольку то, что мы пьем сейчас, будет крепковато.
— Вином… — задумался квирит, вгрызся в сочный треугольник пиццы и зашипел сквозь набитый рот, — Все-таки обжегся! Но вкусно, Вар Квинтилий, вкусно.
Он вытер жирные губы чем-то вроде расшитой виноградными листьями салфетки, потом озадаченно крякнул.
— Точно! Я помню, недавно мне доставили фалернское. Несколько кувшинов самого отборного вина, таким не побрезговал бы даже сам Квирин.
— Думаю, — вступил в разговор валлиец, — Ромул, который потом стал богом Квирином, ни черта не понимал в хорошем вине. При жизни уж точно. В болотах, на месте которых потом построили Рим, откуда было взяться хоть одной виноградной лозе?
— И верно, — хмыкнул Луций Корнелий. — Что же они там пили-то, а? Хотя постой, постой! Помню я Галлию, там эти здоровенные ублюдки иногда варят свое пиво из такого, о чем даже на мужской пьянке рассказывать нельзя. Корешки всякие, сушеные грибы… Не-ет, мое фалернское такое, что даже первые богачи Рима могут позволить себе не больше пары кувшинов — иначе недолго и по миру пойти. Виноград для этого вина дал урожай двадцать пять лет назад! В год, когда консулом был прохвост Гай Флавий Фимбрия… и Марий с ним, уже во второй раз.
Взгляд Суллы полыхнул злостью.
— Гай Флавий и Гай Марий — та еще парочка. Помню, на следующий год после своего консулата Фимбрия попал под суд. Проворовался в пух и прах, драл взятки направо и налево, вел себя, как полный идиот. Ему повезло, оправдали…
— Так это… — нерешительно возразил Варфоломей. — Может, тогда стоит приберечь такое вино?
Сулла расхохотался.
— Зачем? Вар Квинтилий, ты меня удивляешь. Вроде бы, посланник богов, а рассуждаешь порой прямо как плебей какой-то, уж извини за прямоту. На кой мне беречь какое-то вино, пусть и стоящее на вес золота, если у меня в жизни и так осталось мало радостей?
Он разом посерьезнел, морщины прорезались глубже.
— Посмотри на меня, друг Вар, — тихо продолжил Сулла. — Парки уже примеряются к нити моей жизни, старуха Морта наточила свои ржавые ножницы, и вот-вот щелкнет ими. Для чего беречь вино? Или — для кого? Мой сын Фавст… этот еще мал, но я уже вижу, что пошел не в меня, а в Далматику, его мать. Дочь, Фавста Корнелия… да кого вообще интересуют дочери, кроме юных хлыщей, которые будут увиваться вокруг богатой невесты? Но до невесты ей еще далеко. Так кому оставлять такое роскошное вино? Евтерпию, что ли?
Вольноотпущенник, который безмолвной тенью ошивался поодаль, обиженно кашлянул, но под холодным взглядом Суллы тут же сделал вид, будто ничего не слышит.
— Вот, — подытожил тот. — Надо пить.
— Логично, — согласился Вар.
— Да ну их к эриниям, всех этих логиков! Вар Квинтилий, уважь старика, а? Сам я в этот винный погреб не полезу, уж больно там крутые ступени, недолго все мослы оставить на тех камнях, если невзначай поскользнусь и полечу вниз. Рабов рядом нет. А ты — крепкий. Бери фонарь и отправляйся за вином — не ошибешься, новые кувшины самые красивые. Зачем поставщик решил их раскрасить, точно тирскую шлюху перед перепихоном, я знать не знаю, да и наплевать. Бери один и тащи сюда!
Вар без лишних слов покладисто кивнул головой, потом снял с кованого, затейливой формы треножника, масляный светильник на бронзовой цепи, и отправился в направлении, куда ткнул сухой, костистый палец Суллы.
Погреб, обложенный крупными камнями, он нашел сразу же. С натугой отвалил прочь толстенную дубовую плаху двери, протянул светильник в глубокую тьму.
Сбоку, в кустах, кто-то не то хихикнул, не то ойкнул. Повар невольно собрался, отшатнулся вбок, но тут же понял — голос-то женский. И точно, это оказалась давешняя чернявая красотка-рабыня. Она испуганно попятилась назад, и Вар понял, что, сам того не осознавая, выдернул из ножен Зангецу. По лезвию пробежала цепочка отблесков от болтающегося светильника.
— Извините, господин! — пискнула рабыня совсем тихо. — Я случайно, я…
— Да ничего, — со вздохом оборвал ее путаные извинения мужчина, и зачем-то провел рукой по бритой голове. — Слушай, а где все остальные? На вилле у Луция Корнелия наверняка должно быть полно челяди. Я помню, ворота нам открывал этот, как его… Евн. И управляющего помню, Батия.
— Наш хозяин отправил всех восвояси, даже раба-привратника! А самых ненадежных рабов велел запереть в дальнем эргастуле… Я слышала, как он говорил кому-то, что ожидает двух важных гостей, про которых не нужно знать никому. Простите, господин… — глаза рабыни наполнились страхом, который грозил вот-вот хлынуть через край.
— Успокойся, — с досадой буркнул Вар, — никто тебя не съест. Иди за мной, подержишь лампу, хорошо?
Нужные кувшины и впрямь оказалось нетрудно найти. Больше всего их раскраска напомнила Варфоломею картины примитивистов вроде Пиросмани. Коряво, но от всей души изображенные люди в тогах восседали и возлежали за столами, и поднимали к небу кубки, полные вина.
— Толково, — одобрительно просипел он, ухватив ближайший кувшин и с хэканьем взвалив на плечо. Весил тот прилично. «Литров на пятьдесят, не меньше», — подумал Вар, и стал осторожно подниматься по крутым каменным ступеням. Дотащившись до выхода и старательно отводя глаза от обтянутой туникой и довольно-таки соблазнительной попы рабыни, поднимавшейся впереди, повар мысленно вел ехидный диалог с Катриной, укоризненно спрашивая ее: зачем так блюсти целомудрие здорового мужика в полном расцвете сил?
Ответа не было, но Вар внезапно почувствовал резкий укол в грудь, точно в татуировку всадили толстую иглу. Невольно охнув, он заторопился выйти. Кувшин здорово давил на плечо, и Варфоломей с облегчением опустил его на землю, аккуратно пристроив к стене.
— Ты давай-ка, беги, — сипло сказал он рабыне, — только лампу оставь.
Та робко кивнула и неслышно исчезла в тенях, а повар вдруг почувствовал непреодолимое желание отлучиться по малой нужде.
— Черт, вот не вовремя, — прошипел он, озираясь в поисках чего-нибудь, похожего на уборную. Потом плюнул и махнул рукой. — Да ладно, вон какие кусты здоровенные! Убытка точно не будет.
Недолго думая, повар продрался через густые, но аккуратно подстриженные заросли каких-то южных растений, и со вздохом облегчения поспешно задрал тунику.
Закончив свое немудреное дело, мужчина привел одежду в порядок, и уже собрался шагнуть из кустов наружу, но что-то заставило его замереть неподвижно.
«Оп-па! — Вар присел на корточки, глядя сквозь просвет в зелени. — А это что за гости понаехали?»
Через стену, ограждающую виллу, перевалился человек. Он сделал это так быстро и бесшумно, что, если бы не случайность, повар бы даже не заметил ничего подозрительного. Человек, присевший на одно колено, был одет в неприметную темную тунику, ноги замотаны тряпками, перехваченными ремнями. «Шуметь, значит, не собирался», — резюмировал Варфоломей про себя. Грубое, широкое и темное от загара лицо было настороженным. А вот и еще интересная деталь: уши незнакомца напоминали два бесформенных кочана цветной капусты. Похоже, не дурак подраться.
Вар уже приготовился аккуратно подобраться к незваному гостю, но тут дело приняло совсем нежелательный поворот. Из-за стены дома вышла давешняя рабыня — похоже, она хотела что-то спросить у Варфоломея, или напомнить, что хозяин заждался вина. Увидев чужака, она распахнула глаза до невероятной ширины, и завизжала, как пароходная сирена. Смуглый мужик мгновенно рванул из-за пояса длинный кинжал и кинулся вперед.
— Э, нет! — заорал Варфоломей во всю глотку. — Стоять, козлина!
Он рыбкой вынырнул из кустов, перекатился по земле и вскочил, отрезав убийце (в том, что это убийца, никакого сомнения не оставалось) путь к рабыне, которая визжала так, что в ушах звенело.
— Беги! — рявкнул ей повар, но девушка, похоже, ошалела от страха, и стояла, как вкопанная. Смуглый ощерился щербатым ртом, и перекинул кинжал из руки в руку. Сделал длинный выпад в сторону Варфоломея.
— Оба-на, какие мы понторезы, — криво улыбнулся тот, и левой рукой вытянул из чехла синюю сталь Сигурэ, держа рукоять обратным хватом гяку-тэ. — Пора поработать, братишка.
Щербатая ухмылка пропала, будто стертая с лица убийцы. Он что-то гортанно взревел и бросился на Вара.
Вжих! Синяя молния блеснула и встретилась с металлом кинжала, без труда развалив его на две части. «Оката-сан меня убил бы за такое», — мелькнула мысль. Вар ударил правым кулаком, целясь в челюсть противника, ошеломленно глядящего, как несколько срубленных пальцев вместе с куском кинжала падают на траву, и тут же добавил рубящий кириаге — снизу вверх и наискосок, точно в его руке вместо сантоку был настоящий меч.
От страшного удара грудная клетка убийцы раскрылась, точно створки кровавой устрицы, и во все стороны брызнули алые капли. Рабыня за спиной Вара мгновенно заткнулась, точно ее выключили — и мужчина услышал мягкий шум от падения тела. «Обморок, вот и славно. Орать не будет». Но через стену уже переваливались другие люди, и Вар метнулся в сад, мимоходом подхватив легкое девичье тело. Он мчался огромными прыжками и вылетел к освещенному столу, увидев, как на него смотрит чрезвычайно удивленный Сулла, поднявшийся со своего места. Римлянин, видимо, услышал вопли — хотя не услышать их мог бы только мертвый или безнадежно глухой.
— Тревога! — крикнул Варфоломей, швыряя обморочную рабыню в куст каких-то пышных цветов. — Убийцы!
— Что за… — но тут Сулла глянул за спину повару и мгновенно преобразился.
Больше не было изнуренного болезнью пожилого человека. Был скалящийся волк, бешеными глазами выцеливающий подходящую жертву.
— Кто подослал? Осмелели, падаль?! — взревел Сулла яростно, и в руке у него каким-то непонятным образом оказался остро отточенный гладий. Обтянутые потертой кожей ножны, кувыркаясь, полетели в сторону. — Подходи все разом, шакалы!
— Все разом — это как-то слишком! — усмехнулся Вар, чувствуя, как голову туманит знакомая ярость. К ним бежали пятеро, расходились, чтобы обхватить полукругом: кто с кинжалом, кто с бандитской сикой, а один, тряся неопрятной бородищей — похоже, с чем-то вроде зубастой дубинки. Сбоку от него поднялся из-за стола совершенно невозмутимый Фараон, что-то дожевывая. Он поднырнул под замах дубинки чернобородого верзилы, и впечатал кулак тому между ног.
— Ых! — крякнул бандит, складываясь пополам, и валлиец, не мешкая, хватил его по голове ребром серебряного блюда, с которого посыпались дочиста обглоданные кости. Блюдо глубоко засело в черепе. Варфоломей видел это краем глаза, но удивляться было некогда.
— Урх… — пробулькал чернобородый, и остался лежать на ухоженном газоне — только дергалась нога в стоптанной сандалии-кальцее.
Луций Корнелий Сулла Феликс злобно плюнул в сторону невысокого, но крепкого с виду дяди, по самые глаза заросшего щетиной. Двигался дядя так, что сразу было понятно — рубиться ему не впервой, особенно в пешем строю. Сулла тоже это понял, обозвал противника матерно, предложив ему отсосать у карфагенского слона, а потом попользовать этим слоном собственную мамашу — и ловко увернулся от колющего удара, направленного в грудь. Сам рубанул в ответ, достал щетинистого по бицепсу, тот охнул, и тут же поскользнулся на круглом камешке — похоже, на том самом, отброшенном Варфоломеем в сторону. Машинально вздернул руку, пытаясь удержаться на ногах. Сулла воспользовался оплошностью мгновенно — всадил острие гладия под мышку убийце, выдернул и отшагнул назад, заученно, точно в легионном строю. Щетинистый выронил свой меч и рухнул римлянину под ноги.
— А ты давай! — подначивал Варфоломей гибкого, как змея, человека, лицо которого было замотано полосатой тряпкой. — Смелее, скотоложец! У меня же только нож, а ты вон какой крутой!
Он взмахнул двумя сантоку, и увидел в глазах своего соперника сомнение и непонимание. Ножи, пусть даже лишенные заметного острия, выглядели достаточно впечатляюще. Но Вар сделал неприличный жест, и нападающий не стерпел — кинулся вперед, сделав хитрый выпад сикой. Шаг вперед — выход в позицию ирими — уклонение — удар сразу двумя. Зангецу и Сигурэ прозвенели в унисон, бесстрастно поделив противника на несколько неравных частей: отрубленная рука, которая так и продолжала сжимать сику, шлепнулась на выложенную мозаичной плиткой дорожку, вторая, отхваченная прямо у плеча, отлетела в розовый куст. Гибкий всхлипнул, заливая все вокруг кровью; шок запечатал крик глубоко в горле, колени подогнулись.
Вар обернулся, и увидел, как прямо на него несется краснорожий светловолосый великан, по виду схожий с германцем. Белобрысый замахнулся топором на длинной, перемотанной кожей рукояти, и повар, уже понимая, что не успевает уклониться, загородился скрещенными сантоку.
Бах! Бах!
Два оглушительных выстрела прозвучали, как гром с ясного неба. Германец хрюкнул и повалился в шаге от Вара, так и не выпустив топор. Вместо носа и правого глаза у него лохматилась красная яма с торчащими осколками костей. Неподалеку рухнул еще один бандит, наседавший на Суллу и успевший, похоже, зацепить бывшего диктатора: тот припадал на левую ногу.
— Что за… — Варфоломей закрутил головой и увидел, как из-за колонны выглядывает все такой же бесстрастный валлиец. В его руке дымился здоровенный револьвер.
— Охренеть, не встать, — констатировал повар. — Это что, «таурус»?
— Ага, «таурус», он самый, — отозвался Фараон. — Питаю, понимаешь ли, слабость к большим пушкам.
— Ты бы еще корабельную артиллерию сюда притащил, корректор истории. Хотя на здоровье, я же не Фрейд, не порицаю… Иногда размер и впрямь имеет значение. Скажи мне только одно, мой полный сюрпризов друг, — Вар балагурил весело, но сам оставался настороже, а его взгляд цепко скользил по окрестностям.
— Что?
— Где ты его прятал? Кобуры я у тебя как-то не замечал, под туникой неудобно. Значит… в мешке с бутылками?
Хозяин «Дубового Листа» усмехнулся и развел руками.
— Ну сам видишь — пригодилось же. Я даже не предполагал…
Его прервал хриплый, усталый голос:
— Теперь я вижу, что вы оба — истинные посланники богов. Вар Квинтилий, я прошел много боев, но еще никогда не видел, чтобы обычный человек, пусть даже такой крепкий, как ты, мог одним ударом отрубить врагу обе руки. Даже гладиаторы такого не могут!
— Да я это… — скромно пробормотал повар. — На коровьих тушах практиковался.
— А ты, Авл Мурий? — Сулла, не слушая его, обратился к валлийцу. — Если бы у тебя в руках был пилум, я понял бы. Но ты всего лишь поднял руку, и этих двоих говнюков точно молния Юпитера пристукнула! Вы посланы мне самим провидением, друзья. Ха, кажется, я уже это говорил? Сегодня я часто повторяюсь.
Варфоломей молча смотрел на Суллу. Его поразило, что римлянин не проявил никакого интереса к револьверу — будто счел это чем-то, что в порядке вещей для «посланников богов». Только сейчас он заметил, что бывший диктатор изрядно забрызган чужой кровью. На лице Луция Корнелия безумно сверкали голубые глаза, похожие на два ярких драгоценных камня.
— Луций Корнелий… — начал было Вар, но бывший диктатор отмахнулся и швырнул окровавленный гладий на стол.
— Не моя кровь. Евтерпий! Где ты, трусливый ты негодяй?!
Кусты поодаль зашевелились, и оттуда выполз трясущийся от страха вольноотпущенник.
— Я… я здесь, о Счастливый…
— «Счастливый»! — передразнил его Сулла. — Похоже, и тебе сегодня перепало немного этого счастья. Знаешь кого-нибудь из этих тварей? Иди, погляди, и не вздумай сблевать! Мне и так придется звать опытного садовника, чтобы привести здесь все в порядок! На этого треклятого раба-кустореза, которого подсунул мне прохиндей Апостемий, нельзя положиться.
— Д-да… — проблеял Евтерпий и опасливо стал обходить трупы.
— Кто-то колотит в ворота, — Вар, завязывающий калигу, резко выпрямился и прислушался.
— Да? — Луций Корнелий Сулла оскалился. — Ну пойдем, посмотрим.
Они все втроем прошагали по дорожке — Варфоломей и Фараон прихватили факел — и подошли к воротам, в которые и правда колотила чья-то тяжелая рука.
— Кого там лярвы принесли? — заорал Сулла.
— Это префект Рима Марк Сульпиций Цезонин! Кто говорит со мной?
— Сам префект, ну надо же? Где ты был, префект, когда нас пришли убивать, а? С тобой говорит Луций Корнелий Сулла Феликс из рода Корнелиев!
Вар предостерегающе поднял руку, но Сулла фыркнул, покачал головой и со скрежетом вытянул из петель железный засов, открывающий калитку в воротах. Без всякой опаски бывший диктатор вышел за ворота — навстречу группе вооруженных людей, возглавляемых рослым мужчиной в блестящем панцире «лорика мускулата», надетом поверх красной кожаной безрукавки. Увидев Суллу, залитого кровью, солдаты ошарашенно переглянулись.
— Вижу, мы опоздали, — префект Цезонин покачал головой. — Мы торопились предупредить тебя, Луций Корнелий о том, что некие люди наняли убийц, чтобы расправиться с тобой, но…
— Вот как? — Сулла, прищурившись, оглядел всю группу. — Торопились, а? А может быть, наоборот — не очень-то и спешили?
Цезонин возмущенно вздернул голову, но тут вперед выступил еще один мужчина — с грубоватым, но честным и открытым лицом, покрытым шрамами. Он стукнул себя сжатым кулаком по груди и выкинул руку вперед, в солдатском приветствии, которое явно было для него привычным.
— Луций Корнелий, помнишь меня?
Бывший диктатор сдвинул брови, напряженно всматриваясь. Потом скупо улыбнулся.
— Как же… Ты ведь центурион-примипил Марк Скарон, верно? Я лично вручал тебе крепостной венок… постой-ка, за Нолы, верно?
— Да, — кивнул Марк Скарон.
— Дело было десять лет назад, а перед глазами у меня до сих пор, будто вчера… — протянул Сулла.
— Поверь, Луций Корнелий, мы спешили, как могли, — заверил центурион. Сулла задумчиво кивнул.
— Я верю тебе, Марк Скарон. Так кто же подослал убийц? — уже мягче спросил он префекта Цезонина. Тот скривился.
— О заговоре разболтал один раб, но его чересчур ретиво допрашивали, и…
— Ваши костоломы перестарались, — издевательски хмыкнул Сулла. Цезонин покраснел.
— Ты несправедлив… — начал он, но тут послышались торопливые шаги, и в ворота выскочил Евтерпий.
— Господин! Господин! — вопил он. Все уставились на потного и бледного вольноотпущенника, который подбежал к Сулле. — Господин! Я узнал одного из них!
— Не ори ты так, — поморщился бывший диктатор. — Все тебя прекрасно слышат. Говори ясно: кого ты узнал?
— Это человек Мария Гратидиана… — запыхавшийся Евтерпий еле ворочал языком. Принюхавшись, Вар почувствовал отчетливый запах алкоголя. Похоже, пока их не было у стола, вольноотпущенник для храбрости приложился к оставленному без присмотра виски. «Точно. Вино-то я так до сада и не донес. Ах ты, скотина! Если выпил мой «Лафройг», я из тебя евнуха вольноотпущенного сделаю!» — мстительно подумал повар из «Дубового Листа». Потом он перевел взгляд на Суллу и увидел, как в зрачках квирита разгораются нехорошие красноватые огоньки.
— Гратидиа-ан… — протянул Луций Корнелий почти с нежностью. — Надо же… Какая мертвая змея выползла из-под колоды. И всюду эти поганые Марии. Ну и дела. Башку-то этому племяшу Гая Мария, любителю погреть руки в городс кой казне — оттяпал Катилина, а потом принес мне. Чего же они не пошли убивать Катилину?
— Луций Сергий в отъезде, — кашлянул префект Цезонин.
— Ну, тогда все ясно. Отъехал дружочек Катилина, да как вовремя… Надо было выкорчевать с корнями всю эту семейку, невзирая на пол и возраст! — неожиданно рявкнул Сулла так, что все вздрогнули. Тяжело дыша, бывший диктатор несколько раз взмахнул руками, точно опуская лезвие меча на шею кому-то воображаемому. И так же мгновенно римлянин успокоился.
— Теперь все проясняется, — Марк Сульпиций Цезонин что-то старательно черкнул стилом на восковой табличке, извлеченной из-под плаща. — Ясно, кто будет задержан и обвинен в покушении на убийство.
Он поднял на нас глаза.
— Луций Корнелий! Позволь оставить моих людей на твоей вилле. Сегодня вы справились сами, и это доказывает, что боги к тебе благосклонны. Но сам знаешь — они же и переменчивы.
— Это верно. Пусть остаются, — рассудительно кивнул Сулла. Кинул взгляд на центуриона Скарона.
— Марк, ты будешь за старшего.
Цезонин, хотя приказ отдавали его служащему, промолчал. Потом поспешно попрощался и вместе с единственным кольчужным солдатом — похоже, личным охранником — рванул в Рим так, будто за ним гнались фурии, лемуры и подземные боги, вместе взятые, которые угрожали его съесть живьем.
— И не поленился жопу об седло бить, — равнодушно глядя ему вслед, заметил бывший диктатор. Потом повернулся и пошел на виллу, бросив через плечо:
— Марк, заводи своих. Разместитесь в летней пристройке, там чисто. Евтерпий, проводи! А потом, — он ткнул пальцем в грудь вольноотпущеннику, — сделай так, чтоб здесь уже появился кто-нибудь из рабов и прибрал весь этот бардак. И побыстрее, ясно? Не вилла, а скотобойня…
— Будет сделано, мой господин, — Евтерпий кивнул и поманил за собой Скарона с его подчиненными. Снова скрипнул засов калитки, вползая в свои пазы, и мы пошли обратно к столу.
— Странно, — вдруг пробормотал Сулла еле слышно, будто самому себе, — такая долгая ночь…
Фараон и Вар
Вокруг стола в саду все выглядело и впрямь так, будто здесь потрошили скот. Пять трупов валялись по всему саду в самых неприглядных позах, под ногами хрустели осколки стеклянных бокалов. Я вспомнил о чернявой рабыне и заозирался, пытаясь понять: в какой куст я ее так лихо зашвырнул-то? Ага, похоже, вон в тот — от бедных цветов мало что осталось. Но в кусте уже никого не было. Похоже, девчонка пришла в себя и забилась в какой-нибудь угол от греха подальше. Я ее понимаю.
— Вот же черт! — Фараон, до этого спокойный, как танк, вдруг изрыгнул длинное латинское ругательство, поминающее сношения с онаграми, верблюдами и свиньями в разных сочетаниях, и досадливо плюнул. Сулла, которого мы уже не стеснялись совершенно, ухмыльнулся, слушая эту словесную конструкцию.
— Что такое, Авл Мурий? — спросил он. Потом встревожился:
— Только не говори, что у тебя больше не осталось этого чудесного жидкого огня! «Вис-ки», — проговорил он, тщательно выделяя слоги. — нет-нет, я не переживу такой утраты!
— Этого виск-ки, — подражая римлянину, ответил Фараон, — у меня еще добрых полмешка! Нет, тут другое.
Он поколебался, глядя на повара, потом вздохнул:
— Нет, твои ножики для этого поганого дела я просить не стану… Обойдусь кинжалом — о, вот этот подойдет, — он подобрал пугио, валяющийся рядом с трупом бандита, которого заколол Сулла. — Так, где там этот жмурик, которому я попал в грудь?
— Ты что собрался делать? — оторопело спросил Варфоломей, глядя, как валлиец со зверским выражением лица примеряется кинжалом к трупу с дыркой в груди.
— Корректирую историю обратно! — хмуро отозвался его товарищ. — Представляешь, вот приедут сейчас из Рима какие-нибудь дознаватели, заберут эту тушку и начнут ее вскрывать, чтобы понять, от чего отбросил копыта бедолага? А там — здоровенная никелированная пуля! И вся история насмарку!
Вар не смог удержаться и громко заржал.
— Не смешно, — обиженно сказал Фараон.
— А по-моему — очень смешно, — всхлипывая от смеха, ответил повар. — Вот смотри: во-первых, на свою виллу Луций Корнелий Сулла Феликс вообще может никого не пускать, если ему заблагорассудится. Это так, Луций Корнелий?
— Так, — спокойно, даже как-то безмятежно подтвердил Сулла, который успел крепко приложиться к кубку и с непонятным выражением лица разглядывал двоих пришельцев из будущего.
— Так, — подытожил Вар. — Теперь дальше. Про вторую пулю ты и не вспоминаешь. А она, между прочим, разворотила жбан вон тому блондинчику и преспокойно улетела дальше, приземлившись черт знает, где. Нати ее будет ой как непросто. И, наконец, в-третьих, — он понизил голос и заговорщически наклонился к Фараону, чувствуя, как в ноздри шибает почти забытый со времен армии, медный и густой запах человеческой крови.
— Что — в-третьих? — насупившись, спросил Фараон.
— Здесь не вскрывают трупы, чтобы установить настолько очевидную причину смерти! — снова жизнерадостно заржал совершенно бездушный повар, которого никак не смущали свеженарубленные трупы.
Отсмеявшись, он выставил вперед ладони:
— Нет, но если ты хочешь, например, провести сеанс гадания на потрохах, то без проблем!
— Так ты что, еще и гаруспик, Авл Мурий? — заинтересовавшись, вклинился в разговор Сулла. — Ты гадаешь на печени? Или тебе нужны какие-то другие внутренности? Я думал, для этого используют печень овцы…
Для Варфоломея это стало последней каплей: взвыв от смеха, он сложился пополам и стал хохотать — до икоты, вытирая кулаками слезы, выступившие на глазах.
— Нет, что ты, Луций Корнелий! — с ужасом отозвался валлиец. — Я так, просто…
— Не стесняйся, друг! — благодушно успокоил его римлянин. — Если нужен особый инструмент, ты только скажи. У меня в коллекции есть одна редкость: говорят, этрусские гаруспики в стародавние времена пользовались такими, чтобы извлекать печень одним движением. Где-то тут он валялся… я, помню, спьяну хвастался им перед актеришками…
Кряхтя, Сулла полез под стол, загремел там чем-то, и, наконец, выпрямился, держа в руках…
Вар с изумлением уставился на этот предмет и еще раз протер глаза: теперь уже чтобы убедиться, что его не подводит зрение. В руках у хозяина виллы была… да нет, не может такого быть… была малая пехотная лопата, в точности похожая на ту, которую в 1870 году запатентовал, или еще запатентует, датчанин Линнеманн. Только этот инструмент был целиком отлит из позеленевшей бронзы и сплошь украшен каким-то замысловатым орнаментом.
Вар сел на плитку дорожки, махнул на все рукой и снова принялся хохотать, глядя на вытянувшееся лицо Фараона.
— Вы… меня… убьете… друзья! — проикал он. — не… могу… больше!
— Да тьфу на вас! — в сердцах выразился валлиец, отшвырнул пугио и широкими шагами, решительно, подошел к столу. Взял валявшийся опустевший кубок, выдернул пробку из бутылки «Буннахевена», налил кубок чуть ли не до половины. Выдохнул и неколькими глотками осушил до дна. Закусил остывшим ломтиком пиццы.
— Силен, мужик, — по-русски прокомментировал это священнодействие Варфоломей.
— С кем поведешься, — так же, по-русски ответил Фараон и содрогнулся: — Ой, как хорошо пошло-то…
Вилла как-то незаметно заполнялась людьми. А точнее — рабами, и Вар приметил как минимум одно знакомое лицо — вилика-управляющего Батия. Правда, сначала вокруг сада обошел центурион Марк Скарон, который очень внимательно изучил каждого покойника, и потом задумчиво и с явным уважением покосился на гостей Суллы. Поймав его взгляд, Вар вдруг хлопнул себя ладонью по лбу.
— Вот же я тормоз! — он вскочил и решительно направился в сторону винного погреба. Вернулся, таща на плече здоровенную цветастую амфору.
— Ага! — обрадовался Сулла. — Ты все-таки до него добрался, Вар Квинтилий!
— И не только до него, — пропыхтел повар, — но и еще до одного, страстно желавшего твоей смерти. Он там, у входа в погреб отдыхает…
— Стало быть, шестеро, — Луций Корнелий медленно загнул пальцы на левой руке и прибавил к ним указательный на правой. — Похоже, мой счет к семейству Мариев только что еще вырос.
Молчаливые рабы унесли трупы. Лужи крови кто-то быстро и незаметно засыпал песком там, где они впитались в землю. На плитке дорожек никаких следов уже не осталось — пожалуй, только стыки между плитками в нескольких местах чернели, отличаясь от всех прочих.
— Наконец-то, — проворчал хозяин виллы. — Уже давно день на дворе…
«День?» — изумился Варфоломей и впервые посмотрел на небо. Солнце давно уже встало, но нет, это все-таки был еще не совсем день. Скорее, позднее утро, и роса на цветах еще не успела высохнуть. Он пригляделся пристальнее: капли были слишком темными. Чья-то кровь брызнула и сюда тоже. Повар поморщился и потянулся к амфоре, гадая, как налить оттуда вина. Но амфора уже опустела. Вышколенные услужливые рабы, скользившие вокруг стола, точно тени, споро перелили вино в кувшины, и кто-то из них с поклоном указал Вару на полный до краев серебряный кантарус — здоровенную чашу с двумя ручками, на которой были отчеканены какие-то античные мужики, голые, но с копьями. Критически прикинув свои возможности, Варфоломей предпочел взять кубок и зачерпнуть прямо из чаши.
— Господин… — прошепелявил старый раб-виночерпий, который вырос прямо за плечом у повара, торжественно помахивая чем-то вроде поварешки на длинной ручке. — Как разбавить вино господину?
— А не надо разбавлять, — устало махнул рукой Вар, и в глазах раба мелькнул панический ужас. — Я парень простой, выпью так.
— По-скифски предпочитаешь, Вар Квинтилий? — подняв белесую бровь, осведомился Сулла, уже переодетый в чистое и умытый. — Не разбавляя, будто варвар?
И тут же, убрав из голоса нарочитую аристократическую гнусавость, ухмыльнулся.
— Как же, помню, пивал и я неразбавленное, особенно после боя, когда кровь еще кипит, а руки так и ходят ходуном, хватаясь то за рукоять меча, то за пугио. Пей, как твоей душе угодно, друг! Здесь никто не посмеет тебя осуждать.
Вар благодарно кивнул, и с головой погрузился в омут бытового пьянства. Он с наслаждением осушил кубок густого, терпкого и удивительно вкусного вина, крякнул и восторженно помотал головой.
— Ты только что выпил изумруд, — спокойно сказал Луций Корнелий, не переставая ухмыляться и присматриваясь к очередной бутылке виски. Вар поперхнулся.
— В смысле?
— В смысле, такая порция этого вина стоит столько же, сколько хороший изумруд чистой воды вот в этом перстне — квирит, не чинясь, сунул под нос собеседнику жилистую кисть руки. На среднем пальце красовался большой золотой перстень искусной работы, изумруд в оправе кольца сыпанул в глаза Вару зелеными искрами.
— Ух ты! — не сдержался тот. Вообще-то, к ювелирным побрякушкам мужчина был равнодушен, и редко надевал даже единственное серебряное кольцо с изображением будды Амиды — японский подарок Томико. Он любил, чтобы во время возни у плиты руки были свободными от всего — даже от часов. Но перстень Суллы поневоле внушал уважение: тяжелый и массивный, он выглядел древним.
— Мне преподнесли его ребята из второй когорты, после взятия Афин, — охотно поделился историей перстня его владелец. — Сказали: нашли, мол, в одной шкатулке, когда потрошили дом богатея. Так тот волочился за ними на коленях и вопил на ломаном нашем, что, мол, это перстень самого Агамемнона, который тому достался при дележе добычи под стенами горящей Трои… Берите, мол, все, но перстень оставьте. Ребята так и поступили. Взяли все, а богачу раскололи башку. Кто его знает, Вар Квинтилий, владел ли этой штукой сам вождь ахейцев — Гомер-то к перстню не прилагался, чтобы как следует воспеть или хотя бы придумать хорошую историю в духе «Илиады», — Сулла фыркнул и крутанул перстень на пальце, — но я не стал отказываться. Парни-то ко мне со всей душой, а могли бы кинуть цацку в общий котел. Надел я его на палец, и сразу понял — точно, как для меня сделан! Пусть им хоть дикарь Аякс Теламонид владел, да хоть сам ветхий Приам — неважно.
С минуту Сулла сидел молча, глядя на изумруд. Глаза его будто заволокла тень.
— Верий Тибулий, центурион, который от всех парней преподнес мне этот перстень, давно мертв — убит на войне с Митридатом, и сгорел на костре под Орхоменом. Наших мертвых мы тогда сожгли всех, а дохлый сброд Архелая, Митридатовой шавки, побросали в болота Копаиса…
Он встрепенулся.
— А знаешь, что, Вар Квинтилий! — Сулла неуловимым движением сдернул перстень с пальца и на открытой ладони протянул его Варфоломею. — Прими его в подарок! Сегодня вы спасли мне жизнь, и если бы не твое великолепное владение этими… как ты их называешь… сан-то…ку — я бы наверняка валялся в саду собственной виллы с перерезанной глоткой. Это малая плата за тот дар, который ты сделал мне!
— Э… ы… — изумленный Вар сидел с отвисшей челюстью. Сулла по-своему истолковал его замешательство и вложил перстень в ладонь своего гостя.
— Будь уверен, для Авла Мурия у меня найдется подарок не хуже! — успокоил он.
— Но…
— Возражений я не приемлю, друг, — в обманчиво мягком голосе Суллы Счастливого лязгнула сталь.
— Это поистине царский подарок, Луций Корнелий, — решительно ответил повар, и надел перстень на безымянный палец.
— Руки-то у тебя побольше моих будут, — одобрительно глянул бывший диктатор. — Но сидит, как влитой. Так выпьем же! И это… Авл Мурий! Может хоть ты девку себе заберешь, а?
Фараон, до этого молча с улыбкой наблюдающий за процессом, поперхнулся и обдал раба-виночерпия фонтаном брызг. Сулла заржал, как гиена.
А дальше они снова пили, и был вечер, и снова было утро, потом Вар и Фараон отмокали в бассейне местных терм, в очередной раз выгоняя из себя алкоголь в раскаленном зале терпидария.
Воспоминания смешались в бесконечный яркий калейдоскоп.
Вот Вар зачем-то бьется на кулачках с одним из легионеров Марка Скарона, а потом объясняет ему хитрый прием, которым отправил его валяться на песке гимнастической площадки. Вот Фараон с видом великого кладоискателя роется в почти пустом мешке и, торжествуя, извлекает оттуда бутылку «Скапы», сквозь которую просвечивают янтарные лучи солнца; а вот снова валлиец — взгромоздившись прямо на стол, с чувством декламирует стихи Катулла.
Ну-ка, мальчик-слуга, налей полнее
Чаши горького старого фалерна,
Так велела Постумия — она же
Пьяных ягод пьянее виноградных.
Ты ж, погибель вина — вода, отсюда
Прочь ступай! Уходи к суровым, трезвым
Людям: чистым да будет сын Тионы!
— Это кто? — спрашивает Сулла.
— Гай Валерий Катулл! — отвечает Вар, и тут же ловит на себе убийственный взгляд Фараона. «Ох, черт! Ему же сейчас лет семь, не больше!»
— Катулл? — морщит лоб Сулла. — не слыхал о таком. Но складный виршеплет, сразу видно, знает толк в вине и бабах! Не то что этот… как его… которого я гнать с виллы велел… Да к Эребу его!
И снова льется вино пополам с виски, одни лица сменяют другие. Улучив момент, Вар тихо шепчет, поглаживая татуировку Катрины:
— Мы уже выпили столько, что можно наполнить небольшой бассейн для омовений. Это ты, что ли, помогаешь держаться на ногах?
Нет ответа.
Одно из самых ярких воспоминаний той череды дней осталось в памяти Вара намертво, точно вырубленное в граните.
— Марк Скарон! — спросил он зачем-то, когда центурион оказался рядом после очередного доклада Сулле о том, что все благополучно. — А как в легионе кормят?
— Кормят? Да как… — растерянно отозвался тот, переминаясь с ноги на ногу. — Кормят сытно, особых разносолов не дают. Испокон веков так кормили. В походе и вовсе готовим себе сами. Сыпанул в котел пшена, нарезал солонины или сала, пару луковиц бросил, и хорошо, если вяленая баранина есть. А потом знай, помешивай ложкой в котелке, пробуй, да подсаливай, пока не сварится. Ешь, да радуйся, поской запивай.
— Не возражаешь, досточтимый Скарон, если я приготовлю тебе и твоим людям кое-что сытное и не такое приевшееся?
— Кто ж откажется? Солдат любому разносолу рад, — Скарон неловко пожал плечами. — Ежели, конечно, Луций Корнелий Сулла позволит…
— На моей вилле, Марк, ты можешь хоть всех девок трахнуть, — проскрипел Сулла, потягиваясь до хруста костей, — и не только девок. Евтерпия не трогай, он обидчивый, а остальных можно… А уж на кухне и в винном погребе дозволяю тебе быть, как дома. Зря ты, что ли, меч того засранца от меня отвел? Я помню, Скарон, все помню.
Центурион вытянулся во фрунт, но по глазам было видно — рад и доволен, как старый, верный боевой пес, которому только что перепал сочный кровавый шмат свежего мяса.
Вар поманил его за собой, и через минуту они завалились на кухню в сопровождении любопытствующих солдат, отпускающих соленые шуточки, распугавшие всех местных кухарок и поваров. Потом Вар быстро замесил тесто и раскатал тонкие лепешки, не забывая живо описывать каждый свой шаг и запивать все вином, то и дело чокаясь кубками с центурионом. Бросить лепешку на смазанный салом железный лист, под которым потрескивает пламя очага. Перевернуть. Сдернуть с огня. Положить на лепешку хорошую порцию мелко порубленного и обжаренного мяса, вареные бобы, крупно нарезанный лук-порей, порвать руками листья салата. Плеснуть немного соуса на основе оливкового масла, колечки черных оливок. Ловко завернуть, добавить еще густого мясного соуса — это уже от себя лично.
Марк Скарон откусил сразу половину древнеримской шаурмы и принялся жевать так, будто неделю питался только солдатскими сухарями.
— Пафнет! Фкуфно! — объяснил он с набитым ртом. Лапищи легионеров умоляюще потянулись к Вару. «Вот так, одним махом, кулинарная история мира пошла немного по другой колее! — подумал он, раскатывая лепешки. — Хотя где-нибудь в Африке наверняка такое давным-давно придумали».
Фараон лучше всего запомнил другое.
Подробнейшие рецепты перегонки ячменного солода, старательно записанные Евтерпием. И, как вишенку на тортике — рисунок куба, который во всей красе выполнил на дорогущем пергаменте вызванный из Рима сонный и перепуганный художник, долго не соображавший, что от него потребовалось страшному Сулле Счастливому. Зато потом, когда за свой труд грек получил в награду даже не денарии — целый мешочек полновесных золотых ауреусов, и глаза его стали похожи на две плошки, счастье художника было не передать словами. Прижимая к груди награду, он пятился к воротам виллы, мелко кланяясь и улыбаясь так, что валлиец побоялся, как бы уголки рта не сошлись на затылке, точно у Шалтая-Болтая.
— Эй, Евтерпий! Отряди-ка с этим мазилкой пару рабов покрепче, пусть проводят до дома. А то его мигом разденут догола, уж больно счастливый, только что не светится… А по пути пусть намекнут, чтобы держал язык за зубами, — лениво приказал Сулла, с любопытством разглядывая чертеж.
Вилла Суллы Счастливого. Шестью днями позже
Когда вихрь воспоминаний стал замедляться, оказалось, что прошла почти неделя. Но вот что интересно — усталости у собеседников не было ни в одном глазу. Сам Сулла, глаза которого немного покраснели от недосыпа, выглядел удивительно бодро, и даже будто помолодел: волосы стали гуще, разгладилась пара морщин.
Варфоломею это почему-то не казалось удивительным. Изумляло его другое. В тощем, и с виду совсем опустевшем мешке валлийца снова и снова, точно силой неведомой магии, обнаруживалась бутылка отменного виски. И беседа вспыхивала с новой силой, а темы для разговора не кончались. Время будто замкнулось в кольцо над этой виллой, бесконечно вращалось вокруг сада и триклиния. Сулла рассказывал о своей молодости, делился ехидными замечаниями о политике Сената, вспоминал Югуртинскую войну, описывал людей, с которыми довелось встречаться.
«Диктофон бы! Полцарства за диктофон!» — мысленно взвыл Вар не один десяток раз, слушая эти рассказы. Он понимал, что изменчивая человеческая память постепенно сотрет мелкие детали, затянет туманом подробности. И поклялся себе, что непременно запишет все, как только вернется в «Дубовый Лист».
А потом все закончилось — так же неожиданно, как и началось.
— Уважаемый Авл Мурий, — Евтерпий, как всегда неслышно возникший рядом, виновато поклонился, извиняясь, что прервал беседу. — Тебя у ворот просит какой-то… — он пренебрежительно двинул бровями, ухитрившись вложить в этот короткий жест истинно патрицианское высокомерие, удивительное для вольноотпущенника, — какой-то плебей, по виду — вылитый бандит-субуранец. Внутрь его, конечно, не пустили, так он просил передать, что, мол, «все вернулось, и он ждет обещанного». Не знаю, о чем болтает.
— Зато я знаю! — Фараон, широко улыбаясь, подпрыгнул, точно на пружине. — Прошу прощения, Луций Корнелий, я сейчас. Должен тому парню денарий.
Он поспешно ушел и спустя короткое время вернулся. Кивнул Вару, и тот понял — время пришло, теперь точно. Он встал, поглядел на перстень с изумрудом и перевел взгляд на Суллу, молча и серьезно смотревшего на компаньонов.
— Ничего не объясняй, Вар Квинтилий. И ты тоже, Авл Мурий, — сказал бывший диктатор. — Это совершенно ни к чему. Сейчас вы уйдете, и я точно знаю, что на этот раз боги благоприятствуют вам, а не мне. Меня они лишили лучших собеседников за всю мою жизнь, и вот-вот отнимут замечательнейших собутыльников. Вы не вернетесь, и, скорее всего, исчезнете не только с моей виллы, но из Рима тоже. Это были славные дни, будто целая жизнь уместилась в них.
Он встал и протянул гостям обе руки. Вар и Фараон стиснули крепкие ладони квирита. Потом Сулла отпустил их руки и коротко кивнул.
— Идите, друзья, — сказал он. — И вот что, Авл Мурий. Я обещал тебе не менее достойный подарок, чем твоему товарищу. Возьми эту шкатулку.
Он подтолкнул по столу небольшую изящную шкатулку слоновой кости.
— В ней лежит флакон с противоядием самого Митридата Евпатора. Он носил этот флакон на груди. Не спрашивай, как он достался мне, поскольку этот старый понтийский пройдоха все еще жив, Рим пока не отрубил этой змее голову. Ни один яд не в силах одолеть это снадобье. Надеюсь, что тебе никогда не придется на себе испробовать силу «митридатиума». Но вот что интересно — я обнаружил, что эту смесь можно использовать в качестве хорошего мужского аромата, который невероятно нравится женщинам всех возрастов. Так что расходуй его бережно, друг мой. Приятно пахнуть — это ведь тоже важно!
Луций Корнелий Сулла подмигнул и расхохотался.
Так они и оставили римлянина — уходя по дорожке виллы, не оглядываясь и слыша за спиной раскаты смеха.
Рим. Район Субура. Каупона «Дубовый Лист»
— Как же я рад, — сказал Фараон.
— И я, — отозвался Варфоломей.
Они стояли и смотрели на дверь, пробитую заклепками, на два светильника над входом и нарисованный чуть выше дубовый лист рядом с винным кувшином. Скамейка, на которой обычно сидел охранник, на этот раз была пуста.
— Похоже, это недвусмысленный намек, — посмотрев на пустующую скамью, заметил валлиец.
— Согласен.
Вар толкнул дверь, и оба вошли внутрь. В каупоне опять было пусто, ни души.
Хотя нет.
Одна душа сидела прямо на стойке и злобно таращилась на них.
Мануанус Инферналис выглядел неважно. Щетина на его тощем теле торчала какими-то особенно неопрятными клочьями, хобот выглядел так, будто его жевали. Выпучив глаза, монстр смотрел на приятелей. Потом он издал жалобный стон и повалился на стойку, раскинув лапы.
— Ой, ну вот только не надо тут обморок изображать, — сказал бессердечный Варфоломей.
— Неть! — обвиняюще скрежетнул Мануанус. — Мясь неть! Корьмь неть! Коть съель! Коть сыть! Голодать!
Он втянул живот до самого позвоночника, окончательно превратившись в памятник жертвам Великого ирландского голода. Всем своим видом домашний монстр показывал, какие муки он перенес.
— Кстати, а кот-то где? — озадаченно спросил Фараон. В ответ Мануанус разразился невнятными ругательствами, замахал костистыми конечностями и принялся подпрыгивать на стойке.
— А тряпки свои ты зачем на очаге разложил? — осведомился Вар неласково. Потом принюхался и протянул: — А-а-а. Ясно…
— Коть! — взвизгнул Мануанус Инферналис. — Коть мокрь! Гадь коть!
Черный котенок обнаружился на полке у двери. Точнее, это был уже вполне себе крупный кот взрослых размеров. Он приоткрыл один глаз, когда Фараон почесал его заухом, громко затарахтел и подставил теплое брюхо.
— За неделю вымахал, а? — озадаченно сказал валлиец. — Это как так?
— Неть! — рявкнул Мануанус. — Годь! Годь рось!
— Год?
Оба приятеля застыли с открытыми ртами. Первым пришел в себя Вар. Повар обвел взглядом зал «Дубового Листа» и укоризненно спросил:
— Ну и где тебя носило?
Что-то звякнуло и выкатилось из-под лапы у кота. Блестящий кругляшок, подскакивая, покатился по полке. Валлиец подставил ладонь и поднес ее к глазам.
Крупная золотая монета лежала портретом вверх.
— Victoria Dei Gratia, — медленно прочитал хозяин «Дубового Листа». — Соверен. Тысяча восемьсот сорок второй год.
Вар подошел и тоже посмотрел на профиль молодой королевы Виктории.
Хмыкнул.
— Что думаешь?
— Пойду-ка я, пожалуй, почитаю.
— Что почитаешь?
— Про викторианскую кухню, — вздохнул повар.
— Вот как, — пробормотал валлиец. — Ну что ж. Интересный намечается поворот.