F6 убит. Сволочь ты, Нельсон! 417:432, рисуй новую, я отыграюсь!
Ни пуха.
К.
Профессор Северус Снейп приподнял левую бровь и усмехнулся:
— Мне кажется, директор Макгонагалл, вы начали понимать, почему Альбус мирился со мной в качестве преподавателя зелий. Немного желающих на учительские хлеба?
Минерва Макгонагалл вздохнула и еще раз подровняла тощую стопку пергаментов.
— Я бы сказал, что пять соискателей – это много, – мягко вмешался Дамблдор. – Для защиты от темных искусств мне часто приходилось не выбирать, а уговаривать.
— Трое из этих пяти – вчерашние выпускники, – возразила Минерва. – Как они будут справляться с седьмым курсом, с которым еще год назад вместе ходили в Хогсмид? Причем достойные преподавателя знания есть только у одного… Но он все‑таки еще слишком юн. Я смогу рассмотреть его кандидатуру только через пару лет. Остаются Смит и Дакворт.
— Я заранее выбираю Смита, – предупредил Дамблдор. – Судя по письму, Минерва, у твоего второго претендента нет ничего, кроме родства с Даквортом–Грейнджером…
— А слава, как известно, далеко не все, – закончил Снейп и отправил в рот лимонную дольку.
Он стоял, опираясь на спинку кресла Дамблдора: его собственное было слишком тяжелым, чтоб тащить его из соседней картины. Сейчас, когда оно пустовало, на спинке виден был слизеринский герб, нисколько не потертый. Снейп редко сидел в своем кресле, как, впрочем, и в директорском кабинете вообще. Он появлялся здесь, только когда «мадам директор» была у себя, а остальное время делил между учительской и слизеринской гостиной, где специально для него повесили картину. В учительской профессор облюбовал осенний пейзаж с полуразрушенным замком. В свободные часы он сидел на ступенях, подперев правой рукой подбородок (в левой – неизменная лилия на длинном стебле), слушал вполуха разговоры и время от времени вставлял точные и оттого особенно едкие комментарии. Это значило, что Северус Снейп в хорошем настроении. Будучи не в духе, он молча бродил среди развалин, а иногда и вовсе сидел, сгорбившись и закрыв лицо руками, а лилия лежала на коленях, особенно белая на фоне черной мантии. Все знали, что в такие минуты профессора лучше не трогать. К счастью, это случалось редко. Обычно Снейп был бодр и язвителен, и поговаривали, что эта невыносимая язвительность и стала одной из причин, по которой зельеделы менялись в Хогвартсе каждый год. Макгонагалл лучше других знала, что это явное преувеличение. Учить юных волшебников тонкой науке зельеделия – нелегкий труд, новички понимали это кто к Хэллоуину, а кто к Рождеству, и каждое лето директор изучала новые резюме, всякий раз надеясь, что найдет нужного человека, который станет частью Хогвартса. Вот и теперь она перекладывала письма от претендентов на вакансию, пытаясь выбрать что получше. Выбор был невелик.
— Приглашу на собеседование обоих, а там посмотрим, – заключила Минерва.
— За здоровье Гарри Поттера! Ура!
Гарри, Джинни, Рон и Гермиона сдвинули бокалы, и они нежно зазвенели над каминным пеплом.
— Ну что, Гарри, прощай четвертак?
Гермиона тихонько пихнула мужа в бок. Гарри спрятал улыбку.
— Ага. Здравствуй, взрослая жизнь. Вам торт передать? Объедение. Джинни нашла тут такую кондитерскую…
— Мне ее показала тренерша болгарской команды, – объяснила Джинни. – Наверное, хочет избавиться от конкурентки, потому что в этой кондитерской можно распрощаться с талией, кошельком и здравым рассудком. Держите и не говорите, что не предупреждала. Надеюсь, он не испортится от полета через каминную сеть.
Гермиона приняла блюдо с тортом.
— Приехали бы и не рисковали лакомством. Второй день рождения через камин отмечаем!
— Ну, твой‑то нормально отмечали, – возразил Гарри. – И Рона.
— А Джинни? Вы ж не вернетесь к тому времени?
— Нет, – вздохнула Джинни. – Зато еще поедите местных сладостей, чем плохо?
— Сидеть за столом через камин – это все равно что пить по аське, – серьезно сообщила Гермиона, и Джинни расхохоталась. Гарри смущенно улыбнулся: хоть он и вырос в маггловской семье, но Джинни куда быстрее перенимала от Гермионы все удобства маггловского мира. Нужно будет потом попросить, чтоб объяснила шутку.
— Невиллу поздравление передали? – спохватился Гарри.
Гермиона кивнула.
— И подарок. Он очень обрадовался и благодарил.
— Еще один трудоголик, – вставил Рон. – Вчера только на день домой – и обратно в школу. Медом ему там намазано?
— Он декан.
— Ханна.
Гарри и Джинни произнесли это одновременно и одновременно же и прыснули.
— Поддерживаю Джинни, – заметила Гермиона. – Хотя деканство да, тоже важно.
Джинни бросила взгляд на часы – разница во времени плюс режим. Гарри заторопился, развернул подарки, восхитился и радостно заулыбался, увидев, как Рон и Гермиона обменялись довольными взглядами «Угадала!» – «Угадал!».
— Вам пора, наверное, – деликатно проговорила Гермиона.
— Ага, – вмешалась Джинни. – Извините, у меня завтра первая тренировка, а я еще не вручила Гарри свой подарок. Так что…
— Спасибо, – сказал Гарри. – Обещаю, на следующий год будем праздновать в Лондоне.
— А лучше – в Норе, – предложил Рон.
— Или в Норе, – согласился Гарри. – Я пришлю сову, как вернемся домой.
Журнал в яркой обложке лежал рядом с недопитым стаканом, и Эван подумал, что столик занят. Но поскольку других свободных мест не было, а сидеть у стойки не хотелось – нужно было дать спине отдохнуть, – то он сел у стены. Спросит разрешения, когда гость вернется. Но прошло пять минут, Божена, пробегая мимо с нагруженным подносом, подхватила стакан – «Извини, Эван, запарка!» – и он понял, что журнал просто забыли. Пробежал скучающим взглядом, поймал английские слова и заинтересовался.
«Квибблер». Надо же! Помнится, в девяносто седьмом он перестал выходить, и вот – ожил. Даже, кажется, потолстел.
Что же пишут нынче в развлекательной прессе? Магглы знают о Лохнесской келпи, интервью джарви – вы узнаете немало интересного, новая тайна Хогвартса – проклятие директора Снейпа.
Это, пожалуй, любопытно.
Рассказ о проклятии директора Снейпа размещался в рубрике «Скорпикорки». Этот самый Скорпи вдохновенно мочил корки на целый разворот: пятый год пошел, как профессор Слагхорн удалился на покой, пятый зельедел сменяется в Хогвартсе, чтоб, как и его предшественники, покинуть школу в конце года, с радостью и под благовидным предлогом. Страшное проклятие Волдеморта долгие годы довлело над должностью преподавателя защиты от темных искусств, но проклятие директора Снейпа вполне способно составить ему конкуренцию: пятнадцать лет он учил юных магов зельеделию, но лишь год сумел посвятить любимому делу – защите от темных искусств. Потом был вынужден занять пост директора, а затем и вовсе был убит. Должность Мастера зелий перешла к Горацию Слагхорну, и все было спокойно, пока благодарный Гарри Поттер не подарил Хогвартсу портрет покойного директора. Следующей же весной Слагхорн покинул школу, и с тех пор ни один зельедел не задерживается в школе дольше года. Портрет не успокоится, пока не изведет пятнадцать зельеделов, по одному за каждый год беспросветного ожидания. Статью сопровождала фотография картины со слизеринским креслом в центре. Кресло пустовало. Видимо, в момент фотографирования директор распекал очередного зельедела в классе, а то и посреди коридора.
Эван хмыкнул и отодвинул журнал. Каждый год, говорите, меняются…
Он допил свой глинтвейн, черкнул короткую записку на салфетке, тут же отправил ее воробьем и зашагал к заповеднику.
Виола появилась в лаборатории минут через десять после него.
— Говори, что за дело? – спросила она вместо приветствия.
— Хочешь научиться аконит готовить?
Виола ахнула.
— Я чудес не обещаю, – хмуро предупредил Эван. – У Флорики не получилось, у тебя тоже может не получиться. Но попробовать стоит. Садись, записывай.
— Я знаю рецепт… – начала было Виола.
— Записывай мой рецепт, – посоветовал Эван. – Берешь звездную воду…
Крестный опять пол–лета просидел в своей Франции на своих тренировках, и даже день рождения праздновал там. Тедди ужасно рассердился и заявил сгоряча, что терпеть не может квиддич и не будет больше в него играть. Впрочем, по поводу квиддича он передумал, едва распаковал подарок крестного – «Ла Фудр», маленькая, но совсем как настоящая, и на ней можно летать… Можно же, бабуль?
Андромеда вздохнула и решительно сжала губы.
— Пока нельзя, малыш.
Тедди насупился – и Андромеда торопливо исправилась:
— Нельзя, Большой Тед. Я тебя не поймаю. Завтра полетаешь, хорошо? Папа выспится, и вы полетаете.
— Я папе метлу покажу! – Тедди тут же перестал дуться и кинулся в спальню. Андромеда не то что удержать – окликнуть не успела.
Тедди с размаху грохнул в двери метлой, приоткрыл их немножко, сунул любопытный нос и шепотом позвал:
— Пап!
Андромеда поспешила спасать зятя.
В новолуния Рем лежал пластом, и Андромеда старалась отвлекать внука, чтоб не надоедал отцу. Получалось не очень: Тедди льнул к папе как котенок, забирался под бок, рассказывал что‑нибудь, гордо читал вслух (читать его научила бабуля) или требовал сказку, и Рем медленно, после каждой фразы отдыхая, рассказывал ему про Бэббити–Реббити или про Кота в сапогах – из потрепанной книжки Теда–старшего. Андромеда время от времени появлялась в дверях – «Тедди, дай папе поспать!» – но Рем качал головой – «Пусть сидит, Андромеда, мне с ним лучше» – и улыбался через силу, бледный, осунувшийся, обложенный подушками. Андромеда варила бульон и ругала себя: Дора терпеть не могла новолуния, а она – наоборот. Рем больной и несчастный был куда проще и понятнее, чем в другие дни. Да, тогда он катал Тедди на плечах и водил в Запретный лес (недалеко и с категорическим запретом соваться туда одному), учил его плавать и держаться на метле, и Дора радовалась и тайком сбегала из школы по вечерам. Он не бродил по дому, держась за стены, а шастал легко и неслышно – и в этом было все дело. За бесшумными движениями и сторожкими взглядами ощущался кто‑то другой, сильный и опасный, который рос вместе с луной и который спас жизнь и Рему, и Доре. Об этом Андромеда тоже помнила.
Что кривить душой, сначала она не одобряла выбора дочери. С Ремом Люпином она познакомилась еще в Хогвартсе, впрочем, познакомилась – громко сказано. Просто знала, что ее непутевый кузен, горе тетушки Вальбурги, попал в Гриффиндор и нашел там себе неразлучных друзей. Потом был выпускной, она наконец набралась смелости рассказать родителям о Теде: вышел скандал, за ним свадьба, на которую пришел только дядя Альфард. Сириус прислал открытку: «Молодец, кузина! Поздравляю!». Много он понимал, сопляк тринадцатилетний… Но все равно было приятно.
Она смогла отблагодарить его через три года, когда Сириус сам сбежал из семьи. Конечно, у него были друзья, и деньги, и даже дом – в глухомани, но денег хватило, чтоб снять жилье поприличнее. А все равно поддержка родственницы, пусть даже опальной и выжженной с семейного гобелена…
Сириус начал бывать в доме. Дарил игрушки и сласти маленькой Доре, иногда приводил друзей. Тихоня Рем вежливо разговаривал с ней и Тедом, но больше отмалчивался. Однажды он пришел только с Сириусом, Андромеда еще удивилась, как это Сири без закадычного друга. Пришел непривычно уверенный, попросил позвать Теда, и рассказал, что он оборотень и не считает возможным злоупотреблять гостеприимством Тонксов, не поставив их в известность.
— Это ничего не меняет, правда, Энди? – спросил Сириус, пожалуй, чуть более весело, чем нужно.
— Конечно, – улыбнулась она. – Двери нашего дома всегда открыты для друзей Сириуса.
К чести Рема, он нечасто пользовался этим любезным приглашением: похоже, неискренность он чувствовал куда лучше, чем его друзья. А может, замечал, как вздрагивает Андромеда, когда Дора залезает к нему на колени.
После ареста Сириуса они долго не виделись. Волнения постепенно стихли, Дора уехала в Хогвартс, и главным поводом для беспокойства стали ее оценки по зельям: профессор Снейп (тот самый Снейп, подумать только!) брал на продвинутый курс только тех, кто получил «Превосходно», а без зелий школы авроров Доре не видать как своих ушей. Конечно, когда Андромеда заявила это самой будущей главе аврората, та отрастила себе уши, как у домашнего эльфа, и без труда ими полюбовалась. Уж не они ли принесли ей вожделенное «Превосходно» на СОВах?
Окончив школу авроров, Дора немедля вступила в Орден Феникса, несмотря на протесты матери. Андромеда даже пыталась поговорить с Дамблдором, но дочь поддержал Сириус, а его авторитет, кажется, стал для нее весомее.
В Ордене был и Рем, но Андромеда не придала этому значения. Отдельные случаи легко объяснялись и упорно не складывались в общую картину. Дора днями не бывает у родителей, пропадая в доме Блэков, – что ж, к лучшему, там даже безопаснее, чем дома и в министерстве. Дора поссорилась с Уолденом Макмилланом, хотя Андромеда думала, у них все серьезно, – неудивительно, Уолден предан министру и называет Дамблдора «старым дураком». Дора с удвоенным интересом расспрашивает маму о кузене Сириусе и его друзьях – понятно, снят негласный запрет с темы, ей хочется узнать побольше.
Потом Сириус погиб, и Дора бродила сама не своя. Андромеда знала, что они стали большими друзьями, и пыталась утешить дочь, но та избегала разговоров, пока однажды не разразилась слезами после очередной порции осторожных увещеваний. Она не горевала по Сириусу, то есть горевала, конечно, но неразделенная любовь была гораздо хуже.
Андромеда не могла даже представить, что ее дочь влюбится в Рема. За эти годы он постарел, поседел и выглядел теперь ее ровесником. Что привлекательного в морщинистой физиономии и залатанной мантии? Но Дора, наверное, не замечала ни того, ни другого и не понимала всех опасностей мужа–оборотня. Она была счастлива, несмотря даже на смерть Дамблдора, когда Рем сделал ей предложение. Она сияла, когда узнала, что беременна, хотя этого уж никак не могло произойти. Рем исправно носил ей аконитовое зелье, пусть скверно сваренное, но все равно действенное, оно должно было защитить Дору от медленного, но неуклонного превращения в оборотня («В результате постоянного активного обмена биологическим материалом», – проговорил Рем, глядя куда‑то между Андромедой и Тедом, а Дора прыснула и закрыла рот рукой.) То же зелье не давало ей забеременеть, об этом Рем не сказал, это Андромеда прочитала сама, но решила не ставить в известность дочь – почему‑то казалось, что ей это не понравится.
Дора поливала аконитом герань.
— Она волшебная, ей ничего не будет, – примирительным тоном добавила она после признания, будто кого‑то на самом деле волновал этот дурацкий цветок.
Андромеда старалась сдержаться – что толку сотрясать воздух, если уже ничего не исправишь. Пыталась только узнать все из тех же книг, как не передать ликантропию ребенку, но книги не сообщали ничего вразумительного.
Она сорвалась, когда Доре стало хуже. Когда обычное утреннее недомогание сменилось постоянной тошнотой и беспричинными слезами. Дора почти ничего не ела, осунулась, и Андромеда испугалась, что это верный знак болезни ребенка.
Она почти не помнила, что наговорила тогда Рему. Кажется, о безответственности, и эгоизме, и что‑то еще… Он выслушал молча, вышел, вернулся уже в дорожном плаще, сказал, что Дора спит и будить ее он не стал. Андромеда кивнула.
Вернулся он через четыре дня. Четыре дня напряженного молчания, когда дом казался пустым. Тед ушел раньше, едва началась принудительная регистрация магглорожденных, он не знал, что у Доры будет ребенок, теперь Андромеда была рада этому, а то надумал бы еще вернуться. Пока что с ним было все в порядке, он слал весточки. Его патронус появился на второй день, Дора вылетела из комнаты, волосы ее на глазах розовели, она остановилась, как вкопанная, выслушала, что у папы все хорошо, и вернулась к себе, посеревшая, сникшая. Она несколько раз пыталась наколдовать патронуса сама, Андромеда слышала ее жалобное «Экспекто патронум», но, видимо, ничего не получалось. О помощи она не просила: послать весть, не зная, где адресат, можно только любимому человеку.
Вечером четвертого дня Рем аппарировал у изгороди. Андромеда увидела его в окно, и Дора тоже – в коридоре раздался грохот, хлопнула входная дверь. Когда Андромеда вышла, они уже стояли в гостиной, оба. Дора вцепилась в его плащ обеими руками, плакала и, кажется, ругалась. Рем поверх ее ярко–розовой макушки посмотрел на Андромеду и спокойно сообщил, что три дня отрывался от слежки упиванцев, навестил Гарри и вернулся, потому что двум женщинам, одна из которых беременна, небезопасно оставаться без присмотра. Тогда Андромеда впервые почувствовала присутствие того, другого. Которого боялась и которому была обязана жизнью дочери.
Дора осталась жива чудом, а вернее – Андромеда была вынуждена это признать – из‑за своего упрямства. Она не должна была выжить после такой кровопотери. Она не должна была восстановиться после такой серьезной раны. Но она не пила аконит – и живучесть оборотня помогла ей выкарабкаться. Рему тоже – правда, жил он теперь вместе с луной, и чем меньше она была, тем хуже он себя чувствовал. Поэтому в новолуния Андромеду всегда грызла совесть и она старалась быть особенно внимательной.
Она поспешила за Тедом, но тот уже прыгал по папиной кровати, а Рем вертел метлу в руках.
— Настоящая? Здорово! Полетаем завтра, медвежонок?
— Тедди… – начала было Андромеда, перехватила взгляд Рема и замолчала.
— Полетаем! – обрадовался Тедди. – Она называется «Ла Фудр», это значит… ветер. Не, молния!
— Да ну? – старательно нахмурился Рем.
— Точно! Это Вики говорила.
— Ну, Википедии можно верить.
Рем как‑то пытался объяснить ей, почему маленькую Виктуар поддразнивают Википедией с легкой руки Гермионы Уизли, но Андромеда так и не поняла.
— «Молния» – это классно, у Гарри тоже была «Молния», ему тоже крестный подарил.
— Классно, – вздохнул Тедди и погладил метлу. Вздохнул еще раз.
Рем фыркнул.
— Нет. Завтра.
— А сегодня что? – печально спросил Тедди.
— Сегодня… – задумался Рем. – Сегодня – история о том, как Гарри поймал волшебный ключ, а он был похуже снитча!
В день собеседования с самого утра лил дождь, и Минерва невольно посочувствовала претендентам, которым пришлось месить грязь от самого Хогсмида: драконологу из Трансильвании (свитер грубой вязки, ежик полуседых волос, колючая борода и повязка на левом глазу) и фармацевту «Геката Поушенс» (старомодный сюртук, сияющая лысина, снисходительная улыбочка). Доверия, откровенно говоря, не вызывали ни тот, ни другой.
— Ну что ж, – вздохнула она. – Начнем со Смита, раз уж вы мне его рекомендуете.
Верзила вошел, поклонился, зыркнул с опаской на портреты и сел на край стула, спиной к Дамблдору. Вид у драконолога был совсем не профессорский, и, похоже, он чувствовал неуместность своей кожаной куртки и тяжелых башмаков в кабинете директора. Он явно нервничал, покашливая и время от времени дергая ворот свитера.
— Давно в Англии, мистер Смит?
— Неделю, мэм. Пока остановился в «Дырявом котле».
Голос у зельедела оказался высоким и сиплым – будто с перепоя. Как такой аудиторию держать будет, – покачала головой Минерва.
— Вы писали, что работали в школе в заповеднике. Расскажите подробнее.
— У меня есть письмо от доамны Тодоровой, нашего директора. Говоря откровенно, я не сторонник рекомендательных писем, профессор Макгонагалл, и предпочел бы, чтоб вы судили обо мне непосредственно, но если хотите взглянуть…
Минерва кивнула и взяла протянутое письмо.
— Она вас отлично аттестует.
— Доамна Тодорова не очень хорошо знает английский, ей помогал с переводом мой друг и, боюсь, несколько преувеличил мои достоинства. Он окончил Хогвартс – возможно, вы знаете его. Чарльз Уизли.
Профессор Снейп тихонько фыркнул и снова уткнул острый подбородок в сплетенные пальцы. Смит повел плечами, словно чувствовал затылком взгляд профессора.
— Да, я знаю Чарли, – улыбнулась Минерва. – Я была его деканом. Какие предметы вы преподавали?
— Все, что считалось потенциально опасным. Волшебных существ, защиту от темных искусств. Помогал домнишоаре Дрэджеску с зельями и травоведением у старших классов. У нас не очень много учеников, разве что вот три года назад было двадцать два. В заповеднике мало семейных.
— В Хогвартсе довольно большие классы, мистер Смит, у вас может быть до тридцати учеников одновременно.
— Как‑то раз у нас за одни сутки вылупилось восемнадцать малышей – хороший год и одновременная кладка у нескольких девочек, – Смит улыбнулся. – Думаю, я справлюсь.
— Не в эти ли сутки вы потеряли свой левый глаз? – не выдержал профессор Снейп.
Смит повернулся, пытаясь разглядеть картину над креслом, коснулся обожженной щеки.
— Нет, – негромко проговорил он. – Это случилось в первый год моей работы в заповеднике, у меня совсем не было опыта. У маленьких драконов выброс пламени не больше фута.
— Итак, вы преподавали продвинутый курс зелий? – вмешалась Макгонагалл.
— Да, мэм. Еще в мои обязанности входила первичная обработка компонентов, которые добываются в заповеднике: это не только кровь и жилы драконов, но и ряд редких растений. И потом, нам всегда не хватает зелий для лазарета, так что быстрее готовить самим, чем ждать новой партии из Бухареста.
— Хорошо, мистер Смит. Кстати, у вас превосходный английский. Когда, вы говорите, ваша семья переехала в Румынию?
— Мне было девять. Родители, конечно, не обсуждали со мной причины переезда, но потом я узнал, что отец опасался войны. Кажется, в то время в Англию вернулся темный маг, который называл себя Лордом… Не помню. В Дурмштранге его называли der Dunkler Lord. Там было несколько ребят, которые увлеклись этими идеями, – они уехали в Англию после выпуска, насколько я знаю. А язык – мы дома часто говорили по–английски, да и в Дурмштранге говорят на многих языках, волей–неволей выучишь. Мне это потом пригодилось.
— Что ж, – профессор Макгонагалл поднялась. – Я напишу вам, когда приму решение. Вас по–прежнему можно будет найти в «Дырявом котле»?
— Да, мэм.
Уже идя к двери, Смит остановился, будто споткнулся, и обернулся к стене, увешанной портретами. Профессор Снейп перехватил его взгляд, вопросительно изогнул бровь. Смит поспешно отвернулся.
— Буду ждать от вас известий, директор Макгонагалл.
Когда за посетителем закрылась дверь, Снейп откинулся на спинку кресла.
— Ну, знаете ли, это переходит любые границы. Может, мы зря не глядя забраковали мистера Дакворта, директор Дамблдор?
— Вам не понравился этот претендент, профессор? – поинтересовалась Минерва.
— Не любит он письма, ха! – хмыкнул Снейп. – Он предпочитает более тонкие и надежные рекомендации, чем отзыв какого‑то там директора. Друг Чарли Уизли – и вы уже на его стороне! Вы неисправимая гриффиндорка, мадам директор.
— А мне он понравился, – вмешалась Дорис Дервент. – Серьезный и ответственный. Мне кажется, он сможет учить наших детей.
— Не знаю, как насчет учить, но напугать получится отменно, – пробормотал Снейп.
— Северус, – тихо заметил Дамблдор, – у тебя неплохо получалось и то, и другое семнадцать лет.
— Я решу, когда поговорю со вторым, – прервала их перепалку Минерва.
Дакворт вошел, любезно поклонился и выложил на стол целую стопку дипломов, свидетельств и рекомендательных писем.
— Не желаете ли ознакомиться с моими референциями? – спросил он, и Минерва буквально ощутила, каких усилий ему стоило не добавить «деточка».
Разговор с Даквортом склеивал челюсти сладостью, как дешевые конфеты. Выпроводив его через полчаса, Минерва отмахнулась от сочувственных взглядов профессора Снейпа и спустилась в кухню за мятным чаем. Она твердо знала, кому отправит пригласительное письмо.
Уважаемый мистер Смит!
С удовольствием сообщаю, что Вы приняты на должность Мастера зелий Хогвартской школы магии и волшебства. Вам следует приступить к своим обязанностям не позднее 20 августа.
Пожалуйста, просмотрите приложенный список учебников и справочников, наличествующих в библиотеке Хогвартса, и в случае необходимости дополните его своими предложениями.
Жду Вашу сову.
С уважением,
Смит перечитал письмо и отложил его, взяв в руки фотографию в потертом кожаном футляре.
— Кажется, я им все‑таки нужен, – пробормотал он. – Что скажешь?
Фотография привычно не ответила.
*** *** ***
— Бросаешь нас, да? – вздохнул Чарли, разглядывая полусобранный чемодан. – Мы тебя, можно сказать, выпестовали, человека из тебя сделали, а ты сваливаешь к драконьей матери?
— Хорошего же ты мнения об этой Макгонагалл! – хмыкнул Эван.
Чарли расхохотался.
— Да нет, милейшая старушенция на самом деле. С Ольгой не сравнить, конечно, – подмигнул он, – но тебе понравится.
— Звучит многообещающе.
— Ребята без тебя затоскуют, Эван, – сказал Чарли уже серьезно.
— Виола справится, – Эван пожал плечами. – И потом, это ведь пока только собеседование.
— Будь это только собеседование, ты не перебирался бы в Англию, – возразил Чарли. – Аппарировал бы туда–сюда за день.
— Сова в Румынию знаешь, сколько летит?
— Гнилая отмазка, сэр! – Чарли внимательно посмотрел на старшего приятеля. – Эван…
— Чего еще?
— А ты правда хочешь эту работу? Вот только честно.
Эван отвернулся и занялся чемоданом.
— Не знаю, – ответил он наконец. – Если честно, Чарли, не знаю…
*** *** ***
Он бегло просмотрел список литературы, сравнил его со своим, черкнул пару строк в конце почти готового ответа и запечатал конверт.
— Ну вот, – сказал он фотографии. – Рубикон перейден.
B7 мимо. Е5. Mama просила напомнить, что в приличных школах учителя штанов не носят. Не посрами марку!
К.
— Цисси, а он не слишком яркий?
Андромеда с сомнением посмотрела на шарф, потом снова в зеркало.
— Тебе к лицу насыщенные цвета, – уверенно проговорила Нарцисса и приложила к плечам сестры еще один шарфик. – Смотри, если взять побледнее, то он совсем теряется, как застиранный.
— Берите, моя милая, – заворковала мадам Малкин. – Вы же знаете, Цисси плохого не посоветует, шарфик чудесный. Это новый товар, он только появился, и вот увидите, их расхватают еще до сентября.
Лет пять назад Минерва посоветовала ей закупаться к новому сезону в июле, когда на Диагон–алее еще нет толпы учеников и родителей. Хлопоты, хлопоты, а на самом деле – просто дырявая голова. К счастью, дождь и раннее утро немного распугали посетителей, и они с сестрой могли перекинуться парой слов. Хильда Малкин не будет окликать «Цисси, милая, ты не могла бы мне помочь с покупателем?», пряча раздражение за особенной сладостью тона.
— Уговорили, – улыбнулась Андромеда. – Беру. Доре найдешь что‑нибудь?
Нарцисса сдвинула тонкие брови, разглядывая ряды мантий.
— Пару обычных и новую парадную?
— Да. На твой вкус, как всегда. Ее же не затащишь за покупкой.
Цисси кивнула. Нимфадора не унаследовала ни капли блэковского вкуса и совершенно не разбиралась в фасонах и оттенках. Была б ее воля, она б не вылезала из штанов и футболок, так что мантии ей покупала Андромеда – все шесть лет, что Дора работала в Хогвартсе. Правда, носила она их безропотно и на работе была образцом элегантности – Нарцисса в самом деле умела подбирать одежду.
Мадам Малкин наверняка не однажды порадовалась, что у нее хватило дальновидности взять на работу миссис Малфой. Благодеяние окупилось сторицей…
Когда после победы на скамье подсудимых оказалось полминистерства и десятки егерей, а Малфои отделались условным наказанием, многие шипели: мол, снова вышли сухими из воды. Пожалуй, только Андромеда знала, каково им тогда пришлось. Ни друзей, ни денег, сплетни, косые взгляды… Неудивительно, что Люциус слег, он и так долго держался. Работа у мадам Малкин стала для Цисси спасением не только из‑за денег. Теперь от нее не шарахались, как от чумной. К ее совету прислушивались капризные клиентки, жены новых сотрудников министерства шили парадные туалеты по ее эскизам, и никто не обращал внимания на серебряную цепочку на шее Цисси. А может, и впрямь не знали, что это не украшение, а цена условного освобождения – «запретка на запретные», удавка, оживающая после первого же непростительного заклинания, произнесенного владельцем. Такие были теперь у всех Малфоев, и Люциус, кажется, мучился больше других, страдая приступами нервного удушья. Цисси рассказала об этом как‑то в первый год после войны, когда еще приходила поплакаться. Потом она перестала и приходить, и жаловаться, но совсем не потому, что жизнь наладилась, – Андромеда это прекрасно понимала. Они виделись реже, обычно в ателье у мадам Малкин, и это Андромеда тоже понимала. Она и сама не хотела видеть разоренного дома Малфоев или встречаться с Люциусом – и полагала, что Нарцисса тоже избегает лишних встреч.
Андромеда запихнула свертки в сумку и достала пару кружевных перчаток. Без них ей сейчас на улицу лучше не соваться: дождь, сырость. Стоит пройтись до «Дырявого котла» – и к вечеру суставы заноют и пальцы откажутся сгибаться, а она хотела довязать Тедди свитер. Конечно, изящное кружево – это просто иллюзия, но очень хорошая: работа Нарциссы. Перчатки были связаны из волчьей шерсти – а точнее, из шерсти оборотня. Как выяснилось, превосходного средства от артрита.
Рон оказался прав – «Дырявый котел» был набит битком. В последние дни перед началом занятий в Хогвартсе, пока ученики выбирали палочки, котлы, книжки и фамилиаров, родители забегали промочить горло и переброситься парой слов. Невилл торопливо пробрался к выходу и похвалил себя за то, что переоделся в джинсы и футболку еще в Хогсмиде: его не узнавали, не останавливали и не приглашали за столик. И хорошо, Рон‑то, наверное, уже заждался.
Рон радостно помахал рукой.
— Деньги небось забыл поменять? – спросил он после приветствия. – Ладно, профессор Лонгботтом. Моя идея – я угощаю. Пойдем, научу тебя ездить на подземке. Пешком отсюда далековато, да и не помню я дорогу, честно говоря.
Через полчаса они заняли столик в маленьком, уютном и полупустом маггловском баре.
— Здорово здесь, – одобрил Невилл.
— Гермиона плохого не посоветует. А Гарри не придет, застряли они в своей летней школе, прислал сову утром.
Невилл не удивился: с тех пор как Джинни ушла из профессионального квиддича, летние школы для юных спортсменов редко обходились без ее участия – разве что когда она была беременна. Гарри ездил вместе с ней. На зеленых площадках во Франции или Болгарии он показывал приемы и хитрости, учил распознавать нарушения правил, и там его гораздо чаще узнавали как мужа Джинни Поттер или англичанина, который умеет финт Вронского, а не как Мальчика–Который–Выжил–Еще–Раз, – и это, похоже, его очень устраивало.
Но и вдвоем они отлично посидели. Рон в который раз поинтересовался, когда на свадьбу позовут, и Невилл в очередной раз отшутился, что ученикам придется сложно с двумя профессорами Лонгботтомами.
— Что там, зельедела нового нашли?
— Да. Какой‑то мужик из румынского заповедника. Кстати, Чарли ведь его должен знать?
— Спрошу.
Рон, спохватившись, полез в карман, развернул листок пергамента.
— Новинки «Умников» – посмотри? Основной удар будет, как старших в Хогсмид пустят, но ребята уже нагреблись, у нас вчера первый день очереди не стояли. На пятый пункт есть пробник, держи.
Невилл пробежал список взглядом и шепотом помянул всех четырех основателей.
— Ох, Уизли, вы меня до седых волос доведете…
— Стараемся, – ухмыльнулся Рон. – И не мы одни, да? Как там наш‑то?
Невилл не сдержал смущенной улыбки. Может, и хорошо, что Гарри не пришел сегодня – он не любил анекдоты о портрете директора Снейпа.
— Наш – сам понимаешь, хандрит. Лето, школьники разъехались.
— И кто стал летней жертвой Великого и Ужасного?
— Картежники из холла, – признался Невилл.
— Дай угадаю! – замахал руками Рон. – Они его обыграли подчистую?!
— Ты что?! Они дулись в преферанс двое суток без передышки, профессор был бледен и невозмутим, под глазами круги, мантия в мелу…
— В мелу‑то почему? – Рон уже давился хохотом.
— Пулю мелом на доске расписывали. Играли втроем, двое русских против профессора, остальные следили за счетом и грызли ногти. Двое суток напряженного молчания, ледяным тоном заказывают взятки и ведут подсчет, и к полудню – ор, скандал и страшные проклятия! Нашего ловят на мухлеже! На него наступают все четверо, он забился в угол и приготовился отмахиваться канделябром, как тут из рукава у последнего вистовавшего вылетает карта! Что тут началось… Он гнал их до сэра Кэдогана, не выпуская канделябра из рук. Ругались все пятеро без остановки, и Флитвик клянется, что цензурными там были только предлоги.
Потом, встрепанный, но непобежденный, он заявился в директорский кабинет и там все это рассказывал Дамблдору, в лицах и подробностях. Я как раз Макгонагалл помогал с письмами и слышал – он меня не сразу заметил.
Заметь его профессор раньше – тут же оборвал бы рассказ и набросился на бывшего ученика, а ныне гриффиндорского декана. Летом профессор Снейп скучал без учеников и школьных дел и вдвое охотнее оттачивал остроумие на бывших коллегах. А еще слонялся по пустым пейзажам, подбивал итальянский квартет с четвертого этажа сыграть что‑нибудь или забирал у них скрипку и сам играл что‑нибудь, и перебранивался с Финеасом Нигеллусом Блэком: тот считал, что профессор Снейп его должник, сам же профессор так не считал.
— И бедняга Вайолет по–прежнему в него влюблена.
— Чокнутая приятельница Толстой дамы?
Невилл покивал.
— Она. Пока нет никого в гостиной, они с утра до ночи едят конфеты с ликером и обсуждают профессора Снейпа.
Рон прыснул.
— А он?
— Он, кажется, не знает. Да если б и знал – все равно у нее нет шансов, сам понимаешь.
— Это да, – Рон старательно посерьезнел. – Вечная любовь, все такое.
Невилл тихонько вздохнул и еще раз порадовался, что Гарри отсыпается после квиддича. Рон без восторга отнесся к тайной любви Северуса Снейпа к Лили Эванс. «Если он любил ее, какого тролля измывался над Гарри? – спросил он. – Да и вообще – не хотел бы я, чтоб мою маму любил такой…».
Он не видел его воспоминаний и не проникся. Невилл и сам их не видел, но ему хватило рассказа Гарри – это было светло и трогательно, а еще после этого Снейп стал понятнее. Детский кошмар, черное пугало, резкий голос и злобный взгляд, от которого по спине бегут мурашки и все валится из рук, – все это обрело смысл и причину. Выбери Волдеморт его, Невилла, Лили Эванс осталась бы жива и все могло быть по–другому. Правда, этими соображениями Невилл ни с кем не делился, это было его личное дело. Его и профессора Снейпа.
— Да, бедняжке Ви ничего не светит, – вслух сказал он. – Так, Рон, а можно поподробнее о вот этом номере семь? Что за «Спецштучка для скучных уроков»?
Тонкс осторожно толкнула тяжелые входные двери Хогвартса, и они послушно открылись, впуская ее в вестибюль. Было тихо. В широком солнечном луче плясала пыль и парил Толстый монах.
— Отпуск еще не кончился, профессор Люпин. Соскучились по школе? Надеюсь, ничего не случилось.
— Все в порядке! – отозвалась Тонкс. – Пришла узнать новости.
Монах степенно поплыл рядом с лестницей.
— Новости самые лучшие! Все ученики на месте и много новеньких. Еще двоим планируют послать письма на следующей неделе.
— Здорово. Тони не надумал уходить?
Вместо ответа Монах бесшумно ушел сквозь лестницу.
— Насколько мне известно, – раздался низкий мелодичный голос, – мистер Гольдштейн завел разговор об уходе, исключительно чтоб вытребовать расписание поудобнее. Нечего сказать, изящно и тонко, скорее в стиле Хаффлпаффа, чем Равенкло.
— А я б сказала, вполне по–слизерински, профессор Снейп.
— Это потому, что вы совершенно не разбираетесь в слизеринских поступках, профессор… хм… Люпин.
— Звали б меня Тонкс, не пришлось бы запинаться, – дружелюбно посоветовала она.
— Жалеете о замужестве? – профессор изогнул тонкую бровь.
— Ну, это уже даже не по–слизерински, – поморщилась Тонкс. – Грубо, профессор.
— Туше, – признал он и перешел в следующую картину. Сел на каменную скамью, ярко освещенную полуденным солнцем.
— Соскучились за лето? – посочувствовала Тонкс.
Черная фигура ярко выделялась на фоне зелени, сирени и солнечных лучей, и Тонкс едва ли не впервые заметила, что траурное одеяние профессора Снейпа не так однообразно, как она думала раньше. Из‑под мантии, шерстяной, густо–черной, виднелся белоснежный воротник, отделанный по краю тонким кружевом, и таким же кружевом заканчивался манжет, наползающий на тонкое запястье и узкую кисть. У него были фантастически красивые руки, изящные кисти, длинные подвижные пальцы – Тонкс попыталась вспомнить, было ли это так на самом деле, и не вспомнила. Нежная, почти белая кожа контрастировала с черным рукавом, который оказался не вполне черным, а с тканым узором, мелким, изощренным, и еще целый ряд крошечных блестящих пуговок, не то функциональных, не то для красоты, тянулся до самого локтя. Мерлин и Моргана, и не лень ей было все это рисовать?
— Профессор Люпин?
— А?
— Вы спросили, соскучился ли я за лето, и я сказал «да». Разговоры с Дамблдором интересны и неисчерпаемы, но мне одиноко без питомцев моего Дома.
Да, он до сих пор называл его Дамблдором, хотя все, даже, кажется, Невилл, по настоянию самого Альбуса называли по имени обожаемого директора, чудесного, хоть и чудаковатого. И в этом было что‑то гордое и верное. Степень близости, недоступная прочим, какими бы фамильярными они ни были.
— Я, простите, засмотрелась на ваш сюртук.
Профессор усмехнулся, одернул мантию – Тонкс заметила, что под горлом ее скрепляла маленькая фибула в виде змейки и решила, что чувство вкуса и чувство юмора изменили художнице.
— Портрет лишен удовольствия выбрать себе наряд. Я рад, что художник хотя бы уважил мою привычку носить черное.
— Черный вам к лицу, – заметила Тонкс.
Профессор промолчал, лишь дернул уголком тонких губ, и Тонкс ощутила легкий укол совести: все знали, что черный – это траур, а она со своими комплиментами.
— Меньше месяца осталось, и приедут ученики, – она попыталась сменить тему.
— Да, – поддержал ее профессор. – Я слышал, большой набор. Впрочем, это вряд ли коснется Дома Слизерин, его, как и прежде, выберут немногие.
— Немногие, зато избранные, – пробормотала Тонкс. Долго сочувствовать Снейпу не выходило.
Он услышал, фыркнул и молча скрылся за рамой. Тонкс в сотый раз задалась вопросом: куда деваются портреты, когда уходят из одной картины и еще не появляются в другой?? Что у них там за тамбур, в их нарисованном мире? Или нету никакого тамбура и Снейп тут же появился в своей раме в кабинете директора? Ну или не в кабинете, а в музее, скажем? Надо у Альбуса спросить, что ли…
И Тонкс заторопилась к директорскому кабинету.
Минерва долго колебалась, не сделать ли в письме приписку по поводу традиционной одежды преподавателей, но решила, что выйдет слишком резко. Если Смит сам не догадается обновить гардероб, уместнее будет намекнуть ему при личной встрече.
Смит догадался. Он приехал в новой темно–синей мантии, солидной и элегантной. Минерва отдала должное вкусу мадам Малкин, а в том, что это был ее выбор, сомневаться не приходилось: Смит, похоже, был сам удивлен своим новым видом. Провожая новоиспеченного зельедела до учительской, Минерва устроила маленькую экскурсию по Хогвартсу.
— Профессор Смит, вам действительно будет удобно в подземелье? Традиционно класс и личные комнаты находятся там, но не повредит ли это вашему здоровью? Вы кашляете.
— Это не простуда, директор, это все то же, – Смит небрежно коснулся левой щеки. – Не волнуйтесь. В личных комнатах прекрасно, а в классе должно быть холодно, иначе, когда все котлы будут кипеть, мы просто задохнемся. Единственное, о чем я хотел попросить, – можно мне убрать кресла и занавеси, что остались от моего предшественника?
— Разумеется, профессор, каждый преподаватель обустраивает кабинет и комнаты по собственному желанию.
— Значит, банки с… э… препаратами из кладовой тоже можно убрать?
— Если они вам не нужны… – неуверенно проговорила Минерва. До этого на заспиртованных монстров профессора Снейпа, равно как и на кресла профессора Слагхорна, никто не посягал: предшественники Смита будто чувствовали, что недолго задержатся в школе.
— Разве что для эффекта. Но я придерживаюсь мнения, что в классе тем лучше, чем меньше объектов можно разбить.
— Вы правы. Распорядитесь, эльфы уберут все, что вам не нужно. Учительская здесь, на втором этаже. Она без пароля. Если вам доведется уходить последним, запирайте двери «Колопортусом». Советую вам не оставлять здесь пергаменты: Пивз, наш полтергейст, имеет привычку путать и рвать их. В личные комнаты он не забирается.
В учительской было пыльно и почти пусто – Смит приехал одним из первых, так что сейчас в школе были только деканы да те из преподавателей, кто жил в Хогсмиде. На столах валялись обрывки пергаментов и перья, забытые с июня, – надраивая углы и двери, Филч не прикасался к преподавательским вещам.
Столы перекочевали в учительскую из старых классов и личных покоев сразу после войны – слишком грустно и страшно было проводить вечера в одиночестве после того, как целый день собираешь обломки стен и статуй, свитки пергамента и куски портретных рам. А Большой зал, завешенный траурными полотнищами, навевал невыносимую тоску, и никакое колдовство не могло ее убрать: слишком многих здесь оплакивали в те черные дни. Так что вечерами стали собираться в учительской, стащив туда разномастные столы и поделив линялые кресла, и даже шкаф, набитый старыми мантиями, не тронули, а приспособили под объявления и записки.
— Друзья, – Минерва обвела учительскую внимательным взглядом поверх очков, – позвольте представить вам нашего нового преподавателя зелий. Профессор Эван Смит.
Смит поклонился.
— Мой заместитель профессор Вектор, преподаватель нумерологии. Профессор Эббот, декан Хаффлпаффа, профессор Флитвик, декан Равенкло, профессор Лонгботтом, декан Гриффиндора. Профессор Синистра исполняет обязанности декана Слизерина.
— Исполняет обязанности?
— Традиции Хогвартса предписывают, чтобы главой Дома был выпускник Дома. К сожалению, обстоятельства сложились так, что сейчас среди наших учителей нет выпускников Слизерина.
— А вы какой колледж оканчивали?
— Это профессор Люпин, – поспешно вставила Минерва.
— Тонкс, – уточнила собеседница.
— Нимфадора Люпин, которая предпочитает, чтобы ее называли Тонкс.
Тонкс вздохнула, пожимая руку Смиту.
— Я надеялась, хоть один человек не будет знать моего дурацкого имени.
— Дора, половина школы и так полагает, что Тонкс – это твое имя, – заметила Минерва.
— Ну и правильно, – весело отозвалась Тонкс. – А Люпин – фамилия. Добро пожаловать, профессор Смит. Так в каком вы колледже учились?
— Я окончил Дурмштранг.
Смит вежливо улыбнулся, шагнул к свободному столу и остановился, с любопытством глядя на картину напротив.
Снейп был не в духе. Он сидел на каменных ступенях, спиной к ветру, чтоб спрятать от его порывов лилию на коленях.
— Северус, – окликнула его Минерва.
Он повернулся, устало посмотрел на невольных свидетелей своей слабости.
— Да, госпожа директор.
— Что‑то случилось? – мягко спросила Минерва.
Снейп горько усмехнулся, осознавая и прощая неуместность вопроса.
— Все хорошо, директор. Так, погода, воспоминания…
Он посидел еще минуту, потом так же молча поднялся и скрылся за рамой.
— Это директор Снейп? – уточнил Смит.
— Вы с ним познакомились на собеседовании, – напомнила Минерва. – Если хотите, займите вон тот стол, но он за шкафом…
— Мне здесь будет удобно, не беспокойтесь, – заверил ее Смит.
Тонкс хмыкнула недоверчиво. Минерва была с ней согласна и надеялась только, что Нимфадоре хватит такта не пошутить, когда Смит все же переберется за шкаф. Но ни через день, ни через два Смит не отказался от выбранного места, и на пустовавшем прежде столе поселилась стопка пергаментов, календарь с названиями на незнакомом языке и черная чашка с летящим драконом.
Андромеда удобнее устроилась в кресле «Рыцаря». Еще одна остановка – и Хогсмид. Там сегодня тепло и солнечно, в отличие от дождливого Лондона, и можно будет снять кусачие перчатки.
Руки были слабым местом Андромеды. Сначала она просто стеснялась костлявых кистей и узловатых пальцев, ведь и у Беллы, и у Цисси руки были такие, какие подобает иметь настоящей леди – узкие, изящные, с тонкими пальцами. Потом суставы начали болеть – от дождя и холода и просто так. Андромеда грела пальцы, покупала растирания в аптеке на Диагон–аллее и даже принимала таблетки, которые покупал ей Тед, но легче становилось ненадолго. Кто бы мог подумать, что ее вылечит шерсть оборотня? Ни лечебники, ни даже книги по темным существам ничего такого не рассказывали. Впрочем, ничего удивительного – Андромеда сомневалась, что существует много оборотней, которые позволили бы себя вычесать. Она, во всяком случае, знала только одного – собственного зятя. Да и свойства шерсти обнаружились случайно, в первую послевоенную весну, позднюю и холодную.
В тот год Андромеда окончательно примирилась со странным выбором дочери. Не потому, конечно, что проклятая физиология оборотня спасла девочке жизнь: Дора не должна была выжить после чудовищного заклинания Беллы. И даже не потому, что он умел выставить за двери посетителей, перед которыми Андромеда пасовала: как справляться с наглыми репортерами, она знала, а вот что сказать родственникам погибших… Все складывалось из мелочей: он терпеливо сращивал заклинаниями чашки, которые роняла Дора, он просиял, когда ее волосы впервые поменяли цвет…
Однажды Андромеда проснулась ночью и услышала приглушенный голос дочери. Светила полная луна, Андромеда решительно стиснула палочку и пошла к двери ее комнаты. Под ногой предательски скрипнула половица, за дверью что‑то грохнуло, и свет погас.
— Дора! – громко позвала Андромеда.
— Мам, все в порядке, я сплю, – поспешно отозвалась она из‑за двери.
— Что там у тебя? Я вхожу, – предупредила Андромеда и подняла палочку, освещая себе дорогу.
Дора сидела на неразобранной постели, поджав ноги, в руке гребень, забитый желтовато–серой шерстью.
Волк лежал под кроватью, и вид у него был еще более виноватый, чем у Доры.
— Это что? – слабым голосом спросила Андромеда.
— Мам, он совершенно безопасен. Он зелье принял, что ж ему теперь, взаперти сидеть? То есть, он и так взаперти, но со мной ему не так скучно. А Тедди в детской…
Андромеда остановила ее жестом и ткнула в гребень.
— Вот это что?
— А… – Дора смущенно улыбнулась. – Так весна. Подшерсток лезет клочьями, шерсти на десять носков хватит.
Андромеда подошла ближе, зверь под кроватью подался назад и чихнул.
— В следующий раз хоть пыль выгреби из‑под кровати, прежде чем туда мужа запихивать, – вздохнула Андромеда. – Вылезай уже. Как дети, честное слово…
Пару дней спустя она вязала свитер для Тедди, вернее, следила, чтоб заколдованные спицы не перепутали узор. Руки, натертые снадобьем из лондонской аптеки, согрелись, но все равно болели. Дора приткнулась cбоку, понаблюдала за спицами, потом вдруг сорвалась куда‑то (Рем, не глядя, придержал едва не сбитую кочергу), вернулась с полотняным мешком и мягко хлопнула им об колени матери.
— Мам, а можно из этого как‑то вязать?
Андромеда пощупала уже знакомую серо–желтую шерсть, пожала плечами. Можно, в принципе, только зачем? Дора приняла ее молчание за согласие.
— Ты мне шапочку свяжи какую‑нибудь. – И добавила почти виновато: – Голова на дождь болит…
Андромеда без особой охоты взялась за дело, но не хотелось обижать дочь, поэтому она нашла подходящие нитки для основы, вытащила пухлую книжку со всякими хозяйственными заклинаниями, и вскоре из мешка потянулась пушистая нить, которую Андромеда принялась сматывать вручную – что‑то все‑таки напутала в заклинании. На втором клубке она поняла, что пальцы не болят нисколько.
В восторге от своего открытия, она связала шапочку Доре, перчатки себе и маленькие носочки Тедди, который повадился сопливить в ту сырую промозглую весну. Начала было вязать жилетку Рему, но вовремя опомнилась и, убавив петель, довязала ее для Минервы Макгонагалл.
С Минервой они сошлись, когда Андромеда осталась одна с внуком. Еле живые дочь и зять были тогда еще в Мунго, и Орден – чувствуя, видимо, особую ответственность перед крестником Мальчика–Который–Выжил – окружил их с Тедди особенной заботой. Чуть более обязательной и навязчивой заботой, чем хотелось бы, а вот Минерва заботилась искренне. Строгая дама оказалась неожиданно простой, чуточку ворчливой и совсем не такой чопорной и сухой, как запомнилась когда‑то юной Энди Блэк.
В первые встречи Андромеда не знала, как держаться. Бывший преподаватель все‑таки, хоть и тридцать пять лет прошло, а с другой стороны, она сама уже бабушка. Но очень скоро от скованности не осталось и следа – Минерва привязалась к Тедди. И он платил ей взаимностью: бесстрашно залезал на колени и перекрашивал шевелюру в цвета директорской шотландки. Он вообще был невыносимо обаятельным ребенком, его баловали не только обе бабушки (а именно так он относился к Минерве), но и крестный, и его друзья, и даже мама, по ухваткам больше похожая на старшую сестру. Только отца он слушал беспрекословно, хотя Рем вроде бы ничего особенного и не делал.
Андромеда честно пыталась не разбаловать внука окончательно, поэтому даже не стала заходить к «Умникам Уизли», сразу завернула в «Сладкое королевство» и пообещала себе купить всего понемножку. Но обещание пришлось нарушить: она вовремя вспомнила о Хогвартском пикнике, куда их наверняка опять пригласят всей семьей.
— Эван, как дела?
Эван выругался коротко, но смачно.
Чарли подобрал кусок толстой веревки, завязанной узлом.
— Это чего за хрень?
— Это королевский узел, – хмуро ответил Эван. – К моим неисчислимым достоинствам и умениям вот–вот добавится еще одно: виртуозно вязать узлы.
— Флорика предлагала вязать кофточки.
— А Стоянка – вышивать петитом.
— Что, серьезно? – изумился Чарли.
— Надеюсь, нет, – фыркнул Эван. – Я как‑нибудь узлами обойдусь. В конце концов, это полезнее.
— Главное, руку разрабатывай, – посерьезнел Чарли. – Как оно, кстати?
Эван скрутил фигу.
— Прогресс, – одобрил Чарли. – А с глазом есть новости? Mama вроде говорила, специалист…
— Специалист велел сказать глазу «La revedere». Жаль, я к нему привык.
Чарли помолчал, крутя в пальцах веревку с королевским узлом.
— Да… жаль. Ладно. Корнелиу велел напомнить насчет массажа.
— Спасибо.
Эван развернул схему нового узла и взял веревку.
Ха. E6.
Нормально Виола. Варит твою отраву. Трясутся со Славом на пару – уж не знаю, кто больше.
К.
Выбрав место подальше от веселящейся компании, Рем бросил плед на освещенный закатным солнцем клочок земли и тяжело опустился на него, привалившись к теплому древесному стволу. Поваленный грозой огромный старый вяз лежал тут еще с его, Рема, школьных времен и успел наполовину врасти в землю. «Старая ты развалина!» – усмехнулся Рем про себя.
Традиционный пикник у озера пришелся в этом году на третий день после новолуния, и он был рад этому. Силы прибывали вместе с луной, Рем даже прогулялся в лес: конец августа – самое время собирать отростки тентакулы, пока щупальца еще нежные и неопытные. Прогулка его окончательно взбодрила, и, рассмотрев в зеркале свою физиономию, он решил, что сегодня сможет избежать сочувствующих взглядов.
Сочувствие и осторожные расспросы о здоровье раздражали не меньше, чем страх и суета, наполнявшие аптеку на Диагон–аллее, когда он заходил туда за аконитовым зельем. Впрочем, и к тому, и к другому Рем давно привык. Он мог бы по пальцам пересчитать людей, которые никогда не смотрели на него ни с жалостью, ни с отвращением: Дора, Сириус, Джим, Лили, Дамблдор… Пожалуй, еще Снейп. Точнее, Снейп смотрел на него с неизменным отвращением, но это не было чем‑то особенным. Он смотрел так на всех Мародеров, и даже на Гарри – видимо, за компанию.
Наверное, из‑за этой проклятой жалости, увиденной, а может, просто воображенной им в глазах Минервы Макгонагалл, он отказался от места преподавателя защиты от темных искусств. И был рад этому: Дора прекрасно справлялась, а он предпочитал в хорошие дни бродить по лесу с Тедди, а в… другие – спокойно отлеживаться дома, не завися от расписаний и учебных планов. Впрочем, предложение Макгонагалл было продиктовано скорее жуткой нехваткой кадров в первые послевоенные годы. Школу тогда пришлось восстанавливать и в прямом, и в переносном смысле, особенно после ухода Слагхорна, такого несвоевременного. Зелья с тех пор вели какие‑то случайные люди, совсем как защиту в прежние времена. Едва не поползли слухи о проклятии, постигшем эту должность после гибели Снейпа…
Он лениво повернул голову. Новый зельедел попал в лапы Хагриду. Услышав волшебное слово «дракон», великан расцвел, и оторвать его от драконолога–только‑что–из–Румынии могла бы разве что Макгонагалл, которая явно предпочитала греться на солнышке и беседовать с Андромедой.
— Другие из зятьев веревки вьют, а я носки вяжу, – донес ветерок тихий смех тещи. Рем улыбнулся: Андромеда любила кокетничать возрастом и разыгрывать на людях «бабушку Энди», но выглядела для своих лет на редкость хорошо – блэковская горячая кровь давала себя знать.
А носки из волчьей шерсти получались и правда отменные.
Над головой послышалось знакомое шуршание.
— Пап, ты не спишь? – спросил Тед громким шепотом, который мог бы разбудить и мертвого.
— Не сплю, малыш, что?
— Смотри, как я умею!
Тед с гиканьем слетел вниз по пологому берегу и вылетел на середину озера, шваркнув метлой по спокойной зеленой глади.
— Вот схватит тебя кальмар за ногу – и будет совершенно прав, – проворчал Рем больше для порядка, чем всерьез.
— Четверть часа назад его оттаскивали от кентавра. Подозреваю, что это рискованнее, чем полеты на метле над озером.
Пахнуло сложной смесью трав и химикалий. Рем улыбнулся и посмотрел вверх.
— Надо будет уговорить Фиренце как‑нибудь и впрямь его прокатить. Чтобы больше не приставал со всякими глупостями… Сбежали?
Собеседник его кивнул и присел на толстую ветку, щурясь на заходящее солнце.
— Не хотел вам мешать. Просто немного устал общаться с вашим лесником.
— Драконы! – усмехнулся Рем. – Вы не помешаете, только должен вас предупредить: я оборотень. Если вы найдете, что еще не все рассказали Хагриду о драконах, ничего страшного, я не обижусь.
Зельедел удобно устроился на теплом стволе, вытянул ноги и неторопливо проговорил:
— Мне кажется, Хагрид знает о драконах больше, чем я. А в заповеднике мне приходилось иметь дело и с оборотнями, и с вампирами, и с другими… существами.
Он повернулся, чтобы посмотреть на Рема единственным глазом.
— Меня зовут Эван Смит.
— Рем Люпин.
Они сидели слишком далеко, чтоб обменяться рукопожатием, и Рем обрадовался этому. Смит вновь повернулся к озеру.
— Если не ошибаюсь, до полнолуния еще одиннадцать дней, – добавил он, – к тому же вы принимаете аконитовое зелье.
— Почему вы так уверены?
— Мне доводилось видеть оборотней, которые его не принимают, и простите за откровенность, они выглядят гораздо лучше. А вот в заповеднике работает альтруист вроде вас – честно травится каждый месяц.
От озера донесся визг и плеск. Рем подался вперед – не надо ли бежать вытягивать сына из воды, но по берегу уже поднималась Дора, таща хохочущего Тедди под мышкой.
— Держи эту звезду квиддича! Забрызгался по самые уши, и ноги все мокрые, а с метлы не слезает.
Она усадила Тедди на плед и стянула с него кроссовки.
— Иди сюда, малыш. Что, правда замерз?
— Не–а, – Тедди мотнул головой, но под мантию залез. Рем обхватил теплыми ладонями маленькие мокрые ступни, и сын притих. Потом высунул нос из‑под мантии, поблестел любопытными глазами на Смита и спросил звенящим шепотом:
— Папа! А это кто?
— Это… хм.
Смит чуть дернул головой – скосил глаз на Рема.
— Это хороший человек. Вместе с мамой в Хогвартсе работает.
— Ого! – Дора поставила на плед высушенные кроссовки и с интересом посмотрела на Смита. – Рем такими словами не разбрасывается. Быть вам теперь Хорошим человеком, Эван!
— Эван, мне нужен аконит.
Смит потянул носом и поморщился.
— Похмельное зелье тебе нужно.
— Это утром, – печально кивнул Всеслав. – А пока аконит.
Смит накинул куртку, хлопнул по карману, проверяя, на месте ли ключи от лаборатории: комбинация из заклинаний и маггловских замков была надежнее, чем просто чары.
— Пошли. Твое счастье, я сварил целый котел. Какого хрена ты напился за неделю до полной луны?
Смит не знал, причем здесь хрен, но так часто слышал это выражение от Всеслава, что был уверен в его уместности и в том, что в ответ его пошлют на все то же несчастное растение.
— Питер уехал, – вздохнул оборотень.
Так, вместо ругательств его ждут пьяные откровения, и неизвестно, что хуже. Смит ускорил шаг.
Питера, молодого улыбчивого сторожа, провожали днем всем заповедником, весело, со всеми неприличными шутками, на которые только могли вдохновить молодожены. К счастью, жена Питера, хорошенькая продавщица, ни слова не понимала по–немецки.
Всеслав вроде шутил и веселился вместе со всеми, а к ночи пришел, благоухая вином. Спасибо, что не чем покрепче, иначе аконит вряд ли помог бы.
Смит отпер лабораторию, нашел чистый стакан, щедро плеснул туда аконита и протянул Всеславу. Тот угрюмо молчал.
— Что ж он уехал? – не выдержал Смит. – Дружба дружбой, а табачок врозь?
— Много ты в дружбе понимаешь, – буркнул оборотень. – Анике здесь оставаться вредно для здоровья, а дети пойдут, куда их – к тебе в класс, что ли, гадюка сипатая? Ему работу хорошую предложили, денег на Дурмштранг хватит.
Всеслав выглотал аконит, со стуком поставил стакан на стол.
— Он хороший парень, так что молчи.
Смит хмыкнул.
К Всеславу все относились ровно – в заповеднике хватало публики похуже, чем оборотень, задравший по молодости браконьера в лесу. Особой жалости по поводу браконьера, кажется, никто не испытывал – чего жалеть человека, который собирался забрать молодняк, потому что у подпольных изготовителей палочек их сердечная струна ценится выше, чем от стариков. Куда больше сочувствия вызвал Всеслав, которому грозило заключение в Нурменгарде. Как удалось выкрутиться, Эван не знал. Уверен был, что не обошлось без вмешательства прежнего директора, но в подробности его, разумеется, не посвящали. В результате Всеслав остался в заповеднике, где и работал сторожем уже лет сорок. Питер поступил под его начало три года назад, когда завалил экзамены в школу авроров и в поисках романтики отправился «la mama dracului», как с удовольствием рассказывал потом за общим столом. Смит, честно говоря, всегда удивлялся, что общего у вчерашнего выпускника с шилом в заднице и стареющего оборотня, но Питер с первого дня словно прилип к Всеславу. Наверное, все та же романтика: новоиспеченные друзья тягались по горам вокруг заповедника даже в свободные дни, Питер учился красться, маскироваться, следить и нападать, а вечерами с восторгом рассказывал о своих успехах. Из полезных, по мнению Эвана, знаний Всеслав учил его различать и собирать травы – в редких растениях он разбирался получше Дрэджеску. Теперь Питера берут работать в министерский дендрарий, а его учитель зальет расставание сливянкой и будет дальше гонять браконьеров и случайных магглов от границ питомника.
— Хороший парень, – согласился Смит. – У многих хороших парней есть замечательная способность дружить с нужными людьми, и ровно до тех пор, пока они нужны.
— Это я, что ли, нужный человек? – переспросил Всеслав. – Нужнее не бывает, оборотень в розыске.
— И тем не менее, именно ты помог ему получить новую работу, а там он уже подружится с новыми нужными людьми, – не отступал Смит, на всякий случай удобнее перехватив волшебную палочку за бортом куртки. Но Всеслав неожиданно улыбнулся.
— Не у всех оно одинаково, Эван. Ему в самом деле интересно было, он же как щенок – то ему покажи, это, все в новинку, леса не знает, гор не видел. Вот я и учил его. Ему тоже несладко было уезжать, он мне там работу нашел, чтоб мы вместе поехать могли.
Всеслав замолчал. Смит откашлялся.
— А почему тогда ты не поехал? – негромко спросил он.
Всеслав посопел, двинул стакан по столу.
— Плесни мне еще этой дряни. Плохо мне там будет. Ты тот дендрарий видел? Три грядки, пять кустов, только для работы. И поселочек рядом, а через дорогу уже маггловский санаторий. А здесь все‑таки простор… – Он взял стакан и, глядя в него, добавил: – Да и Аника меня побаивается…
Снова повисло молчание. Всеслав стоял у окна, глядя в темноту. Смит переставлял с места на место бутыль с аконитовым зельем и думал, что, уезжай Питер сегодня, он провожал бы его по–другому.
— Слав, – проговорил он наконец в сгорбленную спину. – Ты знал, что так будет? Ну послал бы тогда этого щенка, пусть бы он к Дуйме приклеился и таскался б с ним, сувениры из драконьего зуба резал, тоже интересно. Было бы спокойнее.
Всеслав повернулся, не то усмехнулся, не то оскалился.
— Ты, Эван, такой умный и спокойный, что ж тогда сам не один?
— Если Уизли женится и укатит со своей избранницей на край земли, я не буду напиваться и тоскливо шататься по горам, так что не сравнивай, – фыркнул Смит.
— Я не про Чарли, я про фотографию твою.
Смит вздрогнул, дернул было рукой к карману, но тут же опустил ее.
— Ты о чем? Это не то…
— А что там у тебя, карточка от шоколадной лягушки? У Парацельса рецепты уточняешь? Так что не втирай про спокойствие. Ты тоже к кому‑то прилепился, и он теперь далеко. Может, дальше, чем Питер. Ты не дергайся, Эван, – добавил Слав уже мягче. – Человеку тоже нужна стая, он не может быть один.
— Хогвартс празднует очередное возрождение, директор? – донесся голос из темноты.
Минерва вздрогнула. Все‑таки последний бокал был лишним. Рефлексы, вон, отказывают.
— Добрый вечер, Северус.
Она остановилась: напротив как раз висел большой пейзаж, где Снейп мог поместиться в полный рост.
— Вам не кажется, что школа чем‑то напоминает феникса? – Снейп задумчиво разглядывал волны, разбивающиеся о нарисованные скалы. – Она смеживает веки летом и возрождается осенью. Всегда. Что бы ни случилось…
— Всегда, – кивнула Минерва. – И она всегда будет помнить тех, кто поддержал ее в трудную минуту.
Снейп не ответил. Он смотрел вдаль, и ветер трепал черные пряди.
Снейп–директор… Тот год был хуже ее выпускного – хотя Минерва думала, что хуже не бывает. Может, тогда все выглядело легче и проще, потому что она была ученицей. Теперь она оказалась по другую сторону баррикад, ей нужно было защищать учеников, а с двумя учителями–упиванцами это было нелегко. Почти невозможно.
Когда Снейпа назначили директором, Аврора, нервно смеясь, тихонько спросила, не придет ли Беллатрикс Блэк учить детишек защите от темных искусств. Теперь Минерве казалось, что даже Беллатрикс не была бы хуже, чем Кэрроу.
Они учили детей непростительным заклинаниям.
— Полезное умение, – процедил директор Снейп, когда на первом педсовете коллеги спросили, что он думает об этом. После ответа они отодвинулись еще немного – хотя в тесной учительской и так было мало места, но они все равно смогли сделать еще шаг назад.
Он был словно отделен невидимым барьером от остальных. За обедом учителя теснились у края стола, подальше от центра, где стояло директорское кресло, по бокам которого расположились оба Кэрроу. Они жадно ели, а за ужином еще и пили огневиски, перебрасывались шутками и пересказывали отвратительные подробности своих уроков, а директор мрачно ухмылялся и обводил взглядом притихший Большой зал. Ученики ели молча – за нарушение тишины во время трапезы можно было получить наказание.
Директор Снейп сыпал наказаниями безостановочно. «Я наконец наведу порядок в этой школе», – сообщил он вместо приветственной речи. На переменах и во время самоподготовки, на выходных и после отбоя он кружил хогвартскими коридорами, неслышно появлялся из‑за угла или из‑под гобелена, распахивал двери пустых классов и прохаживался между столами колледжей. По сто раз на дню то там то сям раздавалось: «Дом не должен пострадать от вашей тупости и наглости, мистер… или мисс… Взыскание у мистера Филча. Взыскание у мадам Пинс. Взыскание у Хагрида». Филч ходил именинником, самые дальние и темные углы школы сверкали, все награды были надраены до ослепительного блеска, все записи о наказаниях пронумерованы, подшиты и сложены в хронологическом и алфавитном порядке, а в туалетах лазарета можно было оперировать. Все библиотечные книги были подклеены, переплетены и даже вычищены от пометок дерзких читателей. Что было в Запретном лесу, Минерва не знала, но не удивилась бы, узнав, что наказанные ученики превратили его в английский парк.
Походы в Хогсмид были отменены специальным распоряжением, семь тайных ходов, ведущих туда, были засыпаны и запечатаны демонстративно утром первого учебного дня, что не мешало директору наказывать учеников, если они подходили к бывшим лазам ближе, чем на десять футов, – за попытку самовольно покинуть школу. Впрочем, причина для наказания находилась в любом случае: криво повязанный галстук, вынесенная из библиотеки книга, посторонний предмет в кармане, дерзкое выражение лица.
— Он маньяк, коллеги, – сокрушенно прошептал Гораций во время печального хэллоуинского ужина, предварительно убедившись, что директор ушел в противоположный угол Большого зала узнать, кто там нахально смеется, и примерно наказать. – Я никогда не думал, что среди моих питомцев… – Он вовремя осекся, но после секундного замешательства с жаром продолжил: – По его приказу я готовлю лошадиные дозы бодрящего зелья, он, верно, спит по два часа в сутки. Помяните мое слово, коллеги, он сам себя загонит – и поделом.
Словно что‑то щелкнуло в голове Минервы. Она смотрела, как Северус возвращается на место, стремительно скользя вдоль слизеринского стола, и все думала, старая кошка, как можно было раньше не понять…
С того дня она начала очень внимательно слушать рассказы Кэрроу и шепот обиженных учеников. Все становилось на свои места так очевидно, что она даже забеспокоилась – не переигрывает ли Северус. Но он, видимо, совершенно объективно оценивал умственные способности Кэрроу.
Вся школа восторженно перешептывалась о героической попытке младшей Уизли и Лонгботтома украсть из директорского кабинета меч Гриффиндора – Северус отправил нарушителей к Хагриду, и, похоже, Кэрроу оставались единственными, кто не знал, что так называемое взыскание обернулось чаепитием в честь героев.
Кэрроу заставляли учеников отрабатывать непростительные заклинания на наказанных – к окончанию уроков почти все ученики успевали получить от директора взыскание у Филча, в библиотеке, теплицах, лазарете. А особо отличившиеся на уроках ЗОТИ и маггловедения обычно умудрялись нарушить какое‑нибудь из тридцати пяти новых директорских предписаний и отправлялись к Кэрроу – лупить запретками друг друга.
Учеников никуда не выпускали из школы – но и в школу не пускали никого. Пусть дети не понимали этого, но Хогвартс оставался самым безопасным местом в Англии. Мисс Лавгуд исчезла, когда поехала домой на Рождество, а мисс Уизли – на пасхальных каникулах. Да, конечно, некоторые ученики исчезли прямо из школы, но только после угрозы исключения или пытки, и директор не проявлял к их судьбе ни малейшего интереса, так что Минерва решила, что он прекрасно об их судьбе осведомлен. Она оказалась права – достаточно было последить за Северусом несколько вечеров на бесшумных кошачьих лапках, чтобы проводить его прямиком к глухой стене седьмого этажа. Северус привалился к стене спиной и долго сидел так, глядя на гобелен с тролльим балетом, и Минерва сначала подумала, что он просто отдыхает, глядя в никуда, маленькая передышка, прежде чем снова идти, шипеть, карать и вызывать всеобщую ненависть. Но потом она услышала – там за стеной, только чуткие кошачьи уши и могли уловить – голоса, смех… Они все были там, в выручай–комнате, и никто не мог пробраться туда, чтобы причинить им вред. И Минерва была уверена – они не бездельничают там, Гарри Поттер успел многому научить их два года назад. Они готовятся к войне.
Северус тоже готовился к войне. Помона прибежала едва не в слезах еще перед Рождеством, когда директор явился в теплицы, оглядел пышные заросли и брезгливо велел убрать все это «разнотравье», оставив только мандрагоры и ядовитые щупальца как полезные ингредиенты для зелий. «Не спорь, ты все равно ничем не поможешь», – сказала тогда Минерва. Вспоминала ли Помона это распоряжение, когда закидывала упиванцев орущими мандрагорами и зрелыми ядовитыми щупальцами, которые к тому времени разрослись на всю оранжерею?
— Никто не понимал, – горько говорил профессор Снейп ежегодно второго мая, когда все директора любовались роскошным фейерверком в честь победы.
«Я понимала, – думала Минерва, – но показать это означало выдать тебя». Но вслух она не говорила ничего – она знала: это не то, что хочет услышать Северус.
Пятница. Первая пятница нового учебного года – один из лучших дней, не считая выходных. Всякие планы, расписания и распределения уже закончены, а проверка заданий и рефератов еще не началась, можно наслаждаться солнечными деньками, прогуляться до Хогсмида, не ныряя в камин. И только настоящий бука и затворник может в такой чудесный день сидеть в учительской за пыльной подшивкой старых газет. Хотя не надо забывать, что он работает здесь совсем недавно и наверняка просто смущается присоединиться к учительской компании.
— Профессор Смит? Вы здесь?
Тонкс заглянула в учительскую. Так и есть – сидит читает, на этот раз, для разнообразия, – «Современную историю магии».
— Что это вы изучаете так прилежно?
— Знакомлюсь с историей страны, где теперь живу, – ответил Смит. – Неудобно, когда в разговорах мелькают имена, а я совершенно не посвящен и могу ляпнуть глупость.
— Я видела, вы и «Пророк» читали?
— По той же причине.
Тонкс присела на край стола Ханны – все равно нет никого.
— Не слишком‑то доверяйте этой газете. Там на слово правды – три полосы наговоров и заказа. Сравнить хотя бы, что они писали о Дамблдоре, когда министр не хотел признавать возвращения Волдеморта.
— Я и сравниваю, – кивнул Смит. – Очень интересный и продуктивный процесс. А то, что газета своеобразно подает информацию, я понял, когда – простите – увидел ваш некролог в каком‑то номере семилетней давности.
— Было дело, – отмахнулась Тонкс. – Поспешили они чуть–чуть, раньше времени в мертвые записали. Теперь точно двести лет проживу. Если хотите, я расскажу, но только если вы спрячете книгу в ящик стола и прогуляетесь со мной до Хогсмида, где мы угостимся сливочным пивом в компании Рема – вы с ним на пикнике познакомились. Соглашайтесь, профессор, сидеть в такой день взаперти просто безумие!
Смит кивнул.
— Уговорили. Только позвольте, я отнесу книгу в кабинет, она библиотечная. Если Пивз ее заберет, мадам Пинс пустит мою кожу на обложки.
— Да ладно, это вас Минерва напугала. Пивз учительские вещи редко трогает. Ну хорошо, вы идите, я как раз Рема успею предупредить. Встретимся у парадного входа.
Минут через десять Смит появился во дворике. Он сменил строгую мантию с шейным платком на свитер, в котором явно чувствовал себя привычнее.
— Идемте. Вы были в Хогсмиде?
— Два раза. Когда приезжал на собеседование, и когда меня взяли на работу. Честно говоря, только прошел от станции к дороге на Хогвартс.
— Ну, считай, не видели ничего. В Хогсмиде есть отличные кафе, хороший книжный магазин. Маленький, правда, но можно оставить заказ на любую книгу из каталога, и на следующий день доставят из Лондона. Есть «Ужасы умников Уизли», дети его просто обожают. Я вам туда советую сходить в ознакомительных целях, чтоб знать, чем они потом на уроках баловаться будут.
— Это что‑то вроде «Зонко»?
— Ага, только еще хуже. А «Зонко» вы откуда знаете?
— Это магазинчик в городке возле Дурмштранга. Там продают всякие игрушки и сладости, вроде перечных чертиков и кислотных леденцов. Ребята, которые учились в Дурмштранге, им просто бредили, – Смит наконец улыбнулся.
— Так вот куда они переехали. Они раньше в Хогсмиде были, Уизли купили их магазин. Во время второй войны многие сбежали, и с Диагон–аллеи, и из Хогсмида.
— Как же все‑таки вышло с некрологом, профессор…
— Просто Тонкс. С некрологом вышло грустно. Было то, что сейчас с важным видом называют Битвой за Хогвартс – вы, наверное, уже читали?
Смит кивнул.
— Читал. Об этом написано много, а понятно, честно говоря, мало. Дэннис Криви пишет в своей «Современной истории» много пафосных слов о защите школы и детей, но школа была сильно разрушена, а ученики сражались бок о бок с учителями. А Рита Скитер…
— Что? – Тонкс остановилась посреди дороги. – Вы где‑то нашли «Святую сволочь»?
— Нет, – Смит тоже остановился. – Вы о чем?
— «Северус Снейп: святой или сволочь?». Вообще‑то эту книгу сильно не любят в школе, а в магазинах я ее не видела давненько. Вы‑то где ее раздобыли?
— Да нет, я читал ее «Правду о Поттере», увидел у «Флориш и Блоттс».
— Зря, – Тонкс опять зашагала к Хогсмиду, изо всех сил пытаясь сохранить хорошее настроение. – Там правды еще меньше, чем в «Пророке». Скитер любой факт может так подать, что тошно делается.
— А та книга – она о профессоре Снейпе? Который директор?
— Ее тем более не читайте, чушь и домыслы.
Настроение все‑таки испортилось. Смит это наверняка чувствовал, но, похоже, напал на интересную тему.
— И все же, Тонкс. Вы говорите, она может подать факты, но от фактов никуда не денешься. Вы не защищали Хогвартс, битва не щадила учеников. Что же вы делали? Защищали Поттера?
— Защищали Поттера, – согласилась Тонкс. – А он, пока мы его защищали, пожертвовал собой, чтоб защитить всех нас. Наверное, это звучит не очень логично, профессор Смит, но так и было. В тот момент надо было выбирать: или уступить Волдеморту, или сражаться. За школу, за Гарри, за себя, за своего ребенка, – она пожала плечами. – За Добро. Я превзошла пафосом Дэнниса Криви?
Смит покачал головой.
— Спасибо, Тонкс, наш разговор стоит чтения пары книг по новейшей истории.
— Вот и замечательно, – хмыкнула Тонкс, но уже не сердито. – Хогсмид перед нами, давайте отложим рассказ о моей героической гибели до «Трех метел»? Вон, нас уже Рем ждет. Рем!
Она помахала ему, подбежала, обняла, ткнулась губами в колючую щеку – полнолуние через три дня, брейся не брейся.
— Привет. Ты рано сегодня, Тедди еще гуляет. Добрый день, профессор Смит.
Рем протянул ему руку. Тонкс еще успела напрячься – сейчас Смит заколеблется хоть на секунду и все безнадежно испортит, – но Смит ее спокойно пожал.
— Мы куда?
— В «Три метлы», – предложила Тонкс. – Пока там учеников нет, можно занять дальний уголок. Я обещала профессору Смиту рассказать эту дурацкую историю с некрологом – он его увидел в газете.
— Можно без «профессора», – предложил Смит.
— А можно Эван? – Люпин чуть поморщился. – Смитом зовут аптекаря, у которого я покупаю зелье. Неприятный тип.
— Этот толстяк с бегающими глазками? – уточнила Тонкс. Она видела его раза три от силы, с ним обычно имел дело Рем, но этих встреч хватило, чтоб аптекарь ей категорически не понравился. Улыбается умильно, а смотрит с опаской. – Я и не знала, как его зовут.
— Иеронимус Смит, племянник Эпзибы Смит. Он почему‑то очень гордится этим фактом.
— А, теперь я понимаю, почему он не избавляется от своей бородавки на подбородке. Это, наверное, фамильная черта, – рассмеялась Тонкс. Смит хмыкнул, и Тонкс решила, что это уже неплохое достижение.
Они заняли дальний столик, Розмерта принесла три бутылки сливочного пива, Тонкс откупорила свою и начала:
— Честно говоря, рассказ не слишком долгий. Во время битвы меня достали «сектусемпрой» по голове – знаете такую дрянь?
Эван молча покачал головой.
— Я тоже не знала, пока мне тетушка Белла не показала. Не иначе, кто‑то из упиванцев придумал – режет как ножом, только ножик с меч Гриффиндора размером. Мне по голове попало, кровищи, сами понимаете, с Хоглейк. Вот в трупы и записали. Я‑то не помню ничего, я очнулась, уже когда все кончилось…
Рем помрачнел. Он тоже помнил и помнил больше, он пришел в сознание раньше, и Тонкс была благодарна судьбе за это, хоть и понимала, что это эгоистично. Если бы наоборот, если бы она выкарабкалась и ей сказали, что Рем – мертв…
Он тогда выл, как раненый зверь. Без всякого «как» на самом деле. Она слышала этот жуткий звук раньше, когда впервые после смерти Сириуса заночевала в доме на Гриммолд–плейс. Было полнолуние, волк тоскливо и безнадежно выл в запертой комнате, а она стояла, уткнувшись лбом в косяк, стараясь плакать молча, и хотела войти, и боялась, и проклинала себя за то, что боялась.
Теперь эти звуки издавало человеческое горло. Она хотела сказать, что жива, но губы не слушались, получилось только чуть–чуть приоткрыть глаза, Рем заметил, закричал целителям…
– …а кто‑то уже подсчитал жертв с обеих сторон и тиснул статью в «Пророк». Потом еще десять раз переписывали, кто на чьей стороне был и пал. Что‑то грустная у меня история выходит, я не хотела вас огорчить, Эван, я о другом хотела сказать. Потом стали говорить, будто после битвы Гарри выборочно оживил друзей Воскрешающим камнем – вы слышали о нем?
Смит кивнул.
— В Дурмштранге. Один из Даров Смерти.
— Он самый. Будто Гарри после битвы обошел и выбрал – этих воскрешу, этих не буду. Даже сочувствовали, якобы оживить можно только определенное количество людей, вот и пришлось выбирать. Это ложь.
— Да.
Смит сказал это спокойно и негромко, но в голосе его Тонкс услышала то, что хотела. Он верил.
— Мы просто выкарабкались, – проговорила она, уже улыбаясь. – Нас, вервольфов, просто так не убьешь, да, Рем?
— Не надо, Дора. Не слушайте ее, Эван, она не оборотень, она принимает зелье.
Рем нахмурился, как всегда делал, когда она шутила об их «маленькой пушистой проблеме».
— Теперь да, – примирительно проговорила Тонкс. – Эван, если б вы знали, какая это гадость.
— Я знаю, – отозвался Смит и откупорил наконец пиво. – Когда готовил первый раз, то попробовал, чтоб убедиться в совпадении всех характеристик.
Тонкс поморщилась, словно ощутила во рту горький вкус, к которому так и не смогла привыкнуть. Пробовать такое без нужды – это надо очень любить свою работу. А разве это не то, что ей нужно?
— И как характеристики? Полагаю, совпали идеально?
Смит скромно кивнул.
— Мадам Помфри очень хвалила зелья, которые вы ей приготовили. Похоже, нам повезло в этом году с зельеделом, Эван! А что, если бы я вас попросила варить аконит для нас с Ремом? Мне сравнивать не с чем, но он говорит, что зелье у Смита… Тьфу ты, горгулья… в аптеке, в общем, неправильное.
— Я нашел лучшее из того, что было, – вставил Рем, кажется, предупреждая вопрос Эвана.
— Что ж, давайте я сварю порцию на пробу, и вы примете решение. Мне надо будет найти и заказать некоторые компоненты, потом само приготовление. Пять дней.
— Приходите к нам в субботу, – предложила Тонкс.
— Я могу передать зелье раньше.
— Разумеется. А в субботу приходите просто так. К чаю.
Смит озадаченно замолчал, допил пиво, посмотрел на Рема, тоже, кажется, удивленного.
— Спасибо за приглашение. Приду.
Он отказался от проводов до Хогвартской дороги, торопливо расплатился и ушел.
— По–моему, – заметил Рем, – ты его здорово удивила своим приглашением. Он тебе понравился?
— Он тебе понравился, – поправила Тонкс и рассмеялась, увидев его смущенную физиономию. – Ты разговаривал с ним на пикнике, ты назвал его хорошим человеком, ты о нем спрашивал, когда я в среду заскакивала домой. Я решила, тебе будет приятно. Да и его надо вытаскивать в люди, он жутко необщительный.
— Может, ему так нравится.
— Я же вижу, что не нравится. Он просто одичал в своем заповеднике. Вот увидишь, будет к нам ходить по поводу и без.
Тонкс почти угадала: после приготовления безупречного (по словам Рема) зелья, Смит стал частым гостем в доме. Единственное, в чем она ошиблась, – он никогда не приходил без повода, благо они находились едва ли не каждую неделю.
Эван всерьез опасался, что ничего не выйдет. Без привычки, после травмы, когда лицо, плечо, рука отзываются болью на каждое неосторожное движение – куда тут превращаться.
Это он и объяснил Всеславу, когда тот пришел в лазарет с неожиданным вопросом:
— Не знаю, как у вас, анимагов, а я, когда перекидываюсь, любую хворь выгоняю. Ты кем перекидываешься?
Эван вздохнул. Делать вид, что он не понимает, о чем речь, было явно бесполезно.
— Ежом.
— Вот и хорошо, – одобрил Всеслав. – Перекинься на пробу, глядишь, полегчает. На звере быстрее заживает.
— Куда уж тут перекидываться, – Эван поморщился досадливо и зашипел от боли.
Всеслав еще потоптался и ушел. Вернулся очень скоро, Эван едва успел задремать.
— Лысый, слышишь?
Эван открыл глаза… глаз. Пора привыкать.
— Чего?
— Вот, отдай Флорике. Пусть тебе отвар сделает.
Эван сел, посмотрел на пучок синих цветов.
— Горечавка от ожогов не лучшее средство.
— Сам ты… горечавка. Тирлич–трава это.
— И в чем разница?
— Разница – что это я сам на Лысой горе собирал. Тирлич помогает перекидываться. Отваром намажешься – увидишь.
Не то чтобы Эван сильно доверял словам Всеслава, не подтвержденным ни одним травником, но что он терял? Дрэджеску пришла через час, и он отдал ей траву.
К полудню он крепко спал под шкафом, свернувшись в колючий шар.
Мимо. i2. Чего ты хотел, по одежке встречают. Диплом оценили? Ольге передам, что скажешь.
К.
Невилл еще раз просмотрел расписание. Так и есть, окно во вторник и нет уроков после обеда в четверг, значит, только две возможности посидеть на уроке у первоклашек Гриффиндора. Во вторник у них трансфигурация, это хорошо, Ханне не нужно объяснять, зачем он пришел. Она и сама ходит на уроки к Хаффлпаффу, чтобы быстрее узнать новичков. А вот в четверг у них зелья, значит, нужно будет поговорить с профессором Смитом. Невилл искренне надеялся, что Смит не будет возражать против его присутствия на уроке и не расценит это как попытку его проконтролировать.
Сложно было предугадать, что подумает или не подумает Смит. Во–первых, всего две недели совместной работы, во–вторых, зельедел особой разговорчивостью не отличался. Будто исчерпав весь свой запас красноречия в день знакомства с коллегами, теперь он по большей части молчал, то ли берег сорванное горло для уроков, то ли стеснялся нового коллектива. До конца августа он часто сидел в библиотеке, листая «Ежедневный пророк» за прошедшие годы. Теперь, когда в библиотеку уже начали бегать самые ответственные ученики, Смит перебрался в учительскую: наверное, забирать газеты в подземелье мадам Пинс не позволила бы ни за какие сокровища мира. Так что Невилл не раздумывая направился в учительскую и не ошибся: Смит сидел за своим столом напротив облюбованной профессором Снейпом картины, разложив перед собой очередную подшивку «Пророка».
— Профессор Смит!
Зельедел поднял голову, посмотрел вопросительно.
— Я декан Гриффиндора.
— Я знаю, профессор Лонгботтом. Вы насчет наказания мистера Томаса?
— Нет. А вы его наказали?
— Мне жаль, что пришлось начать учебный год третьего курса с наказания, но боюсь, частая смена преподавателей расслабила учеников. Невнимательность на уроке зелий чревата неприятными последствиями, я надеюсь, теперь это понял не только мистер Томас.
— И как вы наказали его?
— Пока что отобрал один балл у Гриффиндора. Это более предупреждение, чем наказание, профессор Лонгботтом.
Невилл кивнул.
— Вы правы, профессор. Но я не о том хотел поговорить. Я хожу на уроки к первому курсу, если коллеги не возражают, чтобы познакомиться с новенькими. Их же сразу видно: кто тихоня, кто пошустрее, кому интересно, кому сложно. Если вы позволите, я бы пришел на ваш урок в четверг. У вас сдвоенные зелья, Гриффиндор–Равенкло, а у меня окно.
Смит, кажется, удивился.
— Я не возражаю. Приходите.
В четверг после обеда Невилл спустился в подземелье. Первоклашки, поеживаясь от холода, стояли у двери в класс. При виде Невилла они вразнобой поздоровались и, кажется, немного приободрились. За несколько минут до звонка Смит впустил их в кабинет.
— Первый курс, занимайте места, по двое на один котел. Не трогайте ничего, что лежит на столах, в котел тоже можете не заглядывать, там вода. На уроке присутствует профессор Лонгботтом, так что, Гриффиндор, я полагаю, вы проявите себя с лучшей стороны. Начнем с переклички.
Невилл присел за пустующий стол в заднем ряду. Мысленно представил перед собой котел и кучу ингредиентов, вспомнил грозное рыканье Снейпа, вздрогнул и очнулся. Негромкий сипловатый голос Смита был хорошо слышен в притихшем классе. Похоже, держать аудиторию новый профессор умел.
— Палочки вам не пригодятся, лучше уберите их, чтобы не помешать ими зелье случайно – от этого оно может испортиться, что, разумеется, существенно повлияет на оценку. Заверните рукава мантий, чтобы они не окунулись в зелье и не попали в огонь, а вы, мисс Вуд, и вы, мистер Торнхилл, подберите волосы, по той же причине. Сейчас я зажгу огонь под котлами, будьте осторожны…
Смит прокашлялся и взмахнул палочкой. Впечатленные первоклашки загудели – и снова угомонились, когда профессор поднял руку.
— Сегодня мы будем варить зелье от прыщей – одно из самых простых в приготовлении. Первый этап – выбор и подготовка компонентов. Прочитайте внимательно рецепт на доске. Со второго семестра вы будете сами выбирать компоненты, пока что они перед вами на столах. Расположите их в правильном порядке – в той последовательности, в которой их необходимо добавлять в зелье…
Ребята начали возиться с ингредиентами и толочь змеиные зубы. Смит вышел из‑за стола и принялся расхаживать среди парт, заглядывая в котлы и ступки и отдавая негромкие распоряжения. Невилл наблюдал за своими гриффиндорцами. Те расселись попарно, кроме Бенни Корригана, которому не хватило пары и пришлось делить котел с девочкой из Равенкло, что ему, похоже, сильно не нравилось. Он тоскливо поглядывал на однокашников, вяло помешивая зелье. Наконец Смит остановился над его столом.
— Вы так боитесь принести лишние баллы чужому колледжу, мистер Корриган, что готовы пожертвовать собственной оценкой? Смотрите лучше в котел, вам уже пора добавлять следующий компонент.
Время шло, котлы булькали, а Невилл в который раз удивился, как по–разному выглядит одно и то же занятие у разных преподавателей. Урок у Снейпа был похож на главу из старинного романа, где на каждой странице кого‑нибудь убивали, заколдовывали или сажали в бочку с гвоздями. Слагхорн превращал приготовление даже самого простого зелья в священнодействие. У их преемников класс становился то игровой комнатой, то бабушкиной кухней, то горячим цехом на одного рабочего… У Смита это была самая обычная классная комната. Варить зелья было просто, даже скучновато. И совершенно не страшно.
— Пока зелье доваривается, посмотрите сюда, – повысил голос Смит.
Он зачерпнул жидкости из котла двух мальчишек из Равенкло, перелил в небольшой котелок на своем столе и добавил последний ингредиент. Не прошло и пары секунд, как повалил зеленый дым, зелье зашипело и начало сочиться на стол. Взмах палочки – и полурасплавленный котелок вместе с зельем исчезли, а дым выветрился.
— Кто мне скажет, что сейчас произошло?
— Иглы дикобраза среагировали с драконьей слюной, – поднял руку мальчишка, у которого брали зелье.
Смит внимательно посмотрел на мальчика.
— Верно, мистер Майлз. Два балла Равенкло. Кто скажет, что нужно сделать, чтобы нейтрализовать слюну?
Моника Вуд заработала балл Гриффиндору, сказав, что с зелья нужно снять пену.
Невилл вспомнил собственный печальный опыт с зельем от прыщей и вздохнул.
— Даже самое простое зелье может быть опасным, если готовить его неправильно, – заключил Смит. – Чем раньше вы это усвоите, тем меньше лекарств на вас потратит мадам Помфри. Теперь внимание! Прежде чем добавлять иглы, трижды снимите пену и погасите огонь!
В конце урока он обвел взглядом котлы с жидкостями разного цвета и густоты и распорядился:
— Возьмите из своего котла две пробы, одну сдайте мне, вторую заберите для выполнения домашнего задания. К следующему уроку сравнить полученное зелье с образцом по цвету, запаху, консистенции, указать возможные причины неправильного приготовления. Те, кто попытается проверить полученное зелье на вкус либо испытать его на ком‑то, будут наказаны. Корриган и Мендоза, вы можете взять три колбы, но я рекомендую вам поработать вместе. Подготовьте сочинение на тысячу слов. Основные этапы работы с зельем на примере приготовления зелья Меннинга от прыщей. Прочтите вторую и третью главы учебника. Класс свободен.
Ребята начали возиться с колбами и собирать вещи, минут через десять класс опустел. Невилл вылез из‑за стола.
— Спасибо, профессор, – улыбнулся он. – Жаль, что вы не преподавали, когда здесь учился я.
— Не стоит благодарности, профессор Лонгботтом, – отозвался Смит, как показалось Невиллу, чуть ворчливо. – Надеюсь, вы увидели все, что хотели.
— И даже больше. Теперь я твердо уверен, что дети на зельях под присмотром.
Смит фыркнул. Не дождавшись более вразумительного ответа, Невилл распрощался и отправился в оранжереи.
— Нельсон!
Из темноты вынырнула грузная туша Корнелиу. Здоровенный румын уже лет двадцать работал в заповеднике и мог бы дослужиться до ответственных постов, но предпочитал командовать подсобными рабочими и мотаться по территории с таким видом, будто все здесь держится только на нем. Последнее, впрочем, было недалеко от истины.
Эван нехотя остановился.
— Чего тебе?
— Того! Еще раз на Михаля бочку накатишь – второго глаза лишишься!
— Это еще почему?
— Потому что я так сказал, – мрачно ответил Корнелиу. – Таких, как ты, в учителя пускать – только ребят мучить.
— Между прочим, – начал закипать Эван, – зелье от кашля в Дурмштранге варят дети на два года младше.
— Ох… – Корнелиу придвинулся ближе. – Я тебе сейчас одну вещь скажу, ты сильно удивишься! Тут тебе не Дурмштранг, – прохрипел он Эвану почти в самое ухо. – Сюрприз, ага. Тут тебе не гогочки от богатых родителей задницы просиживают. И твоя задача – не концерты им устраивать, а зелья научить варить, понял? А ты горло дерешь почем зря!
— Михаль…
— Михаль по деду вампир, – перебил Корнелиу. – Он к зиме спать начинает, ему надо по пять раз повторить, чтоб врубился, а не шипеть, как змеюка недобитая.
— Вампир? – Эван чертыхнулся про себя. – Так чего ж он за серебряную ложку голыми руками хватается, идиот… Я бы ему прихватку дал, если б знал…
— А хрен ли ты не знал?! Учитель об учениках должен больше знать, чем мать родная! Не знал он…
Эван скрипнул зубами. Сдавать позиции он не желал.
— Настоящий зельедел должен уметь сварить зелье в любых условиях. Хоть все вокруг рушится, хоть гром и молнии, хоть «авадой» угрожай.
— Должен, значит? – Корнелиу навис над ним, тяжело дыша. – Так ты, мил человек, научи его, раз он должен! Сначала потихоньку, в классе, шажочек за шажочком, а потом уж гром и молнии мечи. Чай, тебя тоже в первый день кладку у Ромашки забирать не посылали, а? А если ты учить не умеешь, так и скажи! Таблицу умножения, вон, Михаль не забыл, Mama ее накрепко в головы вдолбила. А тебе не то, что детей, тебе кутенка доверить нельзя!
Эван устало прислонился к стене. После дня на ногах в школе и лаборатории зверски ныла спина – все‑таки заработанный полтора года назад ревматизм давал себя знать.
— Иди к черту, Корнелиу. Я не напрашивался учить это хулиганье.
Корнелиу хмыкнул.
— А вот это ты брось. Отказаться каждый дурак может. Ты что, всех, кто зелье с первого раза не сварит, с уроков выгоняешь? Учиться надо, если не умеешь чего, а не рожи корчить.
Учиться… Эван повторял это про себя весь вечер – сначала с усмешкой, потом задумчиво. Учиться…
Эван стал приходить по субботам, аккуратно в одно и то же время, и Рем был рад, что новолуние не пришлось ни на одну из них. Когда напряженность первого визита прошла, Эван оказался остроумным рассказчиком и внимательным слушателем. Он понравился Андромеде, и Рем сильно подозревал, что по той же причине, по которой он сам проникся симпатией к этому, в общем‑то, нелюдимому и странноватому человеку.
Эван не проявлял ни болезненного любопытства, ни фальшивого сочувствия к миссис Тонкс, урожденной Блэк. Он не следил жадно за разговором, ожидая, когда всплывет известное имя, и совершенно искренне похвалил ее превосходный чай. Точно так же, как его «Как поживаешь, Люпин?» было всего лишь приветствием, интонация которого не зависела от фазы луны.
Он не сюсюкал с Тедди, не приносил ему сладостей, но и не морщился, когда Тедди звонко вмешивался: «Ми… ой, профессор Смит, а вы живого дракона близко видели, да?». Придя в гости второй раз, Смит вручил Рему форменную куртку из драконьей кожи и спросил, можно ли подарить ее Тедди, она все равно здесь без надобности.
Тедди весь вечер разглядывал пропалины от настоящего драконьего огня, бляшку из настоящей драконьей чешуи и резную подвеску вместо собачки – из настоящего драконьего зуба. Будь его воля, он и спал бы в своем сокровище.
Дора радовалась, что Рем нашел себе компанию. У них раньше бывало немало народу, но это были ее друзья, по аврорату и школе, и некоторые из них не успевали проглотить «профессор», когда обращались к Рему. В этой веселой, шумной и жизнерадостной компании он особенно остро ощущал четырнадцать лет разницы с Дорой, и седина вовсе не казалась преждевременной. Он отлучался из дома то в лес, то на Диагон–аллею, а потом заметил, что Дора стала собирать друзей у мадам Паддифут или в «Трех метлах». Во время учебного года такие посиделки становились очень редкими, ей едва хватало времени на семью, так что чаще всего гостили Рон и Гарри с семьями.
Рем не был уверен, что Эван понравится ребятам, но они пока не пересекались.
Это был, кажется, его третий визит. Они выпили чай, обговорили все школьные и лондонские новости, и Эван, отставив чашку, напомнил:
— У меня было небольшое дело.
Он бросил быстрый взгляд на Дору, та засобиралась было, но Рем поднялся сам.
— Пойдем в сад, я как раз хотел показать тебе свою чемерицу. Не представляешь, Эван, сколько волшебников боятся покупать обычные растения у магглов.
Эван рассеянно похвалил чемерицу и встал, привалившись спиной к ограде.
— Люпин, вот в чем дело. Тонкс меня расспрашивала о тех, кто работал в заповеднике, особенно о Всеславе – я говорил, он оборотень. Ее особенно интересовало, как он себя чувствовал в новолуние. Он чувствует себя скверно, но он уже старый. Сколько тебе лет?
— Эван, давай мы оставим тему моего здоровья, – негромко попросил Рем, глядя на желтеющие кусты.
— Ваше дело, конечно, – ровно продолжил Смит. – Просто она боится прямо попросить меня о помощи или предложить сделать это тебе, потому что ты не любишь навязчивой заботы. Я тоже не люблю навязывать свою помощь. Но Тонкс, – он, кажется, усмехнулся, – хороший человек. А еще у вас есть сын, которому всего восемь. Давай начнем сначала. Сколько тебе лет?
— Сорок пять.
— Если я правильно истолковал вопросы Тонкс, то твое состояние хуже, чем должно быть, даже с учетом аконита. Значит, в битве за Хогвартс тебя тоже серьезно ранили. Если я буду точно знать как, то смогу что‑то сделать. Так что это не праздное любопытство. Мне вполне хватит названия чар, если ты их знаешь.
Рем перевел взгляд на Эвана. Тот смотрел на него, словно – Рем удивился собственному сравнению – на экзамене, ожидая правильного ответа.
В больнице так не смотрели. В больнице на цыпочках ходили вокруг героя войны, собирая консилиумы и мучительно стесняясь пригласить на них специалиста по волшебным тварям.
— «Круциатус».
— Сколько?
— Один. Мне хватило. Я не знаю, может, это была какая‑то разновидность, их Волдеморт такому научил, что в учебниках не описано. А может, из‑за того что я оборотень. Я не знаю, Эван, меня до того момента не били «круциатусом», не случалось. Долохов бросил заклинание, и оно продолжало действовать, даже когда я выбил у него палочку. Оно закончилось, только когда его убили, но это я потом понял. А тогда просто дрался, пока не потерял сознание.
— Дрался под «круциатусом»? – уточнил Эван.
— Звучит очень героически, да?
Эван молча передернул плечами. Похоже, он знал, что такое «круциатус». Интересно, он‑то откуда?
— «Круциатус» разбудил зверя. Ну, волчью часть.
— Я понял.
— Луна еще и за половину не перевалила, но он проснулся от боли, и после я уже его не контролировал. Так что это он дрался. Потом упал без сознания.
Внимательный черный глаз смотрел не отрываясь. Что было дальше, Рем не говорил никому, даже Доре, особенно Доре, она сама натерпелась, но сейчас хотелось выпустить эту историю из себя целиком. И как знать, может, Эвану и вправду окажутся полезными подробности.
— Потом я подумал, что сошел с ума. Или умер. И не знал, что хуже. От «круциатуса» сходят с ума, если пытать слишком долго. Я… наверное, все же умер, Эван. Я шел по Запретному лесу, и рядом были мои друзья, они умерли много лет назад. Это Гарри нас позвал, всех, и Джима, и Лили, и Сириуса. И меня.
— Воскрешающий камень?
Рем кивнул.
— Гарри сумел его получить. Но он не воскрешал друзей потом, после битвы. Камень остался в лесу, я видел, как Гарри его бросил. Да и чушь это все, насчет воскрешения. Меня вытащил Зверь, он живучий, и он боялся за Тедди. Но я думаю, Эван… Камень, наверное, задержал меня. Ненадолго, но Зверю хватило. Если бы Гарри не позвал меня… не знаю. Не буду загадывать. Когда он выпустил камень из рук, я отключился, а пришел в себя уже в Общем зале.
Дальше не нужно, дальше он увидел Дору, и это никому не нужно, Эвану тем более.
— Я думаю, меня спасло то, что луна росла. Зверь уже не засыпал до самого полнолуния, это было тяжело для сознания, но хорошо для тела. Он меня вытащил. Все. Если это будет тебе полезно…
— Будет, – пробормотал Эван. – Весьма полезно.
Он помолчал пару минут, потом спохватился.
— Мне пора, наверное. Я… Это правда очень важно – все, что ты рассказал. Я не буду возвращаться, хорошо? Передай Тонкс большое спасибо за ужин.
В обязанности директора не входит ночное дежурство в коридорах Хогвартса, но если все дела сделаны, а спать еще не хочется, то почему бы и не прогуляться? Не сидеть же в кабинете, где на каждой картине посапывают и похрапывают, а над головой еще и брюзжат.
Снейп догнал Минерву на шестом этаже. Ему приходилось нелегко, поскольку его было слышно, только когда он был в картине, а Минерва не останавливалась.
— Мадам директор, хорошего преподавателя зелий у нас не было с тех пор, как профессор Слагхорн оставил школу, – он ускорил шаг и остановился в трех картинах впереди, – но я ума не приложу, почему вы считаете Смита лучше его предшественников.
Минерва поравнялась с картиной, и Снейпу снова пришлось двигаться.
— Его уроки скучны. Всякое было, наши зельеделы–недоучки пытались развеселить, напугать, увлечь учеников, но еще никто…
— Не пытался заставить их работать? – Минерва остановилась у миниатюры в круглой раме. В раму эту вмещалась только физиономия профессора, и выглядела она озадаченно.
— Профессор Снейп, насчет недоучек вы погорячились, поскольку добрая половина наших зельеделов училась у вас. Мне нравится подход Смита, потому что он и вправду пытается научить зельеделию всех.
— Вот именно! – возмутился Снейп, и Минерва со вздохом шагнула на лестницу. Пока она спустилась на пятый этаж, профессор Снейп успел отдышаться и с новыми силами понесся по картинам, только черная мантия развевалась за спиной.
— Он ремесленник! Неужели он на самом деле полагает, что тонкому искусству зелий можно обучить каждого?
— Профессор Снейп, тонкое искусство трансфигурации тоже подвластно не всем. Не каждый способен оценить грациозность потоков магии, оплетающих объект превращений, насладиться ритмичностью заклинания, почувствовать силу, которая запирает жизнь в существе при трансфигурации его в неживой предмет, запирает, но не отбирает. Но при этом каждый волшебник способен превратить спичку в иголку, а ежа – в подушку для булавок.
— Вы издеваетесь, – проговорил Снейп после паузы.
— Нет, я просто люблю предмет, который преподавала в течение сорока лет, – отозвалась Макгонагалл. Снейп молчал до конца этажа, но спустился вместе с директором на четвертый.
— Хорошо, допустим, я соглашусь, что для младших классов его метод подходит, – заговорил он снова. – Им действительно достаточно простейших навыков и элементарных рецептов. Но продвинутый курс? Он не дает ученикам рецептов, а лишь ставит задачи. Сварить противопростудное зелье, используя знания о свойствах растительных и животных компонентов – как вам нравится задание для первого урока продвинутого курса?
— Хорошее задание. Все рецепты были кем‑то придуманы, как раз исходя из свойств компонентов. Или вас смущает, что раньше такие задания ставили только вы, профессор Снейп?
По коридору третьего этажа шла Ханна Эббот, дежурный преподаватель, так что Минерва спустилась сразу на второй, подождала, пока профессор Снейп появится в картине, и зашагала вперед.
— Кстати, я хотела спросить, кто посвятил вас в особенности преподавания зелий? Слизерину не нравится новый учитель? Я серьезно спрашиваю, профессор Снейп, поскольку если так, то имеет смысл поговорить с профессором Смитом, определить причины неприязни.
— Нет, – неохотно отозвался Снейп. – Слизерин не имеет претензий к Смиту, во всяком случае, мне об этом ничего не известно. Но я имею к нему претензии, я сам видел его уроки.
— Вот как? – хмыкнула Макгонагалл. – Перенимаете опыт профессора Лонгботтома, посещаете уроки своего колледжа?
— Посещение уроков коллег не изобретение профессора Лонгботтома, – прошипел Снейп. – А мне не нужно ходить по пятам за учениками, чтобы узнать их получше, я прекрасно знаю свой Дом!
— Но как же вы попали на урок? Нет, в самом деле? Попросили Смита, и он принес какую‑то картину в кабинет? Там же нет ничего.
— Есть, – буркнул Снейп. – За стеллажом висит, ее не видно. Слагхорн забыл, наверное. Какая‑то идиллическая мазня.
— Профессор Снейп? – Макгонагалл поправила очки и внимательно посмотрела на бывшего директора – тот стоял в большом полотне во весь рост, скрестив руки на груди, глядя сверху вниз на собеседницу, черные волосы свесились, как крылья, по бокам лица, оттеняя его мраморную бледность. – Вы что, подслушивали?
Профессор сверкнул глазами и молча метнулся за раму.
Смит появился в учительской перед ланчем, неся под мышкой нечто, небрежно завернутое в бумагу.
— Коллеги, я надеюсь, никто не будет возражать, если я повешу картину здесь? Обнаружил ее в кабинете, а она совершенно не вписывается в интерьер.
Под оберткой обнаружился пейзаж – маленький домик в заросшем розовыми и желтыми цветами саду. Смит заклинанием повесил картину над своим столом, с плохо скрываемым отвращением посмотрел на нее, сел за стол спиной к домику и принялся что‑то царапать в записной книжке.
Через пару дней картина исчезла. Макгонагалл, кажется, видела, как ее уносил Филч куда‑то в дальний коридор, но поскольку ни Смит, ни кто‑либо другой не интересовались судьбой слащавого пейзажа, то и она не стала вмешиваться.
Невилл поколебался секунду и решительно толкнул дверь учительской. В конце концов, может, Снейпа там и нет, может, он где‑нибудь разбирает очередной конфликт с участием слизеринцев.
Снейп, к несчастью, сидел на любимой ступеньке и, судя по тому, что лилия беззаботно торчала в петлице, был в прекрасном настроении. Еще хуже было то, что напротив сидел профессор Смит, как всегда за подшивкой «Ежедневного пророка». Хуже, потому что в чьем‑либо присутствии Снейп нападал на «любимого» ученика еще охотнее.
— Меня радует ваше постоянство, профессор Лонгботтом, – Снейп сложил руки на груди и едко усмехнулся. – Кажется, это тоже гриффиндорская черта?
Невилл попробовал отмолчаться, но профессор Снейп не нуждался в ответных репликах.
— Судя по пятнам на вашей мантии, вы опять возились с любимой мимблетонией? Пересаживали?
Невилл вздохнул и принялся осматривать рабочую мантию. Он почистил ее заклинанием, после того как посадил мандрагоровую рассаду, но где вы видели безупречно чистого травоведа? После тщательного осмотра он обнаружил пятно у локтя и пробормотал заклинание.
— Иногда есть польза в том, что портреты не чувствуют запахов, – заметил Снейп. – Сок мимблетонии по зловонию может соперничать только с «Феликс фелицис» вашего изготовления, профессор.
Невилл молчал, чувствуя, как уши наливаются красным. Ничего, если помолчать еще немного, ему просто надоест.
Смит с шуршанием перевернул страницу «Пророка» и посмотрел на картину.
— Профессор Снейп! «Ежедневный пророк» от девятого января сообщает, что некая дама из Монтроуза, страстный цветовод, решила назвать вашим именем новый сорт зубастой герани, выведенный ею лично. Как вы полагаете, она бы сочла достойным такой чести человека, который не знает даже, что мимбулус мимблетонию пересаживают в апреле, а не в сентябре?
Снейп застыл на секунду и, взметнув мантию, исчез за рамой. Смит полюбовался опустевшим пейзажем и перевел взгляд на Невилла.
— Я… Спасибо, профессор.
— Что это он на вас так напал?
Невилл пожал плечами, сел.
— Я никогда не делал успехов на его уроках, всегда путал компоненты и плавил котлы. Профессор Снейп раньше вел зелья. Во время учебы я был его любимой мишенью.
— Ну, если вы так реагируете на портрет, то мне страшно представить, что с вами делал профессор при жизни. Он не был вашим боггартом?
— Был, – улыбнулся Невилл. – В детстве, правда, но был.
— Вы уже не ребенок, профессор Лонгботтом, – хмыкнул Смит. – Вы можете постоять за себя.
— Ну, он же… – Невилл замялся, пытаясь подобрать нужное слово. Смит прищурил глаз.
— Директор? Старший?
— Да нет же. Он портрет.
— И что?
Невилл вздохнул. Честно говоря, его раньше не спрашивали, почему он, даже став учителем и деканом, тушуется перед Снейпом, и объяснять это оказалось неожиданно трудно.
— Он умер. Знаете, про него потом много наговорили и написали, но он умер, защищая Хогвартс. Остался вот портрет, и то его сначала не хотели вешать…
— То есть, я правильно понял, вы не хотите лишать бедного профессора последней радости, профессор Лонгботтом?
Невилл окончательно смутился. Как‑то он не думал об этом в таких выражениях.
— Вы… зовите меня Невилл.
Смит кивнул.
— Я, может, скверно сформулировал, Невилл, но вы… хм, великодушны. Это, наверное, очень по–гриффиндорски. А что, у вас в самом деле есть мимбулус мимблетония?
— Какая, П–петря Маринеску, зараза малышне весь прикорм просыпала?!
Эван резко обернулся – в дверях дежурки стоял Корнелиу.
— Что значит весь?
— Не весь, – уступил Корнелиу, – но кормушки заправил, как новичок с бодуна. Ты сам, что ли, насыпал?
— Ну? Насыпал и проверял, все в порядке.
— Пойди и посмотри, как все в порядке. Я тебе нанялся его собирать? Смесь, чай, не бесплатная, сам же с ней в лаборатории возишься, так с хрена ли половина мимо кассы?
Эван молча метнулся к загону молодняка.
Чарли стоял у кормушек. Просыпанная смесь, повинуясь движениям его палочки, аккуратно влетала в кормушку. Он обернулся, увидел Эвана и Корнелиу и смутился.
— Ну вот, прибрал уже, – проворчал Корнелиу, неясно, одобрительно или осуждающе.
— Прибрал, – отозвался Чарли. – Чего шуметь было, тут работы – два раза палкой махнуть.
— Ты всякий раз так машешь? – уточнил Эван.
— Если рядом оказываюсь, то почему б и не махнуть? В чем проблема вообще?
— То есть я все время криво засыпаю прикорм?
Чарли смутился окончательно. Корнелиу нахмурился.
— Так ты ж небось швыряешь по привычке от входа и проверяешь оттуда же – вроде попал. А если слева просыпалось, то и не видишь.
Чарли бросил на коллегу выразительный взгляд, но Корнелиу и не повернулся в его сторону.
— Тролль меня за ногу, Нельсон, ты ж и правда не видишь. Слева‑то… Так что завязывай кидать от входа. Ты подходи поближе и сыпь аккуратно. Сам теперь убедился, какая ерунда выходит.
Он хлопнул Эвана широкой лапищей по спине.
— Не сердись, что я наорал.
И зашагал к дежурке.
— Новое прозвище? – хмыкнул Чарли.
— Не новое, приклеил еще в лазарете. Чарли, а лабораторный мусор тоже мимо попадает?
— Бывает, – неохотно признался он.
— И Флорика его тоже молча отправляет в бак?
— Ну а что, тяжело, что ли?
— Не тяжело, – согласился Эван. – Только не надо. Я косячу, потому что не вижу, и так теперь будет всегда. И чем быстрее я привыкну, тем меньше косяков будет. Так что не подтягивай за мной хвосты, лучше ткни носом. Полезнее будет.
— Договорились, – вздохнул Чарли. – Пойду скажу Дрэджеску.
— Учти на будущее, я поддавки терпеть не могу, – сказал Эван, глядя в стену.
— А морской бой? Попроси Корнелиу, он тебя научит, – Чарли хихикнул. – Нельсон…
Мимо. B4. Бегал всю ночь по периметру, как положено, а Виола смотрела из окна и, по–моему, все ждала, пока он ноги протянет. Ничего, обошлось! Оба живы. Дело к нему?
К.
В закутке под лестницей пахло старым деревом и немного пылью. Потертый пуфик у стены приглашал забраться с ногами и опереться о стену. Не самая удобная поза, но пуфик был частью традиции. Поговаривали, что он стоит здесь еще с тех времен, когда профессор Снейп учился в Хогвартсе. Скорее всего, сочиняли, но Долохов сидел именно на нем, и с тех пор пуфик стал неотъемлемой частью вечерних разговоров с деканом по душам.
Эти разговоры начались случайно, когда Долохова затравили на первом курсе. Ну, не то чтобы затравили – он просто остался один. Слизеринец–первокурсник, чья семья второй год жила в Англии, он не был ни в каком родстве с Антонином, но кто же будет разбираться, особенно если семикурсники еще помнят профессора Люпина – лучшего преподавателя защиты от темных искусств, который у них был.
В тот год, третий послевоенный, в Слизерин поступили двое – Борис и младшая Забини. Красавица и умница Забини нашла себе подруг в Равенкло, а с угрюмым мальчишкой, скверно говорившим по–английски, никто водиться не захотел, да и кто бы мог? Половину прежнего Слизерина родители перевели в Дурмштранг, второго курса просто не было. Вот он и сидел на уроках один, окруженный понимающим шепотом: «Это Долохов, из Слизерина».
Он сорвался, когда вся школа отправилась на квиддичный матч – первый в году и вообще после победы. Все – даже Филч. Даже призраки собрались в Большом зале, где в открытое окно были прекрасно слышны крики комментатора и вопли болельщиков. Его никто не звал, даже не объяснил толком, что за квиддич и что с ним делать. Борис побродил по пустой гостиной, заглянул в библиотеку – тяжеленная дверь была заперта, вернулся в гостиную, сел за домашнее задание – и его буквально скрутило ощущение собственной ненужности. Он забился под лестницу и плакал там, пока со стены, с потемневшей картины в треснутой раме, его не окликнул мягкий голос:
— Что случилось, Борис?
Теперь Долохов, староста–шестикурсник, рассказывал об этом без смущения и даже с гордостью, и то, что профессор Снейп знал его родной язык, было особенно приятно. Они иногда перебрасывались парой фраз при всех. В тот раз же они говорили долго, пока не закончился квиддичный матч. Тогда Борис тихонько проскользнул в спальню, а профессор Снейп отправился в учительскую.
Через неделю деканы предложили восстановить школьную сборную по плюй–камешкам, и Борис, который играл лучше всех, понял, чья это была мысль. Он стал капитаном после Рождества, у него появились друзья и дела, но он по–прежнему часто наведывался в угол под лестницей – посоветоваться или так, поговорить. Не обо всем же можно разговаривать при всех, когда декан сидит в глубоком кресле на картине над камином, а слизеринцы собрались вокруг камина, кто на диванчике, кто на мохнатом ковре. Конечно, в такие вечера тоже можно поболтать о всяком, расспросить о войне, послушать слизеринских баек, но всегда находилось что‑то особенное, не предназначенное для чужих ушей, и угол под лестницей оставался самым удобным местом встречи. «Исповедальня» – фыркали прознавшие гриффы. Много они понимали… Профессор Снейп был нужен своему Дому… Даже после смерти.
Линда помнила, как увидела профессора Снейпа впервые – вечером, после распределения и ужина. Старшие отвели новичков в гостиную. Он появился в большой картине над камином – высокий, черный, внушительный, острым взглядом пробежался по лицам учеников. Все притихли, старшие обрадовались, подсели поближе, представили профессору новичков, чуть путано объяснили, что это декан… ну то есть, профессор Синистра декан, а профессор Снейп – бывший, но…
— Бывших деканов не бывает, во всяком случае в Слизерине, потому что Слизерин – это не стол в Большом зале и не значок на мантии, – профессор заговорил негромко, но все разом замолчали и даже, кажется, затаили дыхание. – Это Дом. Это характер. Это кодекс.
Фразы падали, словно капли веритасерума. Это не Линда придумала, это Скарлетт Забини ей шепнула на ухо.
— Это Дом, – голос профессора смягчился. – Это семья, всегда готовая помочь и защитить. Помните об этом, когда будете нуждаться в помощи. Помните об этом, если понадобится помочь кому‑то другому.
Эти фразы Линда слышала пять раз – в начале каждого учебного года, и в прошлом году ей вдруг показалось, что это смешно: старомодно именоваться Домом, при чужих говорить только на латыни или немецком, сопровождать малышей на уроки, будто кто‑то в самом деле хочет их обидеть. Но она поспешно прогнала предательские мысли: если они, старшие, не позаботятся о младших и не передадут им уважение к традиции, то этого не сделает никто. Смешно рассчитывать на профессора Синистру, она из Равенкло, хоть и исполняет функции декана Слизерина. Да в общем‑то ни на кого из преподавателей рассчитывать нельзя, потому что среди них нет ни одного выпускника Дома Слизерин, кроме профессора Снейпа, а он всего лишь портрет – как он сам напоминает с горькой улыбкой. И все же – кроме него, помощи ждать не от кого. А в помощи Линда нуждалась.
У Линды была тайна. Тайну звали Маркус Брэдли, и он принадлежал другому Дому. Учись он в Слизерине – они бы давно были парой и все б им помогали и покровительствовали. Но Маркус был из Равенкло, и Линда не рассказала даже Скарлетт. Только профессору Снейпу, в прошлом году перед каникулами. Впрочем, Дом не был слепым и глухим. Линда сидела с Маркусом на совместных уроках, разговаривала с ним на переменах, ходила с ним в Хогсмид – конечно, их замечали. Если слизеринец находил себе подружку на стороне – его можно было понять, в Слизерине немного девушек. Вот Джейсон Ли ухаживал за хаффлпаффской старостой, и ему никто слова не сказал. Но Линда… Ей мерещились неодобрительные взгляды и осуждающий шепот. И только профессор Снейп мог подтвердить или развеять ее подозрения – он лучше всех знал свой Дом.
Этот пятничный вечер был похож на другие: профессор Снейп сидел в картине над камином, прятал чуть заметную улыбку, потому что старшие травили слизеринские байки, а первоклашки слушали, раскрыв рты. Линда сидела чуть поодаль, вроде бы и вместе со всеми, но в разговор не вмешивалась и, когда все разошлись, специально замешкалась.
— Мисс Баррет! – низкий мягкий голос профессора Снейпа окутывал, словно теплый плащ. Сразу стало спокойнее и легче.
— Профессор…
— Мне кажется, вас что‑то беспокоит. Трудности с началом учебного года?
— Профессор Смит снял пять баллов, сэр, но я все исправлю, – поспешно заговорила она. – Еще только начало года, это не повлияет на результат.
— Профессор Смит, – задумчиво повторил он. – Мне кажется, он немного пристрастен… Впрочем, рано делать подобные выводы, будем надеяться, что нам показалось. Дело ведь не в пяти баллах, Линда. Вы думаете не о них, а о неприятном разговоре со старостой – простите, я случайно услышал.
Линда подошла к камину, профессор сел удобнее, склонившись к ней.
— Я понимаю, вы удивлены, почему она так резко отнеслась к потере пяти баллов – небольшая, в общем‑то, потеря, ее легко возместить на первом же уроке травоведения, – он усмехнулся, – или защиты от темных искусств. Боюсь, что дело не в баллах.
— Вы думаете, Кэсси сердится на меня за что‑то другое? – Линда рискнула наконец озвучить подозрения и теперь с замиранием сердца ждала ответа.
Профессор Снейп вздохнул и проговорил совсем тихо, не глядя на нее:
— Кассиопея староста. Она говорит от имени Дома.
Линда заморгала, пытаясь сдержать слезы. Неужели? Они все заметили, они приняли решение, и оно не подлежит обжалованию или изменению.
— Это из‑за Маркуса? – прошептала она, чувствуя, как предательская слеза катится по щеке.
— Слизерин слишком жесток к тем, кто водит дружбу с другими колледжами, – тихо проговорил профессор Снейп и коснулся цветка в петлице, вряд ли заметив это. – К сожалению, я знаю, о чем говорю. Невыносимо болезненно выбирать между дружбой и признанием. Мне когда‑то пришлось сделать свой выбор. Все взвесьте, Линда, и не жалейте потом. Здесь нет правильного выбора, а только такой, который причинит меньше боли.
— Они хотят, чтоб я больше не общалась с Маркусом? – Линда выпрямилась, решительно сжала губы. – Нет.
Слабая улыбка на миг осветила жесткое лицо слизеринского декана.
— Удачи, мисс Баррет. И знайте, что вы всегда можете рассчитывать на меня.
Невилл не стал тревожить зельедела в выходной, тем более что сок мимблетонии был нужен для уроков, так что спокойно можно было подождать до понедельника. В понедельник он появился в подземельях с большой бутылью, полной вязкой жидкости. Смит аккуратно поставил ее на стол, где уже были приготовлены двадцать маленьких бутылочек.
— Спасибо, профессор Лонгботтом.
— Невилл.
— Спасибо, Невилл. Мне как раз хватит на оба урока. Я ваш должник.
— Да ну, ерунда какая, – пробормотал Невилл. – Обращайтесь, я всегда рад помочь.
Смит кивнул. В следующие дни Невилл видел его только в Большом зале, где Смит ему сухо кивал, как и прежде, а через три дня зельедел совершенно неожиданно появился в оранжерее. Невилл как раз закончил полив и сейчас печально разглядывал цапень, который неизвестно почему оброс желтыми иглами.
— Вы заняты, профессор… Невилл?
— Нет, я уже закончил. Заходите, – Невилл вышел к двери.
Смит бережно держал большую коробку.
— Я пока поставлю ее здесь?
— Сюда, – Невилл взмахом палочки убрал секатор и лейку в шкаф. – На стол поставьте. Что там?
— Это можно потом, – кажется, Смит был немного смущен. – Не покажете мне теплицу?
Невилл просиял. Смит полюбовался мандрагоровой рассадой, отдал должное роскошно разросшемуся растопырнику. Оба профессора, не сговариваясь, фыркнули при виде зубастой герани. Потом Смит подошел к цапню, и правая бровь его взлетела вверх. Левая, наверное, тоже, но под повязкой ее не было видно.
— Что это с ним? Насколько я разбираюсь в цапнях, иглами должны быть покрыты только побеги. И не желтыми, а коричневыми.
Невилл вздохнул.
— Кажется, ему не понравилось новое удобрение. А без удобрения он совсем чахнет. Он же к другим широтам привык.
— Дайте‑ка посмотреть, – распорядился Смит.
Невилл безропотно отвел его в подсобку и продемонстрировал ящик удобрения. Смит оценивающе оглядел его, склонив голову на бок, потом осторожно понюхал.
— Дрянь, – подытожил он. – У валлийцев берете?
— Я на Диагон–аллее купил, – виновато ответил Невилл. – А они не знаю, где заказывают…
— У валлийцев. Они экономят на кормежке. Их навоз никуда не годится. Я вам дам адрес, где можно разжиться удобрением из румынского заповедника. А вы, пока оно не придет, ничем его не удобряйте, за два дня не зачахнет.
Невилл кивнул благодарно:
— Спасибо!
Они вернулись ко входу, и Смит распаковал наконец свою коробку.
— Взглянете? Мне прислал один приятель из заповедника.
Невилл оглядел кустик, немного помятый и явно подсохший.
— Арника?
— Карпатская. Как полагаете, она будет здесь расти? Она пострадала от пересылки. Я не рискну выхаживать ее сам, а она мне нужна.
— Я уверен, будет! – Невилл погладил листья, призвал лейку. – Немножко обрежу, польем, подкормим, погреем.
— Спасибо.
Смит кашлянул, еще раз посмотрел на арнику и повернулся к двери.
— Я вам адрес за ужином отдам. Если будут какие‑то сложности, скажете, что от меня.
На нынешних педсоветах угощались песочными тритончиками. Все, кроме профессора Снейпа – он пил чай с лимонными дольками. Кроме того, педсоветы проходили в учительской – эта привычка осталась с первых послевоенных лет, когда учителя стремились держаться вместе. Так что профессор Снейп спускался в свою картину вместе с чашкой и коробкой долек, устраивался поудобнее, наблюдал за коллегами, и когда речь заходила о Слизерине, включался в обсуждение.
Этот педсовет не отличался от прошлогодних. Невилл и Ханна сидели за соседними столами и тихонько переговаривались, Синистра нервно шуршала блокнотом, профессор Снейп пил чай и похмыкивал. Все грызли тритончиков и ждали Флитвика.
Тонкс вытянула палочку, прошептала: «Expecto patronum». Серебристый волк крутнулся под столом, положил голову ей на колени. Волк, честно говоря, был мелкий – настоящему зверю он не дотянулся б и до плеча, – зато прекрасно уместился под стол.
— Домой, – приказала Тонкс. – Для Рема. Сегодня педсовет, завтра постараюсь быть пораньше. Возьми что‑нибудь вкусненькое на ужин…
Невилл замолчал, и Тонкс поняла, что Флитвик пришел и ждут уже ее. Она торопливо договорила: «…можно коричных булочек у мадам Паддифут», – и волк выпрыгнул в окно.
— Приступим, пожалуй, – предложила Макгонагалл. – Как начался учебный год, коллеги? Меня в первую очередь интересуют новые ученики. Вы первая, Ханна? У вас в этом году самое большое пополнение.
Ханна открыла блокнотик. Профессор Снейп отставил чашку и подпер рукой острый подбородок. Тонкс спрятала в ладони неприличный зевок: ну честное слово, начало учебного года ведь. Всех проблем – квиддичную сборную перетрясти да первоклашек научить в замке ориентироваться. Проблемы обычно к октябрю начинаются.
Но Флитвик удивил.
— Меня беспокоит поведение Скотта, – сокрушенно проговорил он. – Мальчик почти не готовится к урокам и потерял аппетит. Мадам Помфри, я просил его зайти к вам.
— Он здоров, – мадам Помфри развела руками. – Физически, во всяком случае. Но он и вправду сам не свой.
— Филиус, вы с ним говорили? – спросила Макгонагалл.
— Говорил. Он повторяет, что здоров, а в учебе исправится. Дома у него все в порядке. Право слово, я не вижу других причин для его состояния, кроме той драки в Хогвартс–экспрессе.
— Тогда давайте подробнее о драке, – вздохнула Макгонагалл.
Была драка, – вспомнила Тонкс. Мелочь какая‑то, все удивились только, что Равенкло и Хаффлпафф, а не Слизерин и Гриффиндор, как обычно.
— Скотт повздорил с Джошем Дюком, Хаффлпафф, третий курс. Его дядя играет в «Вещих сестричках», и, кажется, Скотт позволил себе какую‑то плоскую шутку на этот счет. Дюк разбил ему губу и порвал мантию, а Скотт расквасил Дюку нос. Потом их растащили старосты, мы с Ханной урезонили обоих, назначили взыскание и не стали снимать баллов, поскольку это только начало года… Мне казалось, инцидент исчерпан. Ведь Скотт был зачинщиком, оба отделались малой кровью, наказание уже отбыли. Мистер Дюк уже и не помнит об этой истории.
Профессор Снейп откашлялся, и все повернулись к портрету.
— Вы не заметили, господа деканы, не носит ли этот Скотт на мантии или рубашке значок – такой небольшой овал из белого металла?
— Да, – отозвалась Ханна. – Он оторвался в драке, и Скотт держал его в руках.
— Оторвался, или его сорвали? – резко спросил профессор.
Ханна занервничала.
— Какая разница?
— Погодите, – вмешалась Макгонагалл. – Что на значке?
Она спрашивала, видимо, у Ханны и Флитвика, но смотрела на Снейпа. Он кивнул.
— Если я хоть что‑то понимаю, то спираль из двенадцати элементов. Знак Кодекса.
Макгонагалл взмахнула палочкой, очерчивая замысловатый рисунок красной лентой в воздухе.
— Такая, Ханна?
— Похоже, – растерянно проговорила она. – Что это?
Макгонагалл не ответила, выбралась из‑за стола, прошлась по свободному пятачку перед дверью.
— Скотты в Кодексе?
— И ему есть тринадцать, – добавил профессор Снейп. – Не удивлюсь, если в драке на знак наступили…
Макгонагалл сняла очки и потерла переносицу.
— Слушайте, объясните по–человечески, а? – не сдержалась Тонкс.
— Это знак одного давнего союза, – вздохнула Макгонагалл. – Честно говоря, я думала, что Кодекс уже забыт. Из двенадцати семей осталось…
— Три, – подсказал профессор Снейп.
— И Скотты среди них. Согласно Кодексу, мистеру Скотту было нанесено оскорбление, за которое должен заплатить жизнью либо оскорбитель, либо он сам.
Ханна ахнула и прижала руки ко рту.
— Но это же бред какой‑то! Они же дети…
— Наши предки считали, что в тринадцать мужчина способен защитить себя и свой род, – отчеканил профессор Снейп.
— И вы что, всерьез думаете, что его семья заставит его убивать? – Тонкс считала, что глупая шутка затянулась.
Снейп перевел на нее тяжелый взгляд, презрительно дернул уголком рта.
— Не в этом дело, профессор… Люпин. Просто некоторые волшебники серьезно относятся к семейным традициям. Очень серьезно.
— Настолько серьезно, чтобы калечить детей?
Профессор поднялся, шагнул ближе к раме, поймал ее взгляд.
— Вы что, совсем ничего не понимаете? – прошипел он. – Мальчик даже не может вызвать обидчика на дуэль, потому что будет наказан не менее чем пятьюдесятью баллами, а на счету Равенкло столько нет. На моей памяти отрицательный счет был только у Гриффиндора во времена директорства Амбридж. Вы полагаете, что его колледж отнесется к Кодексу серьезнее, чем профессор Эббот? Они тоже скажут, что это чушь, и мистер Скотт не только не смоет оскорбления, но еще и окажется в немилости у всех однокашников. Он умеет думать, он из Равенкло. А понять, до чего он додумается, можно, даже закончив Хаффлпафф. По–моему, нам нужно вмешиваться, и чем скорее, тем лучше.
— И что делать? – жалобно спросила Ханна
— Я думаю, деканам следует поговорить с обоими участниками конфликта и позволить мистеру Скотту вызвать этого Дюка на дуэль, – заговорил Снейп уже спокойно. – Секунданты обеспечат порядок. Вы, профессор Флитвик, можете помочь своему ученику, а Дюку поможет… – Снейп демонстративно поглядел на Ханну и закончил после чуть заметной запинки: – кто‑нибудь. Правило гласит, что дуэль должна продолжаться до смертельного исхода либо до момента, когда кто‑либо из противников не сможет биться. Полагаю, для этого будет вполне достаточно заклинания ватных ног или что там еще они на третьем курсе умеют. Формально Кодекс будет соблюден, и мистер Скотт сможет спокойно жить дальше.
— Это безумие, – заявила мадам Помфри, – позволять каждому мальчишке…
— Скотт не каждый, – отрезал Снейп. – А если в Хогвартсе появятся другие юные волшебники, претендующие на членство в Кодексе, то достаточно будем задать им элементарный вопрос из Ритуала посвящения, чтоб с чистой совестью покарать пятьюдесятью баллами. Или даже шестьюдесятью – за вранье.
— Профессор Снейп прав, – подытожила Макгонагалл. – Филиус, займитесь этим. Невилл, поможешь Ханне с Дюком? Спасибо. – Она вновь надела очки и, видимо, все‑таки не сдержалась: – Северус, но как вы догадались? Откуда вы знаете о Кодексе?
Северус Снейп позволил себе легкую улыбку.
— Вы ведь тоже знали.
— Случайно. Наша семья дружила с Фергюсонами.
— А, вот как. Мое знание, можно сказать, тоже случайно. Посвящение проходят только наследники по мужской линии, и поскольку Коннор Принц, брат моей матери, умер в младенчестве, род Принцев формально прервался… Что, разумеется, избавляло меня от необходимости знать о Кодексе и роли Принцев в его создании.
Общее неловкое молчание нарушила Макгонагалл:
— Аврора, перейдем к вашим воспитанникам.
Синистра торопливо перелистала блокнот и заговорила о новых учениках и текущих трудностях. Северус Снейп терпеливо слушал и явно ждал чего‑то. Тонкс поежилась. Да, не завидовала она исполняющей обязанности декана Слизерина…
— В общем‑то, все, – закончила Синистра.
— Позволю себе заметить, что не все, – тут же вмешался Снейп. – Я понимаю, что вы, возможно, не захотели выносить на обсуждение то, что происходит с мисс Баррет…
Синистра покраснела и стиснула блокнот.
— Что происходит с мисс Баррет?
— Она не выполняет задания, плохо спит и тайком плачет. Конечно, для девушки нежного возраста в таком поведении нет ничего удивительного, и все же я решил расспросить ее о причинах.
— И какова причина? – устало спросила Макгонагалл.
— Дом не одобряет ее выбора друзей. Мисс Баррет имела несчастье подружиться с юношей из Равенкло.
— Дом или декан? – брякнула Тонкс. – Конечно, я не вас имею в виду, профессор Синистра.
Еще договаривая, она поняла, что промахнулась. Профессор Снейп молча стиснул в пальцах тонкий стебель лилии. Тонкс отвернулась, чувствуя, как теплеют щеки, и приготовилась к тираде, но в разговор внезапно вступил Смит.
— Возможно, – заскрипел он, – я, как новый человек, недооцениваю масштаб траге… э–э-э… конфликта между колледжами в должной мере, но не преувеличиваете ли вы страдания мисс Баррет? Взысканий ей не назначено…
— Ученики могут страдать не только из‑за взысканий, профессор Смит, – заметил Снейп. – Весь Дом ополчился против девочки, и их, к сожалению, можно понять, другие колледжи никогда не баловали Слизерин приятием. Все боятся, что этот Брэдли настроит Линду против них, и я не удивлюсь, если так оно и есть.
— Ее бойкотируют? – уточнил Смит.
Профессор Снейп поморщился.
— Слизерин не действует так грубо. Но она ощущает неприязнь.
— Я бы не доверял ощущениям влюбленной девушки с расстроенными нервами, – усмехнулся Смит. – На вашем месте, деканы, я бы сначала убедился в наличии черной кошки в темной комнате.
— Что вы предлагаете? – оживилась Синистра.
— Поручите мисс Баррет что‑нибудь такое, чтоб заставить ее пообщаться со всем колледжем. Простите, Домом. Ну, хотя бы, держат ли они дома волшебных тварей и как скрывают их от магглов.
— Линда не изучает маггловедение и уход за магическими существами, – бросил Снейп.
— Ну, тогда попросите ее составить звездные карты на момент рождения всех однокашников. И дайте ей это задание в качестве наказания за домашнюю работу, которую она не сделает на понедельник, – вряд ли расстроенные чувства мисс Баррет позволят ей приготовиться к уроку.
— Это хорошая идея, – задумчиво проговорила Макгонагалл. – Мисс Баррет либо убедится в надуманности своих страхов, либо конфликт станет очевидным, и тогда, Аврора, вы уже сможете разобраться с колледжем. Спасибо, профессор Смит. Северус, у Слизерина есть еще проблемы?
— Пока нет, – коротко ответил Снейп и впервые покинул совещание, не дожидаясь его конца.
Эван с трудом дождался конца педсовета, потом метнулся в свой кабинет, рухнул в кресло и расхохотался. Закашлялся до боли в горле, приложился к бутылке и расхохотался снова.
— Ай да Снейп! – просипел он, придерживая фотографию во внутреннем кармане. – Ай да сукин сын…
Фотография, слышавшая за эти годы и не такое, наверняка даже не поморщилась.
*** *** ***
— Ну вот, – доктор Арборе снял последнюю повязку. – Повезло вам с друзьями, любезный! И руку сохранили, и фолликулы восстановились почти полностью. Полгодика потерпите – потом можете снова бороду отращивать.
Эван смотрел в зеркало и пытался узнать себя в обгоревшей чешуйчатой маске.
— Носом вы, милый мой, похоже, больше дорожили, чем глазом, – хмыкнул Арборе. – Подняли бы руку чуть выше – спасли бы глаз и остались без ноздрей.
— В моей работе нос важнее, – Эван пожал плечами и сразу пожалел об этом: левое резануло, как тупой пилой.
— Привыкайте, привыкайте. И гримасничать придется поменьше, да–с, – Арборе припечатал свое фирменное «да–с» банкой с бальзамом. – Удивительно все‑таки.
— Что?
— Добровольно ведь донором стал, этот ваш Кротки, как там его…
— Всеслав.
— В первый раз встречаю оборотня–альтруиста.
Эван скривился, охнул про себя и осторожно кивнул.
— Чего только не встречается на свете.
Урод в зеркале его мало волновал. Главное – рука…
Местом дуэли выбрали Наградную комнату – не в вестибюль же отправлять оскорбленного наследника древнего рода. Ханна вызвала Джоша Дюка в учительскую и объяснила, во что они со Скоттом влипли. Скотт появился в сопровождении профессора Флитвика, бледный и перепуганный. Ханна подтолкнула Джоша к Невиллу, он, нещадно путая традиционные слова, попросил профессора быть его секундантом.
Мальчиков повели в Наградную комнату. За дуэлянтами и секундантами шли директор Макгонагалл, Ханна и Смит – последний проверял в учительской какие‑то работы и, кажется, увязался из любопытства. Профессор Снейп вполголоса переругивался с сонными обитателями портретов.
Лишь на пороге Невилл вспомнил, что в Наградной комнате нет ни одной картины, только хрустальные витрины с кубками и медалями, но менять что‑то было уже поздно. Зажглись свечи, противники заняли места, профессор Макгонагалл на правах старшей Дома, давшего приют дуэлянтам, зачитала отрывок из Кодекса. Сам бой оказался быстрым и совсем не торжественным: мальчишки стукнули друг друга традиционным «Экспеллиармусом», Скотт первым подобрал свою палочку и заклял Джоша «Денсогио», а поскольку с отросшими зубами тот не мог колдовать, дуэль была завершена. Секунданты засвидетельствовали соблюдение правил, Макгонагалл зачитала еще один отрывок Кодекса, Ханна вернула зубам Джоша нормальный вид, а Флитвик принялся гасить свечи. Скотт стоял у витрины и делал вид, что разглядывает квиддичные трофеи. Невилл направился было к нему, но остановился – мальчик резко повернулся и пошел к Дюку.
— А моей кузине нравятся «Сестры», – проговорил он, глядя на носки своих ботинок. – У нее вся комната плакатами заклеена. Вообще‑то твой дядя классно играет.
— А я не умею, – отозвался Дюк. – У меня слуха нет. Слушай, ты б хоть объяснил, чего там за кодекс?
Снейп маячил в ближайшей к двери картине, со сдержанным любопытством глядя на выходящих.
— Все хорошо, – тихо сказала Макгонагалл, – как вы и предполагали, Северус.
— В честном бою защитил свой Знак от оскорбления юный Алан из Скоттов, шестых из двенадцати, и заслужил право вернуться в круг, – пробормотал Смит. – Не коситесь на меня так, я почитал Кодекс, он лежит в запретной секции на третьем стеллаже. Вам не кажется, Невилл, что они станут друзьями? Год – не слишком большая разница.
— После дуэли? – усомнилась Ханна.
— Вот именно, мисс Эббот. Иногда мальчишкам нужно подраться, чтоб подружиться. Конечно, еще лучше вместе влипнуть в историю и вместе отбыть наказание, но ссора тоже может быть началом дружбы. Конечно, мне нельзя слепо переносить в Хогвартс свой опыт работы с заповедной шпаной…
Невилл посмотрел на мальчишек, торопливо шагавших впереди, и подумал, что Смит, пожалуй, прав.
— Вообще, как‑то странно вышло с этой дуэлью, – неуверенно произнес он. – Формальность. Они могли бы просто поговорить, ну подраться второй раз, в конце концов. Подрались же в поезде, без всяких торжественностей.
— Ну вот еще, – фыркнул Смит. – Это не так эффектно и совершенно неинтересно.
— Мне казалось, – продолжал Невилл, – что это единственный выход.
— Всем казалось, – успокоил его Смит. – Когда профессор Снейп говорит, кажется, что так оно и есть.
— Доктор дал отмашку, Флорика тебя выпускает, – радостно сообщил Чарли.
— Наконец‑то, – буркнул Эван.
— И не говори. Надоело небось валяться тут с книжкой, не терпится вернуться к работе? Соскучился по свежему навозу?
— Эй, я тут, вообще‑то, ассистент Дрэджеску, а не вольерный. Или меня разжаловали в чернорабочие, пока я тут лежал? – запротестовал Эван.
— Да, точно. Значит, ты соскучился по грязным колбам и закопченным котлам.
Чарли плюхнулся на койку напротив.
— Подарок к выписке, – уже не так бодро проговорил он. – Слушай, Эван, когда мы его придумали, он казался веселым, а теперь мне чего‑то не по себе…
— Давай уже.
Эван протянул руку – левую, с новой нежной кожей и еще не совсем послушными пальцами.
— Что там у вас? Теряюсь в догадках… Всенокль? Набор стереокартинок?
— Чего?
— Неважно. Ну так чего?
— Набор глазных повязок на все случаи жизни, – вздохнул Чарли и протянул пакет.
Эван вытряхнул его на одеяло и хрипло расхохотался. Чарли с надеждой взглянул на него.
— Отпад, – проговорил Эван. – Тыква на Хэллоуин, понятно, сердечко – ясно. А, нет, не ясно, вот пики, значит, это не сердечко, а червы?
— Как хочешь.
— Череп. Волчья морда?
— Она Всеславу понравилась, – признался Чарли.
— Значит, и Слав поучаствовал?
— Ну а как же…
— Отпад, – повторил Эван. – Я даже не знаю, какую надеть. Пожалуй, череп. Для гармонии.
— Обрастешь, – махнул рукой Чарли. – Попроси у Штефы лосьон, от него волосы растут как бешеные. Я когда к своим съездил в девяносто седьмом, меня мама обкорнала как аврора–новобранца, так Штефа меня в два счета в чувство привела. Ольга его литрами покупает.
— Ольге можно верить, – кивнул Эван. – Давай лосьон, давай повязки и пошли уже отсюда, а? Где отметим мое освобождение, здесь или в «Змее» проставляться?
— Проставляется Mama, – улыбнулся Чарли. – Потому как наша крошка Берта сидит на яйцах!
Мимо. A4. В фиолетовом конверте письмо от Ольги, и учти – это оно мне весь пергамент духами провоняло. Как на новом месте, не жмут?
К.
Рон взмахнул палочкой, и по лавке со свистом пролетел Хохотун:
— Магазин закрывается через четверть часа!
Скорее привычка, чем необходимость: толпы, штурмовавшие «Умников Уизли» в августе, схлынули до Хэллоуина. В сентябре–октябре в магазинчик на Диагон–аллее наведывались дошколята за мелочью вроде чертиков–щекоталок да парочка бедолаг, которым стукнуло одиннадцать на днях, – за утешительными подарками.
Стайка малышни досчитала наконец пригоршню нагретых кнатов и вынеслась за дверь, на ходу пихая щекоталку друг другу за шиворот. Девочка, долго выбиравшая между зеленой и полосатой рифмописками, шмыгнула носом и решительно вытащила из вазы обе. Рон подмигнул ей:
— За пару скидка, дорогуша! Сикль восемь, идет?
Девчушка радостно закивала.
— Это кто это к нам пришел! – пропищала дверь, и Рон направился к новому посетителю.
— Добрый вечер, сэр! Чем можем порадовать серьезного взрослого человека?
Посетитель – тощий тип с повязкой на левом глазу – закашлялся и, морщась, просипел:
— Я, наверное, опоздал. Вы закрываетесь уже?
Рон подозвал было стакан с водой, но покупатель помотал головой и отхлебнул из своей фляги.
— Если у вас не список покупок в три локтя длиной, то можно и подождать.
— У меня как раз список, – вздохнул одноглазый.
— Оставьте список, я соберу вам заказ завтра и вышлю совой, – предложил Рон. – Если хотите – в простой коробке, без наклеек. Я имею в виду, если вы хотите сделать сюрприз или что‑то такое…
— Я для себя.
Посетитель не слишком смахивал на любителя розыгрышей.
— Я работаю в Хогвартсе, – добавил он поспешно.
— Так вы новый зельедел! – Рон обругал себя мысленно: обещал ведь Невиллу спросить у Чарли про этого мужика, да так и не собрался написать.
— Совершенно верно. Директор Макгонагалл дала понять, что разные форс–мажоры после вашей продукции устраняет мадам Помфри, но, как зельедел, я ей обязан помогать. Вот и пришел, так сказать…
— Узнать врага в лицо? – рассмеялся Рон. – Кстати, мы не продаем ничего серьезного ребятам младше пятого курса. А на пятом уже надо иметь голову на плечах. Погодите… Мерлиновы панталоны, а чего вас сюда‑то принесло? У нас есть магазин в Хогсмиде.
— Ваш магазин в Хогсмиде был закрыт, а мне все равно нужно было сюда…
— Ясно. Так оставите список? Сова будет через день–два.
Зельедел положил свиток на прилавок и запоздало представился:
— Профессор Смит. Эван Смит.
— Рон Уизли. Если будете ловить автобус до Хогсмида, удобнее всего напротив «Дырявого котла».
— Нет, мы договорились с коллегой встретиться у министерства. Вы подскажете, как туда быстрее попасть?
Рон посмотрел на часы.
— Я вас провожу немного, если хотите. Удобно через Дрян–аллею срезать.
Смит покосился недоверчиво и с опаской.
— От Дрян–аллеи одно название осталось, – спохватился Рон. – Ее еще в девяносто восьмом разогнали. Так идем?
Вообще‑то, Дрян–аллею и разгонять не потребовалось: когда у нового министерства дошли руки до нее, там остались только пустые лавки с выбитыми окнами. Она пустовала до сих пор – репутация оказалась убедительнее дармовой аренды. Казалось, за грязными витринами и перекошенными вывесками до сих пор кто‑то прячется, перебирает пугающий товар и выглядывает не то покупателей, не то сырье…
Зябкий ветерок залез за ворот мантии. Рон запахнулся поплотнее и выругался мысленно: обязательно срезать было, выиграл минуту – потратил три катушки нервов…
Зельедел молча топал рядом, дергал плечами, вертел головой, видно, и ему что‑то мерещилось в брошенных лавках.
На Диагон–аллее тоже было немало брошенных магазинов: половина владельцев разбежалась во время войны и не все вернулись. Опустевший магазин Олливандера выглядел особенно грустно, хоть Рон и знал, что мистер Олливандер жив, просто переехал подальше от грустных воспоминаний. Жив, в отличие от многих, от Фреда… М–мерлин, он еще долго откликался на «Эй, Фредди!», когда начал работать в «Умниках»…
Стоп! Рон резко остановился, и зельедел едва в него не врезался. Что там говорил Кингсли о внезапных печальных мыслях? Эти твари могут быть где угодно, а пустынная Дрян–аллея – местечко как раз для дементоров.
— Профессор Смит, здесь могут быть дементоры, глядите в оба!
Рон крутнулся на месте, удобнее перехватив палочку, присмотрелся к темным углам. Есть! Бледно–черная, почти серая тень жалась к тени Рона на стене. Поняв, что его заметили, дементор дернулся вперед, выставляя рыло из грязных складок. Совсем от голода ошалел, зараза, надо будет Гермиону предупредить, чтоб не ходила тут… И кстати о Гермионе…
– Expecto Patronum!
Ослепительно–белый пес бросился на серую тень, готовый кусать и рвать в клочья. Тень попятилась, уплыла в ближайшую дверь, пес побежал за ней, отгоняя дальше, дальше, пока не растаял. Рон обернулся.
Зельедел все так же молча стискивал палочку. Лицо его посерело, и стали заметнее шрамы на левой щеке.
— Вы что, растерялись? – буркнул Рон. Не то чтобы ему серьезно нужен был второй патронус на одного дохлого дементора, но стоять столбом – тоже не дело.
— Я… не… это что вообще было? – выговорил наконец Смит.
— Дементор, что ж еще? Их с острова разогнали, они теперь по всей Англии шатаются. Больше, конечно, возле магглов отираются, те их не видят. Но говорят, им маги больше по вкусу. Вы что, дементора никогда не видели?
— Нет, – ответил Смит. Потер лицо, спрятал палочку. – Там, где я жил, такие твари не водятся.
— Да ладно, – не поверил Рон.
Смит пожал плечами.
— Каппы у вас не живут, но это вас не удивляет. И, кстати, насчет «смотрите в оба» – это было смешно, да.
Рон смутился.
— Извините, я не подумал. Вы… Ладно, идемте, пока он назад не приполз. Сейчас только, минутку…
Он снова взмахнул палочкой, вызывая патронуса.
— Министерство магии, дежурному аврору. Рон Уизли сообщает: дементор на Дрян–аллее, прячется в дыре под номером семнадцать, кажется.
Пес беззвучно гавкнул и умчал в сторону министерства. Рон и Смит зашагали туда же. Рон еще помаялся по поводу своей неудачной оговорки и спросил наконец:
— Так у вас, значит, не водятся дементоры? Повезло.
— У нас водится зеленая тоска, – отозвался Смит – Тоже неплохо справляется. Но от нее заклинания не помогают.
— А что помогает?
— Зелья.
Рон фыркнул, не сдержался.
Смит усмехнулся и продолжил:
— Заговор еще. Вообще голос. Зеленая тоска разговоров не любит.
— Так вы патронуса вызвать не умеете?
Смит развел руками, не замедляя шага.
— Судя по вашему тону, зря. Но этому ведь можно научиться?
— Научитесь, пригодится, – серьезно предупредил Рон. – Сами видите, дементоры. Конечно, в Хогвартс они нипочем не сунутся, но мало ли. И сообщение послать можно кому угодно.
— Учту, – кивнул Смит.
Глухая стена в конце переулка расступилась, пропуская их в маггловский Лондон.
— Теперь вот по этой улице до перекрестка, потом налево и вперед, до телефонной будки. Там вход в министерство.
— Да, я там был. Спасибо, мистер Уизли.
— Рон.
— Эван. Спасибо, Рон, и за дементора спасибо. Хм, коряво как‑то.
— Я понял, – улыбнулся Рон. – Не за что.
Он пожал Смиту руку и аппарировал домой.
— Эй, Лысый? – в окно сунулась добродушная физиономия Всеслава. – Дома?
— В гостях, – буркнул Эван и отодвинул стопку учебников.
Всеслав фыркнул и бесшумно исчез. Сунулся уже в дверь.
— К уроку готовишься? Чарли сказал, готовишься.
Чарли сбежал после очередной тирады в адрес Ньюта Скамандера – «Бестиарий», по которому учила Дрэджеску, возмутительно редко совпадал с «Волшебными тварями». Даже с поправкой на перевод и местные названия. Эван с разрешения Чарли разобрал «Тварей» на страницы и теперь закладывал ими совпадающие разделы.
Всеслав, казалось, не замечал нелюбезного приема.
— Глянь, кого поймал, – довольно проговорил он и плюхнул на стол холщовый мешок. Обычно он приносил в таких мешочках травы и семена, но сейчас там явно шевелилось что‑то живое.
Эван потянул завязку. На стол выкатился темно–зеленый мохнатый комок.
— Хуха! Надо же…
— Молодец, – одобрил Всеслав. – Чарли как первый раз увидел, сказал – клубкопух. Но как его за палец тяпнули, быстро понял, кто есть кто.
Настроение стремительно улучшалось.
— Ты где ее нашел, Слав?
— В лесу, где ж еще?
— Их теперь нечасто встретишь.
— Знаю. Ребятам покажешь – и отпусти. За ворота выкинь, она до леса сама доберется.
Хуха осваивалась потихоньку, высунула зеленую мордочку, понюхала воздух. Шерсть ее быстро желтела, сливаясь с деревянной столешницей.
— Ты смотри, чтоб не сбежала раньше времени, – предупредил Всеслав. – Сейчас фукнет под кровать или еще куда в щель – и не найдешь.
— Знаю, – отмахнулся Эван. – Там в мешке мох есть?
Всеслав обиженно фыркнул.
— Присмотри за ней, я коробку найду.
— Не задохнется в коробке‑то? – Всеслав принялся почесывать хуху, уже совсем деревянно–желтую.
— В клетку трансфигурирую. Ты смотри, чтоб не цапнула.
— Меня?
Хуха заурчала тихонько.
— Ну и чем не клубкопух, – пробормотал Эван. Он вытащил из‑под кровати коробку, которую не успела прибрать к рукам Дрэджеску, трансфигурировал в клетку попросторнее, вытряхнул в нее мох из мешка. Переночевать сгодится. И вот еще…
Он пошарил под шкафом, вытащил блюдечко, плеснул молока и тоже поставил его в клетку.
При виде блюдечка Всеслав радостно осклабился.
— Вот уж кому ржать, Слав, но не тебе. Спасибо за хуху и проваливай, мне теперь про нее лекцию писать.
Стремительно зеленеющая хуха с удовольствием сунула нос в блюдце. Эван переставил клетку на пол и сел за «Бестиарий».
… Он тоже сначала принял шерстяной комок за клубкопуха. Игорь долго вел его по лесу и гонял по грамматике – сегодня спрягали глаголы. Стишок из глаголов–исключений запомнился быстро, но спрягались они все равно неохотно и через раз неправильно. Игорь терпеливо поправлял, и они все шли и шли, он уже взмок и запыхался.
— Привал! – объявил наконец Игорь.
Он рухнул под дерево на расстеленный плащ, утер потный лоб – ххух…
— Вон она! – шепнул Игорь.
Желтый глазастый зверек сидел среди кучи листьев, смотрел с любопытством. Клубкопух! Но клюва не было, был кошачий розовый нос и розовые лапки.
— Хуха, – объяснил Игорь. – Ты позвал – она прибежала. Любопытная морда. Хочешь поймать?
– Accio хуха, – не задумываясь, бросил он.
Пушистый ласковый комочек укусил его за палец и растворился в траве.
Деканы, деканы… Как же просто было до войны! Нет, – оборвала себя Минерва, – до войны все было СОВСЕМ не просто. Но по поводу слизеринцев можно было элементарно предъявить претензии Северусу, а уж дальше он и Альбус разбирались сами. Тяжела ты, директорская доля.
— На повестке дня…
— На повестке дня Слизерин, как обычно, – вздохнула Аврора.
Снейп пренебрежительно фыркнул и сложил руки на груди.
— Что они еще натворили? – зевнула Тонкс, поглядывая на часы. В пятницу вечером у нее явно были дела поинтереснее, чем собрание после уроков.
— А почему, дорогая Нимфадора, вы считаете, что «натворили» именно они? – прошипел Снейп. – Откуда такая уверенность?
— Северус, я предлагаю отложить прения и послушать профессора Синистру, – привычно вмешалась Минерва. – Аврора, введи нас в курс дела, пожалуйста.
— Джоэль Пемберли напал на Терри Фокса сегодня после второго урока, – вздохнула Аврора.
— Опять? – ахнул Невилл.
Аврора кивнула.
— За последнюю неделю это уже третий случай. Если я сниму с Дома еще баллы, его свои же загрызут.
— Вы, разумеется, не интересовались причинами столь странного поведения мальчика, – Снейп встал со ступеньки и прошелся по картине. – А между тем…
— Представьте себе, интересовалась, – огрызнулась Аврора. – Дома у него все в порядке, сам здоров, ни с кем не ссорился, с преподавателями тоже конфликтов не было. По крайней мере, пока он не начал сбегать с уроков.
— Странно, всегда был такой спокойный мальчуган… – протянул Невилл.
— На таких вечно не обращают внимания, – горько усмехнулся Снейп. – Впрочем, гриффиндорцы всегда отличались чуткостью и тактом. Мальчик очень раним. А Фокс…
— Помилуйте, Северус, – поморщилась Минерва. – Никто Пемберли не травил. Терри Фокс самый обычный мальчишка, не делайте из него садиста.
— Терри Фокс любит рассказывать анекдоты, – подал вдруг голос Смит из своего угла.
— И что из этого? – пожала плечами Синистра.
— А вы слышали последний? Про сову, которая ударилась о дерево?
— Это который «что совой о пенек, что пеньком о сову»? – уточнила Тонкс.
— Несмешно и глупо, – кивнула Минерва. – Но это же не повод кидаться «фурункулюсом»!
— Безусловно, – неожиданно легко согласился Смит. – Назначьте Пемберли взыскание, мне есть что ему поручить.
Эван явился в субботу, благо повод у него был: он принес аконит. Выставил на стол темную резную бутыль – она казалась тяжелой, но в руку легла легко и удобно, – и Рем вспомнил, на секунду раньше, чем Дора спросила:
— Распотрошили запасы профессора Снейпа?
— Скорее уж профессора Слагхорна, – отозвался Эван. – Во всяком случае, пароль на шкафчике был «засахаренные ананасы». И не спрашивайте, откуда я узнал пароль, – этой дрянью в подземельях пахнет до сих пор.
— Сильнее, чем Снейпом? – хихикнула Дора и принялась глотать зелье, страдая и морщась изо всех сил.
— Сладкие ананасы – оружие массового поражения похлеще дракона с несварением желудка.
Дора расхохоталась, не забывая, впрочем, страдать.
А бутыль и вправду была из Снейповых запасов, это скорее Слагхорн их прибрал к рукам. Снейп носил в таких аконит в дом Сириуса. И с такой же бутылкой пришел тогда Гарри.
Кажется. Рем был не слишком гостеприимен. Он только вернулся из Мунго с Дорой, только что в который раз выставил Скитер за дверь, с трудом сдерживаясь, чтоб не рыкнуть – не дать повод для очередной статейки. Инстинкт требовал уползти в нору и отлеживаться. Сердце требовало сидеть рядом с Дорой и слушать, как она дышит. Совесть свербила о заброшенном сыне. Разговаривать по душам сейчас хотелось меньше всего. Но Гарри… Гарри явно понимал, что не вовремя, но не уходил, пинал коленкой большую маггловскую сумку. Рем сдался («Андромеда, посидишь с ней немного, ладно?») и впустил его.
Из сумки Гарри выволок мыслив, рядом поставил бутылку, вот только в ней не зелье плескалось, а клубились ниточки мыслей.
— Ты должен это увидеть, Рем, – тихо проговорил он. – Я хочу, чтобы ты увидел… Мне нужна твоя помощь.
И опрокинул бутылку в каменную чашу.
– … доамна директор оторвет мне голову. Или высчитает из зарплаты, но голову все равно оторвет.
— Что? – Рем понял, что Дора все еще смеется, а Эван говорит что‑то, и, кажется, ему.
— Бутылку с прошлого раза верните, говорю. Школьное имущество.
— Точно, – Дора подхватила опустевшую бутылку, – я видела такую у Макгонагалл в кабинете. И в суде. У Гарри ведь такая была? А бутылка с прошлого раза – сейчас принесу, где‑то она была…
— Давай я сам найду, – быстро вмешался Рем, перехватив взгляд Эвана. Да, Дора и хрупкие вещи несовместимы… Кстати, может, Эван отвлечется на драгоценную бутыль и пропустит суд мимо ушей? Хотя вряд ли, на любое упоминание о войне и Гарри Поттере он бросается, как ловец на снитч.
Рем долго копался в кухонном шкафчике, но, когда вернулся, Эван уже удобно устроился в угловом кресле и смотрел выжидающе.
— Так что там мистер Поттер носил в суд в бутылке?
— Доказательства невиновности Северуса Снейпа, – без особой охоты объяснил Рем. – Его собственные воспоминания.
Что‑то мелькнуло во взгляде Смита – будто снитч едва не черкнул его по уху.
— Есть что‑то совершенно фантастическое в этом, правда? Воспоминания, пережившие своего владельца. Эксклюзивный показ собрал большую публику?
Дора уже направлялась к двери – она обычно оставляла гостя с Ремом – и остановилась на полдороге.
— Не было никакого показа, – отмахнулся Рем.
— Да ну? Гарри Поттер пришел в суд, помахал красивой бутылкой и сказал, что Северус Снейп ни в чем не виноват? Нет, я, конечно, не сомневаюсь, что ему поверили…
— Суду показали только необходимую часть – в первую очередь распоряжение Дамблдора насчет его собственной смерти. Кажется, на том и кончилось. Остальное Гарри объяснил на словах, а я подтвердил.
— Значит, ты их все же видел, – огонек в глазу Смита вспыхнул с новой силой.
— Видел, – кивнул Рем. – И прости, Эван, но рассказывать не буду. Пусть это останется между Гарри, мной и Северусом.
…в черной ночи мелькали разноцветные вспышки заклинаний, две фигуры впереди едва виднелись на фоне беззвездного неба, и все же их можно было разглядеть, вот только прицелиться было трудно, они отбивались и резко меняли высоту, спутник Снейпа обругал «проклятую тварь» и рванулся вперед, занося палочку, Снейп швырнул «сектумсемпру» прямо в поднятую руку, но напарник дернулся, и заклинание улетело вперед…
Эван отобрал бутылку у Доры, почти ласково прошелся пальцами по горлышку, будто это и была та, из кабинета, и усмехнулся.
— Думаю, немало народу отдало б кусок жизни за возможность в них заглянуть…
— О да! – Рем обрадовался смене темы. – Мы поставили москитные сетки, ты знаешь, Скитер – анимаг…
— Причем я думаю, что эти сетки она вполне способна перегрызть, – вставила Дора. – Так что я надеялась только на Рема – он бы эту жучилу за милю учуял.
Эван дернулся в своем кресле, будто ему Скитершу в анимагической форме кинули за шиворот. Кажется, ему только сейчас пришло в голову, что…
Рем улыбнулся
— Оборотни ведь чуют анимагов, Эван. Есть у нас что‑то общее.
Дора перевела весело–ошалелый взгляд с Рема на гостя.
— Что, и вы? Провалиться мне на этом месте, кругом одни анимаги!
Эван ухватил ворот свитера – Рем готов был биться об заклад, что Эван понятия не имеет, что, когда волнуется, теребит этот несчастный ворот.
— Я слышал, что и покойный директор Снейп… Ну, знаешь, слизеринские байки.
— Это да, – кивнул Рем. – Скитер писала об этом, и даже Дэннис Криви. Видимо, Северус слишком эффектно взмахивал черным плащом – если не весь Хогвартс, то Слизерин точно уверен, что он превращался в летучую мышь.
— И портрет уважаемого директора это не опровергает, – заключил Смит. – Неужели он не был анимагом, Люпин? Быть того не может.
Рем развел руками.
— Увы.
— А интересно, – проговорила Дора задумчиво, – если б он был анимагом, превращался б его портрет или нет? Эх, жаль, не было анимагов среди директоров, и спросить‑то не у кого.
— Лет через дцать… или сот… когда Большая Битва станет легендой, и когда весь Хогвартс будет уверен, что директор Снейп – анимаг… как знать, возможно, тогда портрет его будет порхать черной тенью… – негромко проговорил Эван. – В конце концов, что такое портрет? Однако мы ушли от темы, а мне, как лицу заинтересованному, любопытно – анимагическая форма тоже видна?
— Нет, – с сожалением признался Рем. – Только если превращение было совсем недавно, меньше суток назад. Или если я уже знаю, что за форма. То есть то, что Минерва – кошка, я вижу все время, потому что знаю. А тебя не вижу. Давно не превращался, Эван? Откроешь секрет?
— Не открою. Потому и не превращался.
Эван, хоть и сварливо, но явно отшучивался, и Рем был рад, что разговор не принял серьезный оборот и ушел наконец от темы суда, но радоваться, как выяснилось, было рано. Дора умчала греть чайник – эту часть чайной церемонии ей доверяли, Эван выбрался из кресла, зацепил ногой сумку с бутылками, и Рем был уверен – нарочно, тут же «вспомнил» о них и спросил:
— Чистое любопытство, Люпин. А где сейчас алиби директора Снейпа? Я имею в виду его воспоминания…
— Понятия не имею, Эван, – соврал Рем. – Думаю, в каком‑нибудь безопасном подходящем месте.
Вторая часть фразы была правдой – бутыль стояла в кабинете Минервы Макгонагалл.
— У вас найдется десять минут, профессор Смит?
Эван обернулся и кивнул. Как показалось Минерве, без особого удивления.
— Если вы о Пемберли, то это займет чуть больше десяти минут. Проще показать.
— Идемте, – кивнула Минерва.
Они спустились и вышли к северной стене. Минерва поежилась на ветру и ругнула про себя молчуна зельедела: мог бы предупредить, она взяла бы шаль. У водосточного желоба с жерлом в виде драконьей морды Смит вдруг замер и утянул ее в нишу, указывая вперед. Минерва прищурилась.
Невысокая фигурка в школьной форме скользнула из‑за угла к живой изгороди и замерла на корточках у разросшегося снизу плюща. Минерва вопросительно взглянула на спутника, тот прижал палец к губам. Через несколько минут Пемберли встал, вытер лицо рукавом и рысью припустил к входу. Смит посмотрел ему вслед и подошел к изгороди.
— Что у него там? – спросила Минерва, глядя, как зельедел шарит под кустом.
— Сова. Попалась Иве. Видимо, увлеклась охотой.
Он отодвинул наконец нужный камень и вытащил из тайника коробку. На подстилке из жухлой травы лежало птичье тельце.
— Смерть… иногда трудно принять, – проговорил Смит.
Минерва подошла ближе.
— Судите по собственному опыту?
Он не пошевелился.
— Может быть.
— Вы найдете, что сказать мальчику?
— Не знаю, – Смит уставился на Минерву снизу вверх своим единственным глазом. – Не гарантирую.
— Что ж… – она вздохнула. – Профессор Синистра назначит ему взыскание в вашем классе. Завтра после чая.
Смит кивнул и аккуратно задвинул коробку обратно под куст. Минерва дождалась, пока он встанет.
— Профессор Смит… Как все же вышло, что только вы узнали о потере мальчика?
Он пожал плечами.
— Сова приносила ему письма от родителей два раза в неделю. Во вторник она не прилетела, а вчера письмо и посылку принесла другая птица. Я проверил совятню, потом расспросил Хагрида и эльфов.
— Я видела то же, что и вы! – Минерва не сдерживала досады. – Как и профессор Синистра. Почему вы увидели, а мы – нет?
Смит кривовато улыбнулся и развел руками.
— Опыт, мэм…
— Конечно, любила, – пожала плечами Ольга.
— А теперь?
— И теперь люблю. За моего Димитра не одна ведьма удавиться была готова, повезло мне с ним.
Джордже подкатился калачиком, не дожидаясь заказа, – принес драгоценной пани новый кофе. Эван подумал, не взять ли еще кружку, но не решился. Если опять в обход, то дышать выхлопом в морду, скажем, Ромашке – смерти подобно. А в лицо Тодоровой – лютой смерти.
— Трудно через порог отпускать, – Ольга придвинула чашку, но пить не стала. – Паук‑то внутри бесится.
Он дернул бровью.
— Ну да. Полюбил паук муху, привязал к себе накрепко – ты ж моя хорошая, ты ж моя славная, ну куда ж я без тебя… Когда Димитр ушел, я полгода на стены кидалась и волком выла почище Слава. А потом поняла – это ж я в своей паутине путаюсь, по себе несчастной сопли глотаю. Помахала ему ручкой и отпустила. Ну, и меня отпускать начало.
Ольга кинула в кофе сахар – вульгарно, по–маггловски: пять кусочков.
— К нам, kochanie, один паренек ходил. Влюбился в нашу девочку – в Марыльку, ты ее не знаешь. Подарки дарил, руки целовал, стихи писал – все заведение ахало. А потом Марылька за ум взялась, деньжат поднакопила, выкупилась. Я девчонок не держу, если хотят уйти, сам знаешь…
Ольга щелкнула зажигалкой, затянулась вонючей сигареткой, быстро глянула на Эвана и вдавила сигарету в пепельницу. Он облегченно выдохнул: к горлу уже подступал надсадный кашель.
— И что потом?
— А потом приходит ко мне парнишка этот с претензией: мол, как я могла его любимую отпустить. Она теперь в Клуж–Напоку усвистела, у нее там тетка в аэропорту работает, а он, понимаешь, уже всю жизнь для нее распланировал: вот институт закончит, работать пойдет, денег соберет, ее выкупит и женится. Я ему – так ты, сердце, ее‑то спрашивал, хочет она тебя пять лет в «Радости» ждать? Нет – должно, говорит, быть по–моему. Э, родной, думаю, так ты просто сервиса на халяву хочешь.
— И?
— Да так… – Ольга улыбнулась. – Ты вот мне скажи: если мы своих любимых не то что на тот свет, а в Клуж отпустить не можем, это мы для них стараемся или халявного сервиса хотим?
C4. Признавайся, Нельсон, это флагман. С типом осторожнее, если что – свисти. Ольгу перевели во взрослый вольер.
К.
Новолуние все же пришлось на выходные в октябре. В воскресенье Рем проснулся, потому что спать больше не мог. На самом деле словом «проснулся» его состояние можно было назвать с натяжкой. Он проспал большую часть ночи и полдня, он больше не нуждался в отдыхе, но встать был не в состоянии. Голова тяжелая, в теле липкая слабость, руки дрожат. Рем сел, нащупал на столике стакан с водой – во рту пересохло, как после попойки. Дора услышала его движение. Сейчас придет и будет изо всех сил стараться его не жалеть.
— Рем! Ты не спишь уже? Эван пришел.
Ну почему сегодня? Он же лунный календарь знает и прекрасно понимает, что сегодня ему не до гостей и даже не до разговоров. Случилось чего?
— Он в гостиной?
— Да, говорит, дело к тебе. Может, его сюда позвать?
— Зачем, что я – лежачий больной? Сейчас выйду.
Он спустил ноги с кровати, переждал, пока в висках перестанет стучать, и побрел в гостиную.
Эван сидел у окна, барабаня пальцами по подлокотнику. Андромеда вошла с подносом и принялась расставлять чашки. Рем плюхнулся в ближайшее кресло.
— Привет, Эван. Чаю выпьешь?
Он мотнул головой.
— Нет, спасибо. Прости, что я без приглашения и именно сегодня, но у меня дело.
Рем не смог сдержать улыбки. Он всегда говорит, что у него дело, с тех пор как Дора перестала его приглашать специально. Но сегодня, видимо, это правда. Не сочувствовать же он пришел.
— Мне прислали эту штуку в сентябре, но разрослась она только сейчас.
Он вытянул из кармана небольшую склянку и отвернул пробку. Рем потянул носом. Инстинкт потребовал выпить это немедленно.
— Это сок арники. Всеслав на нее случайно наткнулся. Говорит, это помогает легче переносить безлунные ночи.
Рем решил, что молча отобрать и опорожнить склянку будет совсем странно и невежливо, и заставил себя слушать дальше.
— Мы нашли информацию о ее свойствах и немного поэкспериментировали. Эффективнее всего действует сок. Дозировка…
Рем решительно протянул руку. Эван, сверяясь с отметками на склянке, налил немного сока в чашку.
— Он горький, – предупреждающе проговорил он.
Сок был замечательно горький. В голове прояснилось, а во рту исчез противный привкус. Ноздри защекотал аромат превосходно заваренного чая, и Рем понял, что голоден. Неудивительно, если учесть, что он не ел со вчерашнего дня.
— Спасибо, Эван.
Эван закрыл склянку, поставил ее на стол.
— Дозировку я расписал. Этого хватит на неделю, а там луна прибудет. К следующему новолунию принесу еще.
— Может, все‑таки выпьешь чаю? – улыбаясь, спросил Рем. – Или пообедаешь с нами? Я, честно говоря, голоден как…
— Волк? – правая бровь Эвана поползла вверх.
— С ума сойти, – пробормотала Тонкс, остановившись на пороге. – Рем, ты чем его заколдовал, что он смеется?
Обедали весело. Рем, как всегда, расспрашивал о школьных новостях, Дора, как всегда, отмалчивалась – чтоб не отмалчивался Эван. За чаем Рем спросил, разрешился ли конфликт с Линдой Баррет.
— Разрешился, – усмехнулся Эван, – но, боюсь, к неудовольствию профессора Снейпа. Девочка обошла одноклассников, и все нормально с ней разговаривали. А когда она закопалась со звездными картами, мисс Притчард ей помогла немного. Не вышло конфликта, Люпин.
— Разве это не замечательно?
— Кому как, – хмыкнул Эван и отставил чашку. – Мне пора, пожалуй. Меня ждут две стопки рефератов.
— Я провожу, – вызвался Рем.
Дора рассмеялась – она по опыту знала, что эти проводы еще на час. Рем каждый раз выбирал новый маршрут, чтоб показать гостю весь Хогсмид. В этот раз они прошли до конца Хай–стрит, где он планировал свернуть в переулок и пройти мимо «Дервиша и Банга», но Эван остановился.
— А это что?
— Памятный знак в честь битвы за Хогвартс, – вздохнул Рем.
— В книге он по–другому выглядит. И в «Пророке».
— Его переделывали, а фотографию уже не меняли.
— А почему переделывали? – Эван подошел ближе. Рем неохотно зашагал за ним.
— Все решали, кто за кого сражался. Эйфория победы закончилась, и снова началась политика. Да ты и сам понимаешь, не все было просто, даже среди тех, кто вроде как сражался за Волдеморта. Кого заставили, кого заколдовали, кто уже сам был не рад, что ввязался, а назад дороги нет. И пошли тянуть одеяло на себя, кто предлагает написать на камне все имена, включая Тома Риддла и Беллатрикс Лестранж, потому что все жертвы войны и с мертвых какой спрос, а кто предлагает сбить имя Фреда Уизли, потому что у него брат в министерстве работал. Пойдем, а?
— Подожди. Они здесь похоронены?
— Не все, но многие.
Сейчас он обойдет памятник и увидит этот чертов обелиск. Так и есть.
— А кого это так выделили? Ну разумеется. Северус Снейп.
Эван обернулся с выражением крайнего любопытства на лице. Рем обреченно подошел. Теперь придется объяснять.
— Да, тот самый директор Снейп, с чьим портретом ты так замечательно соседствуешь.
По черному камню вились серебристые буквы «Покойся с миром» – единственное, что удалось сохранить без изменений, когда министерство решило облагородить могилу героя к годовщине смерти и сменило скромную белую плиту на помпезный черный памятник. Нижнюю часть надписи почти не было видно под большим букетом белых лилий.
— Ему до сих пор носят цветы?
— Опять свадьба, – Рем поморщился от удушливого запаха – цветы явно заколдовали от увядания. – Юные влюбленные клянутся друг другу в вечной верности и оставляют лилии в залог клятвы.
— Я тоже не люблю, как они пахнут, – отозвался Эван. – Мелкие, садовые – еще ничего, а эти большие – противно.
Эти слова будто перевесили чашу весов. Рем вытащил палочку, пробормотал заклинание, букет исчез. Эван хмыкнул.
— А профессор не обидится?
— Тут же нет его портрета, – фыркнул Рем.
— Я не о портрете…
— А. Не думаю, что Северус обиделся бы. Это все – не его. И портрет не его. Да и могила на самом деле тоже.
Заныла спина, напоминая, что они долго ходили, а теперь еще долго стоят. Рем оглянулся и потянул Эвана к скамейке, предусмотрительно поставленной так, чтоб видеть и мемориал, и обелиск. Если уж начался этот разговор, то лучше его закончить.
— Он похоронен не здесь, – уточнил Эван, усаживаясь рядом.
— Не здесь… Его тело не нашли. Гарри пытался добиться, чтоб его забрали из Визжащей хижины – это вон там, видишь? Я потом как‑нибудь расскажу о ней. Там Снейпа убили, и его тело забрали раньше, чем кто‑то из Ордена смог прийти. Я не знаю, они слышали, как Гарри оправдал его, или нет? Наверное, лучше, если не слышали – тогда, по крайней мере, они забрали его, чтоб похоронить нормально…
— Ясно, – отозвался Эван. – А портрет чей? Я видел его фотографию в «Пророке» – в общем похож. Конечно, ему польстили, но это часто бывает.
— В общем похож, – повторил Рем. – Он к Северусу имеет не больше отношения, чем этот обелиск и букеты. Он не такой был.
— А какой? – тихо спросил Эван.
Рем задумался. Описать Снейпа одним словом не представлялось возможным, не скажешь ведь банальное – «сложный». Все мы сложные. Он еще раздумывал, с чего начать, когда его обожгла новая мысль, прекрасно объясняющая осторожный, почти вкрадчивый тон вопроса.
— Ты читал книжку Скитер, – он не спрашивал, а утверждал.
Эван не стал уворачиваться.
— Читал. Тонкс меня попросила не читать, но сам понимаешь, это как просьба не думать о белой обезьяне. Я понимаю, там домыслов больше, чем фактов. Я их пытался отсеять, полагаю, что с твоей помощью получится лучше.
— Ну… Мы не были ни друзьями, ни чем большим. Впрочем, заклятыми врагами тоже не были – хочется думать, во всяком случае. На самом деле я о нем не так много и знал. Вроде бы полукровка, но учился в Слизерине, а уж нос задирал – будто со всеми четырьмя основателями в родстве. Знал много заклинаний не из школьного курса, зелья варил по своим рецептам, приносил Слизерину баллов больше, чем весь курс, а его там все равно не любили. Но Лили с ним водилась, значит, в нем было что‑то… не знаю, хорошее, интересное, что она видела.
— Лили – это его погибшая возлюбленная, в память о которой он носит цветок?
— Эван, ну хоть ты не впадай в патетику! – Рем чуть не застонал. – Эту историю измусолили в газетах и книжках, сделали из его жизни мелодраму – отомстил злодею, который разлучил его с любимой. Лили уже была замужем, и она очень любила Джеймса, можешь мне поверить. Северус увлекся идеями Волдеморта и поздно понял, куда вляпался. Но если бы Волдеморт выбрал другую семью и другого ребенка, что, Северус поступил бы иначе? Не попытался бы их защитить?
— А что, попытался бы? – серьезно спросил Эван.
Рем осекся.
Этот вопрос он уже задавал себе. Особенно когда узнал, что это Снейп передал Волдеморту пророчество. Снейп был во всем виноват – он развязал войну с ребенком. Но если бы Петтигрю не выдал тайны, Лили и Джеймс остались бы живы. Тогда Волдеморт не связал бы свою жизнь с жизнью Гарри, и его вообще никто не мог бы убить… На этом месте голова шла кругом, Люпин пытался думать сначала и снова запутывался. Он бы очень хотел послушать еще чье‑то мнение по этому поводу, но Дамблдор был мертв, а прочие при упоминании Снейпа менялись в лице и хватались за палочку.
Пришел бы Снейп к Дамблдору, если бы Волдеморт выбрал Лонгботтомов? Рем хотел это знать, особенно потом, когда открылась правда о смерти Дамблдора, когда Гарри пытался похоронить Снейпа по–человечески и защитить память о нем. Но он подозревал, что Снейп сам не знал ответа на этот вопрос.
И он перестал гадать. Кто знает, что было бы если? Самая безнадежная из всех возможных игр. Он знал, что было.
Что Снейп стоял на коленях и предлагал все в обмен на безопасность ненавистного Поттера.
Что он всю жизнь посвятил охране его сына.
Что он вернулся к Волдеморту, чтобы шпионить, и это было наихудшим наказанием. Рем был в общине, он помнил, каково это, когда не знаешь, кто ты, на чьей ты стороне и зачем ластишься к альфе – то ли маскируешься, то ли просто делаешь, что велит проклятый инстинкт.
Что в конце концов все закончилось в Визжащей хижине перекушенным горлом, будто лютая смерть, упустившая жертву двадцать лет назад, наконец дождалась своего.
Какие уж тут могут быть вопросы?
Рем понял, что уже добрых пять минут молчит, уставясь перед собой, и Эван тоже молчит, сверля его немигающим черным глазом.
— Не знаю я, – проговорил он наконец. – Это все так сложно, а они хотят все объяснить одним обелиском.
Эван отвел взгляд, поднялся, сунул руки в карманы куртки.
— Ладно, Люпин. Я дальше сам дойду, я помню дорогу.
И он зашагал прочь, торопливо, как‑то неровно, дергая лопатками.
Тонкс начала тревожиться, когда пошел второй час после ухода Смита. Конечно, они могли заговориться или выбрать особенно длинный маршрут, но с другой стороны, Рем уже года два не выходил из дома в новолуния. Да, ему сразу стало лучше, когда он выпил Смитового снадобья, но не настолько же, чтоб два часа гулять по Хогсмиду. И этот Хороший человек тоже хорош – знает же, что в новолуния у Рема сил нет, мог бы вообще отказаться от проводов.
Тонкс уже решительно вытянула палочку – отправить этому гулене патронуса, когда камин полыхнул зеленым.
— Можно, Тонкс? – круглая мордашка официантки из «Трех метел». – Мистер Люпин зашел к нам, по–моему, не столько чаю выпить, сколько посидеть.
— Спасибо, Бетти.
Тонкс накинула мантию и, крикнув матери, что сейчас вернется, почти бегом отправилась в «Три метлы».
Рем сидел за ближайшим к двери столиком.
— Вот ты где!
Тонкс плюхнулась на соседний стул, придвинулась, обняла мужа.
— Вы куда пропали? Я уж волноваться начала.
— Мы просто долго говорили, со мной все хорошо.
Да уж, лучше не бывает – дышит тяжело, руки подрагивают, сердце колотится наверняка. И глаза тревожные.
— О чем говорили‑то хоть?
— Так, о Снейпе.
— Нашли о чем говорить, – фыркнула было Тонкс, но тут же сменила тон: – Он тебе сказал что‑то неприятное?
Рем молча покачал головой.
— Дора, слушай… Ты пригласи его к нам в субботу.
— Чего его приглашать, он сам всегда приходит. Вы что, поругались?
— Н–нет. Просто пригласи, ладно?
Тонкс пожала плечами. Рем допил чай и повернулся к ней, уже не встревоженный, заинтересованный.
— Ты не знаешь, что у него с голосом?
— В смысле?
— Не от рождения же он так сипит. У него с горлом что‑то, может, он рассказывал?
— Мне? – уточнила Тонкс. – Рем, он с тобой говорит больше, чем со всеми остальными вместе взятыми. А горло – наверное, в Карпатах застудил, теперь вечно его то платком, то шарфом заматывает, да поздно.
Рем кивнул.
— Наверное. Ну что, идем домой?
Он положил на стол монету, поднялся. Тонкс пошла рядом, и он, благодарно улыбнувшись, обнял ее за плечи – идти так было куда легче.
Эван постучал в двери лаборатории. Женский голос крикнул что‑то вполне приветливое, и кулон–переводчик тут же проснулся: «Входите!».
Флорика Дрэджеску – рабочая мантия в пятнах, кудряшки дыбом – сражалась с дымящимся котлом.
— Минутку, сейчас разделение фаз… – аккуратно продублировал переводчик. Эван кивнул и отошел осмотреться – в конце концов, здесь ему работать в ближайшее время.
После собеседования в «Старом князе», пока он потягивал свое пиво, Чарли и Корнелиу малость поспорили вполголоса, Ольга вроде как мило общалась с хозяином, но слушала внимательно. Потом, пока те двое и хозяин разбирались с ящиками из заповедника и для заповедника, Ольга быстро перевела ему, что Корнелиу сказал, этого умника к драконам подпускать нельзя, пока не разглядим, что к чему, а Чарли – что мужик с мозгами им в любом случае пригодится, пусть Тодорова посмотрит.
— Я передам письмо Флорике, – шепнула Ольга, – пусть возьмет тебя к себе, там безопасно, это лаборатория. Флорика славная девочка, не сболтни лишнего, Эван, в хорошие времена ты у меня стригся, а теперь связался с опасными людьми, и тебе нужна работа и защита. Тем более, это так и есть, правда?
Правда.
Лабораторию загромождали шкафы и ящики – что неудивительно. В силу размеров дракон предоставлял сразу много ингредиентов для зелий – но и требовал зелий в больших количествах. Эван оглядел разномастную посуду и косые шкафчики – да уж, это не гостиная старого приятеля.
«Тебе ли выбирать, – хмыкнул он про себя. – Шкафы не такие, надо же. Жив, в безопасности – чего еще? Так что отрабатывай».
— Вы Эван, да? Меня Стоянка… директор предупредила.
Стоянка. Стояна. Это Тодорова, значит. Она же Mama, если верить Чарли.
— Вы по–румынски говорите? – заметила она переводчик.
— По–немецки, – ответил он.
Дрэджеску кивнула и перешла на немецкий.
Запомнить, что в каком шкафу полагается хранить, было абсолютно невозможно. Дрэджеску, не глядя, выдернула из ящика стола пластиковую папку–держатель и карандаш, сунула Эвану в руки. В этом ящике – чистая чешуя, в этом – мешки под чешую, вольерным выдавать, а этот аккуратно открывай, дверка перекашивается, так, теперь кладовая, осторожно, притолока, осторожно! Больно?
— Н–ничего, – прошипел он, потирая макушку.
— Извини, мне высота подходит, и Джек тоже был коротышка, работал до тебя, но повадился приторговывать ингредиентами на сторону, так что выгнали его. Ну, давай кладовую перепишем. Значит, здесь у нас…
Когда инвентаризация была закончена, Дрэджеску вытащила из‑под стола картонный ящик.
— Здесь наш заказ с Кривой липы – разбери, пожалуйста. Куда класть, ты теперь знаешь. А я пока поищу подходящее зелье…
Она вытащила из шкафчика пухлую книгу.
— Что у тебя с горлом?
Иногда Минерва чувствовала себя как первокурсница, впервые увидевшая заколдованный потолок Большого зала, и в такие минуты утешалась тем, что даже Альбус не знал всех секретов Хогвартса. Да что Альбус – их не знали и сами Основатели.
Впрочем, кладбище домашних животных не было тайным местом, просто Минерва никогда не задумывалась о чем‑то таком. Она не нуждалась в фамилиаре, а сов хватало в школьной совятне. И все же директору стоило задаться вопросом, где хоронят своих любимцев учителя и ученики, Альбус ведь наверняка знал, хоть его фамилиар и пережил своего хозяина.
Минерва не стала расспрашивать Дамблдора. Найти его не составляло труда: он, как и все директора, дремал в своем кресле, но Минерва не пошла в кабинет. Лучше поговорить с Хагридом.
Пожалуй, она бы не призналась никому и себе признавалась неохотно, что начала избегать лишних разговоров с чудаковатым и чуточку манерным стариком. И что все чаще даже мысленно зовет его «директор» и «профессор Дамблдор». Он не был Альбусом – несмотря на знакомые шутки, яркие мантии и лимонные дольки, а может, наоборот, как раз благодаря всей этой мишуре, за которой ничего не было.
Она не чувствовала разницы, разговаривая с портретом Диппета. Она считала его самовлюбленным и недалеким стариканом – портрет был точь–в-точь таким, каким она помнила бывшего директора. Неужели Альбуса помнят только по анекдотам про ведьму и тролля да по манере хитро блестеть очками–половинками? А Снейпа? Черная мантия, белый цветок, неизбывная боль в глазах – да, пожалуй, так и есть…
Минерва свернула, так и не дойдя до Хагридовой сторожки, и направилась к белому камню на берегу озера.
Белый мрамор не улыбался, не кивал понимающе и не пускал сапфировые искорки из‑за очков–полумесяцев, но когда Минерве в самом деле нужно было поговорить с Альбусом – она приходила сюда. Здесь, под плеск озера и бурные диалоги, которые разворачивались только в ее голове, приходило решение. Сейчас не нужно было ничего решать, хотя… Пожалуй, помощь Альбуса ей понадобится, чтобы придумать, что сказать двенадцатилетнему мальчишке, впервые столкнувшемуся со смертью.
Она больше угадала, чем услышала шорох за спиной – кошку не проведешь – и обернулась. Смит маячил под деревьями чуть дальше по берегу.
— Вы говорили с Пемберли, Эван?
— Да, мэм. Попросил Хагрида помочь ему. Прошу прощения, что распорядился без вас, но мне показалось, это правильное решение. Он сказал, что в Запретном лесу есть место. И птице там будет хорошо.
Минерва быстро взглянула в лицо зельедела, хотя по нему, полускрытому повязкой, мало что прочтешь.
— Вы знаете, у него там собака похоронена, – добавил Смит, и Минерва поняла, что он серьезен.
— Спасибо, Эван.
Они направились к замку, Минерва ускорила шаг, приноравливаясь к стремительной походке Смита, и вскоре пожалела: в висках застучало. Она остановилась и привычным жестом выдернула деревянную шпильку из прически. Шпилька послушно превратилась в трость, на которую Минерва оперлась обеими руками, переводя дух.
— Простите, директор. Вам помочь?
— Нет, все хорошо.
И чтоб Эван совсем прекратил виновато топтаться, она спросила:
— А у вас когда‑нибудь был питомец?
— О, – усмехнулся Эван. – У меня был дракон. Целых две недели.
Почему‑то именно в заповедник змеиный яд поставляли по остаточному принципу. Если не было заказа в больницы, крупного частного заказа или еще чего‑нибудь. Аргумент был один и простой, как «ступефай»: у вас там змей полно, сами наберете. Змей‑то полно, да не все они гадюки, и попробуйте у гадюки надоить яду. Вот разве что уговорить…
Очередной заказ снова пролетел – доставили от силы треть нужного количества. В обрез хватит только на сыворотку, а мазь Тодоровой, кроветвор и болеутоляющее на чем делать прикажете? Плевать в котел?
Кряхтя, Эван выволок из‑под койки Чарли высокие сапоги – на носок будут как раз, – сунул в карман флакон и направился к выходу из заповедника.
Было непривычно тихо. Почти все стойла пустовали – драконы были гвоздем программы в Большом состязании – не Турнир трех волшебников, конечно, но тоже шумно и красиво.
Эван повозился с заклинаниями на воротах и зашагал подальше от заповедника, туда, где змей не распугал драконий топот. Ночь опускалась на горы вместе с желанной прохладой, и Эван в очередной раз порадовался, что его не включили в команду для состязания: уворачиваться от драконьего пламени в такую жару – удовольствие ниже среднего. Хотя, может, в Шотландии не так жарко.
Он выбрал подходящую полянку, высветил палочкой пятачок вытоптанной травы и набрал воздуху в легкие:
— Соберитесь! На помощь!
Глухое шипение унеслось, потонуло в шорохе листьев. Ничего, змеи услышат. Он позвал еще раз и сел на траву – ждать.
Первая змея скользнула в круг света.
— Хозяин…
Эх, змейки, каждый змееуст вам хозяин… Он протянул руку.
— Нужен яд. Отдай.
И ухватил змею повыше головы. Маленькое тело сократилось, хвост обвился вокруг запястья, Эван зацепил пасть краем флакона, прозрачная капля скатилась на дно.
— Спасибо…
Змейка скрылась в траве. Своей очереди ожидали еще две, свернувшись у колена.
Когда уровень яда дошел до отметки на боку флакона, Эван разогнал змей и поднялся. Пока хватит, а там либо новый заказ привезут, либо снова пойдет на вечернюю прогулку. А флакон поставить к остальным – пусть Дрэджеску думает, что в этот раз яда прислали побольше.
Он уже запер лабораторию и собирался идти спать, когда чуткое ухо услышало звук – из инкубатора. Тихий, не раздражающий драконов сигнал тревоги. Вообще‑то там должен быть дежурный… Он постоял еще, ожидая, когда нервное пиканье сменится топаньем и ругней дежурного, но время шло, сигналка не умолкала. Пойти глянуть одним глазом, что ли?
Светильная колба под потолком моргнула раз–другой и начала разогреваться. В расступающемся полумраке Эван сразу увидел и сначала махнул палочкой – послать вызов дежурным, где они там копаются, уснули, что ли, – а потом шагнул к яслям.
Яйцо в центре пошло крупной трещиной. Мерлиновы панталоны, через три дня ждали, не раньше. Видать, жара…
Он еще додумывал эту мысль, а руки уже нашарили рукавицы и ухват, он вытащил треснутое яйцо из раскаленного нутра инкубатора, переложил на «родильный стол». Хоть бы он один там, холодильник открыть, куриную кровь достать, бренди… бренди вот, ящик в углу, с одним дракончиком я справлюсь. И где эти дежурные, мать их за ногу? Сбегать за кем‑нибудь…
От яйца отвалился здоровый кусок скорлупы, и показалась маленькая мокрая драконья мордаха. Ох… Эван только видел это раньше, но никогда не делал сам, будь он неладен, этот турнир, и эта жара… Он отломил еще кусок скорлупы, и мелкий вылез на стол – мятый, липкий, больше похожий на мокрую летучую мышь, чем на дракона. Так, спокойно, дыши глубже. Высушить… нет, сначала спинка… если я ему что‑то поврежу, Mama меня разорвет на куски, а если он задохнется, Mama меня задушит. Отличный выбор, Эван, давай, не дрейфь. Он погладил дракончика по спине, от хвоста к голове, еще раз, сильнее – дракончик фыркнул и чихнул крошечным сгустком пламени. Уфф. Теперь высушить – и в вольер, Корнелиу, умница, приготовил их заранее, угостить его надо будет в «Дукате», это минимум… Так, и кольцо на ногу – первый… а, нет, первая в кладке, время вылупа, все.
Он успел вытереть пот со лба и глотнуть воды, когда за спиной раздалось сразу два «крррак».
Яйцо, вытащить, помочь мокрой моське высунуться, потереть спинку, дождаться выхлопа, высушить, кольцо на ногу – вольер. Еще три, куда вы лезете, сволочи чешуйчатые, ну почему б вам не дотерпеть до утра, второй мальчик, потом две девочки, потом кровь и бренди пополам вылить в миску, натыкать мордой, слыша треск за спиной, обливаясь холодным потом, да пей уже, твою мать! Потом три мальчика подряд, и пора кормить первую детку второй раз и двух следующих – в первый…
И тут его подхватили под локти, Уизли тащил его на улицу, в прохладу – все, Эван, мы здесь, у Mama сигналка сработала, нас на границе держали, она их там чуть не поубивала нафиг, а ты молодец, на, держи, пей, садись, все отлично.
Заспанные дежурные метались вдоль вольеров, в инкубаторе слаженно работали, зам Тодоровой что‑то мямлил, Тодорова молчала и глядела в вольер. Потом свистнула Уизли, забрала у него рукавицы и вытащила дракончика из‑за ограды. Подошла к Эвану.
— На, подержи. Это первая.
Он был все еще в рукавицах. Тодорова сунула дракончика ему в руки.
— Держи поверх крыльев, бороду береги. Начнет кашлять – хватай за морду и отводи в сторону, чтоб плевок в землю пришелся. Держи. Как назовешь?
Он молчал, ошарашенный. Мелкая сопела, но кашлять вроде не собиралась.
— Как первенца назовешь, говорю? И учти: Стоянка – это уже не смешно.
— Ольга.
Тодорова расхохоталась. Потом повернулась – за спиной молча маячил зам и трое дежурных.
— Так, теперь с вами. Ты, ты и ты – шесть внеочередных дежурств по навозу. А ты, красавчик, собирай вещи. Утром чтоб духу твоего не было. Расчетные заберешь в конторе через час. Сгинь.
Ольга зевнула черной пастью и чихнула маленьким облачком дыма.
Все равно неплохо. E6. Ольгу в носик целовать – это тебя Арборе попросил? А то давненько он у нас не появлялся – тьфу–тьфу. Пробегал Чарли, просил, как будешь в Хогсмиде, передать привет братьям.
К.
Сигналка от ворот Хогвартса доложила: гость. Рем Люпин. Что ж, пароль он знает, расположение учительских комнат тоже, так что помощь ему не нужна, и Минерве вовсе не обязательно покидать кабинет. Но Рем не так часто приходит в Хогвартс, особенно когда луна только–только начала расти. Не случилось ли чего? И Минерва зашагала к лестнице.
Подходя к вестибюлю, она услышала голос профессора Снейпа и ускорила шаг. Если профессор поймал кого‑то из первогодков, лучше вмешаться… А судя по мягкому урчанию, Снейп именно что читал нотацию – как всегда, играя интонациями, и слышно его через слово, отчего у впечатлительных хаффлпаффцев душа совсем в пятки уходит.
Однако в вестибюле обнаружился только Рем. Заложив руки за спину, задрав подбородок, он стоял перед большой картиной, с которой обычно дама в голубом приветствовала гостей Хогвартса. Сейчас вместо дамы на фоне грота высился бывший декан Слизерина и директор Хогвартса профессор Северус Снейп.
— Конечно, вы не знали. Конечно, вы ведь и представить не могли, будто у ненавидимого вами слизеринца могут быть чувства. Но так было, Люпин, и ни время, ни замужество не изменили этого: всегда была та крошечная, хрупкая область, общая только для нас, меня и ее. Глоток воспоминаний, несколько солнечных дней, быть может, недель, а теперь уже – вечность. Ты и твои друзья, вы ничего не замечали, конечно… Впрочем, ты и сейчас многого не замечаешь, Лунатик.
— Так просвети меня, Северус, – серьезно попросил Рем. Он рассматривал портрет, словно впервые разговаривал с ним, а может, это и вправду было так? Минерва не помнила.
— Я подожду, – усмехнулся Снейп. – Может, когда ты услышишь смешки за спиной, ты начнешь понимать? Может, со слухом у тебя лучше, чем со зрением? Мой опыт общения с оборотнями невелик, но Сивый всегда слышал лучше, чем видел, а видел лучше, чем соображал. Я подожду еще немного.
Порывистым движением профессор Снейп завернулся в плащ, давая понять, что разговор окончен.
Тогда Рем повернулся к Минерве, и она с некоторым удивлением заметила, что он не огорчен и не раздосадован, а скорее заинтересован. «Будто след взял», – подумала она и тут же отогнала мысль: ей казалось, что такое сравнение будет обидным.
— Добрый день, Рем. Рада тебя видеть в Хогвартсе, надеюсь, ничего не случилось?
— Все замечательно, Минерва. Просто соскучился по Доре.
Он озирался с веселым любопытством: общешкольная доска объявлений, песочные часы.
— Молодцы вороны! А знаете, Тедди в десятый раз передумал и решил все же идти в Равенкло – чтоб ни маме, ни папе обидно не было. Я ему сказал, что таких хитрых в Слизерине заждались. А Слизерин позади – что с ними?
— Третий курс сорвал урок по защите во вторник. Нервничают перед квиддичем, я думаю, отыграют и успокоятся. Придешь болеть?
— За барсуков? Еще как! Андромеда уже связала Тедди полосатый шарф. Кстати, она велела кланяться и попенять, что вы нас забыли.
— Это все сентябрьская гонка, – огорчилась Минерва. – Да ты и сам помнишь, что здесь творится в начале года…
Она начала было говорить о делах и хлопотах, но спохватилась:
— Ты к Доре пришел, а она повела двух ребят к Хагриду, наказание отбывать.
— Кто ж их так наказал? – рассмеялся Рем.
— Да сама и наказала, – вздохнула Минерва. – Больше для того, чтоб другие знали, что этим непоседам взыскание назначено. Вернется с минуты на минуту, ты можешь ее в личных комнатах подождать.
— На третьем этаже, кажется?
— Да, – Минерва с сомнением посмотрела на гостя. – Проводить тебя?
— Только если не трудно, – отозвался он, не скрывая, впрочем, радости. – Право слово, я и так вас потревожил, вы меня встретили…
— Если не ошибаюсь, тебя встретил профессор Снейп, – усмехнулась Минерва и зашагала по лестнице. – Надеюсь, он не был слишком нелюбезен? – добавила она, не желая показать, что слышала разговор.
— По–моему, Северус был вполне любезен – не иначе, расстроен счетом Слизерина. А еще Дора говорит, он не нашел общего языка с новым зельеделом? Как он вам, Минерва? Эван, я имею в виду.
О друге беспокоится, тихонько улыбнулась Минерва. Что ж, тут и хитрить не надо: о Смите ничего плохого не скажешь. Ученики его не то чтобы боятся, но готовиться к зельям стали куда лучше, чем в прошлом году. Прозвище, понятно, дали. Коллеги уважают, мадам Помфри в восторге от его зелий, Невилл о нем очень высокого мнения, Ханне он здорово помог с мальчишками, помнишь ту драку в поезде, тебе наверняка Дора рассказывала? Аврора его хвалит, Филиус им доволен, а от Хагрида он просто прячется…
— То есть с Хагридом они не ладят? – быстро уточнил Рем.
— Нет, ты не так меня понял. Его румынские байки, он их так охотно рассказывал в первые дни, и Хагрид ему в рот буквально заглядывал, чтоб услышать еще что‑нибудь о своих ненаглядных драконах. И кажется, он не оставляет надежды уговорить Смита, чтоб тот добыл ему драконье яйцо.
— Всеобщий любимец прямо‑таки, – недоверчиво усмехнулся Рем.
— Нет–нет, снова не то. Он не любимец, он… – Минерва щелкнула пальцами, ловя слово.
Ей самой захотелось назвать то странное положение, которое Смит ухитрился занять в школе за два месяца.
— Он на своем месте, понимаешь? Такой человек нам был нужен уже давно, а теперь появился.
— Понимаю, – отозвался Рем тихо и без тени улыбки. – Он нам полезен и незаменим.
— Получается так, словно мы им только пользуемся, – возразила Минерва, – а это не так. У него хорошие отношения…
Она запнулась. Хорошие отношения у Смита были со всеми, но это ровным счетом ничего не значило. Казалось, он открыт: всегда где‑то рядом, на расстоянии вытянутой руки, не то что прежние зельеделы, вечно шаставшие в Хогсмид, в Лондон, в Годрикову Лощину – куда угодно, лишь бы не дежурить. Опытный, обожженный жизнью и драконами, суровый и неболтливый, но исполнительный и внимательный. Ни одного несчастного случая на зельях за почти два месяца учебы – Минерва не помнила, когда такое было.
Возможно, не слишком приятный, зато надежный и полезный, Смит казался простым и понятным – до этого момента. Теперь Минерва поняла, что за всей этой мишурой – сувенирными чашками, шарфами, драконьими сказками и ругательствами на непонятном языке – Смит спрятался надежнее, чем за плащом–невидимкой. Какой он? Кто он? Зачем приехал в чужую страну, бросив друзей и насиженное место? Не учительской же зарплатой, в самом деле, соблазнился.
— Четвертый этаж, – сообщил Рем. – Мы промахнулись, кажется.
Минерва чуть не хлопнула себя по лбу. Четверг! По четвергам вредная лестница пропускала нечетные этажи. Ну вот, теперь только через весь этаж к другой лестнице.
— Простите, я вас перебил. У Смита хорошие отношения?..
— Со всеми, но, по–моему, ты его знаешь лучше всех нас, – призналась Минерва.
— Со всеми, кроме профессора Снейпа, – уточнил он. – Это не он жаловался, это Дора сказала. Что, правда, или она преувеличивает?
— Правда, пожалуй, – согласилась Минерва. – Хотя профессор Снейп всех зельеделов не жаловал.
— Но всех – за дело. Чем же ему Эван не угодил?
— Тем, что дружит с Чарли Уизли? – фыркнула Минерва. В самом деле, Северус с первого дня демонстрировал свое отношение к новым коллегам, но скоро терял к ним интерес, возвращаясь к воспитанию слизеринцев и третированию Невилла и Ханны. Но Смита он не оставлял в покое.
— Они сталкиваются все время, – признала Минерва. – Смит помогает Авроре разбирать слизеринские конфликты, и Северусу это не нравится.
— Деканит, стало быть, – пробормотал Рем.
— Что?
— Я говорю, Северус все еще деканит, беспокойный человек. А мы пришли.
— Да, – спохватилась Минерва. Они как раз поравнялись с дверью, ведшей в личные комнаты преподавателя защиты от темных искусств.
— Спасибо, что проводили, – улыбнулся Рем. – Где‑то у меня был пароль… Ага, вот он!
Он выудил из кармана мантии клочок пергамента, расправил – и замер, поймав взгляд Минервы.
Вот с пергаментом уже через край, едва не возмутилась она вслух. Старый, потерявший нюх, слух и память… сорокапятилетний оборотень! Кто кого проводил, хотела бы она знать. И к боковой лестнице тоже специально потащил, чтоб дать крюк через четвертый этаж – а то поговорить о друге не успели бы. М–мародер…
Рем затолкал клочок пергамента обратно в карман, усмехнулся виновато – «Вы ж меня не выдадите, профессор Макгонагалл» – и скрылся за дверью.
Вот, снова: она хотела расспросить и, если надо, помочь, а вышло так, что ее расспросили и, похоже, помогли. Во всяком случае, навести порядок в мыслях.
Чем‑то они оказались пугающе похожи: новый зельедел и старый знакомец, большие специалисты в области мишуры. Рем Люпин – герой войны и славный парень, весь как на ладони, усатый, носатый, совершенно безобидный, Хогсмид немножко гордится, что герой живет здесь, и немножко жалеет героя, когда он плетется на почту, отдыхая у каждого столба – и никому в голову не придет бояться, ну подумаешь, оборотень, он же вон какой – скромный, добрый, раненый…
Андромеда боялась – это Минерва точно знала, кошку не обманешь. Ценила, уважала, даже любила, наверное, – и боялась. Минерва не знала, было ли так всегда или решающими оказались те несколько дней после Хогвартской битвы.
Минерва видела его тогда всего раз или два, в больнице, кажется, возле Нимфадоры. Он был на себя не похож, даже лицо изменилось, будто сквозь него проступали черты другие, пугающие, и голос, и движения… Ее царапнула беспокойная мысль, он поправится или теперь так будет всегда, а потом отступила под грузом бед и хлопот: похороны, разрушенная школа, бесконечные суды, на которых требовали вспомнить, кого и где она видела, и где был младший Малфой, и младший Крэбб, и младший Нотт. А потом она пришла к Андромеде, и Рем уже был дома, и был почти здоров, только седой и постаревший лет на пять разом, но совершенно счастливый. «Она меня узнала сегодня, Минерва, она выкарабкается». И жаль его было до слез.
Он тогда решил, что жалость лучше страха? Или еще раньше?
Анимаги не боятся оборотней, но Минерва не боялась, наверное, еще и потому, что слишком хорошо помнила мальчика, которого Альбус когда‑то поручил ее заботам.
Строго говоря, Шляпа тогда еще не сказала своего веского слова, ведь Минерва увидела его раньше первого сентября. Но кто бы еще рискнул взять на себя заботы о маленьком оборотне? Не столь уж маленьком, честно говоря, почти двенадцать лет, почти взрослая особь, как сказал Слагхорн, брезгливо поджимая губы, и Слизерин отпал сразу. Брезгливо поджатых губ не было видно за усами, но Минерва их представила очень хорошо.
А он не был взрослым, он был мальчик, задерганный и затравленный, четко уяснивший, что несчастье с ним случилось из‑за собственной безалаберности, и приученный каждую мысль и каждое движение одергивать – его это или твари, сидящей в нем?
Минерва поила его чаем с вареньем и рассказывала, и спрашивала, и снова рассказывала. О школе, о директоре, о будущей учебе и о том, что будет его деканом, если, конечно, он захочет на распределении.
Кажется, он начал шептать «Гриффиндор», еще когда шел к табурету.
Во время третьего чаепития он попросил, если можно, тоже молока, а варенья можно совсем не класть, и Минерва поздравила себя с успехом.
Потом было первое полнолуние на новом месте, и когда луна поднялась высоко, Минерва махнула в Хогсмид – проверить, как там мальчик, и не удивилась, когда на обратном пути из «Трех метел» ее встретил Альбус с тем же вопросом. Пришлось превращаться. Он выслушал ее рассказ, покивал своим мыслям и заключил со вздохом:
— Жаль все же, что никто не может составить ему компанию. Я уверен, будь кто‑то рядом, сознание не уходило бы так глубоко.
— Не могу, – призналась Минерва. – Слишком большая разница. Ему друзья нужны, а не старая кошка.
Альбус фыркнул насмешливо на «старой кошке», и некоторое время они молча шли к Хогвартсу. Потом он окликнул Минерву:
— Что скажешь о новом преподавателе по защите?
Минерва пожала плечами. Что о нем говорить, если на следующий год опять будет новый?
— Он спросил меня, стоит ли рассказать ученикам об анимагах, – продолжал Альбус. – Третьему курсу о них рассказала Вильгельмина. Как‑то странно, ты не находишь, Минерва? Кто во что горазд… Может, лучше бы ты сама рассказала? Первокурсникам, на трансфигурации. Кто лучше тебя знает? Да и им не будет так скучно спички в иголки превращать, пусть видят вершины.
— Да трансфигурация‑то ни при чем… – начала Минерва.
— А уход за магическими существами при чем? – резонно возразил Альбус.
Так Рем получил компанию. Впрочем, о тайных умениях своих подопечных Минерва узнала позже, а тогда просто радовалась, что Рем нашел себе друзей. Чаепития стали редкими, а потом и вовсе прекратились, но он был прежним – открытым и славным, и именно к нему в первую очередь она обращалась, когда отчитывала неугомонный квартет.
Он был таким в школе и после, в Ордене, до ужасной ночи Хэллоуина. Потом Минерва видела его только раз, на общем собрании, когда Альбус распустил Орден до худших времен, и следующая встреча случилась только через двенадцать лет. Одним августовским днем Альбус сообщил о новом преподавателе защиты от темных искусств, и в учительскую шагнул поседевший и потрепанный мужчина, в котором не осталось и следа ни от испуганного мальчика с чашкой переслащенного чая, ни от сорвиголовы Рема, мародерской совести. Минерва пригласила его на чай и приготовилась расспрашивать о годах отсутствия и скитаний, и сочувствовать, и вспоминать, и лишь через час разговора обнаружила вдруг, что рассказывает, делится и дает советы, а Рем слушает – и замечательно, кстати, фыркает, хмурится и сочувствует.
Волк как есть, осторожный, одинокий и вполне самодостаточный, – только поди разгляди его за всеми этими треснутыми чашками, вежливыми улыбками, шоколадками и восторженными слухами: «А как он Пивза… А как он Снейпа…».
Волосы на затылке отросли и неприятно цепляли высокий ворот свитера. Эван взъерошил их и пробормотал под нос:
— Подстричься бы…
Чарли услышал.
— Подстричься в смысле подстричься или к Ольге? Если к Ольге – топай в «Змея», портал до Бухареста каждый вечер в полвосьмого. А если подстричься, то Штефу попроси. За двадцать грошей она тебя обкорнает и побреет, а за пятьдесят сделает модельную стрижку.
Эван побренчал мелочью в кармане и сунул нос в камин.
— Лавка сувениров. Домнишоарэ Штефо…
Чарли негромко гоготнул за спиной. На правах старожила он неизменно радостно потешался над Эвановой манерой всем выкать и всех титуловать. Впрочем, саму домнишоару любезное обхождение вполне устроило, и она пообещала явиться через четверть часа и обстричь домнула Эвана, как он пожелает.
Камин полыхнул через десять минут, но вылез из него Корнелиу.
— Скидываться будете?
— На что? – вздохнул Чарли.
— На утренний груз. Пятнадцать дукатов убытку.
— Если не ошибаюсь, Тодорова собиралась вычесть из зарплаты у того, кто Ромашкин вольер забыл закрыть, – заметил Эван. – Неужели концов не нашла?
— Ты, я смотрю, никогда не ошибаешься, – хмыкнул Корнелиу. – Всеслав ее не закрыл. Вот мы и скидываемся, на круг гроши выходят.
— По сколько? – вмешался Чарли.
— По сколько не жалко.
Чарли потянулся к кошельку.
— Ты, Лысый, не сопи, никто тебе в карман не лезет, – заговорил Корнелиу. – Не хочешь – не участвуй. У Слава и так ползарплаты на его отраву уходит, а ему это триста лет не надо, он ее из‑за нас пьет. Его после каждого полнолуния еще сутки кидает.
— Вот с этого б и начал, – пробормотал Эван, быстро взглянул на взнос Чарли и добавил столько же. Корнелиу молча исчез в камине.
— Слав жаловался, аптекарь опять новый, – примирительно заговорил Чарли, – и зелье варит хуже прежнего.
— В загон чего лезть, если кидает, – не сдавался Эван.
— Так Ромашка же! Она, по–моему, кроме Всеслава, вообще никого на дух не переносит.
Чарли умолк, потому что камин снова полыхнул, и на этот раз из него выбралась Штефа с новым, замечательным и уже дважды успешно примененным заклинанием ультрамодной стрижки, и очень огорчилась, что Эван предпочел банальную стрижку под машинку.
Потом, свежий и подстриженный, он еще посидел у стола, выстукивая сложный ритм по обложке румынского словаря, нацарапал список ингредиентов на клочке пергамента, вычеркнул те, что были на аптечном складе.
— Лысый, задолбал стучать, – ругнулся Чарли. – Петь не можешь – свисти, что ли. Тоже мне, Орсино Трастон…
Эван кивнул и снова сунулся к камину.
— Лаборатория. Домнишоарэ Дрэджеску…
— Флорика!
— Флорика, – уступил он.
— Чего?
— Вы не могли бы заказать в аптеке вот эти составляющие для аконитового зелья? Я попробую его приготовить. Если испорчу, возмещу стоимость.
Флорика присела у камина, посмотрела сочувственно:
— Эван, я пыталась, три раза, у меня ничего не вышло. Даже если цвет и вкус получались приблизительно как в описании, оно все равно не работало. А та гадость, что Слав покупает, конечно, ужасная, но хотя бы действует как надо.
— Если бы она действовала как надо, его б не кидало. Закажите за мой счет.
— Ладно, – вздохнула она. – Не тычь мне свою бумажку, а то я не знаю, что для аконита нужно. Закажу.
— Благодарю вас.
Эван вернулся за стол, раскрыл словарь и засвистел чардаш. Чарли хмыкнул и промолчал.
В субботу после завтрака Рем вытащил с верхней полки шкафа увесистый альбом со школьными фотографиями – кажется, единственную вещь, которая перекочевала сюда из его прежнего дома. Выхлопал пыль из потертой плюшевой обложки, фыркнул, перевернул первую страницу с большой парадной фотографией и позвал Тедди. Он тут же примчал и сунул нос в альбом.
— Смотри, это бабушка Энди. Красавица, правда? А это угадаешь кто?
Тедди неуверенно посопел.
— Ну, точно не ты, пап…
— Это дедушка Тед. В честь него…
- … меня назвали, — подхватил Тедди. – Ага. Ну, он тут худющий, вот я и не догадался.
— А я вот он. Смотри‑ка, крестный?
— Нет, это папа крестного, я знаю! – хихикнул Тедди.
Он еще с четверть часа вежливо посидел над папиным альбомом, потом завозился, зашептал Рему на ухо. Рем со смехом сгреб сына в охапку, вышел с ним в гостиную и сунулся в камин.
— Коттедж «Ракушка». Флер, доброе утро! Тут один молодой человек утверждает, что его приглашали в гости играть в каш–каш и есть бонбон – я ничего не перепутал? Отлично. Лови нас.
Вернувшись, Рем снова взял альбом, раскрыл и затих. Тонкс поерзала в кресле пару минут и, бросив на мать неспокойный взгляд, шастнула в комнату.
— Рем, ты чего захандрил?
— Я просто, – улыбнулся он. – Захотелось кое‑что посмотреть.
Тонкс глянула недоверчиво, но улыбка была хорошая, невымученная.
— Решил вспомнить мародерскую юность?
— Угу. Смотри, вот Андромеда на общей фотографии – хорошо вышла, да? А здесь меня найдешь?
Тонкс ткнула в улыбающуюся физиономию в ряду первоклассников, взъерошила седую шевелюру – «У–у-у, зверюга, я тебя в любом виде узнаю» – и повернулась было к двери, но Рем ее окликнул:
— Ты Эвана пригласила?
— Да, ты же просил.
— И что он?
Тонкс остановилась. Действительно, что он? Она еле нашла зельедела, он был то на уроках, то в теплице, то в библиотеке, то был здесь, но вышел минуту назад, и когда она наконец поймала его в коридоре: «Слушайте, Хороший человек, да на вас ловца надо – чистый снитч! Приходите к нам в субботу, Рем просил», – он уставился на нее, будто она его не в гости пригласила, а предложила совершить ночную вылазку в Запретный лес. И молча ушел.
— Придет, – пожала она плечами. – Куда денется.
Смит пришел к чаю – Андромеда как раз принесла свежих, еще теплых булочек из пекарни, что выросла на месте «Кабаньей головы». Теплыми они были, конечно, из‑за чар, но вкус от этого не портился нисколько. Собственно, булочки и спасали застольную беседу, поскольку Смит был по–прежнему молчалив и глаз не поднимал от чашки. Рем, казалось, не замечая этого, увлеченно хвалил Меган Джонс, выпускницу Хаффлпаффа, кстати, но храбрости у нее хватило, чтоб купить и перестроить под пекарню паб, опустевший после смерти хозяина. Старик Аберфорт умер через три года после победы, причем умудрился избежать пристального внимания охотников за сенсациями, просто поразительно, а паб год пустовал и ветшал, поскольку никто не знал, что с ним делать: то ли снести, чтоб не напоминал о прошедшей трагедии, то ли наоборот, музей там устроить. А умница Меган устроила пекарню и снабжает песочными тритончиками Хогвартс, а ее фирменные лимонные пирожные, право слово, лучше всякого музея, в следующий раз обязательно нужно будет купить, верно, Дора?
Дора невнятно угукнула и сбежала за свежим кипятком, подальше от угрюмой Смитовой физиономии. Возвращаться она не собиралась – за чайником Рем сам сходит, – но в разговоре мелькнуло имя Снейпа, и Тонкс, поколебавшись секунду, на цыпочках метнулась к двери. Опять Снейп, будь он неладен! В прошлый раз из‑за него поссорились, не иначе, и снова он.
– … вся эта беломраморная мишура. Ему бы тошно было от этих букетов и музеев, я уверен. Хотя моя уверенность недорогого стоит – о нем всегда думали не то и не так.
Тонкс сдвинулась немного, чтоб видеть Смита. Она была уверена, что Рем ее заметил, он ее присутствие чуял за милю, так что если разговор вдруг окажется не предназначенным для ее ушей, то Рем найдет способ мягко выдворить ее… да хотя бы Тедди разыскать. Смит сидел спиной, уткнувшись в чашку носом, так что его внимания Тонкс не опасалась.
— Ну почему же тошно, – Смит оторвался от чашки. – Там ведь была несчастная любовь – я верно помню? Он всю жизнь любил эту девочку, Лили, и был ей верен, и все, что он делал, было в память о ней – правильно?
— Как у тебя все просто, Эван. Их разлучили, и она полюбила другого или того лучше – вышла замуж назло? Они поссорились, когда им было по шестнадцать, знаешь, как ссорятся только друзья – намертво и навсегда. С тех пор они не разговаривали, а после выпускного не встречались. Он ее не видел больше – да и где бы, на том жутком памятнике разве что… А хочешь, я тебе фотографии покажу?
Рем, не дожидаясь никакого ответа, схватил альбом – неужели нарочно нашел утром? – вытащил конверт для негативов и вытряхнул его на колени Смиту. Крошечные, размером с маггловскую марку, фотографии росли, едва вылетали из конверта. Тонкс и не знала про них, а из‑за Смитовой спины и не разглядеть, что там.
Смит просипел что‑то, Тонкс не расслышала.
— Мне Лили отдала, когда они начали прятаться, – отозвался Рем. – Я обещал вернуть потом, когда все кончится… Это все она сама делала, ее отец научил снимать на маггловскую камеру, видишь – эти еще не двигаются, а это уже школьные. Ее так забавляли движущиеся снимки, она их щелкала с утра до вечера – и кого было щелкать, как не Северуса? Они все время вместе, их дразнили «Два факультета», на зельях вместе какую‑то непрограммную гадость варили, Слизень только охал и «превосходно» лепил, на трансфигурации взыскания отгребали, потому что чайник из черепахи вышел превосходный, но свистел что‑то маггловское и не очень приличное, класс не понял, но Макгонагалл рассердилась, а они хохотали до слез. У них вечно были общие шутки, общие книжки, какие‑то загадки, шифрованные письма, фразочки из этого… кино.
Рем остановился, переводя дух. Смит молча шуршал фотографиями.
— Про них теперь рассказывают, будто он был ее тенью. Черная тень белого ангела – красиво, а, Эван? Полукровный Принц и его цветок…
— Лили и Меджнун – надеюсь, это они не забыли? – фыркнул Смит и сложил фотографии аккуратной стопкой. Помолчал, кажется, глядя на верхнюю. – Смешная рубашка.
— У него тоже. Хотя я в маггловской моде не разбираюсь… По мне так оба смешные. И живые. Не из патоки. Или это я не понимаю ничего и не разглядел великой любви в школьной дружбе? Не знаю, Эван. Я с ним ведь тоже не общался. Не с шестнадцати лет, а вообще – хоть и пытался, потом уже, когда в Хогвартсе работал, да, видать, не смог убедить… – он хмыкнул, подбирая слово, – в искренности намерений. Но Лили‑то я знал. Она любила Джима. Но ей очень не хватало друга – с которым они когда‑то вместе драили кубки в Наградной комнате.
Рем стукнул палочкой по чайнику, дождался, пока тот засвистит, — и только тогда Смит выпрямился и сунул стопку фотографий ему в руки.
— Держи свое сокровище. Я вот вспоминаю, про этого вашего национального героя говорят, что он был смелый, изворотливый… Что там еще? Мастер зелий, гений шпионажа. Но никто не говорит, что он был умным. Может, неспроста, Люпин? Дурак он был. Прости, если задел твои чувства столь резким отзывом.
— Тебе со стороны, наверное, виднее, – вздохнул Рем. – Чаю хочешь еще?
— Хочу, – Смит вдруг резко поднялся с кресла, потянулся чуть ли не с хрустом, дернул шейный платок, завернул манжеты. – Только давай я сам заварю, а? Хорошее ты существо, Люпин, но чай делаешь скверный, не то что твоя теща. В каком маггловском борделе тебя научили заваривать чай в пакетиках? Дай сюда чайник. Тонкс!
Тонкс отпрыгнула от дверей, с грохотом свалила вешалку и с виноватым видом появилась на пороге, мол, я ничего, я на кухне была и задумалась.
— Чай зеленый в доме есть? – Смит обернулся, бодрый, с кривой – на здоровую половину лица – ухмылкой, и Тонкс впервые увидела, что у него обожжено не только лицо, но и руки до локтя. То‑то он их раньше прятал под манжетами…
Смит перехватил ее взгляд на свои пятнистые предплечья и хмыкнул.
— Это не волчанка. И не заразно.
Смит сидел за столом, подперев голову рукой и уставившись на фотографию.
— Герой–любовник, – проворчал он. – Ромео, мать его…
*** *** ***
— Эван, – Чарли потянулся и зевнул, – а на кого это ты так орал, что горло сорвал?
— Не твое дело, – хмуро просипел Лысый и туже затянул шарф.
— Да знаю, – вздохнул Чарли. – Мое дело девушек охмурять. Ты хоть уверен, что эта штука подействует?
— Если сперма качественная и правильно заморожена, то подействует, – пожал плечами Лысый.
Сперма норвежского гребнеспина стоила хоть и дешевле, чем самец норвежского гребнеспина, но все равно чертовски дорого.
— Пакет только один, мальчики, – заявила Mama накануне вечером. – Испортите – сами будете оплодотворять!
Через окно в лабораторию донесся пронзительный визг, переходящий в рычание, а затем глухие удары.
— Стойло‑то выдержит? – прищурился Лысый.
— Должно… – рычание повторилось, и Чарли поморщился. – Когда ж она успокоится наконец!
— Период охоты длится от двадцати четырех до девяноста часов в зависимости от возраста и физического состояния самки, – монотонно процитировал Лысый. – В твоих интересах отработать процедуру к утру. Не успеешь к овуляции – с директора станется удержать стоимость выводка из твоего жалования. Спермы как минимум – это была, если не ошибаюсь, твоя идея с искусственным осеменением.
— Не ошибаешься, – Чарли с досадой захлопнул справочник по гинекологии и прошелся по комнате. – Ты, мать твою, никогда не ошибаешься и вечно бухтишь. Где только тебя Ольга выкопала такого?
— Там больше не осталось… – Эван глухо закашлялся, морщась и держась за горло, и потянулся к фляжке. – Я к тебе в напарники не напрашивался, сам позвал.
Чарли промолчал, мысленно пожимая плечами. Работая с драконами, учишься терпению, но Лысый, когда на него найдет, бывал просто редкостным занудой. И Чарли, как соседу по комнате, приходилось брать удар на себя.
— Прости, погорячился, – улыбнулся он, приняв виноватый вид. – Норберта кого угодно достанет. У тебя не осталось той настойки от головы?
— На столе, коричневая бутылка, – буркнул Лысый, уткнувшись носом в справочник. – «Самку фиксируют в специальном станке и перед осеменением обмывают наружные половые органы с помощью губки чистой теплой водой, орошают раствором фурацилина или фуразолидола, насухо вытирают, раскрывают половые губы и вводят обеззараженное фламбированием и охлажденное стерильным физиологическим раствором теплое влагалищное зеркало». Фламбирование, к–кретины… Меня только одно интересует: автор этого трактата хотя бы раз имел дело с течной самкой норвежского гребнеспина?
— А что такое фламбирование? – почесал затылок Чарли.
— Облить спиртом и поджечь, – Лысый покосился на холодильник с заветным пакетом. – По моим подсчетам, нам придется тащить к ней в стойло не меньше галлона спирта плюс тампоны и прочее топливо. Полыхнет – мало не покажется.
Чарли схватился за голову.
— И чем я думал, когда в это ввязывался?!
— Думал? – Лысый повел бровью. – Не замечал за тобой подобной привычки.
Норберта начала утихать на следующий день к обеду, и Чарли со вздохом приладил за спину ранец со спермопакетом и баллон с обеззараживающей жидкостью.
— Главное, шланги не перепутай, – пробасил Корнелиу, наблюдавший за процессом экипировки. – Обкончаешь ей всю задницу почем зря…
— Сам смотри под нос ей не суйся, – беззлобно огрызнулся Чарли. – Еще целоваться полезет, потом алименты пополам будем выплачивать.
— Вы готовы? – осведомился Лысый, в сотый раз перебирая свой контейнер.
— К этому невозможно быть готовым! – Чарли закатил глаза и подхватил метлу. – Пошли!
— Может, ей заткнуть все‑таки пасть от греха, а? – с сомнением в голосе проговорил Корнелиу, разглядывая зафиксированную дракониху. Первая течка всегда протекает особенно бурно, а Норберта была в отменной форме – и ее поведение не сулило осеменаторам ничего хорошего.
— Исключено – отрезал Чарли. – В процессе полового акта у самки возможен неконтролируемый выброс пламени. Она себе глотку сожжет, и Mama нас с потрохами съест.
– Mama страшнее любого дракона, – усмехнулся Лысый. – У нее огневая зона не ограничена.
— Перед смертью не надышишься, – оборвал их Корнелиу. – Давайте!
Чарли подхватил метлу, и они аппарировали к задней стене стойла.
— Логичнее было бы ее развернуть, – прошипел себе под нос Лысый.
— Угу, и перестроить весь станок, – ответил Чарли. – Пасть заткнуть недолго, а как ты от хвоста бегать будешь, я бы посмотрел.
Вопреки сложившемуся мнению, самая опасная часть дракона – это не огнедышащая пасть, а хвост. Массивная дубина в пару центнеров, покрытая чешуей и усеянная шипами, которой этот родственник крокодила легко сбивает с ног быка. Обычно хвост фиксируют, прижимая к земле, а при ректальных и им подобных процедурах дракона попросту усыпляют, однако при искусственном осеменении самку усыплять нельзя, чтобы не снижать температуру, а потому хвост Берты был задран и привязан тросом и парой заклинаний к потолочной балке, что Берте явно не нравилось. Она беспокойно ворочалась, насколько позволял станок, и то и дело дергала хвостом, проверяя трос на прочность. Чарли вооружился мокрой губкой и взлетел на метле к… «к объекту», – мысленно договорился он сам с собой.
Протирка удалась. Наперекосяк все пошло при обеззараживании. То ли дезинфектант щипал, то ли он был слишком холодный, то ли Берте просто надоело, что кто‑то копается у нее в стратегически важных местах, но она зарычала и несколько раз сильно рванулась в разные стороны, расшатывая станок и яростно дергая хвостом.
Трос не оборвался, он просто отвязался от балки, где его не закрепляли заклинания. Последним, что увидел Чарли, был стремительно обрушивающийся на него хвост. «Это называется накрыться…» – он не успел додумать, чем именно, потому что его вместе с метлой и ранцем резко дернуло влево и впечатало в стену загона.
Лысый перехватил палочку и наклонился ближе.
— Да жив я, жив… – Чарли поморщился и сел. – Даже цел, похоже. Спаси…
Берта взревела, и освобожденный хвост начал метаться из стороны в сторону в поисках обидчиков. Чарли отскочил в угол, а Лысый хищно прищурился – и вдруг метнулся и не то аппарировал, не то просто взлетел драконихе на загривок. Заискрило, запахло паленой чешуей, а потом… Потом Берта призывно зарычала, прогнулась в пояснице, задрала хвост и начала крутить задом.
— Е*и ее! – послышался сквозь драконью любовную песнь голос Корнелиу. – Е*и, пока дает!!!
Чарли опомнился, подхватил ранец и взлетел. В ушах голосом Лысого нудно сипел справочник: «Обнаружив визуально шейку матки, подготовленный катетер вводят через раскрытое влагалищное зеркало…» – а, к черту! Он засунул шланг поглубже, искренне надеясь, что не перепутал влагалище с анусом, и врубил насос.
Дальше счет пошел на секунды. Берта забилась в экстазе, радостно вереща, Лысый кубарем скатился с ее спины и, видимо, наполовину оглушенный, заковылял не к стене загона, а вперед, в огневую зону. Берта замерла, Чарли успел вздрогнуть и метнуться на метле вбок к потолку, а потом струя пламени из драконьей глотки прошлась по загону, высвечивая тощий черный силуэт, неуклюже размахивающий перед лицом левой рукой.
Корнелиу заорал заклинания, выхватывая Лысого из‑под огня и затыкая Берте пасть, Чарли в ужасе подлетел, припоминая заклинания первой помощи, подоспели целители, а из головы все никак не шла назойливая мысль: случайно Эван полез под огонь или все‑таки нарочно?
Впрочем, неделю спустя, когда его спаситель очнулся в лазарете с повязкой на глазу и левым боком, облепленным противоожоговыми пластырями, Чарли ни о чем его спрашивать не стал.
— Привет, напарник! – радостно провозгласил он, врываясь в палату. – Наша крошка понесла! Так что из нас двоих вышел неплохой дракон. Кто бы мог подумать, что ты у нас такой сексапильный!
— Уизли, – прохрипел Лысый, отплевываясь от бинтов. – Уйди с глаз… с глаза моего!
Глаз на обожженной стороне лица спасти не удалось, хотя Тодорова специально вызывала специалиста из столицы. Кроме глаза сильнее всего пострадала рука, особенно предплечье, но поврежденные ткани удалось‑таки восстановить, и Флорика Дрэджеску, на правах старшего целителя, уверяла, что рука, несмотря на шрамы, будет действовать как прежде. Шрамы от драконьего пламени, увы, не убирались…
— Ты знаешь, что ты теперь герой? – продолжил Чарли, не обращая внимания на мрачный прием. – Как ты догадался загривок ей прижечь?!
Лысый пожал здоровым плечом.
— Читал о брачных повадках драконов. Тебе никогда не приходило в голову сунуть нос в книгу?
— Не поверишь, приходило! – улыбнулся Чарли. – Просто у некоторых нос длиннее!
Он скрылся за дверью раньше, чем Лысый нащупал на тумбочке палочку, но через пару секунд снова сунул голову в палату.
— Эван, я хотел сказать спасибо, – серьезно сказал он. – Все‑таки мне не каждый день жизнь спасают.
— Проваливай! – буркнул Лысый, отворачиваясь.
Чарли аккуратно прикрыл дверь.
*** *** ***
Смит хмыкнул и кивнул фотографии.
— Не герой, – пробормотал он. – И не святой. Куда уж нам до Снейпа.