Мы прошли немного против течения и поднялись на десятиметровую вышку по шатким ступенькам. Сооружение напоминало забредшего по колено в воду и озябшего великана. Оно раскачивалось и жалобно скрипело. Отсюда открывался великолепный вид на ночной город. Миллионы огней сплелись в фантастические узоры. Огни шевелились, переползали, тухли, загорались, меняли окраску, жили своей особой жизнью, о которой даже не подозревали люди там, внизу, и о которой знали только мы с Тиной. А дальше, за этим скопищем огней, было темно и загадочно. Там что-то шевелилось призрачно-белое, бесформенное. Там начиналось неведомое. Неведомое, откуда прилетал зов.
Мы выпили вино прямо из горлышка, а бутылку бросили вниз. Река проглотила ее с жадным всхлипом.
– За твое будущее, – сказала Тина. – Может, через несколько лет ты будешь пить из золоченых кубков. Ты добьешься всего, чего захочешь. Вы, мужчины, можете себе это позволить. Вас готовят для подвигов с детства.
– А вас?
– Нас – замуж. Это наш единственный козырь в игре, называемой жизнью. Ты даже не представляешь, какое это трудное искусство – искать мужа. Вы видите на танцах смеющихся, веселых существ, которые порхают, строят глазки, говорят милые глупости, но не знаете, как тяжело делать все это сотни раз. Один-единственный просчет, и пропала вся жизнь. За те десять минут, когда ты танцуешь с ним, нужно понять его всего, увидеть насквозь… Говорят, минер ошибается один раз. Девушка…
Мне была почему-то неприятна Тинина откровенность.
– Перестань, – сказал я.
Но выпитое вино оказало на Тину действие.
– Да. Подцепит тебя какая-нибудь выдра, которая и мизинца твоего не стоит, а ты будешь считать ее божеством. Я жалею, что упустила тебя. А то бы сейчас… Слышишь, женись – или я брошусь с вышки!
Тина подошла к краю и заглянула вниз. Ветер обрисовывал ее фигуру. Скрипели и раскачивались деревянные стропила.
– Не бросишься, – усмехнулся я.
– Ты так думаешь?
Тина наклонилась еще ниже над черной пропастью.
– Ты так думаешь? – повторила она шепотом, заглядывая все дальше и дальше, точно река притягивала ее.
– Я схватил ее за руку.
– Не дури! Ты пьяная.
– Пусти!
Тина сделала шаг и вдруг вскрикнула. Тело ее мелькнуло у меня перед глазами. Снизу донесся глухой плеск.
Скрипела жалобно вышка. Над ухом пищал комар. Река молчала. И вдруг, почувствовав какую-то жалость к себе и в то же время восторг, я оттолкнулся и прыгнул вниз головой в бездну.
Через пятнадцать минут, насквозь мокрые, мы стояли на берегу. Тина плакала и смеялась одновременно.
– Я просто оступилась. Я просто оступилась, – повторяла она.
Потом ей стало плохо.
Я снял брюки и стал их выкручивать. Дул теплый ветер, ветер, который всегда приносит зов. Мерцали огни города, смешиваясь со звездами. Рядом беспокойно шевелилась река.
И вдруг я вздрогнул. Кто-то тихо-тихо позвал меня. «Ге-н-н-а… Ге-н-н-а…» – шептал ветер, лаская мое тело. Неожиданная радость охватила все мое существо, пронизала его тысячами шипучих иголок. Я свободен! Я защитил диплом! Завтра я иду искать тебя. Кто ты, зовущая меня в ветреные ночи?
Когда я оделся, подошла Тина и положила мне руки на плечи.
– А как же теперь? – спросила она, стараясь во тьме заглянуть мне в глаза.
– Ничего не изменилось, Тинок, – сказал я, – ты ведь… оступилась.
Тина убрала руки с моих плеч.
– Пойдем, – сказала она вдруг резким и хриплым голосом. – Мне холодно.
Мы простились у первого фонаря. Я знал, что больше никогда не увижу невесту своего друга.
– Прощай, Тинок, – сказал я с облегчением. – Мне очень жаль, что так все вышло…
– Прощай, Гена. Желаю тебе удачи. – Тина поднялась на цыпочки и осторожно поцеловала меняв лоб. – Пожелай и ты мне.
– Желаю большой, большой удачи, до неба…Ты куда поедешь?
– Не знаю… Еще не решила. А пока буду выращивать у Егорыча овощи…
Горькая ирония, показалось мне, скользнула в ее словах.
Я привлек ее к себе за мокрые плечи, и мы так постояли немного под фонарем. Потом я ушел не оглядываясь. На душе было грустно, но на самом дне, как неразгоревшийся уголек, тлела радость.
Когда я вернулся домой, ночь уже была на исходе. Кровать ветврача пустовала – три дня назад он как защитил диплом, так с тех пор и не появлялся. Вся наша комната была пропитана странным запахом, сильным и резким. Я зажег лампочку и увидел на тумбочке, у своего изголовья, букет черных роз.
Поезд пришел вечером. Я взял чемодан и вышел на перрон. Чемодан был тяжелый: мама ухитрилась каждый уголок его заполнить баночками, мешочками, свертками. К крышке были привязаны большой фотографический портрет отца и ковер. Это для новой квартиры – не может же старший инженер совнархоза жить долго в общежитии! Интересно, как дела у Кобзикова? За два месяца, наверно, он окончательно освоился на новом месте. Консультирует вовсю. Когда я уезжал к матери, дела у ветврача шли блестяще. С будущим тестем они, кажется, нашли общий язык. Надо зайти глянуть на строительство. Сильно ли продвинулся дом, в котором мне должны дать квартиру? Или сначала к Кобзикову? Он говорил, что временно поселится у тестя…
Нет, в первую очередь надо посмотреть дом.
Дождь начинался совсем близко: где-то в трех метрах над головой. Мелкий, как пыль водопада, он стлался туманом над тротуарами, обволакивал кисеей рано зажегшиеся фонари. Иногда с крыш многоэтажных домов срывался ветер, и тогда белый вихрь мчался по улице вслед за убегающим трамваем.
Было безлюдно и сумрачно. Над тележками с надписью «Горячие пирожки» висели пузатые, полные воды тенты. Милиционер в непромокаемом плаще читал расползшуюся на клочья газету. На противоположной стороне, прогибая ветки деревьев, сидели галки, похожие на комья грязи от проехавшей машины.
В ботинках у меня сразу стало сыро. Вода стекала по волосам за шиворот. Где-то очень далеко на камне сидела девушка в белой панаме и, жмурясь от слепящего солнца, смотрела в даль океана. Соленый, пахнущий йодом ветер брызгал ей в лицо и на ноги пеной, ласкал стройное загорелое тело. На горизонте висел едва заметный дымок парохода. «В сберкассе денег накопила…» Девушка ждала меня.
Скоро. Скоро. Потерпи. Я обязательно тебя найду!.. Улыбаясь, я шлепал по лужам.
Из открытого люка канализации высунулась голова. Чумазый парень жадно глотнул дождливый воздух.
– Эй, человек! Закурить нет?
– Некурящий.
Вдруг парень весело вскричал:
– Постой, да это никак Рыков!
Я растерянно взглянул в перемазанную физиономию.