– Дорогой товарищ! – вдруг сквозь сладкую дремоту врывался в мое сознание язвительный голос. – Почему вы сидите с закрытыми глазами? Или вы считаете, что так лучше усваивается материал? Встаньте.
Я приподнимался, кляня про себя лопоухого учителя.
– Повторите, дорогой товарищ, это правило.
Я мог бы повторить правило без запинки миллион раз, но в целях конспирации угрюмо молчал.
– Вот видите, дорогой товарищ, – ехидно говорил Сергей Сергеевич Каталог, – к чему приводят закрытые глаза на уроках математики. Ставлю вам «кол». Впрочем, если у вас есть какие-либо возражения, я согласен и на «два».
Так как возражений у меня не было, учитель математики торжественно выводил мне единицу в журнале.
Вскоре я стал считаться самым тупым учеником в школе. Графа в журнале против моей фамилии изобиловала двойками и «колами». Желая уязвить кого-нибудь, учителя говорили: «Ленив, как Рыков». Даже отпетый двоечник шофер Сенькин стал относиться ко мне с пренебрежением. Меня нарисовали в стенной газете очень похоже: распятым на двух колах, в коленопреклоненном окружении двоечников.
И никто даже не подозревал, что я знал дифференциальное исчисление.
В начале марта в город пришел с полей туман. Он клубился по улицам, лип к витринам и фонарям, покрывал мелкими холодными каплями голые деревья. Стало тепло и сыро. В скверах сквозь уплотнившийся, набрякший, как вымя стельной коровы, снег пробивалась зеленая трава.
Однажды, выйдя из «Фотографии», я подставил лицо южному ветру и почувствовал запах тюльпанов. Где-то далеко-далеко цвели горные вершины. Сам не зная зачем, я поехал в парк, куда приходил осенью. Здесь было голо и пустынно. Я опустился на скамейку возле заколоченного буфета. Быстро темнело. На соседнем дереве стая крикливых галок устраивала себе ночлег.
И вдруг я отчетливо увидел себя со стороны. Съежившийся, в надвинутой на глаза кепке и потертом пальто человек. Властелин мира. Высший продукт развития материи. Это ради того, чтобы я сейчас сидел на скамейке, природа работала миллионы лет над простым камнем, вдыхая в него жизнь. Я представил себя в виде камня. Лежит на берегу вечного океана, серый, отполированный. Будущий Геннадий Рыков. Будущее человечество. Достаточно какого-нибудь обвала – и не было бы ничего: ни этого парка, ни мерцавших сквозь туман огней города. Полный мрак. Дуновение ветра над мертвой землей.
Но обвала не произошло… И природа еще многие миллионы лет будет работать над Геннадием Рыковым, чтобы создать свой идеал. Наверно, в этом и есть смысл жизни. Насколько далек я от идеала?
– Гражданин!
Я вздрогнул. Возле меня стояла тетя Клава, закутанная в платок, с деревянной лопатой, точь-в-точь снежная баба.
– Чего в сугроб уселся? Дайко-сь я согребу.
– Спасибо, я и так.
– Так и курица не несется, матки-святки, – ворчливо сказала тетя Клава. – Набежит ненароком начальство, шуметь станет: «Зачем у тебя клиенты на снегу сидят?»
– А для чего, теть Клав, курица несется?
– Ясное дело – для яичек.
– А как, по вашему мнению, для чего мы живем?
– И мы не для себя, товарищ хороший, живем, а для деток. Чтобы холоду и голоду им не было. Чтобы не умирали они ненароком…
По щеке тети Клавы поползла большая прозрачная слеза. Уборщица не смахнула ее. Слеза упала в снег.
– Чтобы не умирали, значит, ненароком, – за бормотала тетя Клава, забыв про меня, – детки-то… Конфетки чтобы у них были.
Я встал и пошел по аллее. Потом оглянулся. Тетя Клава стояла неподвижно, опершись на лопату, удивительно похожая на вылепленную из почерневшего мартовского снега снежную бабу.
В парке было сыро, грустно и пустынно. Темной глыбой застыл на белых полях Средне-Русский массив.
На одной из скамеек сидел человек в желтом пальто и шляпе. Я с удивлением узнал Аналапнеха.
Борис Дрыкин вяло пожал мне руку.
– Ты что здесь делаешь? – спросил он.
– Ищу смысл жизни.
– Нашел?
– Да вроде. С помощью тети Клавы.
– В чем же?
Я сел рядом с чемпионом.
– Понимаешь, Боря, миллионы лет назад лежал на берегу моря камень… И вот природа решила создать из него свой идеал. Она взялась его обдувать ветром, палить солнцем, мыть дождями, и в результате появился ты. Сложный, удивительный механизм.
Властелин мира. Звено в цепи, ведущей к идеалу. Понимаешь, мы едим, пьем, любим и не подозреваем, что постоянно, но неизменно совершенствуемся. Каждое поколение – звено цепи, и с каждым разом это звено все лучше и красивее. Понимаешь теперь, Борь, почему мы умираем? Потому что природа не терпит несовершенства. Идеал будет жить вечно. Может быть, опять в виде камня…
– Я паршивое звено, – вздохнул Аналапнех. – Сегодня меня уложили на лопатки.
– Теперь я знаю, зачем сюда ходят люди. Они ходят лечиться.
– Да, скверно на душе. Международная встреча была. Но сам виноват. Не тренировался. Медовый месяц. Вот и домедовился.
– Она красивая?
– Хочешь посмотреть? Я ее никому не показываю пока… Но тебе можно, ты ведь, кажется, влюблен. Влюбленным я доверяю.
– Жена Аналапнеха оказалась так сильно похожа на Лилю, что я в первый момент растерялся. Только у нее был более женственный вид, мягче, плавнее движения. Это была Лиля, но Лиля взрослая, Лиля-женщина.
– Анечка, – сказал чемпион. – Я привел к тебе интересного типа. Он ночью в лесу искал смысл жизни. И утверждает, что нашел. Ну-ка, прощупай его.
Я пожал узкую крепкую ладонь. Глубокие глаза властно, вопросительно уставились на меня.
– Вы, наверно, безжалостны к ищущим смысл? Вас выдают глаза.
– Только, пожалуйста, без комплиментов, – сказал Аналапнех, заглядывая в кастрюли.
– О нет! Я безжалостна только к дуракам.
– Грозное предисловие.
– Рассказывайте, я не люблю, когда мужчины ломаются.
Глядя в глубокие умные глаза, я повторил свой рассказ про Серый Камень. Анечка слушала внимательно. Когда я кончил, она сказала: