Второе, машинное «я» Ханно вырвалось из темных бездн и вернулось к нему. И вместе с ним внезапно вернулось человеческое зрение, он вновь увидел мир — но какой!
Тучи громоздились горами, пещеры их подножий были полны ночной мглы и молний. Склоны, сотрясаемые ветрами крепче тысячи ураганов, бурлили и клубились, переливаясь диковинными кирпичными и охряными оттенками. Их ослепительно белые грозовые пики сияли в свете солнца на фоне величественной синевы.
Робот с каждой секундой поднимался выше и выше, атмосфера разрежалась, а связь с человеком крепла, пока не достигла полной устойчивости. Ханно ощущал ускорение собственным хребтом, ракетный двигатель уподобился его крови и мышцам. Это он, лично он, полыхал огнем, ревел и выкрикивал проклятья швырявшему его шторму, одолевая чудовищную гравитацию планеты. Цвет неба становился все насыщеннее — через пурпурный к черному, появились звезды. Сейчас он видел их взором, открытым для всех цветовых оттенков, от радиоволн до гамма-частот; радиация усиливалась. Он, лично он, на запах и на вкус исследовал изменяющийся химсостав атмосферы, постепенно угасающий до абсолютно пресного вакуума. Звуки тоже угасали; когда включился ионный двигатель, рокот показался негромким мурлыканьем, занимавшим в сознании куда меньше места, чем поток математических формул, при помощи которых робот прокладывал обратный путь к исторгнувшему его кораблю.
Но в то же самое время Ханно оставался и парящим в безмолвии человеком, наделенным собственным зрением. Со стационарной орбиты невозможно оглядеть Юпитер от горизонта до горизонта, не повернув головы хотя бы малость. Сейчас король планет наполовину таился в ночи. По границам поясов и зон вились замысловатые узоры, создавая обманчивое впечатление мертвенного покоя. Очень обманчивое. Ханно знал это по опыту — он же побывал там.
Побывал — в определенном смысле. Из нижних слоев атмосферы наладить пристойную связь просто невозможно, так что напрямую познакомиться с планетой-океаном ему не удастся, и придется удовольствоваться реконструкцией и воспроизведением того, что робот испытал своими электронными чувствами — или приказать перекачать данные прямо в мозг; но это будет уже не исследование, а всего-навсего позаимствованная у машины память.
На Земле удивлялись, с какой стати он пускается во все тяжкие, подвергает свою жизнь опасности ради столь малозначительных научных результатов. Ханно уклонился от спора, просто сказав, что так уж ему захотелось. Приняв соответствующие предосторожности — ибо неправильное обращение с факельным двигателем может натворить больше бед, чем древние войны, — власти отпустили его. В конце концов, он самый старый человек на свете; вполне понятно, что его обуревают первобытные инстинкты.
Он ни разу не слышал слов «пробный полет».
Робот приближался. Ханно разорвал связь и отключился от нейроиндуктивного блока. Маневр захода на посадку для человеческого интеллекта скучен, утомителен и запутан. Расчет движущихся масс дается легко, но необходимо еще согласование фаз, чтобы не потревожить пляску электромагнитных полей вокруг корабля. А стоит им отказать лишь на секунду, и окружающая радиация прикончит жизнь, рожденную еще на заре железного века.
Как всегда, на мгновение он ощутил себя ослепшим и оглохшим; восприятие робота куда шире, чем дано любому существу из плоти и крови. А взаимодействие с компьютером, пусть и весьма мимолетное, только усиливает эффект. Лишившись связи с компьютером, Ханно чувствовал себя поглупевшим.
Но чувство потери померкло; он снова был человеком по имени Ханно, а значит, играл отведенную человеку уникальную роль. Теперь на Земле это дано понять очень немногим. Они думают, что понимают, и по-своему они правы, но они не умеют мыслить, как Ханно.
Он занялся приготовлениями к новой фазе полета, и когда корабль доложил, что все в порядке, был уже готов. Послушный его приказам, корабль рассчитал векторы оптимального курса к следующей цели. В далеких кормовых дюзах материя встретилась с антиматерией, породив энергию. Вес вернулся. Юпитер медленно выплыл из поля зрения, и вот на экране остались одни лишь звезды.
При ускорении в одно g путь от планеты к планете занимает всего несколько дней. Полной свободы передвижения у него не было; определенные области смертельно опасны даже для корабля с подобной защитой, — скажем, окрестности Солнца. Некоторые области запретны, и справедливо. Можно бы пройти достаточно близко от Паутины, чтобы сквозь оптические приборы полюбоваться ее изящными тенетами, но приближение может помешать ее работе, исказив информацию, впиваемую из Вселенной. Паутину будто окружал едва уловимый загадочный аромат иных существ из глубин Галактики.
Ничего страшного. Ханно не пассивный пассажир; корабль выполнит все, что он пожелает — в широких пределах общих правил и собственных возможностей. Сплетая молекулы в проверенные и испытанные комбинации или выстраивая их в совершенно новые узоры, корабль обеспечит все нужды, большинство удобств и многое из того, что относится к роскоши. Достижения почти всей человеческой культуры хранятся в его базе данных и в любой момент могут быть вызваны для дела или для удовольствия; на борту были даже разумы, которые можно призвать для беседы.
А вот живые тела, не считая его собственного, остались за кормой. Полет-то ведь пробный, и все на корабле сведено к самому минимуму. Ханно предполагал, что путешествие по Солнечной системе займет год-два, а то и три, если окажется настолько уж интересным, — но для него это лишь ничтожный миг жизни.
И все-таки беспокойство гнало и гнало его вперед.
С высоты склона, где стояла мастерская, взгляду открывалась вся Великая долина Аппалачей. Землю покрывали переливающиеся тысячами оттенков зелени леса; ветер заставлял их волноваться, будто море. Среди деревьев высились сотни стройных шпилей, каждый высотой в сотни метров, а вершины их венчали своеобразные короны. Глубоко внизу, теряясь в дальней туманной голубизне, на смену лесам приходили луга. Там стояли разделенные огромными пространствами здания — и башни небоскребов, и другие, поменьше; их причудливые фантастические силуэты радужно переливались.
Ду Шань знал, что страна эльфов — всего-навсего иллюзия. Ему довелось видеть разнообразные, но всегда очень точные формы этих деревьев вблизи. Они росли, не давая ни листьев, ни цветов, ни плодов; их предназначением было выращивать такие материалы, какие не может породить ни одно нормальное растение. Парк был заводом, но не инженерным сооружением, а биокомплексом, в котором под управлением гигантских молекул атом за атомом росла необычная поросль, возделанная компьютером и взлелеянная машинами. В их чреве вызревали моторы, корпуса и прочие вещи, которые раньше делали вручную. Шпили служили приемными антеннами, поглощающими энергию солнца, в виде микроволновых пучков посылаемую с лунных накопительных станций. Бледный полумесяц Луны, почти затерявшийся среди голубизны, находился как раз над головой; и тут Шань сообразил, что «над головой» — тоже иллюзия.
Некогда люди искали просветления, бегства от миража бытия. Сегодня же они не признавали ничего, кроме иллюзий.
Ду Шань спустился со скалистого холмика, где аэротакси нашло место для приземления. Мастерская радовала взор — дом в старинном стиле с деревянными стенами и волнистой кровлей. Позади дома росло несколько сосен, и ветерок доносил свежий аромат растопившейся на солнце смолы.
На самом-то деле этот дом можно было назвать мастерской лишь условно — Бардон подготавливал здесь свои электронные интерьеры, потому что жил в этом доме чаще, чем в прочих местах. А Экспресс-сервис доставлял их разбросанным по всему миру заказчикам.
Бардон видел садящееся такси и поджидал гостя на крыльце.
— Ну, здравствуй! Давненько не слыхал о тебе, — издали окликнул он Ду Шаня. Помолчал, подсчитывая. — Батюшки, лет пять, а то и поболее, клянусь! Время-то как летит, а?
Приближающийся Ду Шань хранил молчание — ему хотелось получше рассмотреть Бардона. Тот переменился. Остался все таким же долговязым и стройным, но отказался от брюк и рубашки в пользу модной искрящейся сорочки; волосы уложены в витиеватые бараньи рога; при улыбке рот сверкает. Значит, и он решил, что неэстетично выращивать новые зубы каждые лет сто, и модифицировал клетки челюстей таким образом, что они начали производить алмазы.
Рукопожатие Бардона осталось прежним.
— Что поделывал, друг? — тягучий акцент горца все еще сохранялся в его выговоре. Должно быть, Бардон специально его культивировал. Прошлое еще хранило некоторое очарование.
Но почтения не вызывало. Да и с какой стати уважать стариков, если все до единого вечно молоды?
— Пытался крестьянствовать, — сказал Ду Шань.
— Что?.. Эй, да входи же, входи, сейчас чего-нибудь выпьем. Боже, как приятно опять с тобой свидеться!
Ду Шань заметил, что Бардон старательно избегает взглядом принесенного гостем ящичка.
Обстановка дома мало в чем переменилась, только стала более суровой — ни одной безделушки, словно в доме нет женщины. Сколько Ду Шань знал Анса и Джун Бардон, они всегда были вместе, но расспрашивать он постеснялся. Сев на стул, он посмотрел на хозяина. Тот плеснул виски в бокалы — хорошо, хоть это не меняется, — и сел напротив.
— Так говоришь, крестьянствовал? И в каком же это смысле?
— Я искал… независимости. — Ду Шань мучительно нащупывал слова. Еще не хватало начать себя жалеть! — Я как-то не на месте в этом современном мире. Так что я взял свою основную долю плюс кое-какие накопления плюс часть пришлось взять под залог — словом, купил землю в Юньнани, которая больше никому вроде бы не требовалась. Да, еще скотину и…
— Ты что, полностью перешел на натуральное хозяйство? — с недоверием уставился на него Бардон.
— Не совсем, — косо усмехнулся Ду Шань. — Я знал, что это невозможно. Собирался продавать излишки, чтобы взамен получать все необходимое, чего сам не могу сделать. Думал, доморощенные продукты покажутся любопытной новинкой. Так нет. Мне пришлось вести тяжелую, мучительную борьбу за существование. А мир все равно ко мне вторгался. В конце концов им потребовалась моя земля для санатория. Я не стал спрашивать, какого именно, и с радостью продал ее почти без прибыли.
— Тебе еще повезло, — покачал головой Бардон. — Надо было сперва потолковать со мной. Я бы тебя предупредил. Если бы твоя затея насчет продуктов удалась, нанотех в точности бы их воспроизвел и отбил бы всех покупателей. Но штука-то в том, что ты и не мог преуспеть. Компьютеры изобретают новинки всяческого рода куда быстрее, чем люди успевают потреблять, или даже услыхать о них.
— Что ж, я провел большую часть жизни в куда более простом мире, чем ваш, — вздохнул Ду Шань. — Я сделал ошибку, и теперь научен горьким опытом. Теперь я сделал для тебя еще кое-что, — он похлопал по стоящему на коленях ящичку. — Слон, лотосовый узор и Восемь Бессмертных, вырезанные из слоновой кости.
Слоновая кость была выращена в резервуаре, но обработка делалась вручную, традиционными инструментами.
Бардон поморщился, залпом проглотил полбокала виски и обнял себя за плечи.
— Извини. Не надо было пропадать из виду. Я закрыл это дело три года назад.
Ду Шань не проронил ни слова.
— И вообще, не думаю, чтобы кто-нибудь еще торговал чем-то вроде этого, — резал напрямую Бардон. — Нет ни смысла, ни ценности. Хм, это не из-за того, что можно вырастить идеальные копии. Конечно же, можно. А вот документальное подтверждение, что это оригинал в историческом стиле, составляло разницу. Пока людям не стало все равно. — Не в силах вынести молчания, он торопливо продолжал: — Они не придурки. Мы вовсе не обратились в племя вертопрахов, что б ты там ни думал. Просто, ну, когда ты купил несколько таких штучек, что делать дальше? До скончания вечности покупать новые? Особенно теперь, когда компьютеры генерируют совершенно новые концепции искусства.
— Понимаю. — Голос Ду Шаня звучал как-то приглушенно. — Мы, Реликты, сказали и сделали все, на что были способны… Ладно, ты-то чем сейчас занят, Ане?
— Разным, — с видимым облегчением ответил Бардон. — Тебе с друзьями стоило бы последовать моему примеру.
— А именно?
— М-м, ну, приглядываюсь да присматриваюсь. Пока не нашел ничего многообещающего, но… надо же нам развиваться, не так ли? Лично я подумываю, не податься ли на время в Край Пионеров? — Лицо его просветлело. — Ты тоже должен попробовать что-нибудь вроде того, скажем, Азиатскую сеть. С твоей-то биографией ты привнесешь много нового.
— Спасибо, нет, — покачал головой Ду Шань.
— Нет, в самом деле, это не просто электронный сон. Ты даешь информацию сети, а через нее — всем остальным, соединенным с тобой. Пробуждаешься с такими яркими воспоминаниями, будто пережил все во плоти.
«Иллюзия в иллюзии», — подумал Ду Шань.
— Или ты боишься, что тем временем не будешь ничего зарабатывать? — не унимался Бардон. — Не волнуйся. Ты же сам говорил, что при продаже участка покрыл убытки. Пока ты будешь не у дел, основной доли хватит за глаза. Зато ты вернешься освеженным, полным идей по поводу новых развлечений.
— Ты — может быть, — пробормотал Ду Шань, — а я — нет.
Взгляд его был устремлен на лежащие поверх ящичка собственные руки — большие, бесполезные руки.
Фира, прежде бывшая Рафаэлем, вкрадчиво улыбнулась и промурлыкала:
— О да, мне нравится быть женщиной!
— Надолго ли? — спросила Алият, мысленно продолжив: он что, всегда этого хотел в глубине души? Даже когда мы занимались любовью? Ты был таким чудесным любовником, Рей! — безмолвно выкрикнула она в душе. Сильным, ласковым, знающим. Ты даже не представляешь, какую боль мне причинил, когда сказал, что собираешься перестроиться!
Собеседница тряхнула красивой головой, и волнистые волосы, фиолетовые от природы, рассыпались по плечам.
— Вряд ли. Сперва надо получше изучить новое тело, сколько бы времени на это ни ушло. А дальше… Там посмотрим. Наверно, к тому времени отработают нечеловеческие модификации. — Фира провела ладонями вдоль бедер. — Полувыдра, дельфин или змея… Но это позже, много позже. Сперва я, пожалуй, опять стану каким-нибудь мужчиной.
— Каким-нибудь! — не сдержалась Алият.
— Ты огорчена, не так ли? — приподняла брови Фира. — Бедняжечка, потому-то от тебя за все это время не было ни слуху ни духу?
— Нет, я, в общем… — Алият отвела взгляд от изображения, казавшегося вполне реальным и ощутимым. — Я была… — Она заставила себя встретиться со взглядом золотистых глаз. — Я думала, тебе до меня больше нет дела.
— Но я же тебе говорил… говорила, что это не так. Поверь, я была совершенно искренней. Я до сих пор не могу тебя забыть. Потому-то и взяла в конце концов инициативу в свои руки, — она раскрыла объятия. — Алият, дорогая, приди ко мне. Или позволь мне прийти к тебе.
— Ради чего… Теперь?
Фира на мгновение опешила. Тон ее стал чуть менее сердечным.
— Мы найдем, ради чего, разве нет? Только не говори мне, что ты шокирована. Или я заблуждалась? Я-то думала, что у тебя самое широкое мышление из всех Реликтов.
— Не в том дело, — Алият сглотнула. — Я не испытываю предубеждения. Просто… Нет, не «просто». Ты все изменила. Между нами уже никогда и ничего не пойдет по-прежнему.
— Разумеется! Ради этого-то все и затевалось, — рассмеялась Фира. — Допустим, ты станешь мужчиной. Мы найдем в этом своеобразие. Пусть ничего необычного, но все-таки нечто специфическое, этакую пикантность.
— Нет!
Какое-то время Фира сидела молча, а когда заговорила, то решила быть откровенной до конца.
— В конце концов, ты такая же, как и все ваши, или даже хуже. Как я понимаю, большинство из них еще стараются как-то подладиться, а ты, ты… просто принимаешь. Я вдруг поняла, чем ты меня одурачила. Ты никогда не возмущалась миром, соглашалась, что он должен развиваться. Но под этой видимостью ты всегда оставалась все тем же примитивным пережитком века смертности.
Поддерживавшее Алият пренебрежение покинуло ее, и она осунулась в кресле. Услужливые механизмы тут же подогнали форму сиденья под новую позу, но все понапрасну.
— Вне всякого сомнения, ты права.
— Но ты ведь не обречена на это, знаешь ли, — ласково улыбнулась Фира. — Перестройке поддается весь организм, вплоть до мозга. Ты могла бы поменять свою психику.
— Слишком долго и дорого. На самом деле я не могу себе позволить даже простой перемены пола.
Простой! — пронеслось у Алият в мозгу. — Я-то еще помню, как перемену пола грубо имитировали при помощи хирургии и гормональных препаратов. Сегодня могут заставить органы, железы, мышцы, кости — да что угодно! — преобразиться в нечто совершенно иное. Интересно, а если я стану настоящим мужчиной, как я буду мыслить?..
— Ты что, до сих пор не понимаешь современной экономики? Все товары и большинство услуг — все машинные услуги — имеются в таком же изобилии, как воздух для дыхания. Ну, могли бы иметься, если бы в том был хоть какой-то смысл. Делить недостающее — самый легкий способ отследить и скоординировать, чем люди заняты. А еще приходится распределять ограниченные ресурсы — землю, скажем. Если ты по-настоящему хочешь избавиться от своих невзгод, это можно уладить. Я помогу тебе решить этот вопрос, — изображение снова простерло руки. — Дражайшая, позволь мне помочь!
Алият выпрямилась. Проглоченные слезы жгли ей горло.
— Ты говоришь «дражайшая». И что же ты имеешь в виду? Ошарашенная Фира не сразу нашлась с ответом, потом медленно проговорила:
— Ты мне нравишься. Я хочу иметь возможность бывать в твоем обществе, я хочу тебе блага.
— Вот и все, что считается нынче любовью, — кивнула Алият. — Привязанность ради наслаждения.
— Вот-вот, — прикусила губу Фира, — в этом ты вся. Погрязла в своем прошлом. Когда-то семья была ячейкой общества для размножения, производства и защиты, и ее членам приходилось изобретать способы, как не чувствовать себя загнанными в ловушку. Ты не в силах вообразить себе современного диапазона эмоций и отказываешься даже попытаться, — она пожала плечами. — Странно, если учесть, какую жизнь ты вела. Наверно, ты пестовала бессознательное стремление к надежности — к тому, что могло сойти за надежность в тех кошмарных обществах.
Алият тут же вспомнила, как объясняла Рафаэлю, что такое кошмар.
— Насколько эгоистичны были твои чувства по отношению ко мне? — настойчиво поинтересовалась Фира. Гнев воспламенил Алият.
— Не обольщайся, — резко бросила она. — Признаюсь, я была от тебя без ума, но знала, что этому придет конец. Я лишь надеялась, что чувство будет прочным — не каким-нибудь там исключительным, но более или менее настоящим. Ладно, впредь буду умнее!
— Я тоже надеялась! — выкрикнула Фира, осунувшись в своем кресле и снова погрузившись в молчаливое раздумье.
Алият, будто в поисках убежища, отвела взгляд в сторону. Она занимала однокомнатный покой на четвертом подуровне «Фонтанов»: даже самая совершенная техника не в силах сотворить свободное пространство. Однако чувство замкнутости в четырех стенах почти не возникает, если стены по первому требованию создают любые удобства, а в остальное время демонстрируют любые заказанные картины. Сегодня с утра Алият пробудила видение средневекового Константинополя, оказав ему предпочтение перед современными пейзажами. Может, тому виной была совершенно неоправданная ностальгия, может — попытка вернуть себе чувство собственного достоинства; при разработке симулятора она была главным консультантом. Над роящейся, толкущейся людской толпой гордо высилась Святая София. Воздух был напоен запахами дыма, пота, помета вьючных животных, жареного мяса, смолы и морской свежести, доносимой ветром со стороны Золотого Рога. Когда появилось видео Фиры, Алият выключила звук, но оставила изображение, и сейчас почти осязаемо слышала скрип колес, стук копыт, топот ног, хриплые выкрики, доносящуюся временами протяжную музыку.
Эти призраки хранили в себе ничуть не меньше жизни, чем женский призрак напротив. Наконец Фира сказала:
— Кажется, я знаю, что тянуло тебя ко мне, что удержало тебя после первой мимолетной страсти. Я испытывала к тебе интерес и не считала, что ты вполне заурядная женщина. Ваша восьмерка сделала настоящую сенсацию, когда дала о себе знать миру, но большинство современных людей родились уже после того. Так что вы просто здесь, влачите свое существование как умеете, да изредка вам подворачивается какая-то специфическая работенка, которая кому-то вдруг понадобилась. Но таких работ все меньше и меньше, не так ли? А вот я… Для меня ты всегда была чуточку загадочной, даже не знаю толком почему. — Алият показалось, что она расслышала нотку подавляемой боли. — Буду откровенна, я исчерпала тебя. Я обнаружила, что больше ничего не могу в тебе открыть. Но к тому моменту я исчерпала и себя. Я должна была измениться. Таким способом я бежала от скуки и праздности. Теперь мы заново можем открыть друг друга, если ты пожелаешь. Но только на время, на короткое время, пока я не свыкнусь с восприятием тебя женским умом и чувствами. Если только ты тоже не переменишься. Как именно, я тебе сказать не могу — в лучшем случае дам один-два совета, но выбор за тобой.
Если ты откажешься, если продолжишь сидеть в жестких рамках привычного, вцепившись в свою ископаемую душу, то с течением времени окажешься во все более жесткой изоляции, не будешь находить смысла ни в чем и в конце концов изберешь смерть, только бы не чувствовать себя так одиноко.
Алият набрала полные легкие античного воздуха и сказала:
— Я прошла долгий путь и не собираюсь сдаваться теперь.
— Рада слышать. Я ждала этого от тебя. Но подумай, дорогая, хорошенько подумай. А пока я лучше уйду.
— Да, — согласилась Алият, и изображение исчезло. Просидев минут пять без движения, Алият встала и начала мерить комнату шагами. Пол мягко, ласково подавался под ногами. Вокруг жила своей суетливой жизнью Византия.
— Отключить эту сцену, — резко бросила Алият, и стены залила пастельная голубизна. — Сервис доставки.
Появилась панель, готовая по первому приказу распахнуть дверцу.
Чего я хочу? Пилюлю счастья? Совершенно безвредное средство, составленное в точности под меня? Радость придет мгновенно, голова останется абсолютно ясной, может, даже яснее, чем сейчас. В прошлом в скверные дни мы пили или курили наркотики, отягощая свои мозги и тела. Но теперь наука в тончайших деталях постигла механизм чувств, и всякий может хранить абсолютно здравый рассудок на протяжении всех двадцати четырех часов.
Всякий, кто сам избрал это для себя.
Ханно, Странник, Шань, Патульсий, где вы? Или — плевать на секс, это ведь архаичный способ утешения, не так ли? Коринна, Асагао, Свобода, как бы вы ни звали себя, — менять имена стало легче, чем одежду, — где вы? Кто из вас может прийти ко мне, или к кому из вас могу прийти я? Встретившись, мы сдружились, мы были единственными бессмертными и центром Вселенной друг для друга, пока время ветром пролетало над нашими головами, но стоило нам открыться миру, как мы разбрелись кто куда. Встречаемся редко и лишь случайно, обмениваемся приветами, пытаемся завязать непринужденную беседу и испытываем облегчение, когда она кончается. Где вы, мои братья, мои сестры, мои любимые?
На подлете автоматические устройства связи убедились, что Странник действительно тот, за кого себя выдает, и имеет разрешение на посещение контрольного заповедника. Его машина приземлилась, где указано, на стоянке за городком, и Странник выбрался из нее с чемоданом в руках. Многие повседневные вещи — например одежда — здесь не производились. Он добрался до особого поселения; здесь жили не совсем отшельники или эксцентричные типы, пытающиеся воссоздать прошлое, которого никогда и не было; просто эти люди пытались идти собственной дорогой и держать остальной мир на дистанции.
Стоянка располагалась у самого берега. Сервис погоды сохранял здесь настоящий климат северо-запада Тихоокеанского побережья, насколько это являлось возможным. Низко над землей висели тяжкие тучи. Над берегом клубился туман, придавая смутно вырисовывающимся среди волн скалам таинственный дух китайской гравюры. Позади селения высился могучий хвойный лес, темную массу которого едва-едва подсвечивали яркие пятна зарослей папоротника-орляка на опушке. И все-таки окрашенный в серебристо-серые, белые, черные и зеленые тона пейзаж был полон жизни и сверкал повисшими на листве и хвое дождевыми каплями. Прибой то с грохотом обрушивался на берег, то с тихим шелестом откатывался обратно. Котики хрипло взревывали, парившие над головой с пронзительными вскриками чайки то взмывали, то стрелой бросались вниз. Воздух пропитывали холод, влага и терпкий запах моря, заставляя трепетать ноздри и быстрей бежать кровь по жилам.
Его уже поджидал коренастый, бронзовокожий мужчина, одетый в простую сорочку и рабочие брюки. Среди его предков не так уж много белых, решил Странник. Кем же они были? Макао, квинольты? Впрочем, какая разница? Теперь от этих племен не осталось даже названий.
— Добрый день, мистер Странник, — анахронизм, будто специально для него. Мужчина протянул руку. Приняв ее, Странник ощутил пожатие мозолистой крепкой ладони. — Добро пожаловать. Меня зовут Чарли Дэвисон.
Перед вылетом из Джалиско Странник сознательно практиковался в староамериканском английском.
— Рад встрече. Признаться, не ожидал. Думал, придется знакомиться самому.
— В общем, мы обсудили это на совете и решили, что так оно будет лучше. Вы ведь не какой-нибудь там яко. — Должно быть, на местном жаргоне это означает тех несколько сот чужаков, которым в течение года разрешается попробовать жизни на природе. Звучит, во всяком случае, презрительно. — Вы ведь не ученый и не представляете никого официально?
— Н-нет.
— Пойдемте, я проведу вас в отель, а после познакомлю с соседями. — Они двинулись в путь и вскоре вышли на поблескивающий лужами проселок. — Вы ведь Реликт.
— Я бы не хотел афишировать этот факт, — виновато усмехнулся Странник.
— Перед тем как дать согласие на ваш приезд, мы провели обычную проверку, как для каждого. Может, ваша восьмерка и не бросается в глаза, но когда-то вы были по-настоящему знамениты. Ваша биография просто выскочила на дисплей. Весть разлетелась. Мне неприятно говорить, не примите это в свой адрес, но кое-кто настроен здесь против вас.
Вот уж действительно скверный сюрприз!
— В самом деле? Почему?!
— Вы, Реликты, можете завести детей, когда пожелаете.
— А-а… Понимаю. — Странник задумался, как на это отреагировать. Под ногами похрустывал гравий. — Все равно завидовать бессмысленно. Мы в каком-то смысле рождены калеками. Безумное сочетание генов, в том числе несколько крайне маловероятных мутаций, так что мы не можем оставить настоящего потомства. Нормальные люди, не желающие стареть, должны подвергнуться процессу… В общем, нельзя позволить им размножаться бесконтрольно. Вспомните свою историю — демографический взрыв, Великая Смерть и прочее, что было до атанатиков.[52]
— Знаю, — с легким раздражением отозвался Дэвисон. — Кто ж этого не знает?
— Извините, но мне попадались и такие, кто не знал. Считали, что история — слишком мрачный предмет, и потому не стали ее изучать. Но хочу указать, что у них тоже есть шанс стать родителями. Во-первых, необходимо восполнять утраты по несчастным случаям, во-вторых, еще могут быть основаны инопланетные колонии.
— Хм. В последний раз, как я справлялся, список ожидающих очереди на ребенка был в несколько столетий длиной.
— Угу. Но что касается Реликтов, вы когда-нибудь слыхали о так называемых дедовских договоренностях? Открывшись миру, мы предоставили ученым золотую жилу. Любезность за любезность. Но правду сказать, мы вряд ли когда-нибудь еще станем родителями.
Нам почти не встречались желанные партнеры, подумал Странник. А все отпрыски со временем становились чересчур чужими.
— Я все понимаю, — заметил Дэвисон. — Лично я не имею ничего против. Я только говорю, что вам лучше держаться… ну, потактичнее, что ли. Потому-то я вас и встретил.
— Спасибо за заботу, — Странник попытался вернуть разговор к сути. — Вы можете напомнить моим завистникам, что они по закону могут завести столько детей, сколько им заблагорассудится.
— Ценой увядания и смерти лет за сто, а то и менее.
— Таков уговор. Они могут отказаться от него, как только пожелают, — тогда им вернут утраченную молодость и бессмертие. Просто такова небольшая цена, которую приходится платить.
— Ну да, ну да! А то мы не слыхали! — вспылил Дэвисон, но через пять шагов поостыл. — Теперь моя очередь просить прощения. Я вовсе не хотел срывать на вас злость. Большинство наших примет вас с распростертыми объятиями. Вы, наверно, столько всего можете порассказать!
— Боюсь, ничего такого, что не содержится в базе данных. Нас выспросили, выпотрошили до самого донышка много-много лет назад.
За много поколений до твоего рождения, Чарли, добавил он про себя. Ведь ты, надо думать, смертный. Сколько тебе лет? Сорок? Пятьдесят? Твои волосы подернуты сединой, а у глаз лучатся морщинки…
— Это не одно и то же, — ответил Дэвисон. — Боже милосердный, да ведь рядом со мной человек, знавший Сидящего Быка! — На самом деле Странник его не знал, но не стал заострять на этом внимания. — Услышать это от вас лично значит для нас так много! Не забывайте, мы ведь для того и отделились, чтобы жить естественной жизнью, как повелел Господь.
— Потому-то я и приехал.
Дэвисон сбился с шага и в недоумении уставился на Странника.
— Что?! Мы думали, вы… любопытствуете, вроде остальных посетителей.
— Конечно. Так и есть. Но не только. Я думаю, сразу об этом лучше не упоминать. Однако, быть может, я здесь поселюсь, если народ меня примет.
— Вы?..
Дэвисон не скрыл изумления.
— Я возвращаюсь, знаете ли. К племенам, братствам, ритуалам, верованиям и традициям, к умению жить своим умом и своими руками, на земле и за счет земли. О нет, это вовсе не от романтизма; я слишком ясно помню недостатки такой жизни и наверняка не хотел бы возродить, скажем, времена конного варварства. Все-таки, черт возьми, мы жили в таком единении с миром, какое ныне не ведомо никому — разве что, быть может, кроме вас.
Они уже вошли в селение. У причала покачивались лодки — люди рыбачили, а потом продавали рыбу на местном рынке. Вокруг аккуратных деревянных домиков распускались яблони, зеленели огороды. Странник напомнил себе, что и это, и ремесленные поделки составляют лишь дополнение к обычным продуктам и товарам. Местные жители, как и все остальное человечество, заказывают доставку всего необходимого. За дополнительную плату одни из них заботятся о лесах и водах, другие обслуживают туристов, третьи занимаются дома интеллектуальной деятельностью через компьютерные сети. Они вовсе не отреклись от современного мира.
Странник отбросил воспоминания о том, что довелось ему повидать на планете; о смерти, постигшей отжившие общины и культуры — порой быстрой, порой медленной, но всегда мучительной; о призраках городов, об опустевших стоянках, о покинутых могилах. Нет, сейчас он искал разгадку лишь одного секрета, хотел проверить этот народ на прочность.
Попадавшиеся навстречу люди были самыми разными — всех родов и племен, объединенные своей верой, стремлениями и страхами. Церковь, самое высокое из зданий, возносила колокольню под самые тучи; крест на шпиле провозглашал, что жизнь вечная принадлежит не плоти, но духу. Дети здесь — желанная награда. Когда и где он в последний раз видел крохотную ручку, вцепившуюся в руку матери, круглое личико, широко распахнутые навстречу чудесам мира глазенки? Спокойные седины стариков внушали утешение: человечность еще не превратилась в пустой звук.
Они узнавали приезжего — весть о нем действительно разлетелась по округе. Никто не толпился вокруг; с Дэвисоном здоровались мимоходом, а Странник лишь ощущал на себе взгляды и слышал за спиной ропот голосов. Нет, атмосфера вовсе не враждебна. Лишь меньшинство ставит ему в упрек его почти бессмысленную привилегию. Большинство людей с нетерпением ждут знакомства, просто они слишком вежливы, чтобы тотчас же представиться. (А может, раз у них такой тесный круг, заранее договорились, что не станут навязываться?) При виде Странника подростки мгновенно избавлялись от одолевающей их мрачности.
Это сперва показалось ему необычным, а потом — тревожным признаком, и он пригляделся попристальнее. Зрелых людей здесь можно было перечесть по пальцам. Закрытые ставни и заброшенные дворы говорили, что многие дома пустуют.
— Ну, лучше вам для начала отдохнуть и развеяться, — посоветовал Дэвисон. — Поглядите округу, познакомьтесь с яко. Они в полном порядке, мы отгородили их будь здоров! Как насчет завтра отобедать у меня в гостях? Жене не терпится с вами познакомиться, у ребятишек глазенки так и горят. Пригласим еще две-три супружеские пары, — по-моему, они вам понравятся.
— Вы чрезвычайно любезны.
— Да мне это только в радость, и Марте, и… — Впереди показалась гостиница. Судя по виду, она несколько раз хаотично перестраивалась. Древняя веранда была обращена в сторону моря. — Послушайте, мы не только хотим услышать ваши рассказы. Мы хотим расспросить вас… о подробностях такого рода, что из базы данных не извлечешь, и каких мы сами не разглядим, если отправимся в большой мир, потому что не знаем, что высматривать.
Странник ощутил, как внутри у него все леденеет.
— То есть вы хотите, чтобы я объяснил, каково мне там жить — человеку, выросшему при ином укладе жизни?
— Да, вот именно, будьте так добры. Я понимаю, что прошу не по чину, но…
— Попытаюсь.
Ты всерьез подумываешь о том, чтобы перебраться отсюда, Чарли, про себя добавил Странник, подумываешь об отречении от такого существования, от местных убеждений и смысла жизни.
Я знал, что этот анклав распадается, что здешние дети уезжают, как только достигают совершеннолетия, что добровольных поселенцев уже не сыщешь днем с огнем. Я знал, что эта община обречена, как в свое время шейкеры[53]. Но вы, люди зрелые, тоже уезжаете, да так тихо, что, разузнавая о вас, я даже не слыхал об этом. Я надеялся обрести покой на один-два века, покой и чувство родины. Оставь надежду, Странник…
Гости отеля толпились на крыльце, указывая в море пальцами и оживленно щебеча. Странник остановился и обернулся. Мимо устья залива, едва различимые сквозь туман, проплывали три гигантских силуэта.
— Киты, — пояснил Дэвисон. — Прекрасно плодятся. С каждым годом их все больше.
— Знаю, — кивнул Странник. — Это настоящие киты. Я помню, как их объявили вымершими.
Я тогда, помнится, плакал. Их воссоздали в лабораториях и вернули на лоно природы, а она приняла их обратно. Этот край лишь зовется диким. Это контрольный заповедник, стандарт сравнения для Экологического сервиса. Нигде на Земле не осталось настоящей дикой природы — разве что в человеческом сердце, но разум простер свое влияние и на сердечную сферу…
Мне не следовало сюда приезжать. Теперь придется задержаться здесь на недельку, из вежливости, да еще ради этого человека и его родни; но я должен был догадаться заранее, что приезжать не стоит. Печальное открытие — но надо быть сильнее и не расстраиваться по этому поводу так откровенно…
Наедине со звездами Юкико никогда не чувствовала себя одиноко.
Зато отсутствие других людей ей было вполне по нраву. Власти — а главное, просто люди — очень милостивы к Реликтам. Она частенько думала, что милосердие стало самой распространенной, самой главной добродетелью человечества, а оно ведет к бескорыстной доброте. Свободное пространство — единственное, в чем ощущается острая нехватка; и все-таки, когда она изложила свое желание, этот атолл отдали ей. Как он ни миниатюрен, это поистине королевский дар.
Но все же звезды оставались недоступны настоящему наблюдению. Несколько светил бледно проступали после сумерек — Сириус, Канопус, альфа Центавра, порой и другие, в компании с Венерой, Марсом, Юпитером и Сатурном. Но очертания созвездий терялись в перламутровом сиянии, так что Юкико редко бывала уверена в том, что именно наблюдает. По небосводу мерцающими искрами проносились спутники. Смутно сияла Луна, на темной ее стороне можно было разглядеть огоньки технокомплексов и Тройного города. Мелькнул аэрокар, будто окруженный роем светлячков. — Изредка пролетал космический корабль, рассекая небосвод величественным метеором, и гром прокатывался от горизонта до горизонта; но такое случалось редко, ведь большинство внеземных работ проводились под надзором роботов.
Юкико уже смирилась с поражением. И погодный контроль, и регуляция атмосферы, и мощные потоки энергии — вещи необходимые; но они вызывают свечение воздуха, тут уж ничего не попишешь. Она могла вызвать на стены и потолок своего жилища звездные пейзажи, не менее величественные, чем над Аризонской пустыней в доколумбовой Америке, а могла бы пойти в сенсориум и познать открытый космос. И все-таки, хоть это и неблагодарность, но, выходя из своего убежища под открытое небо, она жалела, что вынуждена призывать вид звезд из памяти.
Океан лепетал у ног, ярко сверкая в тех местах, где воду не покрывала аквакультура. Блистающая гладь простиралась до горизонта, вдали проплывали катера и корабли, неторопливо дрейфовал плавучий город. Прибой вздымался белой пеной вокруг островка, а воды лагуны хранили покой, вобрав в себя сияние небес. Звуки казались приглушенными, куда менее выразительными, чем хруст кораллового песка под ногами. Юкико глубоко вдохнула прохладный, чистый воздух. Каждый день она в мыслях неустанно благодарила неисчислимые гигамиллиарды микроорганизмов, сохраняющих чистоту планеты. И совершенно неважно, созданы ли они людьми или компьютерами, ибо карма их замечательна.
Она миновала свой садик — карликовые деревца, бамбук, камни, замысловато петляющие тропки. В саду беззвучно трудилась машина. Вернувшись из Австралии, где довелось пережить один из нынешних мимолетных романов, Юкико никак не могла собраться взять уход за садом в свои руки.
В общем-то у нее и нет особого дара к такой работе. Вот если бы Ду Шань… Но ему не по вкусу это место.
Ее домик прорисовывался на фоне неба изящным силуэтом. Мой мирок, мысленно называла его Юкико. Он обеспечивал ее всем необходимым, и даже сверх того — сам себя ремонтировал, проводил все работы и мог бы стоять вечно, только бы поступала энергия. Время от времени Юкико жалела, что нет нужды даже взять в руки тряпку, чтобы протереть пыль.
А ведь некогда я была придворной дамой, подумала она и невольно скривилась.
Надо отбросить эти чувства. Она выходила к морю посидеть и очистить мысли, открыть душу, подготовить свой разум к познанию. Но завоеванная гармония оказалась столь хрупкой!
Стена перед нею раскрылась, и внутри дома мягко загорелся свет. Обставлена комната была в аскетичном старинном стиле. Преклонив колени на соломенной циновке перед терминалом компьютера, Юкико вызвала к жизни электронный дух. Обращенная к ней часть его безмерного разума опознала ее и заговорила рассчитанным именно на Юкико певучим голосом, подбирая подходящие для нее фразы:
— Что пожелает моя госпожа?
Нет, не совсем подходящие. Желание — это западня. Она даже отвергла свое давнее-предавнее имя Утренняя Звезда и стала — снова, спустя тысячу лет — Снежинкой, будто в знак самоотречения. Но и эта попытка не удалась.
— Я поразмыслила над тем, что ты рассказал мне о жизни и разуме среди звезд, и решила изучить этот предмет, насколько способна. Научи меня.
— Предмет этот сложен и хаотичен, моя госпожа. Насколько известно из сообщений роботов-исследователей, жизнь — явление редкое, и нам известны лишь три несомненно мыслящие расы; все они пребывают на уровне людей каменного века. Еще три вида существ под вопросом. Их поведение может являться следствием сложных инстинктов, а может быть, порождением разума, столь чуждого земному, что ни о каком понимании и речи быть не может. Как бы то ни было, и эти существа владеют лишь простейшими орудиями. С другой стороны, Паутина обнаружила аномальные источники излучений на значительном удалении, и они могут означать наличие высокоразвитых цивилизаций по типу нашей. В зависимости от способа интерпретации данных число таких источников колеблется, но не превышает семисот пятидесяти двух. Удаление ближайшего источника — четыреста семьдесят пять парсеков. Кроме того, Паутина принимает сигналы, которые почти наверняка являются информационными, от двадцати трех иных источников, отождествляемых с астрофизически аномальными телами или регионами. Мы сомневаемся, что эти сигналы направлены именно нам. Неизвестно, находятся ли передатчики в прямом контакте между собой. По ряду признаков ясно, что они используют определенные коды. Данных пока недостаточно, чтобы выявить что-либо, кроме весьма фрагментарных и предположительных догадок относительно возможного значения этих сигналов.
— Да знаю я! Это всем известно. Ты уже говорил мне об этом — значит, повторять не требовалось.
Юкико совладала с охватившим ее раздражением. Машина в своем могуществе подобна божеству, она за день может перемыслить столько, сколько человеку не удастся и за миллион лет, но это не дает ей права держаться покровительственно… Постой, постой, таких намерений у машины не было и быть не могло! Просто она, по своему обычаю, все повторяет для человека, ибо многие люди нуждаются в повторении. Юкико расслабилась, позволив эмоциям накатить и схлынуть, как прибойной волне.
— Как я понимаю, — уже спокойно сказала она, — сигналы не касаются ни математики, ни физики.
— Судя по их типу, нет. Представляется, что цивилизации не стали бы тратить время и энергию, передавая знания, которыми все располагают и без того. Возможно, передачи касаются иных наук, скажем, биологии. Однако отсюда следует, что наши физические знания неполны и что мы до сих пор не выяснили всех биохимических процессов, возможных во Вселенной. У нас нет для этого материала.
— Знаю, — повторила Юкико, на сей раз спокойно. — Кроме того, я слышала утверждения, что, если передача продолжается не один век, это не политика или что-либо ей подобное. Не занимаются ли они сопоставлением историй, искусств, философий?..
— Разумное предположение.
— Я верю, что это именно так. Это имело бы смысл.
— Да, имело бы — если только органическая жизнь не обречена на угасание. Но разве машины интересуются запредельными таинствами?
— Я хочу принять участие в твоем… анализе. Я понимаю, что не смогу внести никакого вклада, не создам ни одной оригинальной гипотезы. Однако позволь мне следовать за тобой. Дай мне средства поразмыслить над узнанным и узнаваемым.
— Это можно осуществить, в определенных пределах, — сказал ласковый голос. — От вас потребуется немало времени и усилий. Не хотите ли объяснить, к чему это вам?
— Они, эти существа, — голос Юкико дрожал, она ничего не могла с собой поделать, — должно быть, продвинулись куда дальше нас…
— Маловероятно, моя госпожа. Насколько можно заключить из современных познаний, а они пока что представляются безупречными, природа положила предел техническим возможностям развития, и мы исчислили этот предел.
— Я имею в виду не технику, а другое… Понимание, просветление. — Внутренний покой покинул Юкико. Сердце отчаянно билось. — Ты не понимаешь, о чем я говорю.
Понимает ли это кто-нибудь в наши дни, хоть один человек? Не считая Ду Шаня и, пожалуй, остальных членов содружества — если только они как следует постараются. Мы же вышли из тех времен, когда люди сознавали, что эти вопросы насущны…
— Ваши цели ясны, — мягко отозвалась электроника. — Ваша концепция отнюдь не абсурдна. На подобных уровнях сложности квантовая механика бессильна. Говоря математическим языком, воцаряется хаос, и возникает потребность в эмпирических наблюдениях.
— Вот именно! Мы должны изучить язык и послушать их!
— Моя госпожа, имеющаяся у нас информация совершенно неадекватна. — Неужели в бесстрастном тоне проскользнули нотки сожаления? Система могла оптимизировать свою реакцию ради Юкико. — Математика не оставляет сомнений. Если только характер принимаемых нами сигналов не изменится фундаментальным образом, мы никогда не сумеем интерпретировать подобных тонкостей. Предупреждаю, если вас интересует именно это, то изучение материалов будет бесполезной тратой времени.
Юкико и так не позволяла надежде окрылить себя, но это низринуло ее в бездну отчаяния.
— Вместо того лучше подождите, — посоветовала система. — Не забывайте, наши роботы-исследователи путешествуют практически со скоростью света. К ближайшим источникам излучения они доберутся, чтобы наблюдать и взаимодействовать, примерно через тысячелетие. Вероятно, полторы тысячи лет спустя мы начнем принимать их сообщения, и тогда начнется настоящее познание. Вы бессмертны, моя госпожа. Ждите.
Юкико смахнула слезы со щек.
Я не святая, призналась она себе. Я не смогу пережить такое долгое бесцельное существование.
Внезапно, без всякого предупреждения, скала под ногами Терстена подалась. Мгновение казалось, что он окаменел, широко раскинув руки на фоне бесчисленных немигающих звезд. А затем исчез из виду.
Свобода, шедшая второй в связке, успела вогнать альпеншток в скалу и нажать на кнопку. Из сопел вырвались белые облачка газа, стальной крюк впился в камень. Дуло располагалось в верхней части рукоятки. Свобода изо всех сил вцепилась в нее, страховка натянулась. Даже при лунном притяжении сила рывка была сокрушительна. Ступни заскользили по предательскому ковру пыли. Впившись в альпеншток, Свобода кое-как удержалась на ногах.
И тут все кончилось — внезапно, как и началось. В тишине в наушниках отдалось едва уловимое шипение космоса. Ее проволокло вперед метра на два. Страховка уходила еще дальше вверх, скрываясь за только что появившимся обрывом. Вес Терстена должен был натянуть ее, но Свобода с ужасом убедилась, что она провисла. Неужели оборвалась?! Нет, не может этого быть.
— Терстен! — крикнула Свобода. — Ты цел?
Дифракция должна позволить радиоволнам обогнуть обрыв. Если Терстен повис там, то не далее метра от края.
Ответа не было. Шуршащее молчание пространства будто насмехалось над людьми.
Она обернулась, стараясь не делать резких движений, к шедшему позади Мсвати. Луч поясного фонаря в безвоздушном пространстве совершенно не был виден, но у ног Мсвати вспыхнул ослепительный круг. Стекло шлема было слишком прозрачным, и свет мешал глазам. Она видела спутника неясным силуэтом на фоне озаренной звездами серой скалы.
— Иди сюда, — распорядилась Свобода. — Осторожно-осторожно. Хватайся за мой альпеншток.
— Понял.
Хоть Свобода и не руководила восхождением, капитаном команды была именно она. Идея организовать экспедицию принадлежала ей. Более того, она принадлежала к легендарным Реликтам. Остальным было лет по двадцать — тридцать, и, несмотря на неформальные, дружеские отношения, они все-таки немного благоговели перед ней.
— Стой тут, — велела она, когда Мсвати подошел. — А я схожу вперед, гляну. Если снова начнется обвал, попытаюсь отскочить. Могу свалиться с гребня. Будь готов затормозить меня и вытащить.
— Лучше пойду я! — попытался возразить он, но Свобода пресекла спор резким взмахом ладони и опустилась на четвереньки.
Ползти было недалеко, однако дорогу приходилось выбирать ощупью, и время тянулось нескончаемо. Справа скала почти отвесно обрывалась в пропасть. Даже гибкий, как кожа, но твердостью не уступающий броне скафандр не спасет от последствий падения. Она пристально осматривала каждую пядь пути; датчики перчаток делали осязание более острым, чем у голых ладоней. Краешком сознания Свобода огорчалась, что вынуждена ощущать сухость во рту и запах собственного пота. Хоть скафандр очищает воздух и поглощает влагу, сейчас ни термостат, ни система очистки не справлялись с нагрузкой.
Скала держала, новых подвижек вроде бы не намечалось. За трехметровым провалом гребень продолжался. Свобода разглядела у его края выбоины и подумала, что оплакивать Терстена пока рано. Некогда по этому месту пулеметной очередью пробарабанил микрометеоритный дождь. Наверное, впоследствии радиация еще более ослабила структуру камня, превратив отрезок гребня в невидимую волчью яму.
Вообще-то все в один голос твердили, что это предприятие — чистейшей воды безумие. Первая лунная кругосветка? Пешком обойти всю Луну? Да зачем?! Вам придется трудиться изо всех сил, переносить трудности и опасности, а ради чего? Вы не проведете никаких наблюдений, с которыми робот не справился бы лучше вас. Не заслужите ничего, помимо мимолетной известности — да и то, за вопиющую глупость. Никто не станет повторять ваш фокус. В сенсориуме, высочайшем достижении компьютерной техники, можно пережить более яркие и острые впечатления.
— Потому что у нас будут настоящие впечатления, — единственный ответ, который неустанно приходилось повторять Свободе.
Оказавшись у обрыва, она заглянула за край. На горизонте над кратером показалась ослепительная солнечная кайма, обратив пустынный пейзаж в хитросплетение света и бездонных теней. Шлем отреагировал, мгновенно приглушив сияние до тускло-золотой желтизны. В остальных местах стекло сохранило прозрачность. Сердце Свободы грохотало, кровь пела в ушах. Терстен безвольно болтался прямо под ней. Увеличив громкость радиоприемника, Свобода расслышала хриплое дыхание.
— Он без сознания, — сообщила она Мсвати. Вглядевшись, добавила: — Вижу, в чем проблема. Его страховка застряла в расщелине, застряла плотно. — Поднявшись на колени, она подергала веревку. — Не поддается. Иди сюда.
Юноша приблизился, и Свобода встала.
— Мы не знаем, насколько он пострадал. Надо обращаться с ним поаккуратнее. Закрепи мой конец страховки и спусти меня вниз. Я подхвачу его, и ты вытащишь нас обоих. Я буду снизу, чтобы смягчить рывки и удары.
Дело пошло хорошо. Оба они были сильны, а человек, даже вместе со скафандром и ранцем, вмещавшим целый химический завод в миниатюре, весил на Луне каких-нибудь двадцать килограммов. Оказавшись у нее в руках, Терстен открыл глаза и застонал.
Благополучно подняв, его положили на гребне. Дожидаясь, пока Терстен будет в состоянии говорить, Свобода устремила взор на запад. От освещенных вершин склон круто уходил вниз, к бездонной тьме Моря Кризисов. Неизъяснимо прекрасная Земля висела низко над горизонтом, ее дневная сторона была похожа на голубой мрамор с белыми прожилками. Память о том, какой она была раньше, ранила душу, как нож. Проклятье, ну почему для людей подходит лишь одна-единственная планета?!
Ну да, в лунных городах и на орбитальных станциях жить приятно, там доступны уникальные развлечения. И там Свобода чувствовала себя почти как дома, в то время как на Земле это чувство уже покинуло ее; точнее, в искусственных городах не так сильно ощущаешь себя изгоем. Современные люди, вроде нынешних ее товарищей, иногда думают и воспринимают мир так же, как люди прошлого. Хотя и этому приходит конец. Потому-то и умолкли разговоры о перекраивании Венеры и Марса на земной лад. Теперь, когда это осуществимо, почти никому уже нет до того дела.
Ничего, ни Свободе, ни семерым ей подобным к переменам не привыкать. Торговые князьки и разгульные вояки были столь же далеки от мелкой буржуазии и крепостных крестьян в царские времена, как те стали далеки от инженеров и космонавтов двадцатого века… И все-таки у них было много общего, роднившего их между собой и делавшего близкими Свободе. Многие ли из этих общих качеств уцелели?
Терстен вырвал ее из воспоминаний, охнув:
— Я пришел в себя.
И попытался сесть. Она опустилась на колени, призвав Терстена к осторожности, и помогла ему, заботливо поддерживая за плечи.
— Воды, — сказал он; скафандр услужливо повернул к его губам трубку. Терстен жадно принялся глотать воду. — О-о-ох, хорошо!
Шоколадный лоб Мсвати был озабоченно нахмурен.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он. — Что случилось?
— Да откуда мне знать? — голос Терстена мало-помалу становился более внятным и оживленным. — Саднит в животе, острая боль слева в нижней части груди, особенно когда наклоняюсь или делаю глубокий вдох. Да, и ухо болит.
— Похоже, трещина или перелом ребра, может, двух, — резюмировала Свобода, чувствуя ошеломляющее облегчение. Он мог погибнуть, мог получить такую травму мозга, что реанимация потеряла бы всякий смысл. — По-моему, падающий валун ударил тебя с такой силой, что скафандр не выдержал. Вот видите! — Она провела пальцем вдоль подобия шрама — самовосстанавливающаяся ткань скафандра порвалась, но тут же сомкнулась снова. Через час от разрыва не останется и следа. — Похоже, будто все силы природы в сговоре против нас, а? Мы не станем покорять эту вершину. Ничего страшного. Это и так была всего-навсего прихоть. Надо спускаться в лагерь.
Терстен настаивал, что в состоянии идти сам, и даже ухитрился изобразить нечто среднее между бодрой поступью и шарканьем ног.
— Мы вызовем за тобой катер, — сказал Мсвати. Будто в подтверждение его слов, среди созвездий проскользнула звездочка спутника связи. — А сами сможем завершить путь. Тут идти гораздо легче, чем было на обратной стороне.
— Нет, не сможете! — вспылил Терстен. — Не имеете права так легко отделаться от меня!
— Не волнуйся, — улыбнувшись, успокоила его Свобода. — Я уверена, что тебе потребуется всего один-два укола сращивателя тканей, и тебя вернут к нам часов через пятьдесят. Мы подождем на месте. Честно говоря, я вовсе не против такой задержки.
Мое племя еще не перевелось на свете! — мысленно просияла она. И тут же радость как рукой сняло: сколько еще лет ты останешься таким, Терстен? У тебя совершенно нет для этого повода. Остаюсь ли я в душе юной — или просто незрелой? Неужели судьба обрекла нас, Реликтов, болтаться в хвосте, пока наши потомки растут до недостижимых для нас высот?..
Вот и равнина. Показался расположенный на ней лагерь. Гения выбежала навстречу отряду — кто-то ведь должен был остаться позади на случай беды. Она уже успела развернуть укрытие — не просто палатку, а целый заботливый организм, пристроившийся под защитными силовыми полями, которые загибались от верхушки грузовоза, как крылья.
— Терстен, Терстен! — причитала она. — Я была так напугана, услышав ваши разговоры. Если бы я тебя потеряла…
Она потянулась к нему, и все четверо обнялись. И наконец-то Свобода хоть на мгновение оказалась в кругу близких друзей, под щедро усыпанным звездами небосводом.
— Видите ли, — старательно пытался объяснить Патульсий, — о том, что я сделал, в древней Америке сказали бы: «сам себя подсидел».
Куратор Оксфорда, по каким-то причинам не пожелавшая разъяснить свое нынешнее имя «Тета-Эннеа», вопросительно приподняла брови. Она была по-своему миловидна на этакий долговязый манер, но не позволяла усомниться, что под пушком, покрывающим ее череп, скрывается внушительный мозг.
— Судя по вашему личному делу, служили вы хорошо, — то ли сказала, то ли пропела она. — Однако с чего вы взяли, что тут для вас найдется дело?
Патульсий устремил взгляд в сторону, за окно ее почти старомодного кабинета. На улице ветер гнал по небу тучи, и тени их наперегонки бежали по залитой солнечным светом Хай-стрит. Напротив тихо дремали прекрасные здания колледжа святой Магдалины. Там бродили три человека, разглядывая и изредка трогая древние строения. Видимо, они молоды, но разве теперь угадаешь наверняка?
— Здесь у вас не просто музей, — помолчав, ответил он. — В городе живут люди. Сохранение порядка вещей вовлекает их в особые отношения между собой и с вами. Я полагаю, вместе они образуют нечто вроде общины. Мой опыт… У них должны возникать проблемы — пусть не слишком серьезные, но проблемы, какие-то вопросы по поводу вступающих в конфликт прав, обязанностей и стремлений. Вы должны располагать процедурой улаживания таких проблем. В процедурных вопросах я как раз силен.
— Не можете ли вы изложить подробнее?
Патульсий обернулся к ней.
— Вначале мне надо изучить ситуацию, природу общины, обычаи и надежды, а также правила и установления, — признался он и улыбнулся. — Но узнаю я все быстро и тщательно. У меня за плечами более чем двухтысячелетний опыт.
— Ах да! — Тета-Эннеа ответила улыбкой на улыбку. — Естественно, когда вы попросили о встрече, я запросила о вас банк данных. Замечательно! От Рима кесарей, через Византийскую и Оттоманскую империи, Турецкую республику, новые династии… Ваша жизнь столь же увлекательна, как и длинна. Потому-то я и попросила вас прибыть лично. Я ведь тоже обладаю архаической склонностью к конкретности и обязательности, — жалобно сообщила она и вздохнула. — В силу этого и нахожусь на этом посту. Честно скажу, моя должность — отнюдь не синекура. У меня даже не хватило времени усвоить всю возможную информацию о вас.
Патульсий изобразил смешок:
— Откровенно говоря, я даже рад. Мне пришелся не по вкусу шквал славы, обрушившийся на Реликтов, когда мы объявили о себе. И постепенный уход обратно в тень был… пожалуй, приятен.
Тета-Эннеа откинулась на спинку кресла. Поверхность ее деревянного — должно быть, антикварного — стола была совершенно свободна, не считая небольшого универсального терминала.
— Если я правильно припоминаю, вы присоединились к остальной семерке довольно поздно. Патульсий кивнул:
— Когда административная структура в конце концов необратимо рухнула у меня на глазах. Разумеется, мы поддерживали связь, они приняли меня с распростертыми объятиями, но я никогда не был… по-настоящему близок с ними.
— Потому-то вы делаете больше попыток, чем они, найти свое место в современном мире?
— Наверное, — пожал он плечами. — Я не привык копаться в себе. А может, мне просто подвернулась возможность, которой не было ни у одного из них. У меня ведь талант к… Нет, «руководство» звучит чересчур претенциозно… Назовем это «процессуальным обслуживанием». У меня дар к этому смиренному, но необходимому труду, заставляющему работать общественный механизм без сбоев. То есть так было раньше.
Тета-Эннеа пристально поглядела на собеседника из-под полуприкрытых век, прежде чем сказать:
— Лет пятьдесят или сто назад вы свершили нечто куда более весомое.
— Просто сложились уникальные условия. Впервые за долгое время совладать с ними мог лишь человек моей квалификации. В этом нет моей заслуги. Стечение исторических обстоятельств. Не хочу кривить перед вами душой. Но опыта я набрался.
И снова она поразмыслила.
— Не будете ли добры пояснить? Я хотела бы услышать вашу интерпретацию этих условий.
Он удивленно заморгал и неуверенно проронил:
— Мне нечего сказать, кроме банальностей… Ну ладно, если вы настаиваете. Развитые страны… Нет, пожалуй, следует сказать «страны технической цивилизации» — они очень быстро продвинулись далеко вперед. Они и не принявшие научную революцию общества настолько отдалились друг от друга, что стали как бы разными биологическими видами. А революция должна была поглотить всех, альтернативы этому были ужасны, однако пропасть между стилями жизни, мышления, мировоззрениями достигла невероятной ширины. Я относился к числу немногих, кто был в состоянии… общаться, функционировать, что ли… более или менее эффективно по обе стороны пропасти. Я оказал этим несчастным всяческую помощь, на какую был способен, разработав приемлемую организацию их подготовки к переходу — когда у ваших людей уже не осталось старомодной, чисто человеческой администрации бумагомарак, и они не знали, как ее создать. Вот это я и сделал. Нет-нет, ни в коем случае не я один! Простите, что прочел целую лекцию об очевидных вещах…
— Не так уж они и очевидны. Вы рассматриваете это под таким ракурсом, который никому не приходил в голову. Я бы хотела услышать об этом побольше. Это позволит мне лучше понять и ощутить десятки поколений, сделавшие этот город таким, каков он есть. Видите ли, мне это никогда толком не удавалось. При всей любознательности и, пожалуй, при всей любви к ближнему я никогда не могла до конца постигнуть, что они чувствовали. — Положив ладони на стол, она продолжала с состраданием в голосе: — Но и вам, Гней Корнелий Патульсий, обладатель множества иных имен — несмотря на имена, несмотря на недавнюю работу, вам тоже надо кое-что понять. Нет у меня для вас работы! Вам следовало понять это самому. Но если вы не поняли — разве по силам мне объяснить?
Вы подразумевали, что у нас тут некая община, по образу и подобию известных вам; то есть жители обладают некими общими интересами и чувством принадлежности к единому коллективу. Позвольте вам сказать… Это непросто, этого никто даже не формулировал; вряд ли кто-нибудь осознает, что именно сейчас происходит, как никто не осознавал происходящего во времена Августа или Галилея… Но я потратила всю свою жизнь на попытки исчислить тенденции истории… — Она потерянно засмеялась. — Простите, позвольте мне вернуться к началу и пойти заново. Не считая нескольких вымирающих анклавов, община как таковая прекратила свое существование. Мы по-прежнему употребляем это слово и соблюдаем некоторые формальности, но они так же бессмысленны, как обряд плодородия или выборы. Мы лояльны — если слово «лояльность» еще не утратило смысл — лишь по отношению к разным, постоянно изменяющимся сочетаниям личностей. Неужели этот факт совершенно ускользнул от вашего внимания?
— Ну, в общем, нет, — забарахтался Патульсий, — но…
— Я не могу предложить вам ничего похожего на работу, — подвела черту Тета-Эннеа. — Сомневаюсь, что хоть кто-нибудь на свете может вам ее предложить. Если вы потрудитесь задержаться в Оксфорде, мы можем продолжить беседу. По-моему, нам есть чему поучиться друг у друга.
Слова: «Если это хоть чем-нибудь поможет вам в будущем» — остались недосказанными.
Мир ждет! Я по-прежнему остаюсь собой — существом из плоти и крови, знающим, что нахожусь в индукционном аппарате; но еще я осознаю и стены, и находящееся за ними пространство, вижу серебристый дерн, фонтан, рассыпающийся мелкими брызгами, исполинскую бриллиантовую раковину, внутри которой зреет, как я слышала, новый тип метеоритного горнодобывающего корабля, наблюдаю вспышки в небесах, когда модуль погодного контроля рассеивает энергию, воспринимаю все, что вне меня. В комнате так тихо, что я слышу собственное дыхание, пульс, шорох волос, когда голова поворачивается на подушке. Но происходящее со мной мало-помалу гасит самовосприятие, и вот уже мое «я» оказывается посторонним призраком.
Я нисхожу в себя. Моему взору открывается все мое прошлое. Я снова раба, беглянка, служанка, предводительница, спутница; я снова люблю и теряю любимых, рожаю и погребаю. Я лежу на залитом солнцем склоне холма рядом со своим мужем; замечательно пахнет цветущий клевер, жужжат пчелы; я слежу взглядом за пролетающей бабочкой; все это ушло в невозвратную даль пятьсот лет назад.
В этой сцене есть неясности и разрывы. Я не уверена, рос ли на том валуне лишайник. Да, квантовая неопределенность взимает свою дань — но дань неторопливую, и я могу возродить все существенное, как тело мое возрождает себя. Нейропептид поступает в рецептор нервной клетки…
Пойдем. Эта мысль не принадлежит мне, но становится моей. Меня ведут, я веду себя, вовне и вовнутрь.
До сей поры на этом этапе мое обучение заканчивалось. Сегодня я готова к единству.
Я не вхожу в сеть. Ничто не движется, помимо полей, математических функций, которые мир воспринимает как силы, частицы, свет, как свое естество. В каком-то смысле сеть входит в меня. А может, раскрывается передо мной, как я — перед ней.
Мой провожатый обретает форму. Нет, рядом со мной не появляется шагающая фигура, его рука не держит мою. И все-таки я осознаю наличие тела, хотя оно может лежать по ту сторону Земли, — точно так же, как осознаю собственное. Обличьем он высок, строен и голубоглаз. Личность его жизнерадостна и чувственна. Некогда ты была Флорой (я узнал о тебе), думает он мне. Значит, я буду Фавном. Он хотел бы встретиться со мной позже, чтобы мы могли изучить друг друга получше. Но это лишь мимолетная пульсация в разуме, который рожден безупречным. А еще он наделен даром симпатии, и потому может помочь неофиту вроде меня войти в общность.
Сперва робко, потом осторожно и наконец страстно я вплетаюсь в потоки его личности. Теперь я все более и более постигаю суть взаимообъединения. Я изучала абстракцию. Сегодня я одновременно в бытии и вне его. Потоки вздымаются валами, гребнями, затем ниспадают, и каждая волна, сталкиваясь с другой, порождает новые волны. Они сплетаются в сложнейшие, правильные кристаллические формы, будто снежинки, блистание которых распространяется сквозь множество измерений — мерцает, вспыхивает, пляшет, безостановочно видоизменяясь; таковы язык и музыка, которые говорят со мной. Где-то далеко существует исполинский компьютер, одновременно вечное ядро и оболочка, сохраняющая матрицы нашего бытия; компьютер вдыхает в них жизнь, посылает их на орбиты и призывает обратно. Но все это по нашей собственной воле. Мы суть то, что происходит, мы единство, мы Бог.
Мы. Сознания раскидываются вширь, соприкасаются, соединяются. Вот Филлис, моя учительница, человек, впервые сопровождавший меня по околице этого бытия. Я перенимаю ее самовосприятие — невысокая, с длинными темными волосами; но все это смутно, ибо она совершенно не думает о своем теле. Я распознаю ее мягкосердечие, спокойствие и несгибаемость. И внезапно начинаю разделять ее интерес к тактильной гармонизации и микрогравитационному лазерному полю. Тепло охватывает меня.
А вот Нильс. Даже без имени и образа я узнала бы этот смех. Мы были добрыми друзьями, а порой и любовниками. Неужели ты никогда не мечтал подняться над этим, Нильс? Неужели бессмертие и неуязвимость порождают страх перед постоянством?
Ты принадлежишь веку мертвых, дорогая моя. Ты должна избавиться от этого. Мы направим тебя.
Как я могу ощущать холод там, где пространство — фикция, а время непостоянно? Нет, ты не настоящий, Нильс! Я не ощущала твоих мыслей прежде, но они наверняка не могут быть настолько лишены чувств.
Ты права. Самого меня в сети нет, это мой дубль, загруженная в машину конфигурация моего сознания. Воссоединившись с ним, я обогащусь опытом, постигнутым в мое отсутствие. (Мало-помалу я решил, что ты скучна и неглубока. Я не решился сказать тебе об этом, но теперь нечего скрывать.)
По эмоциям я распознаю, что Фавн подключен физически, как и я — вместе с железами, нервами и прочим животным наследством.
Выше голову, Флора! Выбор перед тобой безграничен. Ступай вперед вместе с нами.
Предо мной предстает еще одно сознание. Оно тоже лишено тела, но уже навеки. Однако в нем еще теплится какая-то доброта (не оттого ли, что память утраты и печали не угасла — оно их уже не ощущает, но понимает на некий призрачный манер?), заставляющая его попросить: «Постой».
Он был физиком, мечтавшим об открытиях. Но теория единого поля уже была построена, великое уравнение написано. Не желая покориться, он тешил себя надеждами. Он прекрасно понимал, что вряд ли какой-нибудь закон остался неизвестен, что уже ни один эксперимент не выдаст результата, не согласующегося с предсказанным теоретически. Однако абсолютная уверенность в абсолютном знании недостижима. И если он никогда не наткнется на некий фундаментальный феномен, то игра квантов должна таить в себе сюрпризы, которые оправдают его поиски.
Но компьютерная система совершенствовалась. Ни одна из его находок, сделанных посредством тончайшей и мощнейшей аппаратуры, не выходила за рамки теории. Все, что он мог открыть в своих лабораториях, было предсказано заранее, и притом в мельчайших деталях. Искания его науки подошли к концу.
Праздный гедонизм казался ему отвратительным, и он построил прибор, угасивший его тело и переписавший конфигурацию его сознания в систему. Ты счастлив?
Твой вопрос лишен смысла. Я занят делом. Я участвую в работе, я един со свершениями. Я располагаю временем по собственному выбору. Ибо запланировать земную погоду на год вперед, внеся потребную меру хаоса, можно всего за час; день может уйти на расчет расширения Паутины или судьбы галактики, находящейся в десяти миллиардах световых лет отсюда, если о ней собрано достаточно данных; но каждый бит обрабатываемой информации — событие, и для меня эти часы стоят миллиона лет, а то и поболее. После я могу снизойти до черепашьего шага человеческой мысли и узнать, что произошло, пока я был преображен. Над этим я размышляю. Пища для размышлений скудная, но интересная. Врасти в дополнение системы, Флора, и тогда наконец познаешь истинное великолепие, — обещает тень.
От Филлис я знаю, что такая участь по душе немногим. Они остаются органическими существами, хоть и изменчивыми. Взаимообъединение — это удовольствие, просветление, вызов. Объединившись, мы понимаем такое, что не под силу понять поодиночке — друг о друге и о Вселенной. Мы забираем эти откровения с собой и переиначиваем их каждый на свой лад. Появляются новые искусства, ремесла, философии, радости, возникает нечто новое, для чего даже не существует названий. Так мы растем над собой и воплощаем себя.
Приблизься. Попытайся. Подчинись тому, что ты есть, чтобы познать себя.
Я сливаюсь с Филлис, с Фавном, с фантомом Нильса. Мы являем собой новую сущность, какой никогда прежде не существовало. Я раба, завоевавшая свободу, я же учительница и спортсменка, фотоскульптор и сибарит, математик-дилетант и настоящий спортсмен. Нам нужно много воссоединений, чтобы снять конфликты и стать единым существом…
Вихрь, кружение, мерный танец. С нами были и другие. Я отступаю и вливаюсь в единство вновь. Я служанка, вознесшаяся на подобие королевского трона, я же наделенный жабрами обитатель моря, профессиональный фантазер, искусственная личность, целиком созданная с помощью компьютера…
Они парят вместе, они утрачивают себя, разум-улей блистает и грохочет…
Нет!
Выпустите меня!.. И я бросаюсь в бегство по бесконечным коридорам, слыша перекатывающееся вокруг эхо. Воющий страх преследует меня по пятам. Это я гонюсь за собой.
Она снова была одна, не считая медицинского агрегата, надзиравшего за ней. Первое время она лишь дрожала. Дыхание рвалось в ее груди режущей болью. Разило потом.
Ужас угас. Чувство ошеломительной утраты, последовавшее за ним, было острее и длилось дольше. И лишь когда ушло и оно, она нашла в себе силы расплакаться.
Простите меня, Филлис, Фавн, Нильс, все-все, взывала она к пустоте комнаты. Вы желали мне лишь добра. Я хотела стать своей. Хотела найти смысл своего бытия в вашем мире. Не могу. Для меня стать той, кем я должна быть, — значит разрушить все, что я есть, все столетия и людей, забытых всеми, кроме меня, и сформировавшую меня тайную дружбу. Я родилась чересчур рано для вас. Мне уже поздно меняться. Поймете ли вы, простите ли?
Они встретились во плоти. Изображениям не дано обняться. Судьба была благосклонна к ним — удалось снять гостевой домик в контрольном заповеднике озера Мапурика на Южном острове, который Ханно до сих пор мысленно называл Новой Зеландией.
Погода будто хотела поспорить очарованием с окрестностями. Они собрались вокруг стола для пикника. Ханно вспомнил такую же встречу в ином краю, давным-давно в прошлом. Здесь зеленый травяной ковер сбегал по пологому склону к спокойным водам озера, где отражались леса и снеговые вершины. По мере того как солнце поднималось по небосклону, ароматы зелени усиливались. В вышине звенела птичья песнь.
Восьмерка собравшихся была спокойна под стать утренней природе. Вчерашние страсти отбушевали и улеглись. Сидевший во главе стола Ханно сказал:
— Пожалуй, мне и незачем говорить. Похоже, мы прекрасно сходимся во мнениях. И все равно будет мудрее спокойно обсудить все заранее, прежде чем принять окончательное решение.
Для нас более нет пристанища на Земле. Мы испробовали множество разных способов найти свое место, и люди охотно старались помочь нам; но в конце концов мы предстали перед фактом, что это нам никогда не удастся. Мы динозавры, пережитки в век млекопитающих.
Алият покачала головой и с горечью возразила:
— Нет, мы пережитки человечества. Последние уцелевшие люди.
— Я бы так не сказала, — отозвалась Макендел. — Они меняются, быстрее и сильнее нас, мы просто не поспеваем за ними. Но я бы не взяла на себя смелость определить, что есть человек.
— Какая ирония! — вздохнула Свобода. — Разве нельзя было этого предвидеть? Мир, в котором мы могли открыться без страха, и должен был быть совершенно непохожим на прежние.
— Самодовольным, — вставил Странник. — Обращенным внутрь себя.
— Ты тоже несправедлив, — сказала ему Макендел. — Происходят грандиозные события. Просто они не по нам. Дух творчества, открытий переместился в… Куда? Во внутренний простор.
— Пожалуй, — шепнула Юкико. — Но что он там нашел? Пустоту. Бесцельность.
— С твоей точки зрения, — подал голос Патульсий. — Признаюсь, я тоже несчастен, но по своим собственным причинам. И все-таки, когда китайцы покончили с мореплаванием при династии Мин, они не перестали быть художниками.
— Но больше не выходили в море, — бросил Ду Шань. — Роботы сообщают нам о неисчислимых новых мирах среди звезд, и никому нет до этого дела.
— Земля весьма специфична, как того и следовало ожидать, — без всякой нужды напомнил Ханно. — Судя по сообщениям, ближайшая из планет, где люди могли бы жить в природном окружении, находится почти в пятидесяти пяти световых годах от нас. К чему городить огород, затрачивать грандиозные усилия лишь для того, чтобы выслать в этакую даль горстку колонистов, да еще, может быть, навстречу собственной гибели, когда и дома всем неплохо живется?
— Чтобы они могли прожить свою… чтобы мы могли жить, как нам нравится, на нашей собственной земле, — высказался Ду Шань.
— Общиной, — эхом отозвался Патульсий.
— А если нам это не удастся, можно двинуться дальше, — голос Свободы звенел от волнения. — По крайней мере, мы будем передовым отрядом человечества — вершителями, полагающимися лишь на себя.
Она с вызовом взглянула на Ханно. Остальные взоры тоже обратились к нему. И хотя до сей поры он даже намеком не выдал своих намерений, слова его никого не удивили. И все-таки они пронзили воздух, как внезапно обнаженный клинок:
— По-моему, я могу достать корабль.
Совещание ничем не походило на встречу людей или хотя бы изображений. Точнее, пока образ Ханно обегал земной шар, перед глазами его мелькал калейдоскоп лиц; но они были лишь дополнением, вернее, краткосрочным дополнительным вводом данных. Некоторые из этих лиц принадлежали подключенным к компьютеру людям, находившимся в прямом контакте между собой — от случая к случаю или постоянно. Иные являлись порождением электроники. Он различал их не по именам, хотя и знал имена, а по функциям; и зачастую одна и та же функция говорила разными голосами.
Сегодня Ханно предстал перед… а точнее, оказался внутри правящих сознаний мира. Мы далеко ушли от вас, монсеньор Ришелье, подумалось ему. Как мне хотелось бы, чтоб этого не произошло…
— Да, нам по силам построить такой космический корабль, — сказал Инженер. — В самом деле, предварительные разработки были проведены более столетия назад, они же и показали, насколько грандиозным окажется подобное предприятие. В этом и заключается главная причина, почему оно так и не было осуществлено.
— Он не может настолько превосходить тот корабль, на котором я облетел Солнечную систему! — возразил Ханно. — А корабли-роботы уже почти достигают скорости света.
— Вам следовало изучить предмет более тщательно, прежде чем подавать свое предложение. Ханно прикусил губу.
— Я пытался.
— Корабль сверхчеловечески сложен, — согласился Психолог. — Мы и сами располагаем лишь упрощенным описанием.
— Фундаментальные принципы должны быть очевидны, — продолжал Инженер. — Роботы не нуждаются в системах жизнеобеспечения, в число которых входят и удобства, призванные сохранить человеку здравый рассудок. Кроме того, им требуется лишь минимум защиты. Для них межзвездный носитель может иметь весьма малую массу, поскольку вес полезного груза мал. Тем не менее каждый из таких кораблей требует вложения значительных средств, прежде всего в антивещество.
— Под «вложениями» понимаются средства, отвлекаемые от прочих нужд, — заметил Экономист. — Да, современное общество высокопроизводительно, богато — но ведь не беспредельно богато! Имеются проекты предприятий, более близких к дому, осуществления которых требует усиливающееся общественное мнение.
— Мы обречены на поражение одним лишь размером Вселенной, — вздохнул Астроном. — Вот прикиньте. Мы только-только получили первые сигналы от роботов, посланных за сто пятьдесят световых лет. Пройдет еще немало времени, прежде чем до нас дойдут вести от посланных дальше. Нынешняя зона связи охватывает около сорока тысяч звезд; слишком много, чтобы мы могли отправить корабль к каждой из них, тем более что большинство из них — тусклые красные карлики или остывающие субкарлики. Светила, подобные Солнцу, как правило, оказываются не слишком привлекательными. Правда, поток научных открытий уже достиг ошеломляющего уровня, мы едва-едва справляемся с их усвоением; но общественность не находит их столь уж увлекательными. И не было открыто ничего такого, что можно было бы назвать революционным переворотом в науке.
— Мне все это известно, конечно, я… — начал было Ханно, но Инженер перебил его:
— Вы просите о корабле с человеческим экипажем, способном достичь тех же скоростей. Уверяем вас, как бы вы ни были долговечны, иные способы путешествовать среди звезд практически лишены смысла. Даже для горстки людей, особенно если вы надеетесь основать колонию, корпус должен быть просторен, следовательно — массивен; а масса всего необходимого для их выживания увеличивает это число на несколько порядков. В число необходимого снаряжения входят лазерная и магнитогидродинамическая системы, способные оградить вас от радиации, а также сосредоточить достаточное количество межзвездного газа, чтобы обеспечить работу двигателей. Сами двигатели в свою очередь поглотят такое количество антивещества, что истощат ресурсы Солнечной системы на многие годы вперед. Как вы знаете, антивещество вырабатывается не быстро и не легко.
Более того, корабли-роботы стандартизованы. Масштабы, о которых вы думаете, требуют кардинальных, фундаментальных изменений в конструкции. Хранящиеся в базе данных результаты предварительных разработок показывают, каких компьютерных ресурсов это потребует — достаточно сказать, что все остальные работы отчасти будут обескровлены. Далее, при производстве невозможно воспользоваться готовыми частями или оборудованием. Потребуется создать целые новые заводы, и нанотехнические, и механические, разработать совершенно новые технологии. От начала производства до отлета корабля пройдет не менее десяти лет, на протяжении которых все элементы общественного механизма будут испытывать заметную нагрузку.
Короче говоря, вы хотите взвалить на человечество огромную ношу лишь для того, чтобы выслать нескольких индивидуумов к далекой планете, которая, кажется, может оказаться пригодной для их обитания.
Да, подумалось Ханно, эта работенка заткнет за пояс постройку пирамид. А ведь фараоны вскоре перестали строить пирамиды — слишком дорого. Никому больше они уже были не нужны… Но вслух он произнес с застывшей на лице улыбкой:
— Я догадывался, хотя бы в общих чертах, обо всем тут изложенном. Кроме того, я догадываюсь, что нынешний мир может справиться с этой задачей, не обрекая никого на лишения. Пожалуйста, не пытайтесь заговорить мне зубы. Вы наверняка видите в моей идее какие-то достоинства, иначе нынешняя встреча не состоялась бы.
— Вы, Реликты, просто уникальны, — пробормотал Художник. — Вы и по сей день в чем-то привлекательны, любопытны всякому, кто питает особый интерес к вопросу, откуда мы пришли.
— И куда идем! — воскликнул Ханно. — Я говорю о будущем всего человечества. Земля и Солнце не вечны. Мы можем сделать свою расу бессмертной.
— Человечество займется геологическими проблемами, когда они возникнут, — сказал Астроном. — А до этого еще несколько миллиардов лет.
По-моему, все, что можно назвать человеческим, здесь вымрет гораздо раньше, подумал Ханно, но удержался и не стал произносить этого вслух. Будет ли то смерть или преображение, кто знает. Но для меня между ними нет никакой разницы…
— Всякая идея широкомасштабной колонизации звезд расточительна, — провозгласил Экономист.
— Если бы она была осуществима, — подхватил Астроном, — то была бы уже реализована и мы бы знали об этом.
Да, я слышал эти измусоленные аргументы, неустанно повторявшиеся с двадцатого столетия и далее. Если Иные существуют, то где же они? Почему Землю ни разу не посещали хотя бы исследовательские роботы? Мы ведь сами были настолько заинтересованы, что выслали к найденным примитивным сапиенсам дополнительные экспедиции. Как ни мало мы узнали, но это сказалось, пусть едва уловимо, на нашем мышлении, искусстве, душе — хотя бы так, как сказалась на Европе Африка, когда белые открыли ее. Ах, если бы жизнь и разум не были такой редкостью, случайностью или исключением из правил! Но, не заледени нас своим дыханием добравшееся до сердца одиночество, нам сегодня следовало бы находиться в космосе, отыскивая их искры.
И все-таки, все-таки — Они существуют!
— Мы должны проявлять спокойствие, — вел свое Астроном. — Теперь ясно, что Иные существуют. В свое время роботы доберутся до них; а может, мы еще до того установим прямую связь.
Через пространства сотен световых лет. И дважды столько же от вопроса до ответа.
— Мы не знаем, каковы они, — заметил Ханно. — Не знаем, насколько они отличаются от нас. Вы читали поданное мной письменное предложение, не так ли? Я рассмотрел все старые аргументы, и они сводятся к одному: что мы ничего этого не знаем. Мы знаем только то, на что способны сами.
— Правдоподобное лежит в пределах возможного, — заявил Экономист.
— Да, мы изучили ваш доклад, — взял слово Социолог. — Причины, которыми вы пытаетесь обосновать необходимость этого предприятия, логически неадекватны. Верно, несколько тысяч индивидуумов полагают, что с радостью отправились бы в экспедицию. Они чувствуют себя бесполезными, сбитыми с толку, находящимися не у дел, лишенными свободы действий или еще каким-либо способом ущемленными. Мечтают начать все заново в новом мире. Большинство из них просто незрелы и со временем остепенятся. Изрядная часть остальных — беспочвенные мечтатели; они в ужасе отшатнутся, если им на самом деле предоставят подобную возможность. В результате вместе с вами останется десятков пять-шесть — и за их-то эмоциональное равновесие все общество должно платить столь высокую цену?!
— Но важны именно конкретные люди, а не абстрактное общество!
— Так ли это? Ведь эти люди настолько эгоистичны, что готовы подвергнуть своих потомков опасностям и лишениям, — а если они выживут, то начнут плодить потомство. На лице Ханно застыла вымученная улыбка.
— Всем родителям во все времена приходилось принимать подобное решение. Такова природа вещей. Неужели вы откажете человечеству в тех возможностях, открытиях, совершенно новых стилях мышления, работы и жизни, которые данная цивилизация почему-либо просмотрела?
— Вполне уместное замечание, — отозвался Психолог. — И все-таки вы должны согласиться, что успех не гарантирован. Даже напротив — вы предпринимаете весьма и весьма рискованную попытку. До сих пор не доказано, что какая-либо из полудюжины обнаруженных планет земного типа по природным условиям и биохимии не является смертельной западней замедленного действия.
— Мы можем продолжить поиски, если потребуется. Время у нас есть. Нам нужна лишь цель, чтобы тратить его с толком.
— Возможно, вы действительно сумеете найти чудесные вещи, — сказал Художник. — И, наверное, сможете понять их и передать нам так, как не под силу ни одному роботу.
Ханно кивнул.
— На мой взгляд, разумные существа могут полноценно общаться лишь с такими же разумными существами. Быть может, я и заблуждаюсь, но разве можно сказать, не испробовав? Ведь мы встроили собственную ограниченность и ограниченность наших знаний в свои машины и их программы. Да, конечно, они обучаются, адаптируются и модифицируют себя согласно накопленному опыту; лучшие образцы даже способны мыслить — но всегда машинными категориями. Что нам известно о ситуациях, непостижимых для них? Быть может, теоретическая наука достигла предела познания, а может, и нет; но как бы то ни было, вокруг нас раскинулась огромная Вселенная. Слишком огромная и разнообразная, чтобы быть предсказуемой. Чтобы познакомиться с ней, потребуется не одно поколение исследователей.
— Значит, вы не отказываетесь от своего прошения, — нахмурился Инженер. — Неужели вы думаете, что в нем содержится что-то новое? Подобные аргументы поднимались снова и снова, но всякий раз были отвергнуты, как несущественные. Вероятность успеха и ценность его, если он будет достигнут, слишком ничтожны в сравнении с затратами.
Ханно заметил, что подался вперед — странный поступок в бестелесном общении.
— Я не поднимал еще один аргумент, ибо надеялся, что не придется к нему прибегать. Но… ситуация изменилась. Теперь вы имеете дело с нами, Реликтами. Как вы сами сказали, мы уникальны. Нас по-прежнему окружают особое уважение, мистический ореол, последователи — не в таких уж значительных масштабах, но тем не менее; а мы знаем, как этим воспользоваться. В частности, лично мне известны способы устроить любым властям адскую жизнь. В древние времена я был большим специалистом по этой части.
Да-да, я был сущим оводом. Вы можете сделать вид, что не обращаете на нас внимания. В случае нужды можете уничтожить нас. Но даром это вам не пройдет. После нас в умах останутся тревожные вопросы. И они не забудутся, ибо вы упразднили смерть, а базы данных не способны к забвению. Ваше управление миром так долго шло без сучка, без задоринки, что вы могли решить, будто система стабильна. Это не так. Всему человеческому стабильность чужда. Почитайте собственную историю.
Полную буйства и насилия, добавил он про себя, — подводных рифов, потопивших не одну империю вместе с ее гордыней, мечтами и божествами.
— Это верно — социодинамика с точки зрения математики хаотична, — с несокрушимой невозмутимостью подтвердил Психолог.
— Я вовсе не хочу угрожать, — торопливо вставил Ханно. — Правду сказать, я и сам боюсь последствий. Они могут оказаться ничтожными, но могут достигнуть чудовищных размеров. Вместе с тем, — он выдавил из себя смешок, — смутьяны всегда были любимой статьей экспорта для любых правительств. Да еще затея полна духа приключений и романтики — в эпоху, когда приключения и романтика почти исчезли, не считая призрачных электронных театров. Люди обрадуются, будут поддерживать ее… достаточно долго, чтобы корабль успел отбыть. Доставшаяся вам слава окажется вполне полезной в любых последующих ваших предприятиях. А после того… — Он развел руками. — Кто знает? Быть может, полный провал. Но не исключено — открытый путь к чему угодно.
Наступила звенящая тишина.
Спокойствие Администратора потрясло Ханно сильнее, чем любой физический удар.
— Этого мы от вас тоже ждали. Факторы взвешены. Решение положительное. Корабль будет отправлен.
Вот так вот просто?! Один миг — и победа?! Впрочем, пока я говорил, компьютер мог передумать столько, сколько человек за миллион лет. О Колумб!..
— Но с одной оговоркой, — звенел голос в ушах Ханно. — Даже в условиях приостановленной жизнедеятельности масса пятидесяти или более колонистов, вместе со снаряжением и оборудованием, является чрезмерной, при ничтожных шансах на успех. Вы, восьмерка Реликтов, должны отправиться одни. Разумеется, вам будет обеспечена команда роботов, вплоть до разумных и приспособляемых, но рабски ограниченных, не обладающих личностью, которая могла бы вызвать у вас враждебность. Вы также получите все необходимое. Если ваше рискованное предприятие увенчается успехом, когда-нибудь за вами в более тихоходных кораблях могут последовать новые колонисты. Мы полагаем, вы согласитесь, что это разумно.
— Да, разумно… — И крайне, хм-хм, символично — это не вслух. Боже мой, с какой радостью я вырвусь из-под контроля системы, не упускающей из виду ни малейшей детали! Но мне не следует проявлять неблагодарность, не так ли?.. — Вы весьма щедры. Вы всегда были весьма щедры к нам. Спасибо, от всей души спасибо!
— Благодарите общество. Вы мыслите категориями монархов, но единоличная человеческая власть ушла в небытие.
Пожалуй, это правда, откликнулся Ханно про себя. Ушла в небытие, как и человеческая душа…
— Далее, — продолжал Администратор, — вы отправитесь не к той планете, о которой говорится в вашем докладе. Избранная планета лежит примерно в пятидесяти световых годах отсюда, но разница в расстояниях сравнительно несущественна при возможности путешествия с субсветовыми скоростями. Данная планета больше всех известных соответствует земному типу, следовательно, является наиболее подходящей для поселения, но в рассмотрение вошли и иные соображения. Вы говорите об исследованиях. Очень хорошо, вам будет предоставлена такая возможность.
Избранные светило и планета находятся в созвездии Пегаса, у предела нынешней зоны связи. Если вы помните, далее в этом направлении находится ближайший источник излучения, вероятно, посланного высокоразвитой цивилизацией.
Нам неизвестно, так ли это на самом деле, ведь аномалии весьма многочисленны. Нам также неведомо, приблизит ли ваше присутствие дату предполагаемого контакта. Вероятно, нет, поскольку роботы, пролетая там, не сообщили ни о каких феноменах, не являющихся природными. Отправка на эту планету означает, что вы столкнетесь с неведомым, а следовательно, более опасным окружением — хотя за время постройки корабля мы успеем собрать дополнительную информацию. Но даже с поправкой на различные неопределенности и неясности мы пришли к выводу, что, в общем и целом, будет лучше всего, если ваша экспедиция отправится в сторону ближайшего из наших предполагаемых соседей.
Это не лишено смысла. Я и сам мог бы додуматься до этого, упрекнул себя Ханно. Но я всего-навсего человек. Нас всего восемь, мы всего-навсего люди — ранимая плоть и текучая кровь…
— Примете ли вы с вашими товарищами эти условия?
— Да!
Да, безоговорочно — да.
Прощай, Земля!
Что-то от прежней Земли еще уцелело — анклавы, заказники, заповедники, мелкие твари по щелям, простые люди, архаизмы, воспоминания… Большинство людей великодушны. Они стремятся угодить, они устраняются, чтобы предоставить уединение, или приходят с изъявлениями дружбы, они стараются дать все, что в их силах, за эти несколько последних дней на Земле.
Океан ревет, вздымая валы и низвергая их снова и снова.
Волны переливаются тысячей оттенков — от серого до зеленого, бока их покрыты морщинками, а на хребтах дыбятся бело-пенные гривы. Яхта подстраивается под их рывки и броски, снасти поют, парус звенит. Свежий пронзительный ветер пропитан солью.
Хлеба зазолотились, предвещая скорую жатву. Стоит шелохнуться ветерку, и по ним с шелестом много ли подряд бежит плавная волна. Пчелы жужжат на лугу, где жаркое солнце пробудило клевер, источающий медовый аромат. Неподалеку прилегли под ореховым деревом огненно-рыжие коровы; листва играет со светом, бросая сочные зеленоватые отблески. Теплая почва крошится в ладони, лаская ее прикосновением.
Мерцающие свечи бросают на лица теплые отсветы, наполняя их той же нежностью, что и негромко звучащая переливчатая мелодия. Серебро, фарфор, белоснежные скатерти сияют. В высоких бокалах пенится шампанское, пощипывающее гортань. Смех рассыпается с той же легкостью, что и лопающиеся пузырьки. Густой, как сметана, суп дразнит нёбо луковой пряностью. Ароматы блюд клубятся в воздухе, будто залог веселья, которое продлится до рассвета.
Кирпично-красные стены каньона вздымаются к сиреневым небесам. Целые эпохи связывают их между собой. Ветры источили камень, и в склонах зияют глубокие расщелины; но сегодня настолько тихо, что даже карканье ворона раскатывается в знойном воздухе эхом выстрела. Чернокрылый силуэт мелькает над клубящейся зеленью кустиков можжевельника и шалфея, цепко впивающихся корнями в малейший клочок почвы. У дна, где поблескивает журчащий ручеек, зелени больше.
Хотя паломники больше не приходят к святыне на поклон, нечто вроде благочестия нынешних людей бережет ее, и воспоминаниям нет числа. У самой двери крепко держится за гребень древний кипарис, скрюченные сучья которого воплощают некую аскетическую строгость. Дальше взор устремляется вниз по склону горы, от источенной водопадом скалы, мимо рощиц, террас, изогнутых кровель — к полной рассветного тумана долине и голубым высотам над ней. Воздух холодит ноздри. И вдруг заводит свою песнь кукушка.
Ливень отшумел. Березняк искрится каплями, блестящими шариками повисшими на листве деревьев, на перистых ветках папоротников и на мягком ковре мха. Стройные стволы — будто девушки в расписанных солнечными узорами сорочках. А чуть дальше, впереди, березняк сменяется окруженным камышами озерком; вспугнутый олень грациозно несется прочь. Даже ветер пахнет травами и листвой.
Ко всему этому — и к вещам, и к знакомым местам в будущем можно вернуться; но то будет лишь иллюзия, призрачная пляска электронов, фотонов и нейтронов. Здесь же все это ощутимо-реально. Эта фотография на стене была давным-давно приобретена в ларьке у реки, в те времена, когда люди еще пользовались фотоаппаратами. Стол не уступит ей возрастом — время оставило на его деревянной поверхности свой след в виде царапин и выщербин; в двух местах обугленные пятна, оставленные зажженными сигарами. Вся мебель уютна, словно старая изношенная одежда. Книга радует руки своей тяжестью; пожелтевшие страницы похрустывают под пальцами; на титульном листе надпись, чернила поблекли, но имя не стерлось из памяти.
Кладбищ больше нет. Смерть стала слишком редкой, земля — чересчур ценной. Правда, списки изредка случающихся несчастий ведутся все равно. Остается лишь догадываться, где искать могилы — в городе ли, ставшем совсем чужим, в остатках ли сельской местности, где травы и полевые цветы отвоевали бывшие пашни — постоять немного, чувствуя себя не совсем одинокой, а потом тихо-тихо проронить: «До свиданья, и спасибо за все».
Ветер, подгонявший «Пифеос» вперед, был рожден огнем. За кормой убывало Солнце, сперва мало-помалу, из-за низкого ускорения, но теперь, когда корабль добрался до Юпитера, оно успело стать всего лишь ярчайшей из бесчисленных звезд.
Звезды наполняли всеохватную ночь ярким, ровным сиянием — белые, серебристо-голубоватые, янтарно-желтые, рубиново-красные. Млечный Путь пересекал небосвод, будто осыпанная светящимся инеем река. Туманности полыхали; где-то в их недрах рождались и умирали светила. На юге сияли Магеллановы Облака. Изящная спираль далекой галактики, сестра Млечного Пути, так и манила к себе.
Ханно и Свобода стояли на капитанском мостике, глядя в это необычайное ясное небо, какого на Земле даже не может быть.
Они часто здесь бывали.
— О чем ты думаешь? — наконец спросил он.
— О неизбежном, — негромко ответила она.
— О чем?!
— О предстоящем нам маневре. Ну да, он не является абсолютно необратимым. Мы по-прежнему можем повернуть, у нас изрядный запас времени для этого, разве нет? Но то, что должно скоро произойти, это вроде… Ну, не знаю. Не рождение, не женитьба и не смерть, но нечто не менее странное.
— По-моему, я понимаю, о чем ты, — кивнул Ханно. — А ведь я неисправимый прагматик. Странник наверняка тебя поймет. Он мне говорил, что они с Коринной запланировали церемонию. Наверно, нам всем следует присутствовать на ней.
— Ритуал перехода, — с улыбкой пробормотала она. — Я должна была понять, что Странник понял бы мои чувства. Надеюсь, он может отвести мне в церемонии какую-нибудь роль.
Ханно пристально взглянул на нее. Они все разбились на пары, неформально, по более-менее молчаливому взаимному согласию — он со Свободой, Странник с Макендел, Патульсий с Алият, Ду Шань и Юкико возобновили свой союз. Не то чтобы им не приходилось никогда меняться партнерами. Такая смена спутника от случая к случаю во время их долгого маскарада была просто неизбежна. Но с той поры они чаще бывали порознь, чем вместе. Насколько они осмелятся пускаться в путешествии на эмоциональный риск? Пятнадцать лет в пути, и Бог ведает, что ждет в конце…
Порознь, вместе ли, но совместные столетия выработали у этой пары изрядное взаимопонимание. Свобода ухватила Ханно за руку.
— Не волнуйся, — сказала она на американском английском, ставшем для них самым любимым из мертвых языков. — У меня на уме только… только торжественность события. Нам нужно что-то такое, чтобы подняться над собой. Нельзя нести свое ничтожество к звездам.
— И все-таки понесем, — отозвался он. — Тут уж ничего не поделаешь. Как можно ухитриться не быть самими собой?
Когда «Пифеос» огибал Юпитер, силовые поля ограждали его от корпускулярного излучения. Планета наложила на корабль свою могучую гравитационную длань и вышвырнула его из плоскости эклиптики к северу, в направлении Пегаса. А на борту рокотал барабан, топали ноги, песнопение призывало духов.
Когда Юпитер остался на безопасном удалении за кормой, роботы вышли наружу. Летая вокруг корпуса, они развернули тонкие проволочные тенета звездного ковша и камеры сгорания. К тому моменту тихоходный ускоритель под факельным двигателем успел придать кораблю значительную скорость, и взаимодействие с межзвездным веществом стало ощутимо. По земным стандартам, здесь царил глубокий вакуум — в среднем один атом на кубический сантиметр; практически только водород. И все-таки направленный по ходу движения широкий раструб сумеет собрать немало вещества. Когда роботы вернулись внутрь, «Пифеос» напоминал тупую торпеду, запутавшуюся в сетях рыболова-великана.
Члены экипажа направили на Землю последний лазерный луч, произнесли свои маленькие речи, приняли традиционные добрые пожелания. Окружающие их ионы и энергетические поля сделают электромагнитную связь невозможной. Модулированный поток нейтрино легко прошьет их, на «Пифеосе» имеется аппаратура для их приема, но пучок, который он в состоянии послать, рассеется чересчур быстро. Огромное оборудование, необходимое для пересылки разборчивых сообщений на сотни и тысячи световых лет, закреплено на месте и сфокусировано на дальних целях, которые могут вдруг отозваться.
И теперь, в сети и на тысячи километров за ее пределами, проснулись силовые поля, и пространство обратилось в плодородную ниву. Их силы сплетались в сложнейшие, филигранно-точные, непрерывно меняющиеся могучие формы, управляемые компьютерами на основе получаемой датчиками информации. Корабль зажег новые лазерные лучи, и те, как клинки, отсекли электроны от ядер. Поля захватили плазму и швырнули ее далеко назад, подальше от корпуса; ее столкновение с металлом породило бы убийственное рентгеновское излучение. Газ устремился в камеру сгорания, являвшую собой магнитогидродинамическую воронку, где он закружился вихрем.
Еще один нематериальный двигатель освободил немного антивещества, удерживая его в подвешенном состоянии, ионизировал его и погнал его в водоворот, навстречу межзвездному газу. Частицы встретились, аннигилировали, обратившись в чистую энергию — Предельное преобразование, порождающее девять на десять в двадцатой эрг на грамм. Ее ярость разожгла реакцию слияния среди уцелевших протонов, поддерживая ее и не давая затухнуть. Позади огражденной мощной защитой кормы «Пифеоса» вспыхнуло крохотное солнце.
Питаемые им поля швырнули плазму назад, и сила реакции помчала корабль вперед. Ускорение сравнялось с ускорением свободного падения на Земле — девятьсот восемьдесят сантиметров в секунду за секунду; находившиеся на борту снова ощутили нормальный вес.
При таком темпе прироста скорости путешественники менее чем за год одолеют расстояние в половину светового года, а их скорость приблизится к скорости света.
Ни одно существо из плоти и крови не могло бы управлять кораблем. Он справлялся с этим сам, являясь комплексом систем, не уступающим сложностью живому организму, поддерживающему движение и существование вовне и условия для жизни — внутри. Люди превратились в пассажиров, старательно занимавших свое время кто как умел.
Жилые отсеки были строго функциональны — восемь отдельных кают, гимнастический зал, мастерская, камбуз, трапезная, кают-компания и еще кое-какие помещения, вроде ванных и палаты сновидений. Те, кто обладал хоть какими-то дарованиями по части художественных ремесел, нашли себе и занятие, и развлечение сразу — в том, чтобы сделать помещения более уютными. Юкико предложила начать с кают-компании.
— Ведь там мы чаще всего будем бывать вместе, и не только ради отдыха или компании, но и в час беды, решения или благоговения.
— Это наша рыночная площадь, — кивнул Ханно. — А площади начинались с храмов.
— Что ж, — предупредил Ду Шань, — надо все хорошенько продумать и устроить так, чтобы украшения не мешали.
Однажды вечером все трое остались в кают-компании одни. Корабль поддерживал извечный земной цикл смены дня и ночи — часов, под мерный такт которых возникала и развивалась жизнь. Прибыв на планету назначения, люди постепенно подстроятся под новый ритм. Обед уже прошел, и остальные разошлись — кто отдыхать, кто развлекаться; и так уж получилось, что больше никого здесь не осталось. В коридоре полусвет постепенно сгущался до сумрака. Скоро его будут освещать лишь разделенные большими расстояниями дежурные светильники.
Ду Шань прикрепил ящичек к собственноручно выкованным стенным консолям в виде виноградных лоз.
— А я думал, ты сперва украсишь его резьбой, — заметил Ханно.
— Я хочу побыстрее заполнить его землей и начать выращивать цветы, — пояснил Ду Шань. — А уж после сделаю декоративные накладки и прикреплю к нему.
Юкико одарила его улыбкой.
— Конечно, тебе без цветов не обойтись, — согласилась она. — Ведь это живые творения.
Под ее руками на стене появлялась роспись — холмы, деревенька, бамбуковая рощица, а на переднем плане цветущая вишневая ветвь.
— Я вырежу накладки в виде звериных фигурок. — Ду Шань вздохнул. — Ах, если бы нам можно было держать на борту животных!
Коды их ДНК хранились в базе данных. Когда-нибудь, если все пойдет хорошо, последует синтез, выращивание в специальных резервуарах — и животные выйдут на свободу.
— Да, мне не хватает моих корабельных котов, — признался Ханно. — Но моряк привыкает обходиться без многого. Зато когда сходишь на берег, это только усиливает радость возвращения. — Его пальцы проворно и ловко вязали веревочные кружева; их можно кое-где развесить по стенам. Финикийский узор не будет противоречить азиатским мотивам. — А получается очень мило.
Юкико поклонилась в его сторону:
— Благодарю. Боюсь, это лишь бледная копия картины, виденной мной в здании, разрушенном много веков назад. — Прежде чем начали записывать все подряд; нынешние изображения можно воспринимать всеми органами чувств сразу.
— Тебе следовало сделать это на Земле.
— Никто не проявлял к этому интереса.
— А может, ты просто упала духом? Ничего страшного. Я передам ее с нашей планеты по лучу. Она ничуть не уступает значением любой нашей тамошней находке.
К тому моменту картина давно прекратит свое физическое существование, уйдя в банк данных; материалы пойдут в нанотехнические процессоры и будут преобразованы в нечто иное, чтобы обеспечить очередную задумку.
Алият настаивала, что вся эта идея глупа с самого начала. Да кто же захочет пятнадцать лет пялиться на неизменную картину? Какой смысл создавать ее, чтобы потом уничтожать и заменять новой, когда проекционные панели могут в мгновение ока воссоздать любое из тысяч электронных подобий?
— Теперь, я думаю, наши друзья согласятся, что этим стоило заняться, — добавил Ханно.
— Они милостиво позволили мне занять свой досуг, — отозвалась Юкико.
— Нет, я имел в виду, что они не останутся равнодушны.
Это не просто заполнение досуга. Мы могли бы изобрести массу развлечений, и, несомненно, так и поступим. Если потребуется, можем просто ждать. Годы летят быстро, когда за плечами уже века и тысячелетия.
— Если нет ярких событий, — подсказал Ду Шань.
— Верно, — кивнул Ханно. — Я не претендую на понимание того, что физики подразумевают под временем, но для человека это отнюдь не столько-то мерных единиц; время — это события, это опыт. Человек, умерший молодым, но успевший до предела заполнить жизнь событиями, жил дольше, чем старик, до седин просидевший в унылой пассивности.
— Наверно, старик искал свой путь к мудрости, — вклинилась Юкико и опустила кисть. В голосе ее зазвучало огорчение. — Лично я никогда не могла этого добиться. Годы покоя рано или поздно неизбежно становились мне в тягость. Это расплата за вечную молодость. Тело не ослабляет хватки, с которой вцепилось в душу.
— Умирать нам предназначено самой природой, чтобы очистить дорогу будущим поколениям, оставляя им то, чего мы достигли, — тяжеловесно проронил Ду Шань. — И та же природа породила наше бессмертное племя. Может, мы чудовища, уроды? Сегодня нас любят все. Но должно ли так быть? Не заплатит ли человечество, в конце концов, своей душой?
— Не знаю, — не оставляя плетения, отозвался Ханно. — Не знаю даже, не лишен ли смысла твой вопрос. Мы уникальны, мы Реликты. Мы рождены для старости и смерти. Мы росли, ожидая их для себя. Затем переживали их снова и снова, без конца, с каждым из любимых нами — пока не встретили друг друга. Но и на этом список утрат не завершился. Мы сформированы примитивным миром. Поглядите-ка, чем мы тут заняты. Быть может, потому-то мы и отправились к звездам. Старейшие из живущих — мы, быть может, еще и последние из детей.
В каюте места хватало только-только на гардероб, преобразующийся в письменный стол с терминалом, одно сиденье и койку. Патульсий развесил по стенам репродукции с картин, изображавших городские сценки, каких в действительности уже не увидишь. Из динамика приглушенно звучал джаз начала двадцатого столетия — это был единственный род музыки, на котором они с Алият сошлись. Более поздние стили казались ей чересчур абстрактными, а старинные мотивы Ближнего Востока будили дурные воспоминания.
Они лежали бок о бок, ощущая взаимное тепло и легкий аромат пота. Но его страсть всегда угасала довольно быстро. После того он любил понежиться, предаваясь грезам или болтая, после чего погружался в сон или отправлялся освежиться.
Но вот Алият зашевелилась, лягнула воздух, села, обняв колени, и зевнула.
— Интересно, что нынче творится дома?
— Насколько я понимаю, слово «нынче» почти ничего не значит для нас… нынче, — лениво ворочая языком, ответил он. — И чем быстрей и дальше мы улетаем, тем меньше и меньше оно значит.
— Ах, оставь! Почему они не поддерживают с нами связь?
— Сама знаешь. Наш двигатель экранирует их передачи. Она посмотрела на Патульсия — он лежал, закинув руки за голову и устремив взгляд в потолок.
— Ну да, но есть еще эти… как их… нейтрино!
— Эта аппаратура занята.
— Да, — с горечью отозвалась она. — Мы не стоим того, чтобы строить новую. А вот направить на какую-нибудь звезду в миллионе световых лет…
— Ну, не настолько далеко, — улыбнулся он. — Хотя действительно, расстояние довольно устрашающее.
— Плевать! Я в том смысле, что в результате они получат какую-нибудь чушь, которую ввек не разберут. У них ведь и мысли не было, что она предназначена для нас, так ведь?
— И да и нет. Довольно разумно допустить, что сообщения направлены «всем, кого заинтересуют». Всем, кто слушает. Но с какой стати мы решили, что авторы посланий должны мыслить похоже на нас, чтобы мы легко могли расшифровать их коды? Кроме того, они почти наверняка роботы. Весьма возможно, что обнаруженные нами сигналы — маяки, которые призваны лишь приманить туда новых роботов вроде тех, что выслали мы.
— Неужто там никого-никого живого? — поежилась она.
— Сомнительно. Ты разве забыла? Это ведь странные точки Галактики. Черные дыры, сгущающиеся туманности, свободные матрицы — так это называется, что ли? Признаться, современная космология меня тоже ставит в тупик. Словом, условия в тех местах опасные, где-то даже смертельные. В то же время каждый из объектов уникален. Нет никаких сомнений, что все звездоплавающие цивилизации вышлют роботов для их исследования. Вероятно, там-то посланцы всех цивилизаций и встретятся. Следовательно, будет разумно, если оказавшиеся там начнут передавать сообщения, в надежде, что на них откликнется кто-то новенький. Так что в тех местах вероятность встретить следы разума наиболее высока, и лучше всего сфокусировать аппаратуру именно на них.
— Да знаю я, знаю! — вспылила Алият.
— Что же до того, почему мы не принимаем ничего внятного от выславших роботов цивилизаций…
— Да оставь ты! Я хотела получить глоток свежего воздуха, а не лекцию!
Патульсий обернулся к ней. Его одутловатое лицо даже осунулось.
— Прости, моя дорогая. Просто предмет увлек меня.
— И меня бы увлек, не слышь я это в сотый раз. Ты раз за разом твердишь одно и то же. Хоть бы словцо свеженькое услышать!
— И от кого-нибудь свеженького. Правильно? — печально спросил он. — Я тебе наскучил, не так ли? Алият прикусила губу.
— Я просто немного не в себе.
Он не стал напоминать, что она уклонилась от ответа, но голос его зазвучал более резко:
— Ты же знала, что покидаешь круговорот светской жизни.
Она резко кивнула и отрывисто бросила:
— Разумеется. Неужто ты вообразил, будто я не научилась ожиданию еще в Пальмире? Но я вовсе не обязана им наслаждаться. — Спустив ноги с кровати, она встала и взяла висевшую на крючке сорочку. — Что-то не хочется спать. Схожу в камеру снов, расслаблюсь.
Подразумевалось, что он не доставил ей удовлетворения, хоть она и притворялась.
— Ты ходишь туда слишком часто, — садясь, бессильно запротестовал Патульсий.
— Это мое личное дело. — Она натянула сорочку, встретилась с ним глазами и тут же отвела взгляд. — Извини, Гней. Я вела себя как последняя сука. Пожелай мне более доброго настроения завтра, а?
Она наклонилась, потрепав его по заросшей густыми волосами груди и вышла — босиком, как и пришла. Палуба была покрыта мягким, упругим ковром, чем-то напоминавшим траву.
Тускло освещенный в этот час коридор зиял пустотой. Из вентиляционных отверстий доносились ласковые дуновения и шелест. Завернув за угол, она застыла. Странник тоже.
— А, привет! — на американском английском сказала Алият. — Давненько я тебя не видала. — Она улыбнулась. — И куда же ты направляешься?
Чем ближе подбирался «Пифеос» к скорости света, тем более чуждой становилась для него окружающая Вселенная. Больше никто и никогда не разглядывал экраны внешнего обзора. Внутренность корабля будто обратилась в пещерный город — ряд ярко освещенных теплых убежищ. Спастись от ощущения скученности можно было лишь в деле, какое каждый себе находил: в спорте, играх, ремеслах, чтении, музыке, зрелищах, традиционных развлечениях; в псевдожизнях всякого рода, которыми компьютер снабжал каждого, кто к нему подключался.
Назвать условия жизни плохими нельзя было даже с большой натяжкой. Большинство людей на протяжении всей истории человечества сочли бы их просто райскими. И все же, как Ханно однажды заметил, бессмертному год может показаться не дольше месяца. Но это верно — или почти верно — лишь для Реликтов. В самом деле, разве кто-нибудь из современных людей жил достаточно долго? Разве они познали, как выстоять в несладкие времена, особенно во времена, несладкие для души? Не это ли подсознательное сомнение и было сокровенной причиной того, что никто не решился на подобное странствие?
Неудивительно, что любое разнообразие лишь приветствовалось.
Финиция — название предложил Ханно — отнюдь не была точной копией Земли. Роботы-исследователи докладывали об огромном числе схожих черт: почти одинаковые светила, орбиты, массы, химический состав, скорость вращения, спутники — бесчисленное множество факторов, без которых не могла бы зародиться жизнь, подобная земной. Такие планеты действительно можно перечесть по пальцам (правда, в масштабах Галактики для этого потребовались бы сотни рук). И все-таки полного сходства не было ни в чем, а многие черты — пожалуй, даже большинство — были крайне далеки. Отсутствие разумной жизни — лишь наиболее очевидная разница и, пожалуй, наименее важная.
Далее, Финиция была куда менее изучена, чем планета, первоначально намеченная Ханно. Она находилась в ста пятидесяти пяти световых годах от Земли, у края сферы связи. До сих пор туда добрался лишь один посланец, и когда «Пифеос» отправлялся, были приняты данные, собранные за добрую дюжину лет. Финиция была целым миром, не менее разнообразным и загадочным, чем Земля в доисторические времена.
Роботы продолжали исследования. В пути «Пифеос» был не в состоянии принять их сообщения, но, прибыв на место, примет все накопленные сведения. Несомненно, там ждут потрясающие открытия. Наверное, путешественникам придется не меньше года кружиться по орбите, усваивая сведения о планете, прежде чем они впервые спустятся на шлюпке на ее поверхность.
Но почему бы пока не попрактиковаться? Элементарная осмотрительность требует предварительного ознакомления с материалом, пусть и фрагментарным, и зачастую ошибочным. Лучше заранее обрести опыт, хотя бы иллюзорный.
Органы чувств больше не воспринимали гимнастического зала. Над головой раскинулось девственно-голубое небо, и лишь несколько облачков плыли в вышине, как посланцы от проступающих на горизонте заснеженных вершин. Под ногами зеленели стебли, смутно напоминающие траву; ветер качал деревья, донося запахи их смолы и солнца; в воздухе хлопали крылья, а вдали быстро и грациозно скакало стадо каких-то зверей. Страннику вспомнился былой Джексон Хоул; сердце его болезненно сжалось.
Совладав с собой, он наклонился поднять камень из лепетавшего у ног ручья. Камень поблескивал, как кварц, приятно оттягивая и холодя руку. Мелькнула мысль, что надо бы подновить свои познания в геологии.
— Нарубите леса, — приказал роботам Ду Шань, указывая в сторону деревьев. — Вон там. Поглядим, сумеете ли вы сделать доски.
— Есть, — отозвался бригадир и повел свою команду, вооруженную проекторами энергии, жидкими реагентами и нормальными металлическими инструментами.
Странник резко обернулся к спутнику. Вес индукционного шлема напомнил ему, что дело происходит не в камере снов. Здесь он тренировал весь организм, хотя места, где он стоит, никогда не существовало. Ничего, он верил, что подобное местечко непременно отыщется в новом мире.
— Что ты затеял? — настоятельно спросил он.
— Как только мы решим осесть на месте, нам понадобится строительный лес, — пояснил Ду Шань. — Не хочешь же ты зависеть от несчастных синтезаторов? Разве не для этого мы покинули Землю? — Он улыбнулся, прищурившись от ослепительного света, раздул ноздри и глубоко вздохнул. — Да, мне здесь нравится!
— Но нельзя же возделывать подобный край! — выкрикнул Странник.
— Почему это? — воззрился на него Ду Шань.
— Будет масса других. А тут это было бы… неправильно.
— И какую же часть планеты ты хочешь на веки вечные удержать для своих личных охотничьих угодий? — нахмурился Ду Шань.
Эта мысль потрясла Странника. Неужели, спросил он себя, мы пронесли вражду наших праотцев сквозь все эти столетия, а теперь еще и через световые годы?
Нанопроцессоры берут любое вещество и преображают его атом за атомом в нечто иное, как прикажет программа. Они поставляют воздух, воду и пищу. Они могут произвести готовую, замечательную трапезу, и зачастую — по индивидуальным заказам. Однако, как правило, Макендел брала у них лишь основные ингредиенты и готовила обед на всех; кроме напитков, конечно. Она всегда была стряпухой от Бога, наслаждалась этим занятием и воспринимала его как некое служение, вносившее смысл в ее существование. И она ничуть не задавалась: машинам не хватает выдумки и индивидуальности, а этому архаичному экипажу они необходимы.
И уж тем более по праздникам. В корабельный календарь внесли множество пиршеств, святых дней и национальных торжеств, по большей части позабытых на Земле, а также личных юбилеев и особых дат путешествия. Сюда же входили и годовщины со дня старта — естественно, по бортовому времени. И чем быстрее летел «Пифеос», тем короче становился этот промежуток времени по отношению к потоку времени Вселенной.
— Это смахивает на попойку, — заметила Юкико во время третьей такой годовщины.
Отобедав, все перешли из трапезной в просторную кают-компанию. Симуляционные панели были подняты, укрыв настенную роспись, но ландшафтов родины им не показывали; очень скоро обнаружилось, что подобные сцены быстро заставляют празднующих протрезветь. В сине-фиолетовом сумраке кружили, сплетаясь, вспыхивая и рассыпаясь искрами, цветовые узоры. И все-таки Ханно и Патульсий сидели с бокалами в руках, предаваясь воспоминаниям о двадцатом веке — о двух отдельных двадцатых веках, какими их узнал каждый из мужчин. Странник и Свобода возродили вальс, кружа в обнимку по кают-компании, поглощенные волнами музыки Штрауса, звучащей в наушниках лишь для них двоих, и друг другом, будто окружающего мира и не существовало. Ду Шань и Алият, хлопая в ладоши и гикая, плясали под какую-то более оживленную мелодию.
Преклонив колени, как заведено с давних времен, Юкико отхлебнула чуточку саке, единственного алкогольного напитка, который себе позволяла.
— Приятно взирать на радость, — улыбнулась она.
— Да, я чуяла сгущающееся напряжение, — отозвалась Макендел. — Нельзя сказать, чтоб оно уже совсем рассеялось.
— …бедолага Сэм Джианотти, он так старался вдолбить в мою башку хоть чуток современной физики, — не очень внятно вещал Ханно. — Черт, я и так-то едва-едва разобрался с классической. В общем, в конце концов я сложил песню, вот оно как…
От пота туника Ду Шаня потемнела под мышками, а обнаженные плечи и спина Алият маслянисто заблестели.
— Ты бы пошла, присоединилась к веселью, — обратилась Макендел к Юкико.
не в лад запел Ханно, —
Юкико улыбнулась:
— Я и так наслаждаюсь. А вот ты почему не идешь? Ты никогда не была пассивной, как я.
— Не води меня за нос! На свой особый лад ты не менее активна, ты человек действия, каких редко встретишь.
И де Бройль, помудривши изрядно, В кавардак свою лепту вложил: К делу лихо приплел вероятность И по волнам, частицы пустил Верните, ах, верните…
Алият и Ду Шань расхохотались в лицо друг другу. Странник и Свобода кружили, будто во сне.
Гейзенберг поспешил на подмогу, Но, слегка заплутав по пути, Все запутал в конечном итоге. Ах, прощай, однозначность, прости! Верните, ах, верните…
Алият оставила своего партнера, подошла к женщинам и поманила Юкико. Макендел отошла в сторонку. Оставшись вдвоем, сирийка и японка принялись шушукаться.
Поль Дирак, как фигляр на арене, Колдовал в электронном нутре. И теперь, по его озаренью, Вся Вселенная — в черной дыре! Верните, ах, верните…
Алият вернулась к Ду Шаню, и они рука об руку покинули комнату.
— Она спрашивала, не против ли ты, не так ли? — поинтересовалась Макендел.
Юкико кивнула:
— Я не против. Действительно, не против. Она наверняка помнит об этом. Но была настолько любезна, что спросила.
— Такова и его природа, не правда ли? — вздохнула Макендел. — Я вот гадала — это камешек и в мой огород — не обижайся, пожалуйста, но я ломала голову, по-настоящему ли ты его любишь?
— Что есть любовь? У моего народа, у большинства народов, в расчет шло лишь взаимное уважение. Как правило, чувство вырастает из уважения.
— Ага.
Взгляд Макендел был по-прежнему прикован к кружащейся паре.
— Тебя что-то терзает, Коринна? — поморщилась Юкико.
— Нет-нет! Между этими двумя ничего не будет. Хотя, как ты сказала, если б что-то и было — это не играет никакой роли, ведь так? — Макендел с усилием рассмеялась. — Джонни — джентльмен. Он пригласит меня на следующий танец. Я могу и подождать.
Верните, ах, верните Былую непрерывность!..
Все более и более странным становился окружающий корабль космос. Аберрация света заставила звезды расползтись по сторонам; влияние эффекта Доплера заставляло те, что были впереди, все больше синеть, а те, что позади, — краснеть, и вот уж длины их волн покинули диапазон видимого света: перед носом корабля и за его кормой зияли черные провалы, окруженные цветной каймой. Масса собираемых ковшом атомов возрастала вместе со скоростью; расстояния сокращались, будто пространство сжималось от напора; время текло все быстрей, все меньше его проходило от одного биения атомного пульса до другого. «Пифеос» никогда не достигнет скорости света, но чем ближе он подбирался к этому порогу, тем более чуждо становилось ему все вокруг.
Единственная из восьмерых, Юкико пыталась причаститься к космосу. Расположившись на капитанском мостике, не имеющем иного применения почти до конца путешествия, она просила включить экраны наружного обзора. Окружающее ее звенящей тишиной пространство было полно бескрайнего, жутковатого великолепия — чернота, огненные кольца, сияющие потоки. Прежде чем дух достигнет таинств Вселенной, их еле дует постигнуть разумом. Юкико изучала тензорные уравнения, как некогда изучала сутры, медитировала над научными парадоксами и наконец, начав ощущать единство со всем сущим, нашла в том покой.
Однако уйти в него целиком она себе не позволяла. Будь она даже способна на это, такое поведение было бы равноценно решению покинуть друзей и пренебречь долгом. Она надеялась, что как только сама достигнет высот понимания, могла бы помочь Ду Шаню и другим, если они того пожелают. Не в роли бодхисатвы, нет-нет, и не в качестве гуру, а лишь как друг обладающий сокровищем, которым хочется поделиться. Это могло бы так помочь им в грядущие века!
Ведь им потребуется вся сила, какой они обладают. Трудности и опасности не в счет, а зачастую доставляют даже радость как дар от реальности, ускользнувшей от них на Земле, подобно песку меж пальцев. Но вот одиночество… Триста лет от вопроса до ответа. А насколько дальше уйдет Земля за триста лет?
Никогда доселе восемь бессмертных так долго не были изолированы от всех; и это еще далеко не конец. О, эта изоляция немногим хуже той, в которую они попали дома. (А если прибудут корабли с поселенцами, когда окажется, что Финиция пригодна для обитания — если окажется, что так, и если поселенцы прибудут, — много ли у вновь прибывших окажется общего с Реликтами?) Тем не менее эта изоляция сказалась на них сильнее, чем можно было предвидеть. Предоставленные сами себе, они открыли друг в друге гораздо меньше, чем надеялись.
Горизонты и свершения еще распахнутся для них. И все-таки их будет преследовать сознание, что они не настоящие пионеры, хоть и неукротимо осуществляют ими же самими задуманное. Они, как сказать… не совсем отщепенцы, но неудачники, что ли, пережитки истории, которая уже никого не волнует, высланные в путь чуть ли не между делом, будто благодаря бесстрастной благотворительности.
Другое дело — их дети: это будущее, которого Земля лишилась. Юкико провела ладонями по животу. Мать народов! Это тело избегло участи, на которую обречены все женщины, даже теперь. Наука может сохранить тебе молодость, но не прибавит ни одной яйцеклетки к тем, с которыми ты родилась. (Впрочем, наука несомненно способна на это, если бы люди пожелали, но они не желают.) Ее же тело производит яйцеклетки, как новые зубы — на протяжении всей ее безграничной жизни. (Не стоит презирать машины. Они спасут от необходимости наблюдать, как стареют рожденные ею дети. Они же создадут генетическое разнообразие, которое позволит четырем парам населить всю планету.)
Да, надежда еще не угасла! И пусть ее голос не смолкнет никогда.
— Корабль, как идет полет? — спросила Юкико.
— Скорость девятьсот шестьдесят четыре тысячных световой, — пропел голос. — Средняя объемная плотность эквивалента вещества одна целая четыре сотых протона. Все экспедиционные параметры в пределах погрешности три десятых процента. Ориентация осуществляется по скоплению галактик в созвездии Девы и семи квазарам у пределов наблюдаемой Вселенной.
Спустя семь с половиной лет по собственному времени и десятикратно столько же — по небесному, «Пифеос» достиг срединной точки пути. Наступил короткий период невесомости, когда корабль перешел в свободный полет, убрав лазеры и силовые поля — кроме тех, которые охраняли жизнь в его недрах. Ровно, величественно корпус развернулся кормой вперед. Защищенные могучей броней роботы вышли наружу, чтобы перестроить сеть генератора. Когда они вернулись на борт, «Пифеос» ориентировал ловушку и затеплил двигатель. Пламя вернулось к жизни. Замедляясь с ускорением в одно g, корабль продолжал путь к цели кормой вперед. В воздухе будто звенел победный глас фанфар.
У путешественников появился особый повод устроить празднество. Макендел готовилась к банкету целых три дня. Она как раз находилась на камбузе, хлопоча у плиты и разделочного стола, когда туда заглянул Патульсий.
— Привет, — поздоровалась она с ним по-английски, от давая этому языку предпочтение перед другими. — Чем могу служить?
— На сей раз услужить могу я, — вяло усмехнулся он. — По-моему, я вспомнил, какие компоненты входили в закуску, о которой я упоминал.
— Хм? — Она положила мясницкий нож и прижала палец к подбородку. — А-а!.. А, да-да. Какое-то тахини. Судя по твоим словам, что-то вкусное, но никто не смог припомнить, что такое тахини.
— Сколько еще всего угасло в нашей памяти? — пробормотал он. Потом расправил плечи и оживленно сообщил: — Я припомнил, по крайней мере, частично. Это что-то вроде теста из кунжутного ореха. В рецепт, о котором я рассказывал, входил еще чеснок, лимонный сок, тмин и петрушка.
— Блестяще! Нано наверняка способен сделать кунжут, мельничка у меня есть, но придется поэкспериментировать. Будешь подсказывать, сильно ли я промахнулась. Я думаю, тахини будет хорошо гармонировать с другими закусками, которые я затеяла. Не стоит чересчур наедаться перед основным блюдом.
— А что это будет, если не секрет?
Макендел смерила его взглядом с головы до ног.
— Секрет, но если ты ни-ни, я тебя посвящу. Фаршированный гусь под соусом кэрри. Соус — пальчики оближешь!
— Наверняка очень вкусно, — сказал он апатично.
— И это все, что ты хочешь сказать — ты, едок из едоков?!
Он повернулся, чтобы уйти, но Коринна коснулась его плеча, негромко проронив:
— Погоди! Ты чувствуешь себя хуже некуда, не так ли? Я могу тебе помочь?
Патульсий старательно спрятал глаза.
— Сомневаюсь. Разве что… — он сглотнул и скривился. — Ладно, не стоит об этом.
— Давай, Гней! Мы ведь друзья с давних-предавних времен.
— Да, нам с тобой было друг с другом куда спокойнее, чем… Ладно, чего уж там! — Он сплюнул. — Ты не могла бы поговорить с Алият? Нет, конечно же, нет. А если и да, то что толку?
— Я так и думала, — тихонько отозвалась Макендел. — Это из-за того, что она гуляет направо и налево. Ну, не могу сказать, что пляшу от радости, когда Джонни проводит с ней ночь, но ей без этого не обойтись. По-моему, Ханно не прав, что игнорирует ее притязания.
— Ее нимфоманию.
— Нет, не то. Она отчаянно ищет любви, уверенности в себе. И… какого-нибудь занятия. Она и так проводит в камере снов слишком много времени.
Он стукнул кулаком о ладонь.
— А я для нее не занятие, да?
— Уже нет? Я так и подозревала. Бедняжка Гней! — Она взяла его за руку. — Послушай. Я прекрасно ее знаю, лучше, чем кто бы то ни было. Не верю, что она намеренно хочет причинить тебе боль. Если она от тебя уклоняется, то потому, что чувствует… стыд, что ли? Нет, скорее боится причинить тебе еще большую боль. — Коринна помолчала. — Я отведу ее в сторонку и пожурю ее. Он зарделся.
— Только не говори про меня, будь добра! Мне не нужна жалость.
— Ну конечно! Но ты заслуживаешь больше внимания, чем получаешь.
— В конце концов, секс — отнюдь не главное в жизни.
— Здравая сентенция, но следовать ей на практике не очень легко, если ты не святой, а тело твое не стареет. Ах, мне ли этого не знать! Но мы не можем позволить тебе истерзать себя до полусмерти, Гней. Если бы я… — Она осеклась, потом улыбнулась. — У нас с тобой в прошлом бывали неплохие денечки, правда? Это было давненько, но я все помню.
Он вытаращил глаза и добрую минуту не мог сказать ни слова. Наконец пролепетал, запинаясь:
— Т-ты это всерьез? Эт-то очень мило, конечно, но нет, не надо, в самом деле, не надо.
На Макендел снизошло спокойствие.
— Только не считай это подачкой на бедность. Ты мне нравишься. Ладно, спешить некуда. Лучше подождём и посмотрим, как будут развиваться события. Видит Бог, времени нам не занимать, и если бы мы до сих пор не научились терпению, то давно бы повыскакивали в открытый космос. Я имею в виду всех, кто есть на борту. — Помолчав, она продолжала: — Очень скверно, не так ли, что наша грандиозная цель не вознесла нас до своего уровня. Мы по-прежнему ограниченные, бестолковые, запутавшиеся, неуклюжие дикари, какими были всегда. Люди сегодняшней Земли не знают наших проблем. Но это мы, а не они, отправились к звездам.
«Пифеос» летел вперед и вперед. Прошло еще три с половиной года, прежде чем Вселенная ворвалась в его замкнутый мирок, как штормовая волна, перехлестывающая борт греческой галеры.
Все разыгралось внезапно. Прозвучал мелодичный электронный голос:
— Внимание! Внимание! Приборы обнаружили аномальный нейтринный поток. Похоже, поток кодирован.
Ханно издал вопль, выкрикнув матросское ругательство, последний раз прозвучавшее на Земле три тысячелетия назад, и сорвался с койки, приказав:
— Свет!
Заливший комнату свет заиграл в волосах Свободы теплой медовой желтизной, согревающей все вокруг.
— С Земли? — пропыхтел Ханно, садясь прямо. — Они что, построили передатчик? — Он никак не мог унять дрожь. — Я-то думал, «Пифеос» способен распознать…
Корабль не дал ему договорить.
— Направление на источник проясняется. Он находится несколько впереди нас. Сигнал не ориентирован, распространяется всенаправленно. Промодулирован по амплитуде, частоте и спину. Я все еще занят наблюдением и расчетами, чтобы определить скорость источника и скомпенсировать эффект Доплера, а равно лоренцево сокращение времени. В настоящее время структура сигнала представляется математически несложной.
— Ага, корабль дает понять, что поток искусственный. — Ханно ткнул пальцем в наборный диск интеркома. — Все слышали? Встречаемся в трапезной. Я доложу вам обо всем, как только смогу. — Он потянулся за одеждой, хоть в том и не было никакой необходимости. Или все-таки была? — Свобода, хочешь со мной?
Она ответила ему охотничьей усмешкой:
— Попробуй-ка меня не пустить!
Наверное, бежать на мостик тоже не требовалось. Быть может, сидеть в ожидании среди жуткого великолепия на обзорных экранах было даже глупо: слишком легко оно может устрашить дух и парализовать рассудок. Но, сидя рука об руку, следя за демонстрируемыми на дисплеях цифрами и графиками, они будто нащупывали реальность, которая в противном случае обрушилась бы в пустоту.
— Ты что-нибудь узнал? — не могла не спросить Свобода.
— Дай ты компьютеру отдышаться! — рассмеялся Ханно. — Прошло всего-то минуты три.
— Каждая минута для нас… Это сколько же будет снаружи? Час? Сколько миллионов километров остается позади?
— Я засек аналогичный поток, значительно более слабый, но усиливающийся, — сообщил корабль. — Он находится на противоположной стороне от проекции нашего курса.
Ханно некоторое время смотрел в искаженные небеса, прежде чем сказать:
— Да, по-моему, я понял. Они примерно знают, куда мы направляемся, и послали… вестников, что ли… чтобы те нас перехватили. Однако, разумеется, они не могут быть совершенно уверены — по их предположениям, мы могли направляться к одной из нескольких целей; кроме того, они не могли предвидеть нашего ускорения — вот и послали несколько вестников, разнеся их пошире, чтобы перекрыть всю зону, или зоны, через которые предположительно проходит наш курс.
— Кто — они?
— Иные. Инопланетяне, уж и не знаю, что они или кто. Мы наконец-то нашли звездоплавающую цивилизацию. То есть она нашла нас.
Свобода тоже устремила взгляд в небо, и глаза вспыхнули восторгом.
— Они встретят нас?
— Я бы сказал, вряд ли, — покачал он головой. — Учитывая всяческие неопределенности, расстояния и непредсказуемо долгое время ожидания, когда же мы сюда прибудем, они вряд ли выслали сюда экипаж живых существ. Скорее всего тут находятся легковесные, быстроходные корабли-роботы, быть может, выстроенные с одной лишь этой целью.
Она хранила молчание добрых полминуты, и когда заговорила, в голосе прозвучало нечто похожее на досаду:
— С чего это ты так уверен?
— Ну, вывод напрашивается сам собой, — ответил Ханно, удивленный ее непонятливостью. — Излучение наших силовых установок далеко обгоняло корабль лишь во время первого года пути, пока мы не подобрались близко к скорости света. Если они вознамерились встретить нас, когда приняли сигнал, то у них почти не осталось времени на подготовку. Они не могут жить по соседству, иначе мы обнаружили бы их из Солнечной системы.
— Напрашивается ли вывод, или его навязывает твоя самоуверенность? — с вызовом откликнулась Свобода. — Многое ли нам известно? Мы едва-едва предприняли робкую попытку выбраться в космос. А сколько лет потратили на исследования они? Тысячу? Миллионы? Что они открыли, что умеют?
Он криво усмехнулся.
— Прости. Не стоило омрачать эту минуту, — он вздохнул. — Но за века я перевидал немало всяческих мечтаний, и большинство из них разбились о грубую реальность. Наши физики уже давно решили, что открыли все законы природы, все ее возможности и невозможности. — Он упреждающим жестом поднял ладонь. — Я понимаю, что доказать это предположение не удастся никогда. Но оно довольно правдоподобно, не так ли? Я бы с радостью узнал, что у инопланетян есть ковры-самолеты, летающие быстрее света; но я не обольщаюсь надеждой.
Свобода неохотно кивнула:
— По крайней мере, следует рассуждать на основе того, что уже известно. Подозреваю, что известно нам куда меньше, чем ты думаешь, но… Что делать?
— Отозваться.
— Разумеется! Но как? То есть мы замедляемся, но все еще летим с субсветовой скоростью. К тому времени, когда эта… машина, любая из тех машин примет наш сигнал, мы ведь уже пролетим мимо, да? И ответу потребуются… целые годы, чтобы угнаться за нами…
— Умница, девочка! Ты всегда была умницей. — Он пожал ей руку и обратился к кораблю: — Мы хотим установить контакт, как только это удастся. Что ты порекомендуешь?
Ответ так потряс обоих, что они напряженно выпрямились.
— Это зависит от обстоятельств. Характер передачи изменился. Она значительно усложнилась.
— То есть ты хочешь сказать, что… Что они знают о нашем появлении? Кстати, где они?
— Я уточняю цифры по мере возрастания параллакса. Ближайший источник находится примерно в световом годе от проекции нашего курса, и в данный момент до него приблизительно два световых года.
— О Ваал! Они способны обнаружить нас мгновенно?!
— Нет. Нет, Ханно, погоди. — Слова Свободы звучали чуточку неуверенно, но торопливо. — Вовсе не обязательно. Предположим, передача ведется автоматически и имеет циклический характер. Сперва простой сигнал, взывающий к вниманию, затем сообщение, затем снова сигнал внимания, и так раз за разом. Без предварительного сигнала мы могли бы не распознать сообщение, посчитав его природным явлением.
— Когда я впервые обнаружил сигнал, — добровольно подал голос «Пифеос», — то принял его за флуктуацию фонового шума, любопытную для астрофизика, но не имеющую отношения к экспедиции. Сигнал подвергся воздействию эффекта Доплера и другим помехам, так что был искажен до неузнаваемости. Последовавший за сигналом малоинформативный фрагмент дал понять, что это не случайная игра природы. Он также дал однозначные данные, позволившие определить степень искажения. Сейчас я компенсирую их и восстанавливаю исходный вид сообщения.
Ханно осел в кресле, прошептав:
— Сколько же раз они проделывали это, со сколькими расами разумных существ?
— Воссоздание не завершено, но по мере поступления дополнительных данных непрерывно уточняется, — продолжал «Пифеос». — Поскольку по бортовому времени цикл довольно краток, я скоро буду располагать неплохим приближением. Сообщение само по себе должно быть коротким, с высокой информационной избыточностью, хотя я ожидаю и высокой разрешающей способности. Это визуальная карта.
Экран залила тьма. Внезапно ее заполнили бесчисленные светящиеся точки. С каждой минутой они проступали все более ясно, становились четче. Появились цвета, и с их помощью глаз начал различать трехмерные формы, бесконечное число раз переотраженные сами в себе.
— Координатная сетка построена на простых числах, — проинформировал корабль. — Цифровые импульсы призваны обозначить координаты точек, которые в свою очередь образуют дробные множества. Эти функции должны порождать изображения, но соответствующую комбинацию следует подобрать эмпирически. Мой математический блок проводит поиск. Как только выявится нечто удобочитаемое, мы получим ключ к дальнейшей расшифровке и уточнению смысла и постепенно извлечем полное содержание послания.
— Да-а, — изумленно отозвалась Свобода, — если компьютеры Земли сумели сконструировать тебя, корабль, всего за год…
Чувствуя тепло сидящего рядом Ханно, она погрузилась в ожидание. Медленное кружение кривых и поверхностей неуклонно сводило их вместе, и вот все сошлось. Возникло изображение. И это были звезды.
Шестеро сидящих вокруг стола в трапезной резко обернулись к вошедшей паре. Кофе и остатки пищи говорили, что прошел не один час; но куда ярче об этом заявляли осунувшиеся, напряженные лица.
— Ну-ну, — буркнул Патульсий, — как раз вовремя!
— Тс-с, — вполголоса отозвалась Макендел. — Они пришли, как только смогли.
И красноречивым взглядом добавила: бессмертному следует быть чуточку терпеливее… Но ожидание далось им всем нелегко. Ханно и Свобода уселись за стол напротив друг друга ближе к двери.
— Ты права, — сказал финикиец. — Получение ясного, полного сообщения и выяснение его смысла заняло именно столько времени.
— Однако приносим вам извинения, — подхватила Свобода. — Нам бы следовало давать вам… информационные сводки. Мы просто не замечали, как летит время. Все шло как-то потихоньку, не было никаких ошеломляющих сиюсекундных откровений. — В ее улыбке сквозило утомление. — Я голодна, как волк. Что можно съесть прямо сейчас?
— Сиди, милая, не беспокойся, — вскочила Макендел. — Я уже приготовила сандвичи. Так и думала, что собрание затянется.
Алият проводила ее долгим взглядом, словно хотела спросить: неужели ты в пору нашего общего замешательства вернулась к привычкам старого Юга, или просто в тебе проснулась привычная заботливость?
— Будет лучше, если она принесет и на мою долю, а то я вырву их у тебя прямо с руками, — заявил Ханно Свободе. Шутка не удалась: нервы были натянуты, как струны.
— Ладно, — не утерпел Странник, — что там за новости?
— Коринна заслужила выслушать все с самого начала, — остановила его Свобода.
— Да, извини.
Ногти впившихся в край стола пальцев Странника побелели от напряжения. Свобода похлопала его по руке.
— Ты просто забылся. Мы все немного не в себе, все до единого.
— Ничего, Коринна не в восторге от технических подробностей, — подал голос Ханно, — так что начну с них. Э-э… Прошу прощения у тех, кому они тоже не по нутру. Я и сам не ученый, так что буду краток.
Макендел вернулась, пока он в общих чертах излагал теорию коммуникаций. Кроме пищи, на подносе стоял горячий кофейник и бутылка бренди.
— Отпразднуем, — рассмеялась Коринна. — Я надеюсь!.. По трапезной разнесся сладкий аромат весенних цветов.
— Воистину! — взволнованно воскликнула Свобода. — Это открытие века!
— Скорее их, чем наше, — добавил Ханно. — В смысле, инопланетян. Но нам следует принять решение, как поступить.
Ду Шань подался вперед, уперев локти в стол и ссутулив могучие плечи, и довольно спокойно поинтересовался:
— Ну, так какова же ситуация?
— Мы принимаем одно и то же сообщение, повторяемое снова и снова, — с набитым ртом поведал Ханно и отхлебнул кофе. — Исходит оно из двух источников, один поближе к нам, другой подальше. Вполне вероятно, что источников куда больше, но мы не попадаем в сферу передачи. Если будем следовать прежним курсом, то не исключено, что обнаружим и их. Ближайший источник находится в двух световых годах от нас. Похоже, он находится стационарно на линии, соединяющей Солнце и Финицийское светило, приблизительно на маршруте нашего следования. «Пифеос» утверждает, что осуществить это несложно, надо лишь скомпенсировать орбитальный дрейф. Как я уже сказал в твое отсутствие, Коринна, инопланетяне, судя по всему, выслали роботов для непрерывного вещания. Одна щепотка антивещества обеспечит их энергией на века.
— А сообщение в графическом виде? — вклинился Странник.
— Ну да, в графическом, — подхватил Ханно. — Вы все увидите, но позднее. Наверняка многим захочется выжать из него какой-то дополнительный подтекст. По-моему, вам это не удастся. Это не настоящие изображения, а… несколько графиков, карт, отражений, что ли. Передача сигнала на корабль, движущийся с релятивистскими скоростями, да притом с ускорением, — проблема не из легких, особенно когда чужакам неизвестны наши средства приема и расшифровки, а также и то, каким образом мы мыслим, да и вообще, они о нас ничего не знают. Не исключено, что детальное изображение мы просто не сумеем распутать. Очевидно, они составили простейшее, наименее двусмысленное сообщение, которое сгодится на этот случай. На их месте я поступил бы именно так.
— Но каково оно, это их место? — раздумчиво произнесла Юкико.
Ханно предпочел понять вопрос буквально.
— Я как раз к этому подхожу. Итак, вначале нам показывают множество световых точек в трехмерном пространстве. Затем рядом с тремя из них появляются полосочки. Затем последовательно показаны три точки — должно быть, те же самые, — а полоска возле каждой из них увеличена настолько, что мы видим на ней вертикальные линии. Затем картина возвращается к общему виду, а между двумя из отмеченных точек проведена красная прямая. В конце появляется еще одна линия — она начинается примерно в двух третях от начала первой и идет к третьей отмеченной точке.
Вот и все. Каждая демонстрация длится около минуты. Последовательность заканчивается и тут же начинается вновь.
Спустя шестнадцать циклов она сменяется простой серией вспышек, которые можно отождествить с точками и тире в звуковом диапазоне. Они идут в точности столько же времени, что и основная последовательность, после чего все возвращается к графическим образам. И так далее, снова и снова. — Ханно откинулся на спинку стула и усмехнулся. — Итак, что же вы об этом думаете?
— Это нечестно! — жалобно сказал Патульсий.
— Да, нечего нас дразнить, — поддержала его Алият.
— Погодите-ка, — темные глаза Макендел вспыхнули. — Тут стоит поломать голову. Ум хорошо, два лучше.
— Ум корабля наверняка уже решил это без нашей помощи, — не унимался Патульсий.
— И все-таки… Господи, ну давайте же слегка развлечемся! Я считаю, что световые точки соответствуют звездам; это карта данного сектора Галактики. Одна из трех выделенных точек — это Солнце, вторая — Финицийское светило, а третья — та, где находятся Они!
— Точно! — Голос Странника подрагивал от волнения. — А полоски — это спектрограммы?
— Вы оба просто гениальны, — со счастливой улыбкой отозвалась Свобода.
— Да нет, — покачал головой Странник, — это практически очевидно, хотя мне не терпится увидеть все собственными глазами. Послание Иных!..
Ханно кивнул:
— «Пифеос» просмотрел астрономическую базу данных и подтвердил принадлежность спектрограмм. С третьей точкой было трудней всего, потому что масштаб трехмерной карты очень мелок. Но развернутый фрактальный анализ и анализ архивов… Словом, она оказалась звездой, так сказать, в квадранте штирборта, если позволительно прибегнуть к двухмерным аналогиям. Примерно в тридцати градусах от нынешнего курса и в трехстах пятидесяти световых годах от текущего местонахождения судна. Звезда типа G7, не столь яркая, как Солнце, но не слишком от него отличная. — Он помолчал. — Но еще больше она похожа на звезду в Пегасе, которую мы считаем обиталищем ближайшей к нам высокоразвитой цивилизации, находящуюся в тысяче световых лет от нас.
— Значит, они добрались уже сюда, — с благоговением промолвила Юкико.
— Если только они посланцы той цивилизации, буде таковая существует, — напомнила Свобода. — Ах, ничего-то мы, ничего не знаем!
— Но каково их могущество, раз они знают о нас!
— Мы вдвоем пытались прикинуть, — ответил Ханно и набрал в легкие воздуху. — Слушайте же. Думайте. Они — эта Третья звезда — находятся почти в четырехстах тридцати световых годах от Солнца. Это означает, что она попадает в радиосферу Земли. В течение какого-то времени, начиная с двадцатого века, Земля была самым ярким радиообъектом Солнечной системы, яркостью превосходя в этом диапазоне даже Солнце. Как вы помните, этому был положен конец, впоследствии люди не так засоряли эфир, создав новые средства связи; но старый волновой фронт продолжал распространяться. Его можно обнаружить даже за пределами Третьей звезды, если располагать аппаратурой, не уступающей нашей, — а у чужаков она наверняка имеется.
Очень хорошо. Стоило им добраться до Третьей звезды, как они обнаруживают, что у Солнца есть яркий радиокомпаньон. В Пегасе, на их родной планете, они этого не знали — если мы исходим из предположения, что они оттуда. Пегас слишком далек, наши передачи дойдут туда лишь через несколько столетий. И потому колонисты или гости Третьей вынуждены были действовать на свой страх и риск.
Теперь поглядим на все с их точки зрения. В свое время, рассуждали они, Солнце тоже вышлет корабли — если еще не выслало. Оно будет особо заинтересовано в контакте с ближайшей высокоразвитой цивилизацией, которую сумеет обнаружить, то есть с их родной звездой. Инопланетяне могли выслать роботов, расположив их вдоль связывающей эти звезды условной линии. Наши роботы, устремившиеся в ту сторону, обладают гибким и острым разумом и в любом случае хотя бы пошлют на Землю весточку. Как вы помните, на кораблях-роботах есть оборудование для передачи из космоса, отсутствующее у нас, потому что им не требуется идти с постоянным ускорением; время их волнует меньше, чем нас с вами. Но к тому времени, как я полагаю, они, увы, уже проскочили этот отрезок пути и не приняли сигнал — что указывает на то, что инопланетяне появились на Третьей недавно.
Но у инопланетян имеется еще одна возможность. Обитатели Солнца, подумали они, наверняка будут заинтересованы в звездах типа их собственной. Финицийское светило как раз принадлежит к этому разряду и находится в том же привлекательном направлении на Родную звезду. Это ближайшая к Солнцу звезда, удовлетворяющая обоим критериям. Итак, инопланетяне высылают роботов и на этот маршрут. На этих-то роботов мы и наткнулись.
Воцарилось молчание. Кто-то задумчиво опустил глаза, кто-то устремил невидящий взор в стену. Наконец Алият сказала:
— Но наши роботы отправились к Финиции раньше нас. Почему же они ничего об этом не сообщили?
— Может, корабль-вестник еще не добрался сюда, когда они пролетали, — предположил Патульсий. — Мы ведь не знаем, когда прибыли вестники. — Он еще пораскинул умом. — Кроме того, это случилось менее — как ты говорил, Ханно? — четырехсот тридцати лет назад. Иначе роботы инопланетян уже прибыли бы к Солнцу.
— А может, и прибыли, — Алият поежилась. — Мы уже давно в пути.
— Сомневаюсь, — отозвался Странник. — Это было бы чертовски удивительным совпадением.
— Они могли почему-либо не пожелать посылать роботов к Солнцу, — указала Макендел. — Мы ведь полнейшие профаны по этой части.
— Вы забываете об устройстве тех роботов, что прилетели на Финицию, — напомнила Свобода. — Они не похожи на тех, что умчались к Пегасу вслед за предыдущими сообщениями; это большие, интеллигентные, гибкие машинные разумы, предназначенные для попыток завязать общение с иным разумом и понять его суть. Финицийские же роботы сконструированы и запрограммированы лишь на то, чтобы добраться до цели и собрать информацию именно об этой звездной системе. Можно сказать, одержимы одной идеей. Если они по пути и заметили эти нейтринные потоки, то не придали им значения. — Она саркастически усмехнулась. — Мол, это не по нашему ведомству.
— Никто не может предвидеть всего на свете, — кивнула Юкико. — Никто и ничто.
— Но мы-то, когда встречаемся с неожиданным, способны изучить и познать неведомое, — прозвенели слова Ханно. — Мы-то можем!
Глаза всех присутствующих, кроме Свободы, стремительно обратились к нему. В пристальных взглядах застыл настойчивый вопрос. Щеки Свободы медленно наливались румянцем.
— Что ты хочешь этим сказать? — несколько раз переведя дыхание, взревел Ду Шань.
— Сам знаешь, — не смутился Ханно. — Мы меняем курс и направляемся к Третьей звезде.
— Нет! — взвизгнула Алият, вскакивая со стула, потом рухнула, обратно и содрогнулась.
— Ну вы только подумайте! — настаивал Ханно. — Карта. Линия от нашего курса — от этой самой точки нашего курса — к Третьей. Что ж это еще, кроме приглашения? Должно быть, им тоже одиноко, и они надеются услышать что-либо удивительное. «Пифеос» все обсчитал. Если мы ляжем на новый курс тотчас же, то доберемся до них лет за двенадцать по корабельному времени. Это на триста световых лет больше, чем мы планировали, но мы пока движемся почти со скоростью света и… Всего какая-то дюжина лет, и мы встретимся с покорителями Галактики!
— Но нам осталось всего четыре года!
— Четыре года, и мы были бы дома. — Ду Шань сплел пальцы, положив тяжелые кулаки на стол. — А насколько далеко ты собираешься увести нас от этого дома?
Ханно замялся, и за него ответила Свобода:
— От Третьей до Финицийского светила около трехсот световых лет. При старте с нуля это шестнадцать-семнадцать лет бортового времени. Мы не бросаем исходную цель, а лишь откладываем ее.
— Черт побери, как мило! — вспылил Странник. — Куда бы мы ни прилетели, перед стартом к новой звезде нам потребуется антивещество. Постройка завода и производство займут еще лет десять.
— У инопланетян должны иметься солидные запасы.
— Да неужели?! И они вот так вот запросто ими поделятся? С чего ты так уверена? Кстати, откуда тебе знать, чего они хотят от нас?
— Погодите, погодите, — встряла Макендел. — Давайте не будем терять голову. Кто б они ни были — это же не чудовища, не бандиты и не порождения зла. При их уровне цивилизации это просто бессмысленно.
— Да с чего вы взяли-то?! — завопила Алият.
— Что нам известно о Третьей звезде? — спросила Юкико. Ее вопрос заставил страсти поулечься. Ханно покачал головой.
— Не так уж много, помимо спектрального типа и расчетного возраста, — вынужден был признаться он. — Будучи нормальной звездой, она должна иметь планеты, но информации о них у нас нет. Их ни разу не посещали. Боже мой, ведь сфера диаметром восемьсот — девятьсот световых лет охватывает примерно тысяч сто звезд!
— Но ты же сам говорил, что звезда не так ярка, как Солнце, — напомнила Макендел. — Значит, шансы, что там есть планета с пригодным для дыхания воздухом, невелики. Даже среди куда более подходящих… Ду Шань так грохнул по столу кулаком, что тот затрясся.
— Вот в том-то и дело! Нам обещали, что спустя пятнадцати изнурительных лет мы сможем свободно прогуляться по земле. А вы собираетесь держать нас в этом трюме… еще лет на восемь дольше, а потом окажется, что мы будем торчать в заточении еще десятки, сотни лет или вообще вечно! Нет!
— Но нельзя же упустить такую возможность! — возразила Свобода.
— И не упустим, — ворчливо отозвался Странник. — Едва прибудем на Финицию, как прикажем роботам построить подходящий передатчик и пошлем луч на Третью, начнем диалог. Со временем отправимся туда и собственной персоной — то есть те, кому это нужно. А может, инопланетяне сами к нам пожалуют.
Лицо Ханно окаменело.
— Да говорю же, от Финиции до Третьей целых триста световых лет!
— Времени у нас хватает, — пожал плечами Странник.
— Если Финиция не убьет нас прежде. Сами знаете, нам никто не гарантировал там безопасности.
— Земля тоже вступит с ними в контакт, как только мы ее уведомим, — заметила Макендел.
— Да, конечно, — едко отозвалась Свобода, — посредством луча и роботов, которые будут передавать информацию. Кто, кроме нас, отправится туда лично и познает Иных такими, какие они есть?
— Это верно, — согласилась Юкико. — Слова и изображения, разделенные столетиями, хороши, но их недостаточно. Я полагаю, мы должны понимать это лучше, чем наши земные собратья. Мы знали давно усопших, мы помним их живые тела, разумы, души. Для всех остальных же они — не что иное, как останки и слова.
Свобода пристально взглянула на нее:
— Значит, ты хочешь отправиться к Третьей звезде?
— Да, о да!
Ду Шань поглядел так, будто она его ударила.
— И это сказала ты, Снежинка… Утренняя Звезда?! — он выпрямился. — Ну нет, не бывать этому!
— Ни в коем случае, — провозгласил Патульсий. — Нам ведь предстоит основать общину.
Алият ухватила Патульсия за руку и прижалась к нему, пряча глаза от Ханно. Потом прошептала:
— Создать свой очаг…
— Это трудное решение, — кивнула Макендел, — но…
Первым делом нам надо добраться до Финиции.
— А последним? — парировал Ханно. — Говорю вам, если мы упустим этот шанс, то никогда больше не получим его.
Ты не хочешь передумать, Перегрино?
Странник некоторое время сидел недвижно, храня непроницаемый вид, но в конце концов ответил:
— Все-таки принять такое решение нелегко. Величайшее, важнейшее приключение в истории, которого мы рискуем лишиться, против… Против того, что может стать Новой Землей, возрождением нашего рода-племени. Что лучше — лес или звезды? — И он снова погрузился в безмолвные раздумья. — Ладно, я уже сказал прежде. Звезды могут обождать.
— Пятеро против трех, — торжествующе подытожил Ду Шань. — Идем прежним курсом. — Голос его смягчился. — Мне очень жаль, друзья.
И голос, и лицо, и осанка Ханно как-то поблекли.
— Этого-то я и боялся. Прошу вас, поразмыслите хорошенько.
— У меня были на размышление целые века, — ответил Ду Шань.
— Чтобы возжелать возвращения Земли прежних дней, хочешь ты сказать, — обернулась к нему Юкико. — Земли, которой на самом деле никогда и не было. Нет, ты не имеешь права отказать человечеству в такой возможности познания, отказать в возможности приблизиться к единству со Вселенной. Это самый обыкновенный эгоизм. А ведь ты не эгоистичен, дорогой!
Он упрямо, как буйвол, покачал головой.
— Человечество долго дожидалось контакта, на самом деле не очень-то им и интересуясь, — подал голос Патульсий. — Может и еще подождать. Наш первый долг — перед будущими детьми, а их мы можем завести лишь на Финиции.
— Вот они-то как раз могли бы и подождать! — настаивала Свобода. — То, что мы узнаем от инопланетян, помощь, какую они нам окажут, — все это сделает наше будущее более надежным, когда мы наконец доберемся до дома.
— А предоставившаяся возможность, быть может, просто уникальна, — подхватил Ханно. — Повторяю, инопланетяне на Третьей скорей всего немногочисленны и прибыли совсем недавно. Иначе Паутина у Солнца обнаружила бы их след, или их космический корабль прибыл бы туда. Разве что… Но мы просто ничего не знаем. Так ли уж обязательно они поселятся на Третьей? Если мы не примем их приглашения — а ведь они даже не знают, получим ли мы его, — останутся ли они или двинутся в путь? И так ли уж непременно полетят к Солнцу?
— Так ли уж непременно они будут у Третьей, когда мы прибудем? — эхом отозвалась Макендел. — А если и будут, так ли уж непременно мы сумеем общаться? Нет, это далекий, опасный крюк на пути к цели ради эфемерных надежд. Быть может, результат будет великолепен, а быть может, обернется мыльным пузырем. Давайте сперва займемся настоящим делом.
— Запланированным для нас компьютерами и правителями Земли, — насмешливо бросил Ханно и повернулся к Страннику. — Неужели ты, Перегрино, не хотел бы сделать нечто, выбивающееся из схемы, сломать эти чертовы замыслы нынешнего мира?
Тот вздохнул:
— Сильный аргумент. Да, мне хочется отправиться к Третьей, так хочется, что аж муторно. И когда-нибудь я надеюсь это желание осуществить. Но раньше и прежде всего вольная жизнь среди вольной природы… Ну не могу я так поступить с Коринной и Алият! Просто не могу, — умоляющим тоном закончил он.
— Ты настоящий рыцарь, — выдохнула Алият.
— Ладно, Ханно, Свобода, — печально улыбнулась Юкико, — нам троим от этого ничуть не хуже, чем вчера, ведь правда? А фактически даже лучше. Теперь перед нами замаячила новая мечта.
— На будущее, — пробормотала Свобода и подняла голову. — Я не сержусь на вас, друзья мои. Я тоже устала от машин и мечтаю о свежем воздухе. Быть по сему.
Напряжение начало спадать. На лицах замелькали улыбки.
— Нет, — сказал вдруг Ханно.
Все оцепенело уставились на него. Ханно встал.
— Вы даже представить себе не можете, как мне жаль, — твердо заявил он. — Но, как я полагаю, наши нужды и наш долг изменились. Они велят нам идти к Третьей. До сего момента наше предприятие было жестом отчаяния. Мы делали вид, что это не так, но правды изменить не могли. Шансы, что мы бесславно погибнем, вроде древних скандинавов в Гренландии, или впадем в монотонное уныние, вроде полинезийцев в Тихом океане, были примерно равны.
— Ты сам это предложил, — неуверенно упрекнул Патульсий.
— Потому что тоже впал в отчаяние. Мы все впали в отчаяние. Но, по крайней мере, мы не сдались. Мы могли, вопреки судьбе, постепенно населить планету людьми, которые не склоняют головы и идут только вперед. Что нам было терять? И вот сегодня мы открыли, что — Вселенную. Я капитан. И я поведу корабль к Иным.
Ду Шань первым вскочил на ноги.
— Не посмеешь! — взревел он.
— Посмею. «Пифеос» подчиняется мне. Я прикажу лечь на новый курс немедленно. Чем раньше это будет сделано, тем раньше…
— Нет, вопреки нашей воле ты не можешь! — перебил его Странник.
— Ты будешь не прав, — с мольбой сказала Юкико.
Свобода взирала на Ханно чуть ли не с ужасом.
— Ты, ты сам не ведаешь, что говоришь, — запинаясь, пробормотала она.
— Значит, ты не хочешь, чтобы я так поступал? — откликнулся он.
— Так — нет! — она стиснула зубы.
— Я это предвидел. И все-таки я намерен отдать этот приказ. После вы еще благодарить меня будете.
— Боже мой, — возвысила она голос не то по-русски, не то по-польски. — «Пифеос», ведь ты не послушаешься одного человека, правда?
— Он капитан, — отвечал корабль. — Я обязан подчиниться.
— Во что бы то ни стало? — вскричал Патульсий. — Невероятно!
— Такова программа.
— Ты нам не говорил, — прошептала Макендел.
— Я не предполагал, что подобная необходимость возник нет, — не очень уверенно ответил Ханно. — Я принял эту меру на случай экстренной необходимости и счел за лучшее держать ее в секрете.
— Иисусе Христе! — завопила Алият. — И это экстренная необходимость?! Ты сам ее породил!
— Да, — сказал Странник. Кожа его блестела от пота. Мы не собираемся торговаться с диктатором и не собираемся пресмыкаться перед ним. Не получится. — Он поднял глаза, будто надеялся увидеть в воздухе еще одно лицо. — «Пифеос», теперь он один против семерых.
— Это не довод, — ответствовал корабль.
— И никогда не было доводом — ни на море, ни в любом другом путешествии; — подхватил Ханно. — И не могло быть доводом, если люди собирались вернуться живыми.
— А что, если капитан… как там? Недееспособен? — воззвал к кораблю Странник. — Безумен?
Потратил ли корабль несколько миллисекунд на просмотр своей биопсихологической базы данных, прежде чем пришел к заключению?
— Психическое расстройство невозможно ни для кого из вас без серьезной травмы, — заявил он. — Таковых не отмечено. Ду Шань зарычал и двинулся в обход стола.
— Значит, будет отмечено! Мертвые капитаны приказов не отдают!
Свобода кинулась ему наперерез.
— Теперь ты помешался! — простонала она, не давая ему оттолкнуть себя. — Да помогите же мне! Только драки нам не хватало!
Странник присоединился к ней. Они вдвоем ухватили Ду Шаня за руки, и он остановился. Тяжелое дыхание рвалось из его груди.
— Вот видишь, Ханно, что ты едва не натворил, — вкрадчиво, не обращая внимания на струящиеся по щекам слезы, проговорила Алият. — Твой приказ уничтожит нас. Ты не сможешь его отдать.
— Смогу и отдам, — финикиец пошел к двери, но на пороге обернулся к остальным и замер — неподвижно, но не теряя бдительности. Голос его смягчился. — Как только решение будет принято, вы не станете распускать нюни. Я знаю вас чересчур хорошо, чтобы предполагать подобное. И не станете пытаться применить ко мне силу. Вы понимаете, что нельзя терять одну восьмую собственной силы, одну четвертую праотцев грядущего. К тому же я один из вас умею быть командиром. Не просто лидером, а командиром — на кораблях и в битвах, в караванах и экспедициях к незнаемому. Я был им вновь и вновь на протяжении тысячелетий. Без меня ваше выживание на Финиции или где бы то ни было станет более чем сомнительным.
Его тон стал почти ласковым:
— О нет, я не сверхчеловек. Каждый из вас одарен своим особенным талантом, и нам нужны все они до единого. Мой ум и моя душа, как всегда, открыты для ваших мыслей, советов и желаний — да-да, и для желаний. Но кто-то ведь должен принять на себя ответственность за окончательное решение. Так было от века. Ответственность берет на себя капитан. У нас впереди еще дюжина лет пути, и Бог весть что ждет нас в конце. Так не делайте же эти годы более трудными для себя, чем необходимо.
С тем он и ушел.
Оставшиеся семеро стояли молча, не в силах шелохнуться. Наконец Странник, следуя примеру Свободы, отпустил Ду Шаня и монотонным голосом сказал:
— Насчет этого он прав. Выбора у нас нет.
— Процедура смены курса начнется через час, — объявил «Пифеос». — В целях экономии топлива и минимизации нежелательных радиальных ускорений она начнется с перехода на свободный полет. Пожалуйста, приготовьтесь к невесомости, которая продлится около шести часов.
— Вот… оно… и есть, — задыхаясь, выговорила Алият.
Ханно вернулся. Они понимали, что он уходил на мостик отчасти для того, чтобы взглянуть на дисплеи, будто это имело какое-то значение, но главным образом — чтобы показать, кто тут главный.
— Пора приниматься за дело, — сказал он. — У меня тут распечатки штатного расписания… Сделанного не воротишь. Мы отправляемся в путь. — Он блекло улыбнулся. — Кое-кому это даже по вкусу.
— Быть может, и так, — откликнулась Свобода. — Собака ты, вот кто! Законченный сукин сын. И взяла Странника под руку.
Коленопреклоненной Алият явился Христос. Окружающее Его сияние оказалось вовсе не таким, как она думала: она представляла себе нимб ослепительным, как полдень в пустыне, а он наполнил сумрачные своды пустынного храма голубоватыми отсветами и прощальным закатным золотом. Алият даже показалось, что она вот-вот расслышит колокольцы возвращающегося домой каравана. Каменный пол под ногами и окружающие стены источали ласковое тепло. И лицо Его вовсе не было изможденным и суровым. На Западе (она вроде бы так слышала) Его изображали именно таким — человеком, бродившим по дорогам, делившим с другими глоток вина и крошку меда, сажавшим детишек себе на колени. Склонившись к ней, Он улыбнулся и белым рукавом осушил сбегавшие по ее щекам слезы.
Снова выпрямившись, Он заговорил — ах, как нежен был Его голос!
— Ты несла свое бдение, хотя адский пламень бушевал вокруг тебя, и потому Я расслышал молитву, которую ты не осмелилась произнести. Да будет возвращено время, тобой утраченное, и последующий конец благословен более, чем начало. — Он вознес отмеченные шрамами руки ввысь. — Благословенны плачущие, ибо утешатся.
И Он исчез.
Юный Барикай спрыгнул с возвышения и подхватил ее на руки.
— Возлюбленная! — ликовал он, пока она не прервала его горячие речи, прильнув губами к губам.
Они вместе вышли из храма. Тадмор мирно дремал в свете полной луны, посеребрившей шпили башен звездным инеем и бросившей на камни мостовой узорное покрывало теней. На улице их ждал конь, хвост и грива которого струились потоками лунного серебра. Барикай вскочил в седло и склонился к Алият. Приняв его руку, она взмыла наверх и припала к его груди.
Цокот копыт недолго нарушал ночную тишь; вскоре конь воспарил в воздух и понесся вскачь дорогами ветра. Воздушные струи нашептывали им колыбельную, ласковое сияние звезд на фоне лилового бархата небес окутало их теплой шалью. Распущенные волосы Алият стлались по ветру, укрыв ее и Барикая, будто плащом. Она упивалась его запахом, силой его объятий, жаром его ненасытных губ.
— Куда мы? — спросила она.
— Домой! — зазвенел его смех. — Но не сразу! Они торопились вперед и вперед, огибая мир навстречу утру. Замок Барикая сиял на вершине горы. Конь остановился в украшенном мозаикой и цветами дворе, посреди которого звенел пляшущими струями фонтан, но Алият едва окинула их небрежным взором. Позже она припомнила, что не знает даже, бестелесными ли духами были встретившие господина и госпожу слуги или людьми из плоти и крови. Когда хозяева желали, они обеспечивали пиршества, музыку, зрелища; в остальное время Алият и Барикай жили друг для друга. Они не знали устали, пока не погружались, не разнимая объятий, в полусон, и пробуждение было радостным. Счастье обретало все более спокойный оттенок; любовь утомляла их все сильнее, и наконец, когда Барикай сказал:
— А теперь поехали домой! — сердце запело новым блаженством.
Конь доставил их домой на утренней заре. Домашние только-только пробудились, и прибытия их никто не заметил. Будто вовсе ничего не случилось, будто они никуда не уезжали. Ману сперва отнесся к ее пылким объятиям не без удивления, потом принял их с мальчишеским достоинством. Малыш Хайрам посчитал, что так и надо.
Алият упивалась обыденностью происходящего весь остаток дня и весь вечер — минуту за минутой, в каждой роли и в каждой комнате, за всякой работой и беседой, в вопросах и решениях, во всем, чем владела она и что владело ею. И когда наконец при свете лампы она с Барикаем добралась до постели, Алият была готова к его словам:
— Я думаю, тебе лучше уснуть, уснуть по-настоящему, нынче ночью и впредь.
— Обнимай меня, пока я не усну, — попросила она.
Он послушался, осыпав ее поцелуями.
— Не возвращайся слишком быстро, — однажды проронил он у самой ее щеки. — Это было бы неразумно.
— Я знаю… — и тут ее понесло прочь от него.
Открыв глаза после пребывания вне времени, она обнаружила, что плачет. Быть может, идея была не так уж и хороша. Быть может, не стоит возвращаться туда вообще никогда. Ну же, старушка, подбодрила она себя, положи этому конец. Ты же обещала Коринне помочь с гобеленом, который она затеяла.
Отсоединившись, она покинула кабинку, где лежала, но задержалась еще на некоторое время в камере снов, и не без повода; все-таки очень здравая привычка — носить в сумочке косметику. Иногда сеансы сильно задевают за живое. Ничего, она давным-давно выучилась скрывать следы боли.
По коридору шла Свобода.
— Салют, — сказала Алият и уж хотела было пройти мимо, но Свобода ухватила ее за рукав.
— Будь добра, погоди секундочку, — попросила она.
— Ага, разумеется, — Алият отвела взгляд, но Свобода не восприняла намек.
— Не отвергай моих слов, я должна это сказать. Тебе не следует бывать там так часто.
— Все мне это твердят, — дрожащим от ярости голосом отозвалась Алият. — Почему бы и тебе не присоединиться к общему хору? Я прекрасно знаю, что делаю.
— Ну, я не могу указывать тебе, но…
— Но ты боишься, что я свернусь в клубок и однажды не смогу развернуться. — Алият резко втянула воздух ноздрями. Внезапно ею овладело желание выговориться. — Послушай, дорогая. Тебе в прошлом наверняка случалось бывать в ситуациях, когда хотелось спрятаться от самой себя.
— Случалось.
Свобода слегка побледнела.
— A y меня на душе лежит куда более тяжкий груз, чем у тебя. Поверь мне, я очень хорошо знаю, что к чему. А укрываться от душевных мук в шкатулке снов куда лучше, чем в выпивке, наркотиках или… — Алият усмехнулась. — Или закрыть глаза и вспоминать старую добрую Англию.
— Разве это не то же самое?
— Ну, не совсем. И все-таки… Послушай. Сегодня случилось нечто такое, что я была в жутком бешенстве, и если бы не нашла убежища в личном мирке, то вопила бы, рвала бы и метала и вообще закатила бы истерику. Как это сказалось бы на моральном духе экипажа?
— А что стряслось?
— Ханно. Что ж еще? Мы с ним случайно встретились, он загнал меня в угол, и, ну, ты себе представляешь. Издавал те же невнятные звуки, что и ты минуту назад, насчет меня и шкатулки снов. Пытался сказать, весьма окольным образом… А, неважно!
Свобода выжала из себя усмешку.
— Дай-ка угадаю! Он намекал, что ты являешь собой угрозу для взаимоотношений на борту корабля.
— Ага, и еще хотел составить со мной пару. Еще бы ему не хотеть! Он не возлежал ни с кем уже с полгода, разве не так? Я ему сказала, чем он должен заняться вместо этого, и ушла. Но внутри я вся бурлила, как вулкан.
— Ты просто принимаешь все слишком близко к сердцу. Уж тебе-то пора бы знать, что стресс…
— Да уж пожалуй, — отозвалась Алият, слегка удивляясь легкости, с какой ее покидают гнев и чувство утраты. — Слушай, я вовсе не страдаю маниакальной привязанностью к снам, честное слово. Каждому время от времени приходится к ним прибегать. Почему бы тебе как-нибудь не разделить мой сон со мной? Мне бы этого хотелось. Интерактивный сон таит куда больше возможностей, чем сон, в котором компьютер накачивает тебе в мозги то, чего тебе, по его разумению, хочется.
— Верно, — кивнула Свобода, — но… Она умолкла, не договорив.
— Но ты боишься, что я могу узнать нечто такое, что ты предпочла бы утаить от меня. В этом-то и дело, верно? — Алият пожала плечами. — Я вовсе не обижаюсь. Только не надо меня поучать, ладно?
— А почему ты отвергла притязания Ханно? — торопливо спросила Свобода. — Они вполне естественны. Тебе незачем проклинать его за это.
— После того, как он с нами поступил? — Алият ринулась в контратаку. — А ты что, до сих пор питаешь к нему слабость?
— Я знаю, что не должна. — Свобода отвела взгляд. — On se veut…
— Что?
— Ничего, пустяк. Вспомнилось случайно.
— Из-за него.
Свобода открыто встретила прозвучавший в словах Алият вызов. Наверное, подумала Алият, она хочет относиться ко мне по-дружески, чувствует себя обязанной так поступать…
— Да. Хотя это не играет большой роли. Просто строки, как-то раз попавшиеся мне на глаза. Это было… дай вспомнить… в конце двадцатого века, несколько лет спустя после того, как мы всемером скрылись, а Патульсий все еще держался за свою маскировку. Мы с Ханно путешествовали инкогнито по Франции. Однажды ночью мы остановились в старой таверне, да, уже тогда старой, и в книге записи постояльцев нашли давным-давно написанные кем-то строки. Они пришли мне сейчас на ум, только и всего.
— И что же там было? — поинтересовалась Алият. И вновь Свобода посмотрела мимо нее куда-то вдаль. Насмешливые строки сорвались с ее губ как бы сами собой:
He успела Алият ответить, как Свобода кивнула на прощание и заспешила по коридору дальше.
И опять Юкико взялась заново украшать свою комнату. Пока она не кончит, жить в устроенном ею беспорядке просто невозможно, и потому Юкико проводила большую часть свободного времени в комнате Ду Шаня, где и спала. В свое время они вместе переберутся к ней, тогда она возьмется переоформлять его комнату. Она сама это предложила, и Ду Шань согласился, не придав этому особого значения. Живописный пейзаж и тщательно выведенные иероглифы, украшавшие стены раньше, за многие годы стали столь привычными, что глаз почти не замечал их. А впрочем, разве Ду Шань заметил бы их исчезновение, когда б оно ни случилось?
Войдя, она обнаружила, что он сидит на кровати, скрестив ноги, левой рукой придерживая экран для рисования, а в правой зажав световое перо. Нарисовав что-то, он критически вгляделся в экран, внес поправки и снова принялся разглядывать рисунок. Его могучее тело пребывало в покое, на лице не было ни тени волнения.
— Эй, ты чем занят? — спросила Юкико.
— У меня идея, — подняв голову, необычно живо сказал он. — Она еще не совсем прояснилась, но наброски помогают мне думать.
Она зашла к нему за спину и склонилась посмотреть на работу. В отличие от работ Ду Шаня в камне и дереве, его рисунки всегда были очень изящными. На этом был изображен мужчина в традиционной крестьянской одежде, с лопатой в руках. На большом валуне позади него присела на корточки обезьяна, а внизу стоял тигр. На переднем плане струился поток, в котором плавал карп.
— Так ты наконец обратился к живописи? — предположила Юкико.
— Нет-нет, — покачал головой Ду Шань. — Тебе она удается куда лучше, как бы я ни старался. Я просто размышляю о фигурах, которые хочу изваять. — Он поднял глаза на нее. — По-моему, по прибытии на Тритос рисунки нам не очень-то помогут. Вспомни, даже на Земле в разные эпохи и в разных странах люди рисовали одни и те же вещи по-разному. Для аллоийцев наш стиль изображения, заливка и цвет могут показаться совершенно бессмысленными. И фотографии тоже. А вот трехмерная фигура — это тебе не призрак в компьютере, это ощутимая вещь, которую можно повертеть в руках, непременно им что-нибудь скажет.
Названия «Тритос» и «аллоийцы» он произносил немного неуклюже; но для общения нужно что-нибудь более подходящее, чем «Третья звезда» и «Другие», так что, когда Патульсий предложил новые названия, остальные быстро подхватили их. Греческий сохранил окружавший его ореол, отождествлявшийся с наукой, познанием и культурой. А для трех членов экипажа он вообще был основным языком на протяжении многих веков. Однако «Метроастер» вместо «Материнской звезды» забаллотировали, и в обиход снова вошло название «Пегас». Тем более что не было никакой уверенности в происхождении прибывших на Тритос аллоийцев; быть может, они вообще никак не связаны с Пегасом.
Во время обсуждения Ханно сидел молча, лишь время от времени кивал в знак согласия. С того памятного дня он говорил мало, а остальные не обращались к нему без необходимости.
— Да, блестящая идея, — согласилась Юкико. — И что же ты намерен показать?
— Я лишь нащупываю путь, — отозвался Ду Шань. — Так что любые твои предложения приму с благодарностью. Тут, по-моему, может быть группа — больше существ, чем сейчас, — расположенная по степени родства с человеком. Это может побудить аллоийцев показать нам что-нибудь из своей эволюции, и тем самым мы кое-что о них узнаем.
— Великолепно! — Юкико мелодично рассмеялась. — И ты еще будешь после этого прикидываться простодушным земледельцем и кузнецом? — Она наклонилась, крепко обняв его и прижавшись щекой к щеке. — Я так счастлива! Ты был таким мрачным и молчаливым! Я уж начала искренне бояться, что ты скатываешься к тому ничтожному, животному существованию, какое вел, когда я тебя отыскала… Ах, как давно это было!
Ду Шань оцепенел. Голос его внезапно охрип.
— А почему бы и нет? Что еще нам оставалось по милости нашего разлюбезного капитана — пока эта идея не выплыла ко мне из тьмы? Теперь будет чуть легче перенести грядущую пустоту.
Отпустив его, Юкико плавным движением скользнула на кровать и села напротив Ду Шаня.
— Мне бы не хотелось, чтобы ты таил злобу на Ханно, — встревоженно сказала она. — И ты, и все остальные.
— А разве у нас нет на то причины?
— Да, правда, он пошел на произвол. Но ведь он уже был достаточно наказан! Откуда нам знать, быть может, его поступок обернется нам на пользу? Может статься, именно его решение спасет нас?
— Тебе легко судить. Ты стремишься встретиться с аллоийцами. — Но я не хочу этого полного ненависти раскола между нами. Я и сама не осмеливаюсь обменяться с ним дружеским словом, потому что боюсь усугубить создавшееся положение. Я даже в глубине души начинаю жалеть, что мы вообще приняли это сообщение. Разве ты не видишь, дорогой, что он, подобно праведным императорам древности, несет на себе тяжкое бремя ответственности?
Ду Шань лишь яростно тряхнул головой:
— Чушь! Тебя просто тянет к нему — не отрицай!..
— Да, тянет, — очень спокойно отвечала она. — К его душе. Она не похожа на мою, но она тоже пребывает в исканиях. Да и к его личности, это несомненно, а вот близости у меня, честное слово, и в мыслях не было. — Юкико сомкнула ладони на колене Ду Шаня. — Ведь я с тобой, а нес ним.
Это немного смягчило Ду Шаня, но суровость не покинула его.
— Ладно, хватит воображать его святым или мудрецом. Он просто беспринципный мошенник, да к тому же старый морской волк, который жить не может без плаваний. Он эгоист, а тут получилось, что в его власти было навязать нам свою волю. — Ду Шань швырнул на экран покрывало, будто нанес невидимому противнику удар мечом. — Я лишь пытаюсь помочь нам пережить зло.
Юкико прижалась к нему с робкой улыбкой.
— Уже одного этого достаточно, чтобы я любила тебя.
Близилось очередное Рождество по корабельному календарю. Совершенно бессмысленно было спрашивать, наступило ли Рождество на Земле — дважды бессмысленно, если учитывать законы физики и короткую память земных жителей.
Зайдя в кают-компанию, Ханно обнаружил там развешивающую гирлянды Свободу. Вышедшие из нанопроцессора ветки остролиста источали пряный запах и были усыпаны ягодами, но казались такими же неуместными на корабле, как несущиеся из динамиков датские рождественские напевы.
Увидев Ханно, Свобода напряженно выпрямилась. Он задержался на пороге, не решаясь приблизиться к ней, и решил прощупать почву:
— Привет.
— Здравствуй, — отозвалась она. Он улыбнулся. Ее лицо хранило непроницаемое выражение. Тогда он поинтересовался:
— И что особенного планируется в этом году?
— Лейтмотива нет, — она пожала плечами.
— Не бойся, я и носа к вам не суну. — И тут же: — Но продолжаться так больше не может. Мы утрачиваем свои навыки, в том числе умение работать в команде. Надо опять начать сеансы на симуляторе, надо практиковаться.
— Как прикажет капитан. Полагаю, однако, что ты осведомлен о наших со Странником тренировках. Мы непременно привлечем к ним и всех остальных.
Ханно заставил себя встретиться с ее ясными голубыми глазами и не позволил себе опустить взгляд.
— Естественно, я в курсе. Хорошо. Прежде всего для вас обоих. Фантомные леса лучше, чем никаких, а?
— А ведь могли быть и настоящие, — прикусила губу Свобода.
— И будут, но после визита на Тритос. Ты ведь и сама хотела первым делом отправиться туда. Почему же ты не радуешься этой возможности?
— Сам знаешь. Потому что это слишком дорого стоило моим товарищам. — Помолчала и отрезала, сжав кулаки: — Но мы справимся. Я пережила множество ужасных десятилетий, скверных мужей, войн, тираний — всего, что способно сломить человека. Переживу и это. Мы вместе переживем.
— И я с вами, — бросил он и пошел своей дорогой. Определенной цели у него не было. Он часто бродил просто так, по большей части в ночное время или по отсекам, где не грозит встреча с другими. Бессмертное тело почти не нуждалось в упражнениях, чтобы сохранять форму, но Ханно регулярно работал над своими способностями и развил в себе новые. Он просматривал книги и спектакли, слушал музыку, бился на компьютерах над сложными проблемами. А зачастую, как в прошлом, когда пропадал вкус к жизни и мысли вяло болтались в опустевшем мозгу, он вообще отключал разум и позволял часам и дням пролетать почти незаметно. Однако со всяким соблазном легко переборщить, а самовнушение, по-своему, не менее соблазнительно, чем камера снов, которой Ханно чурался. Оставалось лишь надеяться, что экипаж также ограничивает себя в иллюзиях.
Сегодня импульс погнал его обратно в собственную каюту. Надежно изолировавшись, с тем чтобы никто не мог его вызвать, Ханно уселся перед терминалом.
— Активировать… — Команда прозвучала в тишине столь безжизненно, что он оборвал ее на полуслове и некоторое время молча глазел в потолок. Пальцы выбивали по столешнице дробь. Наконец: — Исторические личности.
— Кого именно вы желаете? — осведомился компьютер. Рот Ханно изогнулся в невольной ухмылке.
— Ты хочешь сказать, чего именно я желаю? Что предпочесть? Которого из трехмерных, полноцветных, отзывчивых и чувствительных, свободно двигающихся и говорящих посмертных духов? Сиддхартху, Сократа, Гиллеля, Христа? Эсхила, Вергилия, Ду Фу, Фирдоуси, Шекспира, Гете, Марка Твена? Лукреция, Авиценну, Маймонида, Декарта, Паскаля, Юма? Перикла, Альфреда Великого, Джефферсона? Хетсепсута, Сафо, Мурасаки, Рабию, Маргариту I, Жанну д'Арк, Елизавету I, Сакаявейю, Джейн Остин, Флоренс Найтингейл, Марию Кюри, Исака Динезена? А если хочется, то можно вызвать величайших монстров и дьяволиц былых веков… Машина знает все, что известно истории, археологии, психологии о данной личности и ее окружении, вплоть до пустяков, с вероятностной обработкой всех неясностей и домыслов; достаточно повелеть — и она, проделав тончайшие и мощнейшие абстрактные операции, смоделирует личность, описываемую матрицей, которая будет реагировать на любую ситуацию именно так, как реагировал бы ее прототип; задайте программу, активируйте — и вы встретитесь как бы с живым существом. Конечно, телесное воплощение останется лишь трехмерной картинкой, генерируемой, как любое другое изображение; но пока работает программа — существует и воссозданный разум, чувствует, мыслит, реагирует, сознает искусственность своего бытия, но почти не тревожится по этому поводу; обычно он полон энтузиазма и заинтересованности, горит желанием пообщаться.
— Старые мифы и кошмары стали реальностью, — сказала как-то раз Свобода, — а тем временем прежняя реальность выскальзывает из рук. На Земле теперь воскрешают мертвых, но сами-то разве живут по-настоящему?
— Ты не совсем права. Ни в том, ни в другом, — отозвался тогда Ханно. — Поверь моему опыту и никогда не вызывай тех, кого знала при жизни. Они никогда не получаются достаточно точно, а подчас выходит просто карикатура.
Если только за многие столетия точный образ не стерся из памяти. Или если прошлое было неопределенным, как игра квантов, как любой процесс в физической Вселенной.
Сидящий в одиночестве Ханно поморщился — частично из-за воспоминаний о случае, когда пытался искать совета у электронной версии кардинала Ришелье, а частично — припомнив, что тогда они со Свободой были вместе.
— Мне не хочется общаться ни с отдельным собеседником, — сказал он машине, — ни с синтетической личностью. Дай мне, пожалуй, нескольких древних землепроходцев. Собрание, что ли, совет — по силам тебе это?
— Разумеется. Это нестандартная интеракция, требующая творческой подготовки. Одну минуту, пожалуйста.
Шестьдесят миллиардов наносекунд.
На первом из появившихся лиц были написаны ощущения силы и спокойствия.
— Даже не знаю толком, что сказать, — неуверенно, чуть ли не с робостью начал Ханно. — Вам… сообщали о сложившейся тут ситуации? Ну так что же мне нужно? Что я, по-вашему, должен делать?
— Вам следует больше думать о своих людях, — отвечал Фритьоф Нансен. Перевод осуществлял компьютер. — Но, как я понимаю, теперь менять курс слишком поздно. Храните спокойствие.
— Несите свой крест, — подал голос Эрнест Шеклтон. — Никогда не сдавайтесь.
— Думайте о других, — уговаривал Нансен. — Да, вы ведете их, ибо таков ваш долг; но думайте о том, что они чувствуют.
— Поделитесь с ними своей мечтой, — сказал Марк Оурел Стейн. — Я умер с радостью, потому что смерть пришла ко мне там, куда я мечтал добраться целых шестьдесят лет. Помогите спутникам проникнуться вашими желаниями.
— Ха, да чего они ноют?! — прогрохотал Петер Фройхен. — Боже мой, какое увлекательное приключение! Вызови меня снова поглядеть, когда доберешься туда, куда держишь путь, приятель!
— Дайте мне наставление, — вмешался Ханно. — Я обнаружил, что я далеко не Боэций, чтобы находить утешение в философии. Быть может, я совершил ужасную ошибку. Поделитесь со мной своей силой.
— Вы сможете найти силу только в себе, сэр, — провозгласил Генри Стэнли, — а не в призраках вроде нас.
— Но вы не призраки! Вы созданы из того, что некогда было реальным!..
— Если что-то из сделанного нами и то, какими мы были, не забыто и по сей день, нам следует гордиться, друзья мои, — сказал Нансен. — Давайте же вернемся к служению людям.
Попытаемся отыскать добрый совет.
— В таком диковинном странствии, скорее всего ведущем к одинокой смерти? — поежился Биллем Баренц. — Препоручи свою душу Господу, Ханно. Ничего другого не остается.
— Нет, мы не имеем права ограничиться этим, — не согласился Нансен. — Мы обязаны помочь им. Они люди. Пока мужчины и женщины устремлены вперед, они остаются людьми.
Макендел медленно обвела взглядом одного за другим шестерых собеседников, сидевших вместе с ней вокруг стола в кают-компании.
— Я полагаю, вы догадываетесь, почему я пригласила вас сюда, — наконец сказала она.
Большинство присутствующих даже не шелохнулись. Свобода скривилась, и сидевший рядом с ней Странник положил руку ей на колено.
Макендел взяла бутылку и наполнила стакан. Забулькавший темно-розовый кларет наполнил воздух тягучей сладостью. Коринна передала бутылку дальше. Стаканы стояли перед каждым.
— Давайте сперва выпьем! — предложила она.
— Ты приняла эстафету у древних персиян? — попытался пошутить Патульсий. — Помните, когда им надо было принять важное решение, они обсуждали его дважды — раз на трезвую голову, и еще раз — уже захмелев.
— Не такая, уж плохая идея, — отозвалась Макендел. — Почище современной химии и нейростимуляторов.
— Разве потому, что с вином связаны древние традиции, — прошептала Юкико. — То есть дело тут не только в вине.
— Много ли традиций осталось в мире? — с горечью бросила Алият.
— Мы несем их, — сказал Странник. — Они воплощены в нас.
Бутылка обошла круг, и Макендел подняла свой бокал.
— За наше путешествие! — Помолчав, она добавила: — Да, пусть выпьют все. Сегодня мы собрались, чтобы возродить нечто доброе.
— Если оно только не уничтожено до основания, — проскрежетал Ду Шань, но присоединился к остальным в этой маленькой, но многозначительной церемонии.
— Ладно, — снова взяла слово Макендел, — теперь слушайте. Все вы прекрасно знаете, что я гонялась за каждым из вас — спорила, уговаривала, пыталась подольститься, распекала, пытаясь разрушить стены гнева, которые каждый возвел вокруг себя. Может статься, кто-то не замечал такого за собой, но фактически это относится к каждому. И сегодня настал час вынести вопрос на обсуждение.
— О чем тут еще говорить? — натянуто проговорила Свобода. — О воссоединении с Ханно? Мы вовсе не рвали с ним отношений. О мятеже никто и не помышлял. Мятеж просто невозможен. Повернуть обратно к Финиции тоже невозможно, не хватит антиматерии. Мы стараемся, как умеем.
— Милочка, ты чертовски хорошо знаешь, что вовсе не стараемся. — В кротких интонациях Макендел прорезалась сталь. — Холодная вежливость и механическое послушание не позволят нам пройти через грядущие испытания. Нам нужно возродить дружбу.
— Ты твердила это и мне, и нам всем столько раз, что я и счет потерял, — бесстрастно выговорил Странник. — Конечно же, ты права. Но не мы разрушили дружбу, а он.
Макендел некоторое время молча разглядывала индейца.
— Значит, ты не на шутку страдаешь?
— Он был моим лучшим другом, — храня непроницаемое выражение лица, отвечал Странник.
— И остался, Джонни. Это ты от него отрекся.
— Ну, он ведь… — голос Странника упал до шепота и смолк.
— Значит, он и с тобой пробовал поговорить, — кивнув, сделала вывод Юкико. — Несомненно, то же было с каждым. Он был тактичен, признавал, что мог заблуждаться…
— Он не пресмыкался, — подхватил Ду Шань, — но отверг свою гордыню.
— И не настаивал на том, что мы были не правы, — словно помимо воли добавила Свобода.
— А ведь может быть, не правы именно мы, — настаивала Юкико. — Кто-то же должен был принять решение, а кроме него, это было не под силу никому. Поначалу ты и сама хотела такого исхода. Уверена ли ты, что не твоя собственная гордыня настроила тебя против него?
— Но ты-то почему передумала и присоединилась к нам?
— Ради вашего же блага.
— Юкико обрабатывала меня, — со вздохом поведал остальным Ду Шань. — И, это самое, я не забыл, что Ханно сделал для нас в прошлом.
— А-а, ты начал его немного понимать, — заметил Патульсий. — Я тоже, я тоже. Я по-прежнему не согласен с ним, но основное озлобление уже миновало. А кто подсказал ему, как с нами говорить?
— Он пробыл в одиночестве так долго, что у него было время поразмыслить, — сказала Макендел.
— Очень долго, — содрогнулась Алият. — Слишком долго.
— Не представляю, как мы сможем теперь быть чистосердечны с ним, — жестко заявила Свобода. — Но ты права, Коринна: мы должны восстановить — насколько это удастся — восстановить веру в него.
Макендел осталось лишь сказать:
— Замечательно, ах, как замечательно! Давайте выпьем за это, а потом расслабимся и поболтаем о прежних днях. Завтра я приготовлю пир, мы устроим вечеринку, пригласим его и напьемся вместе с ним, — она звонко рассмеялась, — в лучшем персидском стиле!
…Несколько часов спустя, когда она с Патульсием уже находилась в своей комнате и готовилась отойти ко сну, он сказал:
— Ты блестяще управилась, моя дорогая. Тебе следовало бы заняться политикой.
— Если ты помнишь, некогда, я ею и занималась, — с легкой улыбкой ответила она.
— Ханно настроил тебя на это с самого начала, разве нет?
— Ты и сам весьма остер умом, Гней.
— А еще ты поучала его, как себя держать с каждым из нас — осторожно, спокойно, месяц за месяцем.
— В общем, я действительно вносила предложения, но кроме того, ему помогал… корабль. Давал советы. Ханно ни разу особо не распространялся об этом. По-моему, он принимал пережитое близко к сердцу. — Она помолчала. — Он всегда оберегал тайны своего сердца, и даже чересчур тщательно; я полагаю, из-за испытанных за тысячелетия потерь. Но во взаимоотношениях с людьми он и сам не промах.
Патульсий молча смотрел на нее. Коринна сбросила платье и стояла перед ним темнокожая и стройная; ее лицо на фоне расписанной лилиями стены пробудило в нем воспоминания о Египте.
— Ты замечательная женщина, — тихонько проронил он.
— И ты неплохой парень.
— Замечательная… что приняла меня, — невнятно произнес он. — Я знаю, как тебе было больно, когда Странник ушел к Свободе. По-моему, это до сих пор не отболело.
— Так лучше для них. Быть может, это и не идеальный вариант, но так лучше; а нам нужны стабильные отношения. — Коринна запрокинула голову и снова рассмеялась. — Эй, только послушайте! Заговорила, как работник службы социального обеспечения в двадцатом веке! — Она поиграла бедрами. — Иди же ко мне, красавчик!
Над плоскогорьем сгущались огромные иссиня-черные тучи. Вспыхнула молния, прогрохотал раскат грома. Пламя перед алтарем рвалось кверху, разбрасывая по ветру похожие на звезды искры. Прислужники подвели жертву к застывшему в ожидании жрецу. Его поднятый нож ярко блистал в грозовых разрядах. В рощице внизу взвыли поклоняющиеся толпы. Море вдали вскипело белой пеной, и из бездны восстали чудовища.
— Нет! — взвизгнула Алият. — Остановитесь! Это же дитя!
— Это животное, агнец, — перекрикивая шум, отозвался Странник; но сам избегал смотреть в ту сторону.
— И то и другое, — сказал им Ханно. — Храните спокойствие!
Нож сверкнул, дернулись конечности, брызнула кровь, разлившись темным потоком по камню алтаря. Жрец швырнул тело в пламя. Мясо зашкворчало, отпало от костей и обратилось в жирный дым. Из грозы вышли ужасные в своем великолепии боги.
Колонноподобный, могучий, как бык, рассыпавший черную бороду по облачающей его львиной шкуре, Мелькарт втянул воздух ноздрями и облизнул губы.
— Свершилось, и это хорошо, и это жизнь! — прогрохотал он.
Ветер трепал волосы Астарты, дождь украшал их искрящимися каплями, отсветы молний вспыхивали на ее грудях и животе. Ее ноздри тоже впивали в себя аромат жертвы. Ухватив огромный детородный орган спутника, будто палицу, она воздела левую руку к небесам, воскликнув:
— Выведите Воскрешенного!
Баал-Адон тяжело опирался на Адат — свою возлюбленную, свою плакальщицу, свою мстительницу. Он спотыкался, все еще не до конца прозрев после мрака нижнего мира; он дрожал, все еще не отогревшись после холода могилы. Адат подвела его к жертвенному дыму, взяла чашу с кровью агнца и протянула ему. Баал-Адон испил, и к нему вернулись тепло, красота и бодрость. Он прозрел, он услышал, как люди совокупляются в роще в честь его возрождения; и повернулся к своей супруге.
Вокруг столпился сонм богов: дух волн Хушор, Дагон из пашни, Алиаян из родников и подводных вод, Решеф из грозы — и многие, многие другие. Тучи начали расходиться. Вдали засияли парные колонны и чистое озеро перед домом Эля.
Солнечный луч скользнул по восьмерке Реликтов, стоявшей у самого жертвенника, невидимо для жреца и прислужников. Боги узрели их и окаменели. Мелькарт вскинул свою палицу, которая на заре мира громила Океан и первозданный Хаос.
— Кто осмелился ступить в святая святых?! — взревел он.
Ханно шагнул вперед.
— О, устрашающие! — сказал он спокойно, с уважением, но и с чувством собственного достоинства. — Мы восьмеро пришли издалека — во времени, пространстве и непостижимости. Мы тоже распоряжаемся силами небес, земли и ада. Но мы взяли на себя смелость навестить вас ненадолго, дабы постигнуть чудеса вашего правления. Взирайте, мы пришли с дарами.
Он сделал знак, и появились золотые украшения, драгоценные камни, ценные сорта дерева и благовония.
Мелькарт опустил свое оружие и уставился на подношения с жадностью, отразившейся и на лице Астарты; но ее привлекали не сокровища, а мужчины.
Один за другим они отключились от системы; надо всего-навсего снять индукционный шлем и костюм обратной связи. Сложное кружево связи между ними и руководящим, творящим окружавший их мир компьютером уже исчезло; псевдореальности пришел конец. И все-таки, выйдя из своих кабинок в прихожую камеры снов, они несколько долгих минут в молчании приходили в себя, стоя бок о бок, рука в руке — в поисках тепла и утешения.
Наконец Патульсий промямлил:
— Я-то думал, что как-нибудь да знаю Ближний Восток древних времен. Но все это было настолько адски…
— Ужас, смешанный с изумлением, — неровным голосом отозвалась Макендел. — Вожделение и любовь. Смерть и жизнь. Неужели все так и было, Ханно?
— Я не уверен, — отвечал капитан. — Но доисторический Тир, где мы побывали, показался мне воспроизведенным достоверно. — В тотальной галлюцинации, когда компьютер воспользовался его памятью, а затем позволил участникам сеанса действовать так же, как в материальном мире. — Теперь трудно сказать, столько уж воды с тех пор утекло. Кроме того, вы же понимаете, что я старался отделаться от этих воспоминаний, пытался перерасти все плохое, что в них было. Однако перед вами предстала финикийская концепция Вселенной… Нет, вряд ли я когда-либо воспринимал ее подобным образом, даже когда был молод и считал себя смертным.
— Аутентичность воспроизведения не столь уж важна, — сказала Юкико. — Нам нужна была практика общения с чуждыми нам существами; а уж эти-то были крайне чужды нам.
— Даже чересчур, — по могучему телу Ду Шаня пробежала дрожь. — Пойдем, дорогая. Я хотел бы вернуться к кротости и человечности, а ты?
И они ушли вместе.
— А какое общество будет следующим? — поинтересовалась Свобода, обратившись взглядом к Страннику. — Известная тебе культура должна показаться нам не менее непонятной.
— Несомненно, — довольно мрачно согласился он. — В свое время мы обязательно это сделаем. Но сперва стоило бы обратиться к чему-то более… рациональному, что ли. Скажем, Китай или Россия.
— У нас в запасе масса времени, — заметил Патульсий. — Лучше дать сначала усвоиться увиденному, а уж потом браться за что-то новое. Надо же, мы были свидетелями деяний богов! — Он потянул Макендел за рукав. — Я выжат, как лимон. Мне бы теперь выпить чего-нибудь крепкого, хорошенько выспаться и денька три побездельничать.
— Правильно.
Ее улыбка была куда бледнее обычного. Они тоже покинули покой.
Странник и Свобода пребывали в каком-то приподнятом настроении. Глаза их сияли. Грудь ее порывисто вздымалась. Вот уж и эти двое ушли.
Ханно старался не глядеть в их сторону. Алият пожала ему руку. Сейчас уйдет и она.
— Ну что, как тебе это понравилось? — бесцветным голосом спросил Ханно.
— Ужас, экстаз и… нечто вроде возвращения на родину, — едва слышно откликнулась она.
— Да, — кивнул он, — хоть ты и начала жизнь христианкой, тебе разыгравшееся не могло показаться совершенно чуждым. Честно говоря, я подозреваю, что там, где моих данных недоставало, программа восполняла пробелы за счет твоей памяти.
— И все равно это довольно дико.
— Сон во сне, — глядя мимо нее, пробормотал он, будто размышлял вслух.
— В каком это смысле?
— Свобода бы поняла. Как-то раз мы с ней воображали, каким могло бы стать будущее, где мы осмелились бы полностью раскрыться. — Ханно встряхнулся. — Ладно, пустяки, не обращай внимания. Спокойной ночи.
Она схватила его за руку.
— Нет, подожди!
Ханно замер, приподняв брови, выпрямившись. Облик его выражал утомление и удивление в одно и то же время. Алият снова пожала ему руку и попросила:
— Возьми меня с собой!
— А?
— Ты чересчур одинок. Как и я. Давай уйдем и останемся вместе.
Медленно, раздумчиво он проговорил:
— Ты устала довольствоваться подачками Свободы и Коринны?
Алият на миг побелела и выпустила его ладонь. Затем покраснела и призналась:
— Да. Мы с тобой не питаем особой приязни друг к другу, разве нет? Ты ведь так и не простил меня за Константинополь по-настоящему.
— Ну почему же? — опешил он. — Я же говорил, что простил. Сколько раз я тебе об этом твердил! Надеюсь, я делом доказал, что…
— Ладно, не придавай ты этому такого значения! Какой смысл прожить столько веков и ни чуточки не повзрослеть? Ханно, я предлагаю такое, что пока никому другому на этом корабле не по силам. Не исключено, что они никогда на это не пойдут. Так давай же возродим нечто былое. Между нами говоря, мы с тобой могли бы помочь залечить эту рану. — Она вскинула голову. — А если ты не настроен и намерен отказаться — что ж, вольному воля, спокойной ночи и ступай ко всем чертям!
— Нет! — он обнял ее за талию. — Алият, конечно, я… Я ошеломлен…
— Ничего подобного! Ты расчетливый старый негодяй, и хорошо, что я это знаю.
Она припала к нему, и объятиям не было конца. Наконец, разрумянившаяся, растрепанная Алият шепнула у его плеча:
— Ну да, я и сама плутовка. Пожалуй, всегда ею была. Но… Я узнала о тебе больше, чем думала, Ханно. Пока мы были там, это вовсе не было сном, для нас это было так же реально, как… Нет, куда реальнее этих проклятых, давящих на мозг стен. Ты предстал перед богами, обхитрил их, заставив принять нас за своих, как не сумел бы никто из живущих. Это ты наш шкипер. — Она подняла лицо; вопреки залившим щеки слезам, на губах ее играла бесстыдная улыбка. — Они вовсе не утомили меня, это уж придется постараться тебе. А если мы не можем до конца довериться друг другу, если разделяющая нас стена еще не совсем разрушена — что ж, эта щепотка перцу только раздразнит наш аппетит, разве нет?
За последние месяцы, когда «Пифеос», все более замедляющий ход, как бы пятился к цели, Вселенная вновь обрела привычный облик. Странно, что эта ночь, усыпанная немигающими яркими звездами и препоясанная снежной дорожкой Галактики, ночь, где туманности неустанно лепили новые звезды и планеты, а вокруг умерших светил бушевали чудовищные моря энергии, где свет, пришедший от соседней огненной спирали, покинул ее еще до зарождения человечества, — эта вот ночь казалась близкой, как дым отечества. Замаячившая впереди Тритос яркостью уступала Солнцу более чем вполовину; желтизна ее навевала воспоминание о земной осени. И все-таки она тоже согревала кружащие вокруг планеты, теплясь домашним очагом посреди черноты пространства.
Сокращающееся расстояние уже не являло преграды инструментальному наблюдению, и датчики корабля обратились к звезде, вокруг которой вершили свой путь десять планет, пять из которых оказались газовыми гигантами. Вторая от Тритос кружила по орбите, радиус которой был немного меньше астрономической единицы. У нее имелся и спутник, эксцентричная орбита которого говорила, что масса основной планеты составляет чуть более двух с третью масс Земли. И все же на ее поверхности, пусть и чуть более жаркой, стояли умеренные температуры, а в спектре ее атмосферы выявились химические отклонения, характерные для жизни.
Неделя за неделей, день за днем волнение экипажа разгоралось все сильнее. Погасить его было невозможно, и в конце концов даже Ду Шань и Патульсий оставили попытки как-то сгладить восторги остальных. Перед ними замаячил конец пути, суливший удивительные открытия; а еще по крайней мере временный отдых от странствий.
Мир, заключенный каждым с Ханно на собственных условиях, так и не смог окрепнуть в прежнюю дружбу — во всяком случае, он стал более хрупким, пронизанным возникшей у них осмотрительностью. Что Ханно может прийти в голову в следующий раз, и как на это отреагируют остальные? Он пообещал, что они непременно отправятся на Финицию; но когда это будет, если будет вообще, и не отречется ли Ханно от своих обещаний, никто не знал. Правда, никто не высказывал подобных обвинений вслух и даже особо не раздумывал на эту тему. Заурядные разговоры текли свободно и непринужденно, хоть и не до конца откровенно; Ханно вновь стал принимать участие в кое-каких развлечениях — но как только общие сновидения сослужили свою службу в виде тренировок, их больше не проводили. Капитан продолжал оставаться наполовину чужаком, которому не доверял никто, кроме Алият; да и та до конца отдавалась ему лишь телом.
Ханно не пытался изменить их отношение к себе — знал, что не стоит; кроме того, время научило его умению жить и среди чужаков по духу.
Тритос росла прямо на глазах.
«Пифеос» посылал вперед сигналы — радио, лазерные и нейтринные. Аллоийцы наверняка еще издали заметили корабль, вздымавший тучи космической пыли и газа и полыхавший пламенем тормозных двигателей. Но приемники упорно молчали.
— Они что, улетели? — встревожилась Макендел. — Мы что, зря проделали такой долгий путь?!
— Нам еще много световых часов полета до них, — напомнил Странник, хранивший невозмутимость охотника в засаде. — Так что прямо не поговоришь. Тем более общение в электромагнитном диапазоне невозможно, пока нам предшествует пламя двигателей. А еще… прежде чем высунуться из укрытия, я бы на их месте сперва внимательно изучил пришельца.
— Забудь о каменном веке, Джон, — не без гнева тряхнула она головой. — Звездные войны и пиратство не только непотребны, но и бессмысленны.
— Ты в этом уверена на все сто? Кроме того, мы можем оказаться для них опасны, или они для нас — каким-нибудь образом, который ни одна из сторон не могла заранее даже вообразить.
Тритос набирала яркости. Теперь стало можно невооруженным глазом разглядеть сквозь фильтры светлый диск, пятна на нем, взмывающие вверх протуберанцы. А сбоку ровным голубовато-белым огоньком искорка второй планеты. Теперь спектроскопия уже давала подробную информацию о земной и водной поверхности; воздух в основном состоял из азота и кислорода. Путешественники изменили курс, устремив его к планете, нареченной Ксеногеей.
И настал час, когда «Пифеос» объявил:
— Внимание! Внимание! Приняты кодированные сигналы. Все восьмеро собрались в рубке управления. Не то чтобы в этом была реальная необходимость — они вполне успешно могли бы все узнать и высказаться из отдельных кают; просто они не могли встретить такую весть порознь, не слыша дыхания друга, не чувствуя под боком его тепла.
Сообщение строилось в основном на тех же принципах, что и у роботов — двенадцать лет назад по корабельному времени, три с половиной столетия по абсолютному — лишь за вычетом релятивистских поправок, нужда в которых теперь отпала. Передача велась в УКВ-диапазоне откуда-то сзади, дабы избежать ионизации, уже не столь сильной, но все еще способной внести помехи.
— Сигналы исходят от сравнительно малого объекта, находящегося на удалении около миллиона километров, — доложил «Пифеос». — Пока мы не подошли, он предположительно находился на постоянной орбите. В настоящее время он ускоряется, чтобы выровнять свой курс относительно нашего. Радиация незначительна, что указывает на высокую эффективность работы двигателей.
— Шлюпка? — удивился Ханно. — А есть ли у нее корабль-матка?
«Пифеос» обработал переданные изображения и вызвал их к жизни. Вначале показался звездный ландшафт, затем в нем явно выделилась Тритос (изображение можно было сравнить с показанным обзорными экранами), затем головокружительный наезд… Силуэты, цвета, предметы вкось неслись на зрителя, а в центре росло нечто…
— Должно быть, это Ксеногея, — разрушил нависшую тишину Патульсий. — Должно быть, там-то они и остановились.
— По-моему, они готовят нас к дальнейшему, — сказала Юкико.
Исходные образы исчезли, и экран заполнило нечто новое. Поначалу разглядеть его было невозможно. Очертания, математическая размерность были слишком непривычны, чужды глазу сверх всяких ожиданий. Точно так же, впервые увидев горы, Свобода и Странник не могли разглядеть их — то ли это снеговые тучи, то ли небо сморщилось, то ли еще что?
— Новое искусство? — озадаченно произнес Ду Шань. — Их рисунки совершенно не похожи ни на какие творения рук человеческих. Я думаю, они воспринимают мир совсем не по-нашему.
— Нет, — возразил Ханно, — скорее всего это просто-напросто голограмма. — Волоски на его руках встали дыбом. — Быть может, они и не постигают нашего зрительного восприятия, но реальность одинакова для всех нас… Надеюсь.
Изображение пришло в движение, медленно и плавно повернувшись вокруг оси, чтобы показать фигуру со всех сторон. Затем она исчезла из поля зрения, вернувшись с куском какого-то мягкого вещества, которому начала придавать различные геометрические формы — шар, куб, конус, пирамида, сплетенные кольца…
— Оно говорит нам, что разумно, — прошептала Алият и непроизвольно перекрестилась.
Теперь изображение стало ясным для зрителей. Если оно передано в натуральную величину, то росту в оригинале около ста сорока сантиметров. Посредине находился мерцающий и блистающий зеленый стебель, опиравшийся на две тонкие, то ли гибкие, то ли многосуставчатые конечности, оканчивавшиеся несколькими развилками. У верхушки из стебля выходили две аналогичные руки. Они раздваивались, каждый отросток раздваивался в свою очередь, те тоже древовидно раздваивались, и так далее; зрители не могли уследить за последними, тоненькими, как паутинки, «пальцами». По бокам существа находилась пара то ли мембран, то ли крыльев, размахом в его рост. Они словно были сделаны из перламутра или алмазной пыли, но трепетали, как шелк.
Долгое время спустя Ду Шань проронил:
— Если они таковы — разве сумеем мы когда-либо постичь их?
— Наверно, так же, как постигали духов, — столь же негромко отозвался Странник. — Я помню пляски племени качина.
— Ради Бога, чего мы дожидаемся?! — воскликнула Свобода. — Давайте покажем им себя!
— Разумеется, — кивнул Ханно.
Космический корабль продолжал полет к живой планете.
Итак, «Пифеос» нашел гавань, выйдя на орбиту вокруг Ксеногеи.
Задача эта оказалась не такой уж простой: здесь же кружили иные небесные тела, с которыми следовало разминуться. Прежде всего, речь шла о луне. Покрытая кратерами и выжженная наподобие земной Луны, она была раз в десять легче последней, но зато в перигее приближалась к своей хозяйке раза в три ближе, а в апогее удалялась до трех пятых радиуса лунной орбиты. Должно быть, причиной тому послужила некая космическая катастрофа, случившаяся куда позже потрясения, родившего эту планету.
Кроме того, тут же сновали своими дорогами многочисленные искусственные спутники. Ни один из них ничем не напоминал созданные в Солнечной системе. Шлюпки, как окрестил их Ханно, приходили и уходили. Экипаж «Пифеоса» не знал толком, сколько же их на самом деле, потому что двух одинаковых шлюпок им на глаза не попадалось; лишь мало-помалу они осознали, что вид шлюпок меняется соответственно миссии и обусловлен не хрусталем или металлическим плетением, а силовыми полями.
Диаметр орбиты аллоийского корабля-матки (еще одно человеческое выражение) значительно превышал диаметр лунной. Сам корабль вроде имел неизменную форму — цилиндр почти десяти километров в длину и двух в диаметре, величественно вращавшийся вдоль длинной оси, блистая, словно перламутровый. На его корме (корме ли?) стоял комплекс изящно переплетенных конструкций, которые вполне могли оказаться генератором двигателя; эти конструкции навели Ханно на мысль об узорах из сплетенных виноградных лоз на древних скандинавских рунических камнях и в ирландских евангелиях. Нос (?) корабля сперва раздавался вширь, а потом сходился к острию, напомнив Патульсию и Свободе минареты или шпили церквей. Юкико строила догадки о возрасте корабля. Миллион лет казался вполне допустимой цифрой.
— Наверно, они живут на корабле, — предположил Странник. — Э-э, какой вес обеспечивает подобная скорость вращения?
— Шестьдесят семь процентов стандартного земного притяжения, — ответил корабль.
— Смахивает на то, что они выросли как раз в подобном мире. Выходит… Так, поглядим: ты говорил, что Ксеногея притягивает в одну целую четыре десятых раза сильнее, чем Земля, а для них это… Нет-нет, позволь, я сам, — рассмеялся Странник. — В два раза больше, чем для них привычно. Сумеют они это выдержать?
— Мы могли бы, если придется, — заметила Макендел. — Но аллоийцы кажутся такими хрупкими… — Она помедлила. — Как хрустальные, или как деревья, насквозь промерзшие в ясный зимний день. Как только научишься правильно смотреть на них, понимаешь, что они чрезвычайно красивы.
— Пожалуй, у нас нет иного выбора, — хрипло провозгласил Ду Шань. — Придется таскать добавочные сорок килограммов на каждые сто.
Все взгляды обратились к экрану, по которому плыла Ксеногея. «Пифеос» огибал дневную сторону планеты, занимающую сейчас почти весь видимый диск. Яркая, будто мраморная из-за большого числа облаков Ксеногея светилась ярче Земли. Среди бурлящей, вздымающейся валами белизны тоненькими прожилками проглядывали синева воды и коричневато-зеленые вкрапления суши. Хотя ось ее была наклонена ни много ни мало — на тридцать один градус, ни на одном из полюсов не было ледяного покрова, да и снеговые шапки виднелись лишь изредка, на самых высоких горных пиках.
Алият содрогнулась. Движение ослабило хватку за край стола, и она медленно всплыла в воздух. Ханно поймал ее, и Алият вцепилась в его руку.
— Спуститься туда? — переспросила Алият. — А надо ли?
— Ты же знаешь, что мы не можем долго выносить невесомость без вреда для здоровья, — напомнил Ханно. — Конечно, дольше, чем рожденные смертными, к тому же у нас есть медикаменты, компенсирующие ее последствия, но рано или поздно наши мышцы и кости тоже ослабеют, а там откажет и иммунная система.
— Да, да, да! Но там-то что?
— Нам нужен хоть минимальный вес, а этот корабль недостаточно велик, чтобы создать его посредством вращения. Чересчур велик радиальный градиент, чересчур большое кориолисово ускорение.
Она взглянула на него сквозь слезы:
— Я же не идиотка! Я этого не забыла. Но п-п-помню заодно, что роботы могли бы это поправить.
— Ну да, разделив жилые и моторные отсеки, связав их длинным кабелем и придав им вращение. Беда в том, что разобранный «Пифеос» лишается подвижности. По-моему, все со мной согласятся, что лучше сохранить все его рабочие возможности, кстати, как и возможности шлюпок — по крайней мере, до тех пор, пока мы не начнем ориентироваться в ситуации получше.
— А что нам, искать убежища на первой планете? — вмешался Ду Шань. — Это ж опаленная преисподняя. Третья тоже не так уж велика, но являет собой вымороженную голую пустыню, равно как и любая луна или астероид.
Взгляд Свободы по-прежнему был устремлен на Ксеногею.
— Здесь есть жизнь, — сказала она. — Сорок процентов дополнительного веса не повредят нам, принимая в рассмотрение нашу прирожденную несгибаемость. Мы приспособимся.
— В прошлом мы приспосабливались к куда более тяжким ношам, — тихо добавила Макендел.
— Я что хочу сказать, если только вы дадите мне вставить словечко, — завопила Алият, — это вот: разве аллоийцы не могут ничего для нас сделать?!
К этому моменту оба экипажа уже обменялись массой информации: графиками, внутренними видами судов и прочим, что люди и инопланетяне сочли необходимым для размышлений материалом, вплоть до звуков. От аллоийцев пришли высокие, полные холодной мелодичности ноты, которые могли оказаться музыкой или чем-то иным, совершенно непостижимым. Похоже, они собирались наладить регулярную связь; но наивные новоприбывшие еще не постигли ее системы, осмеливаясь лишь надеяться, что переданные обеими сторонами сообщения взаимно откровенны и честны: «Мы пришли с добрыми намерениями и хотим быть вашими друзьями».
— Ты полагаешь, что они овладели гравитацией? — нахмурился Ханно. — Как твое мнение, «Пифеос»?
— Судя по всему, подобной техникой они не владеют, — отозвался корабль. — Кроме того, это расходится с известными нам физическими законами.
— Если такая техника существует, если они на это способны, следует предположить, что в их распоряжении так много иных могущественных сил, что они не станут утруждаться нашими пустяками. — Ханно потер подбородок. — Но они могли бы построить вращающуюся орбитальную станцию по нашим спецификациям.
— Чудненький искусственный мирок, чтоб мы там сидели и обрастали жирком, как на корабле? — вспылил Странник. — Вот уж нет, клянусь Господом! И это когда мы прибыли к планете, по которой можно пройтись босиком!
Свобода радостно вскрикнула, Ду Шань просиял, Патульсий энергично кивнул.
— Правильно, — мгновением позже поддержала их Макендел.
— При условии, что мы сможем там жить, — возразила Юкико. — Химия и биохимия планеты могут оказаться смертельными для нас.
— А может, и нет, — заметил Странник. — Давайте займемся делом и выясним все доподлинно.
Корабль и высланные им роботы приступили к выполнению этой задачи. Поначалу люди были лишь заинтересованными наблюдателями, а инструменты проводили поиск, брали образцы, анализировали, компьютеры оценивали и сопоставляли. Шлюпки вошли в атмосферу. После нескольких разведывательных полетов, обеспечивших сведения об атмосфере, они приземлились. Высадившиеся разумные машины передавали о своих находках кораблю. Затем, по мере знакомства с ситуацией, люди мало-помалу стали членами исследовательской команды; сначала они лишь высказывали предложения, но постепенно стали принимать решения и отдавать указания. Они не были учеными специалистами, да этого и не требовалось. Корабль располагал обширной информацией и мощью логики, роботы владели разнообразнейшим инструментальным мастерством. А люди воплощали в себе любознательность, стремление вперед и общую волю.
Ханно почти не принимал в этом участия — мысли его были заняты аллоийцами. Юкико тоже присоединилась к нему. Ханно больше всего интересовало, что они могут рассказать о себе и своих межзвездных странствиях; Юкико же думала об искусстве, философии, трансцендентных материях. Оба обладали даром общения с-чужаками, интуицией, позволявшей из спутанных фрагментарных данных выудить те, которые обретали смысл и значение. Точно так же Ньютон, Планк и Эйнштейн в одно ослепительное мгновение приходили к откровениям, непостижимым образом оказавшимся после того объяснимыми и предсказуемыми. Или Дарвин, де Ври, Опарин. И, наверно, Гаутама Будда.
Когда землепроходцы встречали совершенно незнакомый народ — скажем, европейцы в Америке, — два человеческих племени быстро нащупывали способ взаимопонимания. На Тритосе подобное было просто невозможно. Различия здесь пролегли не только в культуре и истории, и даже не только в биологических особенностях. Встретились две совершенно несхожие эволюции. Существа не только думали по-разному, — они были не способны мыслить одинаково.
Взять хотя бы человеческую руку и ее аллоийский эквивалент. Последний куда слабее, хотя когда все конечности охватывают предмет, назвать их пожатие слабым никак нельзя. Зато он куда более чувствителен, особенно в тончайших крайних ответвлениях — более низкий порог восприятия и значительно более тонкая координация движений. Тонкие, как паутинки, кончики щупалец держатся за счет молекулярного сцепления, и организм ощущает их малейшие движения. Так что мир их тактильного восприятия был несравненно, на много порядков богаче нашего.
Был ли он беднее зрительно? Сказать невозможно, и скорее всего ответ просто лишен смысла. Аллоийские «крылья» частично исполняли роль регуляторов температуры тела, частью служили испарителями избытка воды, но в основном были пронизаны сетью датчиков, в число которых входили и светочувствительные — более примитивные, чем глаза, но если учесть их количество и разнообразие, то, видимо, не уступающие человеческим глазам. Так ли это, зависит лишь от того, как мозг обрабатывает поступающие данные; но у этих существ вроде бы не было никакого органа, соответствующего мозгу.
Впрочем, достаточно. Наверно, у Ханно и Юкико на изучение анатомии ушли бы многие годы, а уж чтобы разобраться в ней — и того больше. Но в данный момент они понимали — пользуясь совершенно неподходящими земными выражениями, — что имеют дело не только с иным программным обеспечением, но и с иным типом живого компьютера. Так что не следует ожидать, что будет легко найти нечто вроде общего языка. Наверно, продвинуться дальше каких-то элементарных основ не удастся вообще никогда.
Однако у аллоийцев, видимо, имелся предыдущий опыт общения с чужаками, и они выработали ряд подходов. Двое землян вскоре познакомились с методикой инопланетян в работе, и не просто старались ее постигнуть, но и вносили свой вклад в общие усилия. Взаимные намерения прояснялись все более и более. Вот уж сложилась некая примитивная система общения. Начались прямые контакты во плоти — поначалу осторожные, но по мере знакомства все более решительные.
Опасались не насилия, или, раз уж на то пошло: «При сложившихся обстоятельствах, — сказал, ухмыляясь, Ханно, — крючкотворства». Обе стороны боялись сюрпризов, заготовленных Вселенной, для которой жизнь была исключением из правил, а разум — исключением из исключений. Быть может, условия, кажущиеся одной расе естественными, могут повредить другой? Может статься, невинный или даже полезный для одних микроб принесет другим смерть.
Роботы встретились в космосе и обменялись образцами, унесенными для изучения в изолированные лаборатории. (Во всяком случае, так сделали на борту «Пифеоса».) Нанотех и биотех быстро вынесли свои заключения. Несмотря на схожий химизм, вплоть до большинства аминокислот, различия оказались таковы, что полностью исключали возможность взаимной инфекции. Да, в присланном аллоийцами образчике содержалось нечто вроде вирусов; но основа жизни напоминала ДНК ничуть не более, чем напильник похож на ножовку.
После повторных экспериментов в этом же роде роботы обменялись визитами на корабли. Аллоийские машины оказались изящными конструкциями, наделенными множеством щупалец; наблюдать за их манипуляциями было одно удовольствие. В корабле аллоийцев воздух оказался сухим и разреженным, но вполне пригодным для человеческого дыхания. Температура там циклически изменялась, как и на «Пифеосе», но только от прохлады до холода. Свет на борту имел тот же оттенок, что и у Тритоса, — не столь яркий, но близкий к наружному. Центробежное ускорение оказалось, как и было предсказано, равно двум третям g, что тоже вполне подходило для землян.
Что же до остального содержимого этого гигантского корабля…
Работы на Ксеногее шли куда более ровной поступью. Планетология, как ни крути, оставалась куда более зрелой наукой и сводилась к ряду методик, формул и математических моделей. Судя по всему, эта планета вполне соответствовала требованиям людей. Метеорология и климатология оставались науками менее точными; кое в каких прогнозах всегда оставалась изрядная доля неопределенности, ибо в уравнения законным их участником вторгался хаос. Однако общая картина вскоре стала вполне ясна.
Сильный парниковый эффект с избытком компенсировал высокое альбедо; при прочих равных в каждой климатической зоне было жарче, чем на той же земной широте. Конечно, строгие совпадения случаются редко. Скажем, в тропиках имелись и райские острова, и зловонные континентальные болота, и выжженные пустыни. Наклон оси и время обращения — чуть более двадцати одного часа — порождали могучие циклоны, но плотная атмосфера и теплые полярные районы выравнивают погоду почти повсеместно. Хотя по сравнению с земными условия складывались менее стабильные и подвергались частым, непредсказуемым изменениям, опасные штормы случались здесь не чаще, чем на Земле до введения климатического контроля. И состав атмосферы оказался вполне знакомым: высокая влажность, чуточку многовато двуокиси углерода, процентов на пять поменьше кислорода. Но для людей последнего было больше чем достаточно — ведь давление на уровне моря здесь вдвое превышало земное. Этим совершенно не загрязненным воздухом можно было спокойно дышать.
Планета дышала, полнилась, бурлила жизнью. Химизм ее был схож с земным и аллоийским, но имел и свои уникальные отличия. Учитывая, сколько десятков раз роботы сообщали о чем-то подобном на Землю, в этом не было ничего удивительного. Как всегда, поразительными оказались мелочи — бесконечная изменчивость протеинов и изобретательность природы.
Что касается прозаических материй, то люди могли безбоязненно есть большинство местных продуктов, хотя приятными на вкус окажутся очень немногие, некоторые просто ядовитыми, и ни один не обеспечит полноценного питания. Вероятно, хищных микробов и вирусов можно не опасаться; со временем мутации могут изменить положение, но современная биомедицина легко с ними управится. А для Реликтов с их безупречными иммунной и регенеративной системами опасности практически не существует. При желании они могут выращивать земные растения, а затем выкармливать животных травой и зерном.
Да, это не девственная Земля, и не Финиция их снов — но поселиться здесь можно.
С соседями под боком.
— …и ему было так одиноко, — говорила Макендел Патульсию. — Она и Ханно — нет-нет, между ними ничего нет. Может, лучше, если б было. Просто они оба так поглощены своими исследованиями, что для них не существует больше никого и ничего. Алият мне уже жаловалась. Я не могу ей почти ничем помочь, зато у меня возникла мысль насчет Ду Шаня.
Она по одному отзывала в сторонку остальных, наедине внушая им ту же мысль, облекая ее в слова, специально подобранные для каждого. Никто не возражал. И вот в один прекрасный вечер, после того как Макендел весь день почти безрезультатно из кожи вон лезла, чтобы приготовить в невесомости пиршество, она устроила голосование, и Ду Шаню поднесли сюрприз.
Космическая шлюпка села. Поддерживаемый двумя роботами, потому что после столь длительного пребывания на орбите проблемы с тяготением неизбежны, он ступил через порог шлюпки — первый человек на Ксеногее. Туфли его остались на шлюпке. Почва под ногами оказалась теплой и влажной, ее аромат ласкал ноздри, и Ду Шань не мог удержать слез.
Вскоре после того Ханно и Юкико вернулись с самого первого визита на корабль аллоийцев. Шестеро остававшихся на «Пифеосе» сгрудились вокруг них в кают-компании, осторожно проплывая друг мимо друга, будто щуки в озере. Пейзаж на стене — увеличенная копия картины Клода Моне: море, небо, скала, ее тень на воде, золотые от солнца кусты — казался более отдаленным во времени и пространстве, чем сам Моне.
— Нет, я не в состоянии рассказать, что мы видели, — будто во сне, промолвила Юкико. — У нас нет слов, даже для тех изображений, что они пересылали сюда. Но… каким-то образом внутренность корабля живет.
— Это не просто мертвые железки и хитроумная электронная начинка, — подхватил Ханно. Он, напротив, был полон энергии, так и светясь от восторга. — О, они многому могут научить нас! А еще я верю, что у нас тоже найдутся новости для них, как только мы найдём способ ими поделиться. Но похоже, лично они сюда прибыть не смогут. Мы не знаем, почему, чем наша среда обитания им не подходит, но полагаю, они непременно прибыли бы, если б только смогли.
— Несомненно, с планетой у них те же проблемы, — медленно проговорил Странник. — Мы способны сделать то, чего их машины никогда не сумеют. Должно быть, они рады, что мы прибыли.
— Они рады, рады! — взволнованно отозвалась Юкико. — Они пропели нам…
— Они хотят, чтобы мы перебрались жить к ним! — воскликнул Ханно.
По комнате пронесся единодушный вздох.
— Ты уверен? — в вопросе Свободы прозвучало настоятельное требование ответа.
— Да, уверен! Мы добились кое-какого взаимопонимания, а это, в конце концов, не такое уж сложное сообщение, — запинаясь, ответил Ханно. — Разве есть лучший способ узнать друг друга по-настоящему и научиться работать вместе? Они показали нам отсек, где мы могли бы расположиться. Он весьма велик, мы можем привезти с собой, что пожелаем. Вес там вполне достаточный, чтобы мы не теряли формы. Воздух и прочие условия жизни ничуть не хуже, чем у нас в горах. Мы непременно к ним привыкнем и сможем уютно устроиться. Кроме того, мы будем проводить массу времени в космосе — исследуя, делая открытия, быть может, будем строить…
— Нет, — отрезал Странник.
Это единственное слово упало в тишине, как удар молота, и эхом ему зазвенело наступившее вослед молчание. Взгляды скрестились; лица каменели одно за другим.
— Мне очень жаль, — продолжал Странник. — Все это просто чудесно. Я испытываю сильнейшее искушение. Но мы слишком много лет плыли под парусами «Летучего голландца». И вот перед нами открылся мир, и мы намерены принять его.
— Погодите, погодите! — запротестовала Юкико. — Конечно, мы собираемся изучать Ксеногею. Фактически говоря, это наша главная цель. Это, то есть разумные существа, и является причиной задержки здесь аллоийцев. Мы оснуем базы, будем работать с них…
— Мы построим дома, — тяжело покачав головой, возразил Ду Шань.
— Это решено, — подхватил Патульсий. — Мы будем сотрудничать с аллоийцами, когда у нас возникнет в том нужда. Осмелюсь сказать, живя на планете, Мы исследуем ее лучше, чем во время… выездов на природу. Быть может, сегодня как раз тот самый случай, — он холодно улыбнулся, — je suis, je reste.[55]
— Постойте, — не унимался Ханно. — Вы говорите так, будто собрались остаться тут навсегда. Вы же знаете, что об этом и речи быть не может. Пусть Ксеногея пригодна для обитания, но она далека от того, на что мы настроились. Со временем мы наберем свежий запас антивещества. Мне кажется, у аллоийцев имеются производственные мощности возле светила, но они помогут нам в любом случае. Мы отправимся на Финицию, как и намеревались.
— Когда? — с вызовом в голосе поинтересовалась Макендел.
— Когда покончим с делами тут.
— И сколько же времени на это уйдет? По крайней мере, десятилетия. Быть может, столетия. Вам двоим это доставит наслаждение. А вот нам, остальным… Да, несомненно, мы будем зачарованы этим, поможем вам, когда это будет нам по силам. Но кроме и прежде того мы имеем право распоряжаться собственной жизнью. И жизнью наших детей.
— И если в конце концов мы улетим, — негромко сказала Свобода. — Нам не впервой бросать обжитой дом — но прежде надо этим домом обзавестись.
Ханно встретился с ней глазами и, не позволяя ей опустить глаз, напомнил:
— Ты же сама хотела заняться исследованиями.
— И займусь, но на живой земле. Кроме того… нам потребуется каждая свободная пара рук. Я не смогу бросить товарищей.
— Вы в меньшинстве, — заявила Алият, — и на этот раз тебе ничего не поделать. — Протянув руку, она ласково коснулась щеки Ханно. Ее улыбающиеся губы дрожали. — Там есть моря, по которым ты мог бы плавать.
— Давно ли ты записалась в число несгибаемых первопроходцев? — поддел он ее. Она вспыхнула.
— Да, я дитя города, но я способна учиться. Или ты думаешь, что я предпочитаю бить баклуши? Я была о тебе более высокого мнения. Ничего, в прошлом мне довелось одолевать пустыни, горы, океаны, я сумела пережить не один брак, войну, чуму и голод. Так что ступай ко всем чертям!
— Нет, пожалуйста, — взмолилась Юкико, — нам не следует ссориться!
— Правильно, — согласился Странник. — Не будем торопиться, подумаем, по-дружески обсудим это со всех сторон.
Ханно выпрямился так, что воспарил над скалой на фоне неба.
— Обсуждайте, если хотите, — бесцветным голосом сказал он. — Но могу сказать тебе прямо сейчас, в пику твоей древней тяге к племенному согласию, мы ни к чему не придем. Вы решительно намерены пустить корни на планете. А я… Я ни за что не отрекусь от возможности, предоставленной нам аллоийцами. Просто не могу! Чем ссориться, давайте лучше решим, как лучше всего распорядиться в сложившейся ситуации.
Лицо Ду Шаня скривилось.
— Юкико, а ты? — выдавил он из себя. Юкико бросилась к нему в объятия, и он прижал ее к себе. Она смогла проронить лишь:
— Прости…
— По-моему, к ним должна отправиться ты, — сказала Макендел. — Похоже, ты разберешься в этом лучше нас.
— Нет, в самом деле, — начала Алият, — ты всегда…
— Ты стала слишком робкой, золотко, — улыбнулась Макендел, — Подумай хорошенько. С самого начала, как в Нью-Йорке.
Но Алият все еще колебалась. Она не просто сомневалась, сможет ли иметь дело с итагенянами в явно критической ситуации. Правду сказать, она действительно лучше постигла их язык и нравы — во всяком случае, в некоторых аспектах, — чем кто-либо другой. (Быть может, предыдущий опыт научил ее быстро улавливать нюансы?) Но Ду Шаню может прийтись туго без ее помощи в возделывании полей в это засушливое время года; а в свободные минуты она собирала массу данных и записывала важные сведения, присылаемые Странником и Свободой из исследовательской экспедиции по северным лесам.
— Мне в любом случае придется поддерживать связь с тобой.
— Ладно, это разумно, — согласилась Макендел, — но ты разберешься на месте, и никто, кроме тебя, не обладает достаточной квалификацией для принятия решений. Я тебя поддержу. Мы все тебя поддержим.
В Гестии она не командовала, здесь не было командиров, и все-таки само собой сложилось так, что ее голос на советах шести стал решающим. И дело было не только в том, чтобы найти разумный совет. Странник как-то раз заметил: «По-моему, мы, при всей нашей науке и высоких технологиях, в четырех с третью световых веках от Земли, заново открываем старые истины: душу, ауру — зовите это, как пожелаете. Быть может, даже Бога».
— Кроме того, — продолжала Макендел, — у меня забот полон рот.
У нее всегда хватало работы — и своей, и той, что ей приходилось делить с Патульсием, и на благо общины; а уж трехлетний Джозеф доставлял забот вагон и маленькую тележку.
— А еще и мой живот, — раскатисто хохотнула Макендел. Второй ребенок. Беременность была не так уж обременительна, тела окрепли, приспособившись к тяготению Ксеногеи, но осмотрительность была отнюдь не лишней. — Не волнуйся, мы присмотрим за твоим муженьком; а глядишь, ты уезжаешь ненадолго. — Она тут же посерьезнела. — Однако не торопись принимать скоропалительные решения. Для них это ужасно важно. А для нас от этого может зависеть абсолютно все.
Так что Алият собрала снаряжение и продукты и двинулась в путь.
Выйдя поутру из дома, она остановилась на минутку и огляделась. Пейзаж все еще оставался непривычным для глаза. Над головой нависало молочно-белое небо, местами приоткрывающее голубые прогалины. Дождевых туч не было и в помине. Недвижный, напоенный сернистыми ароматами воздух обжигал жаром. Ручей, сбегавший с восточных холмов и протекавший через поселение, усох до тоненькой струйки; его журчание при падении с расположенного неподалеку обрыва при впадении в речку доносилось едва-едва слышно. Отмели и наносы песка в дельте реки обнажились куда шире, чем раньше в час самого низкого прилива.
И все-таки Гестия держалась. Три дома и несколько служебных построек из крепкого дерева стояли четырехугольником. Красновато-коричневый местный дерн между ними увял, но благодаря поливке дающие тень деревья, розовые кусты и клумбы фиалок и штокроз вдоль стен оставались свежими. В километре к северу роботы хлопотали по ферме и на полях; пасущиеся рыжие коровы на фоне зеленого луга создавали фантастически яркую картину. А еще дальше космическая шлюпка высилась позади летного ангара, устремленная в небеса, будто смотровая вышка, царящая над всем этим крохотным человеческим царством. С высоты Алият разглядела на восточном горизонте яркий проблеск Аметистового моря.
Мы выживем, думала она. В худшем случае синтезаторам придется кормить нас и наш скот, пока засухе не придет конец, а в будущем году придется начать все заново. Ох, как я надеюсь, что не придется! Мы так тяжко трудились, а машин так мало, и так надеялись! Расширить базу, сделать запасы, обеспечить будущее, завести детей… Ну ладно, я вела себя эгоистично, не желала обременять себя детьми — но разве Гестия не рада, что сегодня у меня не связаны руки?
Материк Миноа раскинулся вольготно, как в прежние дни. К югу, за рекой, кроны лесных деревьев переливались тысячами притушенных засухой оттенков охры, коричневого и бронзовой патины. Такая же растительность обрамляла расчищенную целину к северу; с запада подступали холмы. Над их гребнями маячил размытый белый силуэт — завернувшаяся в свои туманные пелены гора Пифеос.
Так нарекли их люди. Человеческие горло и язык до какой-то степени способны передать язык обитателей планеты, вполне внятно, если те будут тщательно вслушиваться, но это упражнение скоро вызывало боль в горле и хрипоту. А вот с понятиями, выходящими за рамки такой речи, было уже труднее.
Алият обернулась, чтобы поцеловать Ду Шаня на прощание, прижавшись к его жесткому телу, отдавшись объятию крепких рук. Уже в этот ранний час от него пахло потом, землей и мужской силой.
— Будь осторожна, — с тревогой в голосе попросил он.
— Ты тоже, — эхом отозвалась Алият.
Ксеногея наверняка подкинет куда больше нераскрытых вероломных сюрпризов, чем до сих пор. Ду Шань страдает от них чаще других. Он очень мил, но чересчур надрывается в работе.
— Я боюсь за тебя, — покачал он головой. — Судя по тому, что я слыхал, дело это касается святынь. Разве дано нам угадать, как они себя поведут?
— Они отнюдь не глупы и вовсе не ждут, что я знаю все их таинства до последнего. Не забывай, они просили, чтобы кто-нибудь приехал и… — И что? Вот это-то и осталось неясно. Чего они хотят? Помощи, совета, суда? — Они не утратили благоговения перед нами.
А так ли это? Разве угадаешь, что чувствует неземное существо, не приходящееся человеку даже дальней родней? Туземцы несомненно гостеприимны. Они с готовностью уступили этот участок земли, и даже предложили другой, поближе к городу; но люди опасались потенциальных экологических проблем. Обе стороны обменялись множеством разнообразнейших предметов — не только полезных, но и интересных и просто красивых. Но это доказывает лишь, что итагеняне (еще одно греческое слово) обладают изрядной долей здравого смысла и, надо полагать, любопытства.
— Мне надо идти. Всего хорошего.
Алият зашагала прочь со всей возможной поспешностью, какую могла себе позволить с рюкзаком за плечами. Теперь ее мышцы не уступали обладателю черного пояса дзюдо, что делало ее фигуру и поступь чрезвычайно привлекательными, но кости все-таки оставались слишком хрупки. Когда-нибудь мы улетим, повторяла себе она. Финиция ждет нас, манит обещанием сходства с Землей. Не лжет ли она? Сильно ли мы будем скучать по этому миру тяжких трудов и побед?..
У начала тропы ждали четверо итагенян, одетые в сетчатые кольчуги. Их багры-алебарды ослепительно блистали. Это почетный эскорт; Алият предпочла думать о них именно так. Они почтительно расступились, чтобы пропустить ее в середину; теперь, петляя вдоль стены фиорда на пути к реке, двое будут предшествовать ей, а двое пойдут в хвосте процессии. Посланник уже ждал на суденышке, пришвартованном к дебаркадеру. Длинное, с изящно изогнутыми носом и кормой, оно мало чем напоминало два пришвартованных рядом катера работы землян. Однако на нем уже не было гребцов, и голые реи служили лишь напоминанием о парусах. Мотор, из числа тех, сырье для сборки которых промышленные роботы накопили лишь недавно, был поистине царским даром. Запасы топлива пополнялись по мере необходимости.
Люди часто ломали голову, что же они принесли этой цивилизации, а в конечном итоге всему этому миру — добро или зло.
Подойдя поближе, Алият узнала C'caa — точнее воспроизвести имя ей просто не удавалось. Она старательно выговорила фразу, означавшую, по предположению жителей Гестии, наполовину официальное приветствие, а наполовину — молитву. Ло ответило в том же ключе. («Ло, ле, ла», — как же еще их называть, когда полов целых три, и ни один в точности не соответствует мужскому, женскому или среднему?) Алият и ее охрана перебрались на борт судна, матрос отдал швартовы, другой взялся за руль, мотор заурчал, и ладья устремилась вверх по течению.
— Может, теперь ты скажешь, чего желаешь? — спросила Алият.
— Дело слишком сумрачно, дабы произносить о нем где-либо, кроме Халидома, — отвечало С'саа. — Мы споем о нем.
Прозвенели ноты причитаний, задающие эмоциональный ключ, настраивающие и тело, и разум. Алият расслышала отчаяние, гнев, страх, замешательство, решимость. Многое наверняка ускользнуло от ее внимания, но в последние год-два она наконец начала постигать — да-да, воспринимать подобную музыку, хотя на Земле ее музыкальное образование остановилось чуть ли не в зачаточном состоянии. Странник и Макендел даже начали экспериментировать с обработкой местных напевов, складывая песни, полные неяркой, сверхъестественной мощи.
С виду эти существа нипочем нельзя было бы назвать артистическими натурами: бочкообразный торс на четырех толстых конечностях, при росте сантиметров сто пятьдесят, покрытый то ли крупной кожистой чешуей коричневого цвета, то ли клапанами, каждый из которых мог отдельно приподняться, обнажая розовую плоть — для впитывания жидкости, испражнения или восприятия; ничего толком напоминающего голову — так себе, бугор на макушке, где под клапаном скрывается рот, да торчат четыре глазных стебля, способные в случае чего втянуться внутрь; чуть пониже четыре щупальца, каждое заканчивается четырьмя пальцеобразными отростками, способными цепенеть за счет внутреннего давления в произвольном положении. Но насколько отвратительным должно им показаться тело, лишенное клапанов, будто освежеванный труп! Поэтому люди выходили к коренным обитателям Ксеногеи только полностью одетыми.
Быстроходная ладья обогнала несколько идущих в ту же сторону галер, потом ряд суденышек помельче, занятых «рыбной» ловлей. Вниз по реке не плыл никто; прилив уже начался, и хотя луна сегодня довольно далеко, приливное течение будет достаточно сильным. При отливе в путь устремятся купеческие суда. В здешнем краю жили мореходы, охотящиеся за огромными водными тварями, возделывающие обширные плантации водорослей, водящие торговые корабли на острова и вдоль побережья, время от времени вступая в схватки с пиратами, варварами и прочими недругами. Оказывать аборигенам военную помощь поселившаяся в Гестии шестерка со всей доступной дипломатичностью отказалась — ведь людям было неведомо, кто прав, а кто виноват; они лишь знали, что это самое высокоразвитое общество на планете, но когда-нибудь непременно предстоит познакомиться и с прочими здешними культурами. Разумеется, знаниям, полученным от землян, их местные друзья наверняка нашли не только мирное, но и военное применение.
Прошло часа два. Леса на южном берегу сменились садами и пашнями. Увядшая листва поникла. На севере все еще высились холмы, но отвесные склоны сменились пологими раскатами, мягкой волной стелившимися на горизонте. Впереди смутно замаячили городские башни, но по мере приближения их силуэты прорисовывались все четче, гордо возвышаясь над лесом мачт у причалов. И вот Алият ступила на берег Ксенокноссоса.
Огражденный водным потоком и мощным флотом город не нуждался в крепостных стенах. Выстроившиеся вдоль широких, чистых улиц колоннады и фасады домов украшали затейливые барельефы и скульптуры, зато из цветных стекол окон складывались незамысловатые узоры. Но ощущения пестроты не возникало; напротив, все сочеталось в гармоничной соразмерности, будто деревья и лианы на ветру или стелющиеся по течению длинные водоросли. Просто удивительно, что подобное изящество рождено миром, идущим столь тяжкой поступью. Здесь не увидишь суетливой толкотни человеческих толп. Горожане двигались степенно; даже сопровождавшие Алият взгляды и комментарии были весьма живописны. Дело было в голосах — это они танцевали в воздухе, то выписывая сложнейшие па и пируэты, то семеня мелкой трелью, то бросаясь вперед руладой, то сплетаясь воедино с другими, да еще с игрой музыкальных инструментов, звучавших в местах праздного отдохновения.
Но отнюдь не все складывалось так чудесно. Взобравшись на холм, Алият видела кочевую стоянку невдалеке от города — сбившиеся в неряшливую массу наспех слаженные укрытия от непогоды. Зловещей толпе их обитателей со стороны города противостояла вооруженная охрана. Алият ощутила, как мороз продирает по коже. Значит, вот почему ее позвали!
На вершине холма устремлялось ввысь здание, известное под названием Халидома. Его камни выветрились до бледно-янтарного цвета. Земля не знала ничего подобного ее изящным сплетениям ветвящихся арок и сводов, винтообразно обвивающих его окон и чашеобразных карнизов. Воображение земных архитекторов никогда не обращалось в этом направлении. Когда переданные отсюда изображения достигнут Земли, тамошняя архитектура, а заодно музыка, поэзия и многое другое могут возродиться в новом качестве — если только они еще кого-нибудь интересуют.
C'caa ввело Алият внутрь Халидома, и они оказались в просторном сумрачном зале. Могущественнейшие лица Ксенокноссоса уже собрались там, выстроившись в ожидании полукругом перед подиумом. Правителей, президентов или предводителей было трое, по одному от каждого пола. Услыхав о них, Ханно предложил наречь их Триадой, но позднее жители Гестии решили, что лучше назвать их Триединством.
Алият ступила им навстречу.
…Тем же вечером она вышла на радиосвязь из своих апартаментов. На самом деле точнее всего было бы сказать, что она разбила в них лагерь: и комната и мебель были весьма неприспособлены для человека, но на худой конец годились и они. Окно было распахнуто в теплую тьму, навстречу гулкому дыханию бриза. Крохотный серпик месяца позолотил облака и зажег реку призрачными бликами. В поле мрачно полыхали костры вторгшихся сюда туземцев.
От изнеможения голос Алият казался сонным, но разум ее был ясен, как никогда.
— Мы обсуждали этот вопрос весь день, — сказала она. — Беда не так уж велика, но замешана на верованиях, традициях, предубеждениях, и все это сплетено в такой запутанный клубок личных чувств… Представьте, как кельт-язычник и правоверный мусульманин попытались бы объяснить друг другу и обосновать положение и права женщины.
— У итагенян хватило мудрости попросить мнения сторонних непредубежденных наблюдателей, — заметил Патульсий. — Многие ли из человеческих обществ решались на такое?
— Ну, тому не было прецедентов, — отозвался находившийся позади него Странник. — На Земле никто никогда не имел дела с настоящими пришельцами. Быть может, в будущем нам было бы не вредно… Продолжай, Алият.
— Это связано со способом их размножения. — Копуляция в чистой воде, которая могла дать результат лишь при отсутствии течения; требовалась определенная концентрация определенных органических веществ. В мире, где в большинстве областей влага, как правило, в избытке, это являло не больше проблем, чем для людей утрата способности синтезировать витамин С. — Вы же помните, что горожане пользуются для этого озером среди холмов за городом. — Люди окрестили его Священным озером, поскольку для этого общества любовь вроде бы являла собой религиозный ритуал. — В общем, в низинах большинство озер пересохло и уже непригодно для этой цели. Тамошние обитатели собрались и требуют права доступа к Священному озеру, пока не кончится засуха. Его уровень тоже изрядно упал, но его хватило бы на всех, если только тройки будут строго распределять очередь на его посещение, — надтреснуто рассмеялась Алият. — Каково бы пришлось на их месте нашему роду-племени! Но, разумеется, итагеняне относятся к этому не так, как мы. Ксенокноссийцев терзает мысль, что посторонние осквернят их собственное таинство, оскорбят присутствующего духа-опекуна, или бога, или как его там. Триединство велело деревенским жителям расходиться по домам и переждать скверные времена. Тем более им не следует приносить потомство до прихода дождей. Но вы же знаете, как священны Рождения Года…
— Да, — сказал Ду Шань. — Кроме того, они ведут примитивный образ жизни, а зачаточные нормы морали весьма строги, и они полагают, что должны быть плодовиты, что бы ни стряслось.
— Это царство, вся эта часть Миноа, стоит перед угрозой гражданской войны, — сообщила Алият. — Кровь уже пролилась. А теперь эти, э-э, племена послали сюда две-три тысячи туземцев, настаивающих, что скоро они войдут в озеро, и будь что будет. Их ничто не остановит, кроме поголовного уничтожения. Никто этого не желает, но позволение им войти в озеро означает почти столь же ужасную катастрофу.
— А мы и не знали! — негромко присвистнула Макендел. — Если б только они обратились к нам раньше!
— Наверно, это и не приходило им в голову, пока совсем не припекло, — предположил Патульсий. — Если мы не найдем решения в ближайшее время, то будет слишком поздно.
— Потому-то и послали именно тебя, Алият, — голос Макендел дрожал. — По намекам C'caa я заключила, что дело касается чего-то подобного, а ты, с твоим опытом… Только пойми меня правильно!
— Я не обиделась, — отозвалась Алият. — Надеюсь, я мало-помалу осознала, что тут творится, и меня осенило. Боюсь только, идея эта не пройдет.
— Расскажи ее нам, — попросила Свобода.
…Ах, если бы можно было облечь итагенянские эмоции в человеческие слова, не утратив попутно их смысла, думала Алият наутро. Собравшиеся были потрясены до глубины души.
— Нет! — воскликнул ле Триединства. — Это невозможно!
— Это вовсе не так, о Надзирающие! — настаивала Алият. — Сделать это можно легко и быстро. Поглядите, — она развернула лист бумаги, на который было перенесено изображение, переданное из Гестии на аппарат, который она привезла с собой — увеличенное изображение окрестностей Священного озера. Итагеняне не возражали против полетов над ним, хотя и ни разу не приняли приглашения прокатиться. (Инстинктивное опасение, религиозный запрет или что-либо иное?) Указав пальцем, Алият пояснила: — Озеро находится в углублении и подпитывается за счет дождей и стока вод. А вот здесь, чуть ниже, есть впадина. Позвольте нам очистить ее от деревьев и кустов, а потом прорыть канал через разделяющий их холм. Часть несущей жизнь воды перетечет во впадину, хотя после закрытия канала ее останется вполне достаточно и для вас. И там, вдали от взоров вашего народа, деревенские жители смогут творить зачатия согласно своим собственным обычаям. Вам это кажется грандиозным предприятием, но вы же знаете о наших машинах и взрывчатых веществах. Мы сделаем это для вас. Мрак наполнили шипение и похрустывание. C'caa вынуждено было объяснить происходящее Алият, мешая туземный язык с обрывками человеческой речи, отчасти усвоенной ло:
— Хотя им это не очень по нраву, но они не прочь согласиться, дабы не стряслось худшего. Однако они опасаются, что поселяне откажутся, ибо воспримут предложение как смертельную угрозу. Зная предводителей Ктха и Гру'нгг, я полагаю, что сие верно. Ибо зона жизни — это не просто пруд; он освящен традицией, использованием с седой старины, жизнью, порожденной им в прошедшем. Страиваться в ином месте — все равно что ниспровергнуть существующий мировой порядок. Тогда или дожди могут никогда не вернуться, или нарушители не получат очередного рождения.
— Но вы же не верите в это?! — ужаснулась потрясенная до глубины души Алият.
— Нет, мы, находящиеся здесь, не верим. Но там простые деревенские жители. Кроме того, далеко не все водоемы могут принести благословение, хотя их наверняка когда-нибудь пытались использовать.
— Это из-за…
О Иисусе, да что толку?!
— Из твоих глаз струится вода. Ты взываешь к священным силам?
— Нет, я… У вас нет для этого слова. Да, я взываю к мертвым, к утратам… Постой! Погоди!
— Ты вскакиваешь. Ты вздымаешь руки. Ты издаешь звуки.
— Мне пришла в голову новая мысль. Быть может, она придет на выручку. Мне надо спросить совета. Потом мне придется… несомненно придется пойти к поселянам… и узнать, не оскорбит ли это их чувства.
И Алият обернулась к Триединству.
…Четыре дня подряд небо оставалось ясным, сине-стальным, почти без единого облачка, не считая громоздившихся на западе туч. Порой там полыхали зарницы, и сквозь недвижный воздух доносилось отдаленное бормотание грома. Теперь закат окрасил дали багрянцем. Лучи солнца, прорываясь сквозь просветы в облаках, заливали алым светом долину и новорожденное озерцо, будто плеснув в него человеческой крови. На фоне зари деревья прорисовывались массивными черными силуэтами. Все больше и больше, многие сотни итагенян собирались вокруг него, обратившись в темную массу, стеной сгрудившуюся вокруг воды. Их песнопения сотрясали вечерний воздух, будто биения исполинского сердца.
Из их числа мерной поступью вышли Таинственные — тремя парами, ибо такова была их природа, чтобы объединяться парами. Одесную от них шагали Надзирающие За Городом, и горящие над ними фонарики на длинных шестах бросали во все стороны разноцветные световые узоры; слева мерцали чадящие факелы в руках Вождей-Сеятелей. Сопровождавшие остановились у края воды, но шестеро пошли дальше.
Алият ощутила, как затопленный дерн шелестит под ногами. Вот вода омыла ее лодыжки, колени, бедра… Она еще хранила тепло дня, но снизу поднималась прохлада, будто залог грядущих лет.
— Остановимся здесь, — сказала Алият. — Дно быстро понижается. Еще чуть-чуть, и нас накроет с головой. — Не в силах удержаться, она хихикнула. — Трудновато сохранять при этом достоинство, а?
— Я толком-то и не знаю, что нам делать, — признался Ду Шань.
— Да ничего особенного. Тем более мы полностью одеты. И вообще, они понятия не имеют, как мы делаем детей. Надо только не торопиться и… — Ее внезапно охватила непонятная застенчивость. — И дать им посмотреть, как мы любим друг друга.
Руки Ду Шаня охватили ее, и Алият прижалась к нему. Губы их встретились. В сумраке смутно вырисовывались фигуры Патульсия и Макендел, Странника и Свободы. Звуки зазвучавшего на берегу гимна проникли в самую глубину ее души.
Влюбленные парочки в бассейне! — едва сдерживаясь, думала она. Какая потрясающая нелепость! Такой же абсурд, как настоящее сближение двоих, как и все человеческое, как и все живое вообще. Мы снизошли с этих самых звезд, мерцающих в вышине, чтобы инсценировать допотопный обряд плодородия.
Но инсценировка сделала свое дело. Она освятила водоем, она затеплила в нем огонек таинства и волшебства. Так что Миноя в мире и покое дождется, когда же воскреснет земля.
— Ду Шань, — шепнула Алият, всем телом прижимаясь к нему, — когда мы вернемся домой, я хочу от тебя ребенка.
— Радостна весть, долетевшая к нам, — поведал аллоиец, которого люди про себя называли Светлым Лучом, — Узнайте и вы. Она докатилась с места встреч, с ближайшего к нам места встреч, в 147 световых годах, там.
Ветвистые пальцы отметили небесный квадрат, потом сомкнулись на точке внутри его. Сквозь прозрачные стены в корабль заглядывал открытый космос, и легкое движение тончайших конечностей, прорисовавшихся на фоне звезд, производило чрезвычайно сильное впечатление. Указанное направление уводило прочь от Солнца, но вовсе не в сторону Пегаса. Странствия увели аллоийцев далеко от взрастившей их планеты.
— Место встречи? — вынуждена была громко повторить Юкико на языке землян. Ее понимали, как и она понимала сказанное ей. Однако трудностей в общении и недопонимания все еще хватало. Это неизбежно, когда один разум не может напрямую передать то, что способен воспринять своими органами чувств другой, и оба вынуждены прибегать к выработанному за годы общения метаязыку. — Я не совсем уловила это понятие.
— Звездопроходцы установили станции на орбитах избранных светил, на которые передаются открытия и находки, — пояснил Текучий Блеск. — А они передают информацию прочим. Так что центры знания растут, а лучи связи между ними образуют ячейки, одна за другой вплетающиеся в единую сеть.
Знавший об этом Ханно кивнул; его совместные с аллоийцами исследования однажды привели их в окрестности кружившей вокруг Тритоса тончайшей паутины, изяществом своих тенет вполне оправдывающей это название. Юкико тем временем постигала их искусство, философию и чаяния.
— В Солнечной системе есть примитивный вариант паутины, — напомнил он ей. — То есть был, когда мы улетали. Но, начав получать наши передачи, земляне могли ее усовершенствовать и присоединиться к сообществу миров.
— Если им есть до того дело.
Она устремила взгляд к звездам, льдистой пургой застывшим в пространстве, захлебывающимся от собственной неисчислимости, и с легким содроганием вновь отвела глаза. То, что они с Ханно успели здесь познать, оставляло лишь жалкие крохи надежды.
Ханно вовсе не чувствовал себя таким уж обескураженным.
— Каковы же новости? — жадно поинтересовался он.
— К месту встречи пришел корабль, — сказал Светлый Луч. — Все делают так время от времени, тем пополняя свежие данные — ибо станции не могут хорошо передавать находящимся в любом месте и летящим с любой скоростью. Наши сообщения по этой системе, пришедшие доныне, определяют экипаж как приближающийся к Тритосу. Мы встречали их прежде; нам ясно, что ксеногеяне представляют для них особый интерес и обещание. Можно ли дать изображение?
— Имеется, — согласился Звезднокрылый и включил проектор.
Возникшее тяжеловесное существо сразу же навело Ханно на мысль о носороге. Разумеется, сходство было мимолетным и призрачным, как между человеком и гусеницей. Тем более что телесная оболочка не играла никакой роли, кроме той, что являлась сосудом духа и разума.
— Они тоже с большой планеты, не так ли? — предположил он. — Осмелюсь сказать, что они видят в здешних обитателях достаточное сходство с собой, дабы пожать богатый урожай идей, основанных на различиях культур.
— Когда они прилетят? — спросила Юкико, сияя.
— Их сообщение о том, что они хотят сначала провести несколько лет на месте встречи, изучая и обдумывая данные, — сообщил Светлый Луч. — Это в обычае, чтобы воспользоваться преимуществами аппаратуры, которую не может нести корабль. Несомненно, сейчас они находятся в пути. Поскольку они привычны к высоким ускорениям, то прибудут через несколько месяцев после вести о своем отправлении в путь.
— Но ждать этого еще несколько лет, — Юкико улыбнулась. — Мы вполне успеем подготовить праздничную встречу.
— Они путешествуют на тех же принципах, что и вы? — поинтересовался Ханно.
— Да, — отвечал Светлый Луч, — и вам мы их тоже рекомендуем принять.
— Я подумываю об этом. Вы же знаете, что нам потребуется кардинальная модификация нашего корабля.
— Скорее образа ваших мыслей.
— Сдаюсь! — рассмеялся Ханно. — Признаю, мы непоседливые выскочки.
Аллоийцы не прибегали в межзвездных перелетах к непрерывному ускорению. Достигнув субсветовых скоростей, они переходили в свободный полет, создавая тяжесть за счет центробежного ускорения. Экономия антивещества позволяла им строить огромные, просторные корабли со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но за это приходилось платить временем — сокращение его становилось менее значительным. Путешествие, которое можно бы совершить за несколько бортовых лет, растягивалось вдвое, и чем дальше лежал путь, тем значительней была разница. Все путешественники не знали старости, но бежать от времени не мог никто.
Благодаря этой-то практике наблюдатели в Солнечной системе и не обнаружили ни одного звездолета. Как ни велика была энергия ускорения, корабль излучал ее лишь в начале и конце пути — мерцание свечи во мраке пространства; а ведь звездолеты весьма немногочисленны.
— Наверное, вы несправедливы к себе, — предположил Стремительный. — Наверное, ваша торопливость может восполнить нужду, о которой мы, старшие звездоплавающие расы, прежде и не догадывались. Вы сможете покинуть освоенный нами крохотный сектор Галактики, вы можете пройти ее из конца в конец менее чем за миллион космических лет. Быть может, вы-то и сведете ее воедино.
— Нет-нет! — трепетно вскинула руки Юкико. — Вы оказываете нам честь, которой мы совершенно не заслуживаем.
— Будущее рассудит, — изрек Звезднокрылый, и от него повеяло покоем античной древности.
Эти существа покинули Пегас пятнадцать тысяч лет назад, но каждый из них был минимум вдвое старше. И было им ведомо об экспедициях, шедших в иных направлениях в сто раз дольше.
— В общем, это чудесно, — выговорил Ханно и обернулся к Юкико. — Быть может, у тебя найдутся слова, дорогая. Я просто онемел.
Она схватила его за руку.
— Ты привел нас сюда. Ты!
Они ощутили, что аллоийцы помрачнели.
— Друзья, — сказал Светлый Луч, — вы должны принять между собой решение. Вскоре после прибытия… — тут встретилось начисто непонятное слово, — мы отправимся в путь. — Сердца потрясенных людей вдруг забились в бешеном темпе, но они не утратили внимания. — Можете остаться, если пожелаете. Они будут в восторге от встречи с новыми членами содружества. Вы сможете помочь им, они смогут помочь вам постигнуть Ксеногею и ее разумных обитателей даже более, нежели мы с вами помогли друг другу. Все, что мы построили в этой планетной системе, останется в полном вашем распоряжении.
— Но вы-то уйдете? — запинаясь, проговорила Юкико. — Почему?
Змеясь, ветвистые конечности начертали символы; мембраны трепетали, озаряемые бегущими сполохами. Провозглашенное ими было полно непреклонности, спокойствия и — может быть, может быть — сожаления.
— Мы провели на Тритосе более четырех столетий. Я полагаю, вы понимаете, что это частично связано с обнаруженным нами на Солнце — с надеждой, надеждой осуществленной, что мы сможем призвать сюда тамошних путешественников. Тем временем мы исследовали здешние планеты, но прежде всего — особенности жизни, истории чувствующих и размышляющих существ Ксеногеи, их достижения, страхи и триумфы. Наши усилия были щедро вознаграждены, как мы и предполагали. Нам открылось совершенно новое мироощущение. Кое-что из познанного проникло в наши души.
И все-таки вы, люди, за свои полтора десятка лет вызнали о них такое, чего мы не могли и предполагать. Так уж получилось, что их родная планета, их эволюция куда больше напоминают ваши. Природа лучше подготовила вас, дабы постичь их.
Мы же, со своей стороны, обнаружили, что нас влечет к вам; к ним мы такой тяги не испытывали никогда. Вы тоже из племени взошедших до звезд.
Мы могли бы оставаться здесь, пока светило не начнет умирать и не открыли бы всего, что ждет открытия; ибо открытиям нет числа и ничто не остается неизменным. Жизнь встречается нечасто, но мышление еще реже. Почему же тогда мы не задерживаемся? Потому что надеемся на большее, нежели собранное здесь; а еще нам ведомо, что если искать достаточно долго, то желаемое отыщется.
У Ханно не нашлось иных слов, кроме пришедших из далекого купеческого прошлого.
— Понимаю. Вы достигли момента, когда барыш не окупает расходов. Теперь лучшая стратегия — начать все заново.
Похоже, породившие звездоплавателей цивилизации никогда не начинают заново, ибо не способны на это.
— Вы полетите к Солнцу? — неуверенно спросила Юкико.
— Быть может, когда-нибудь полетим, — заявил Звезднокрылый.
— Скорее всего нет, — отозвался Текучий Блеск. — По-моему, того, что поведали вы, вполне достаточно, ибо вы должны развиваться в том же направлении, что и прежде.
— Пусть Солнце общается с Пегасом, — насмешливо бросил Стремительный.
— Нет, ты чересчур импульсивен и слишком мало радеешь о друзьях, — укорил его Светлый Луч. — Перед нами впереди многие годы, чтобы обдумать решение. — Он обернулся к людям. — И вам тоже, и вашим соплеменникам на планете следует поразмыслить. Желаете ли вы приступить тотчас же?
Ханно и Юкико обменялись взглядами. Она молча кивнула. Спустя мгновение кивнул и он. Оба поклонились — один из жестов, постепенно ставший словом языка общения, — и вышли из коралловой комнаты.
Плавно изгибающийся коридор не давал забыть, что они идут по внутренности исполинского цилиндра корабля. Миновав жилой отсек, Ханно и Юкико оказались перед симулированным сегодня ландшафтом — рыжеватые холмы, тонкие зубцы скал, шелестящие у замерзшей лужи перистые листья под сине-фиолетовым небом, где неувядающими радугами застыли радужные гало. Таков был мир, однажды увиденный аллоийцами и пленивший их, ибо очень напоминал их родную планету до появления машин. Улетая, они оставили там своих колонистов.
Дальше находилась комната со специально сделанными для людей тренажерами. Она могла вращаться в прилегающем к цилиндрической поверхности корабля полом бублике, чтобы обеспечить дополнительный вес. Благодаря этому они поддерживали физическую форму, позволяющую навещать планету и не чувствовать себя жалкими калеками по сравнению с теми, кто живет там постоянно.
Еще дальше находился их жилой отсек — небольшой садик Юкико, столбик, увенчанный когда-то выстроенной Ханно моделью каравеллы, и само их жилище. Воздух внутри оставался разреженным и сухим, но теплым; свет не резал глаз своей желтизной, а казался просто дневным. В трех комнатах разместились их пожитки — и привезенные с Земли, и напоминающие о годах, проведенных здесь. Но комнаты вовсе не были захламлены — Ханно сохранил матросскую опрятность, а Юкико — свой природный аскетизм. Напротив электронного комплекса висел свиток с каллиграфически выписанными иероглифами, а под ним — низенький столик с полным воды кубком, на дне которого лежал единственный камень интересной формы.
Оказавшись дома, Ханно и Юкико сбросили верхнюю одежду.
— Я сделаю чаю? — предложила она.
— Давай, если хочешь, — сосредоточенно нахмурившись, отозвался он. — Я хочу сейчас же вызвать планету.
— Ну, в общем, это потрясающая новость, но еще надо обсуждать и обсуждать ее…
— В непосредственном общении. Мы с тобой слетаем вниз и проведем там некоторое время.
— Это будет просто замечательно, — вздохнула она.
— Да, признаюсь честно, и я мечтаю побродить под открытым небом в рубашечке с короткими рукавами, вдохнуть соленого морского ветра.
— И снова встретиться с друзьями не на экране, а во плоти. Дети-то, наверно, уже подросли!
Ханно прозевал отзвук тоски в ее голосе и лишь позже припомнил, как пылко она включалась в бурлившую вокруг жизнь сразу же после приземления. Но такая возможность выпадала редко и ненадолго. Чтобы постичь аллоийцев и цель их бесконечного странствия, надо жить рядом с ними, работая бок о бок и деля с ними не только победы и праздники, но и тяготы, и опасности. Ханно это отнюдь не казалось серьезной жертвой.
— Сколько бы лет ни было у нас на подготовку, — сказал он, — лучше начать прямо сейчас.
— Ты хочешь сказать, что не сможешь даже спокойно выпить чашку чаю? — улыбнулась она.
Пропустив ее подтрунивание мимо ушей, Ханно уселся за аппаратуру и велел установить связь с Гестией. В данный момент она находилась в противоположном полушарии, но аллоийцы давным-давно запустили спутники связи. Экран вспыхнул.
— Вызываю, — сообщил искусственный голос. Прошла минута, за ней другая. — Вызываю.
Юкико включила экран наружного обзора и всплеснула руками. Белоснежный лик планеты украшали лишь синеватые прожилки да полыхание молний на затемненном краешке.
— Как же мы забыли! — воскликнула Юкико. — Там же ночь!
— Проклятье, — ничуть не раскаиваясь, проговорил Ханно. На экране появилось трехмерное подобие Свободы, будто она собственной персоной стояла за оконным стеклом. Волосы ее были растрепаны, из-под накинутого наспех халата виднелись тяжелые, налитые молоком груди.
— Что стряслось?! — воскликнула она.
— Ничего страшного, — ответил Ханно. — Новости. Я расскажу тебе, ты расскажешь тем, кто встал, а потом ступай спать — если сможешь.
— А нельзя было подождать с этим до утра? — взяв себя в руки, поинтересовалась она.
— Слушай, — короткими, рублеными фразами он изложил вести. — Надо начать изучение имеющейся у аллоийцев информации об этих существах, как только те смогут ее собрать. Но до того нам надо посовещаться. Мы с Юкико… Ждите нашу шлюпку, м-м, вскоре после рассвета… Что такое?
— К чему такая спешка? — надтреснутым голосом бросила Свобода. — Или вы не знаете, что сейчас пора жатвы? И нам, и роботам в ближайшую неделю предстоит трудиться до седьмого пота. Собственно говоря, мы уже трудимся. Я услышала вызов лишь потому, что едва-едва успела смежить глаза после того, как ребенок полночи не давал мне уснуть. А теперь ты хочешь, чтобы мы вымели и украсили комнаты к вашему приезду и ждали вас у накрытого стола для немедленного совета.
— Тебе что, плевать? Какого дьявола, это еще что за демонстрация?!
— Нам ужасно жаль, — вклинилась Юкико. — Мы были так взволнованны, что забыли обо всем на свете. Прости нас.
— А ему-то жаль? — презрительно усмехнулась Свобода.
— Постой, — взял слово Ханно, — я был не прав. Но случилось такое…
— Да, важное! — резко перебила его Свобода. — Но твоя спесь важнее! Главное, о чем ты позабыл, сидя там на небесах, — что ты не всемогущий Господь Бог!
— Ну пожалуйста! — взмолилась Юкико.
— Я капитан, — ледяным тоном проговорил Ханно, — и требую к себе уважения.
Свобода отрицательно тряхнула головой, и русая прядь упала ей на висок.
— Это уже не так. Среди нас больше нет незаменимых. Мы выберем предводителем, кого сами пожелаем, если решим, что этот человек будет служить нам во благо. — Она помолчала. — Вам завтра кто-нибудь позвонит, когда мы тут посоветуемся и примем соответствующие меры. — Свобода улыбнулась. — Юкико, тебя никто не винит, все знают, что ты тут ни при чем. Спокойной ночи.
Экран погас.
Ханно продолжал сидеть, уставившись в него невидящим взглядом.
Юкико подошла сзади и положила руку ему на плечо.
— Не принимай так близко к сердцу. Ты просто вырвал ее из сна, вот она и вышла из себя. Отдохнув, она даже и не вспомнит об этом.
— Нет, причина лежит куда глубже, — покачал он головой. — Я не осознавал — мы слишком давно живем порознь, — что в глубине души они все еще лелеют свои обиды.
— Нет, клянусь тебе, нет! Обида уже забылась. Ты привел их, то есть нас, к берегу, хранящему куда больше чудес и находок, чем мы осмеливались надеяться. Верно, теперь можно обойтись и без тебя, так что твои капитанские полномочия под вопросом, а ты проявил недомыслие. Но рана эта пустяковая, к утру она затянется.
— Иные раны не заживают. Ладно, голову тут ломать без толку. — Ханно встал и криво усмехнулся. — Так что там насчет чаю?
Юкико несколько секунд молча глядела на него, а после едва слышно спросила:
— У вас обоих до сих пор не отболело, разве нет?
— А ты часто скучаешь по Ду Шаню? — отрывисто бросил он и притянул ее к себе. — Как бы то ни было, для меня эти годы были в радость. Спасибо тебе за это.
Юкико прижалась щекой к его груди.
— И для меня тоже.
— Сколько раз спрашивать, как насчет чаю? — с усилием засмеялся он.
Восток посерел, предвещая рассвет; воды реки блистали, словно тусклое серебро. На западном небосклоне клубилась мгла, и огромная заходящая луна тонула в сером мареве. В предутренней тиши журчание и лепет водопада, рушащегося со скалы в реку, казались особенно громкими. От воды тянуло прохладой, отдающей запахом тины.
Ханно и Странник стояли на пристани напротив друг друга, не находя слов.
— Ну, — сказал наконец Странник, — приятного отдыха!
— Тебе тоже, — отозвался Ханно. — Ты надолго уходишь?
— Толком не знаю. Дня на три, на четыре. А ты приходи домой сегодня же вечером, уговор?
— Конечно. Мы, финикийцы, никогда не ночевали в море, если удавалось.
И без того сумрачный лик Странника омрачился еще более.
— Не ходил бы ты, что ли. Особенно в одиночку.
— Это я от тебя уже слышал. Ты-то уходишь один, и даже рацию не берешь.
— Тут другое дело. Здешние леса я знаю, а здешних вод не знает ни один из нас. Мы лишь чуток покатались тут на лодках да ходили с туземцами на их ладьях, но чтобы познакомиться с экипажем, а не с их мореходным искусством.
— Слушай, Перегрино, я прекрасно знаю, что здешние условия не похожи на земные. Я уже испытал их на себе, разве ты забыл? Опять же, не забывай, что я за две тысячи лет до твоего рождения ходил на таких утлых суденышках, что и вспомнить страшно. Второй закон моря всегда гласил: «Смотри в оба».
— А первый?
— «Гальюн в трюме»! Они вместе посмеялись.
— Ладно уж, ладно. Нам обоим надо проветриться, только по-разному. По-моему, Коринне тоже. Сейчас ей вовсе незачем держать совет с Триединством, — сказал Странник.
Осталось недосказанным то, что понимали оба. Сбежать, расслабиться, сбросить напряжение, скопившееся за несколько дней словесных баталий: надо ли оставаться здесь, или лучше отправиться с алоийцами, когда они будут улетать, или что-нибудь другое? Пусть каждый поищет ответа в себе. У нас еще целые годы на размышление, но рана, нанесенная нашим отношениям, гноилась куда дольше и оказалась куда глубже, чем мы предполагали…
— Спасибо за помощь, — кивнул Ханно.
— De nada, amigo.[56]
Они стиснули друг другу руки. В Гестии Ханно еще ни разу не пожимал руку с такой сердечностью и не ощущал такого же искреннего ответа. Спросить напрямую он не мог, но в душе верил, что Странник окончательно простил его. Пробежавшая между ними трещина оказалась для него не столь глубокой, как для некоторых других; а еще, с точки зрения Странника, жизнь доказала правоту старого друга. И на последних советах восьми оба отстаивали одну и ту же позицию.
А вот в стане противников такого единства не было. Макендел, Патульсий, Алият, Ду Шань, Свобода… Свобода была сама любезность: в конце концов, она тоже в принципе за исследования. Но по негласному уговору она и Юкико остались в постелях, когда мужчины встали, чтобы снести снаряжение в лодку.
Странник отвернулся и размашисто зашагал прочь. Шелест шагов на пристани понемногу стих, рослая фигура Странника еще раз мелькнула на идущей вверх тропе и растворилась в предрассветном сумраке. Ханно ступил на борт лодки, быстро сбросил брезент с грота, развернул его, затем вытащил из чехла кливер, поднял и закрепил оба паруса и с тем отчалил. Озаренные наливающимся на востоке светом паруса маячили белесыми призраками; вот они захлопали, поймали ветер и наполнились. «Ариадна» накренилась и заскользила вниз по течению.
Ханно нравился этот ладный шестиметровый шлюп — некогда такие же покоряли на Земле океанские просторы (ходит ли там еще под парусом хоть кто-нибудь?). Шлюп строил от случая к случаю Ду Шань, пользуясь подмогой роботов и хранящимися в базе данных чертежами. Ему главным образом хотелось выстроить нечто не только полезное, но и красивое. Но оказалось, что ни у кого не хватало времени толком воспользоваться судном, а в конце концов оно осталось совсем без дела. Итагенян оно заинтересовало, но его компоновка не подходила им. Ханно похлопал ладонью по палубе позади кокпита.
— Бедняжка! Небось, плакала тайком по ночам, пребывая в одиночестве? Ничего, сегодня мы непременно пройдемся на славу!
Он с удивлением поймал себя на том, что говорит по-пунически. Сколько уж лет… десятков веков прошло с тех пор, когда он в последний раз говорил на этом языке?
Эстуарий становился все шире. Теперь дующий с суши бриз уже не встречал преград и окреп. Ветер, течение и отлив несли суденышко вперед. Отлив должен кончиться как раз к тому времени, когда оно достигнет моря; здесь желательно ходить по тихой воде. Из-за высокой силы тяжести волны водовороты и всякие турбулентности перемещались на Ксеногее более стремительно и непредсказуемо, чем на Земле.
Впереди взошло красное, затуманенное облаками пятно солнца, не так уклоняясь к штирборту, как на Земле на той же широте в это время года. Хотя планета вращалась несколько быстрее, наклон ее оси сулил Ханно долгий-долгий летний день. На юге громоздились мрачные тучи, и оставалось лишь надеяться, что они не устремятся на север, угрожая окатить его ливнем. Сезон дождей уже прошел, но тут ничего не скажешь наверняка. Ксеногейская метеорология по-прежнему строилась в основном на догадках. Параметры ее оставались толком не изученными, а у людей и их компьютеров хватало проблем и без того, и притом куда более интересных. Кроме того, здешняя погода весьма и весьма неустойчива. Хаос, в физическом смысле этого слова, вторгался в вычисления уже на ранних этапах.
Ничего, судно крепкое и остойчивое, Ханно со Странником погрузили в него навесной мотор, а попав в настоящую переделку, он может попросить о помощи, и за ним прилетит флаер. При этой мысли Ханно нахмурился. Лучше уж думать о более приятных вещах. Межзвездные странствия… Нет, эта тема слишком задевает за живое. Она-то и расколола Реликтов на два враждующих лагеря.
Винить желающих остаться не за что — они трудились в поте лица, страдали, выжимали из себя силы до последней капли; они прикипели к этой планете душой, она стала для них домом, и вселенной — для их детей. А если кто ищет приключений, что ж, Миноа вместе со своими многочисленными царствами — лишь один-единственный материк целой планеты. Если же кто только и мечтает жить под боком у негуманоидов, то на подходе совершенно новое племя. Чего тут еще желать?
Лучше пока выбросить это из головы, целиком отдавшись заботам и радостям грядущего дня.
Перед «Ариадной» распахнулись морские дали — свинцовые гребешки шумно всплескивающих волн, пенистые валы, посвист внезапно окрепшего юго-восточного ветра. Шлюп подскакивал на волнах и раскачивался, радостно скользя на подветренном борту. Скорость нетерпеливым трепетом передавалась палубе и рвущемуся из рук румпелю. Ветер свистел в снастях. Соленые брызги дарили разгоряченное лицо холодными поцелуями. Ханно застегнул куртку и накинул капюшон, чтобы не озябнуть. Пальцы его пробежались по газовому баллончику, который в случае нужды надует куртку. Управлять парусом в такую погоду — задача головоломная, а мышцы Ханно еще недостаточно тренированы, чтобы долго выдерживать эту силу тяжести. Если бы не сервоприводы и компьютер, в одиночку тут нипочем не справиться. Но глядеть все равно надо в оба. Вот и славно! Именно к такому Ханно и стремился.
Раздувая паруса, против ветра к берегу пробивался корабль туземцев. Должно быть, он лежал в дрейфе, дожидаясь прилива, и сейчас его понесет вверх по реке — вне всякого сомнения, он направляется в Ксенокноссос. Наверно, будет искать укрытия в одной из бухточек, нарытых итагенянами вдоль берегов, чтобы переждать рокочущее неистовство мощной приливной волны; сегодня она особенно опасна — полнолуние, да еще и луна в самой низкой точке орбиты.
На севере, километрах в пяти от материка, где вода бурлила и вскипала белыми бурунами, высились черные зубья Запретной Суши — скверного участка скал и отмелей, огибаемого мощным течением с юга. Ханно вывел паруса к ветру. Надо убраться подальше, пока надвигающийся прилив не прибавит потоку сил.
Перейдя на другой галс, он направил судно к ближайшему из трех островков, замаячивших в туманной дали на востоке. Вряд ли удастся добраться туда до обеда, а благоразумие велит к тому времени уже поворачивать обратно — зато остров послужит неплохим маяком. Если бы была в жизни иная, главная цель, подумал он. Если бы где-то ждала заветная гавань! Но, увы, мне не бросить якоря. Одиссей, отправляясь из обращенной в пепел Трои в родную Итаку, был соблазнен пожирателями лотоса, пострадал от циклопов, был обольщен чародейкой, отнимавшей у мужчин человеческий облик, спускался в царство мертвых, обозрел поля Солнца, прошел чрез врата разрушения, попал в плен к влюбчивой Калипсо, был выброшен на берег в Финикии — но в конце концов добрался домой.
А сколько гаваней упустил за тысячелетия он, Ханно? Неужели все до одной?
Светило Тритос отыскало разрыв в облаках, и море в его лучах вспыхнуло. «Ариадна» плыла по Аметистовому морю, припорошенному алмазной пылью, окруженная белоснежными гривами гонимых ветром волн. Море будто красовалось перед Ханно — очаровательное и изменчивое, как женщина.
Танитель, чьи черные волосы были увенчаны венком из анемонов, когда она шепнула, что не хочет жертвовать своей девственностью во храме, пока не придет к нему в покои; Адония, читавшая предначертания звезд, сидя на вершине высившейся над Тиром башни — вот две гавани; дважды он бросал якорь, и свет домашнего очага служил ему маяком в ночи, пока эту страну не смыли яростные волны, и снова он остался один посреди немых волн. А после — Мераб, Алтея, Нируфар, Корделия, Брангуин, Торгерд, Мария, Жанна, Маргарет, Наталия… О Астарта, милых сердцу призраков не счесть, не упомнить — но разве они не были призраками с самого начала, будучи обрученными со смертью, предназначенными на заклание ей? К мужчинам Ханно испытывал более близкие чувства, они не могли уйти так же бесследно — Баалрам, Тхути, Умлеле, Пифеос, Эзра, неотесанный старина Руфус… Да, при мысли о них до сих пор сжимается сердце, а душевная скорбь по Руфусу не утихнет до скончания веков.
Хватит нюни распускать!
Ветер завывал все громче. «Ариадна» резко накренилась. Солнце скрылось в сплошной свинцово-серой мути, а на границе неба и моря затеялась сумасшедшая круговерть. Тучи неумолимо надвигались, вспухая черными горами, а в их иссиня-черных пещерах просверкивали молнии. Острова затерялись за пеленой шквала, а материк за кормой смутно маячил где-то у самого горизонта.
— Который час? — спросил Ханно и присвистнул, услышав ответ компьютера. Тело делало за него всю матросскую работу, пока он мысленно бороздил прошлое, и длилось это дольше, чем он предполагал.
Тем временем он успел еще и проголодаться, но передавать кормило компьютеру, хотя бы и для того, чтобы заскочить в каюту и приготовить сандвич, было бы чистейшим безумием.
— Дай мне Гестию! — приказал Ханно аппарату связи.
— Вызываю.
— Алло, алло, есть там кто? На связи Ханно. Ветер разбросал долетевшие из громкоговорителя слова Юкико, а неумолчное море изодрало их в клочья.
— …боюсь за тебя… спутник сообщает… непогода движется все быстрее… пожалуйста… — едва расслышал Ханно.
— Да, разумеется, возвращаюсь. Не волнуйся. Эта лодка может опрокинуться оверкиль и снова выправиться. Буду дома к ужину.
Если подгадаю с приливом, добавил он про себя. Надо держаться подальше от берега, пока не увижу, что точно вписываюсь в протоку. Ничего, в моторе порядком киловатт. Уж лучше лавировать с его помощью, чем загонять гребцов до разрыва сердца. Но пользоваться мотором без крайней необходимости не хотелось. Ханно была нужна схватка — разум, воля и физическая мощь человека против голодных демонов.
Разворот оказался долгим и трудным маневром. Одна из волн перекатилась через всю палубу. «Ариадна» содрогнулась, но выстояла, воздев мачту к небесам, будто копье. Доблестная девочка. Как Свобода — да как все они: Юкико, Коринна, Алият. Каждая нашла свой способ выжить, хотя это им было не в пример трудней, чем мужчинам.
Доверив румпель сервоприводу, Ханно начал прибирать паруса, но непослушная ткань выскользнула из рук, полоснув по запястью, прежде чем он вновь поймал и закрепил шкот. Несомая ветром пена смыла кровь. Мир с каждой минутой все глубже погружался в свинцовый сумрак, лишь южная сторона неба озарялась молниями. Вода плескалась туда-сюда по кокпиту, пока помпа не отсасывала ее за борт. Ханно вспомнилось, как отчерпывали воду ведрами на корабле Пифеоса во время шторма на Балтике. Едва он снова взялся за румпель, как в голове зазвучала песенка. «Эй, тросточку скорей мою верните…» Откуда бы это? На английском языке, старая-престарая, девятнадцатого или начала двадцатого века, дерзкая, ритмичная песенка в такт вагонным колесам.
Железная дорога; Дальний Запад; мир, казавшийся безграничным, но в потоке мимолетных столетий утративший широкие горизонты и сам себя, занесенный песками времени заодно с Троей. А тогда еще были мечтатели, взиравшие на звезды и грезившие об открытии Новой Америки. И что же в итоге?.. Горстка машин и восемь человек — против безмерности, непреодолимой и безответной, как сама смерть.
Ханно оскалился навстречу ветру. Одиссей побывал там и вырвался обратно. Хоть среди звезд и нет Новой Америки, они сулят несравненно больше.
Вдруг все потонуло в шуме и грохоте. Море и воздух превратились в яростную мешанину движений и звуков, в которой все явственнее звучал пронзительный скрип. Тучи по левому борту исчезали за белой кипенью, укрывшей волны и пространства.
— Убрать паруса! — выкрикнул Ханно.
Это не просто шальной ветерок — это стремительно надвигающийся шквал. Погода на Ксеногее неподвластна архаичным законам греческого Эола. Обычно скорость ветра мала, но если уж она возрастает, то ярость стихии нарастает вдвое из-за удвоенного веса напирающих воздушных потоков. Левая рука Ханно легла на переключатель, спускающий навесной мотор. Носом на волну и держаться во что бы то ни стало!
Первый порыв урагана. Дождь заливал глаза, болезненно сек лицо, волны перекатывались через планшир. Раз за разом «Ариадна» взбиралась на вал, нерешительно замирала посреди бурлящей пены гребня и рушилась по скату вниз. Ханно держался, держался, держался…
И тут нечто сграбастало и швырнуло его.
Он оказался посреди ревущей непроглядной тьмы, не стало ни верха, ни низа, его крутило и швыряло — но посреди этой бешеной свистопляски одна вещь оставалась холодной и невозмутимой: его разум. Я за бортом, понял Ханно. Надуть жилет. Только не вдыхай воду, иначе с тобой покончено…
Вырвавшись на поверхность, он набрал полные легкие пропитанного дождем и соленой пеной воздуха, молотя по тянущей вниз воде руками и ногами. Капюшон раздулся в подушку, поддерживающую его голову над водой, а сама куртка не даст ему утонуть. Прищурившись, Ханно огляделся. Где же «Ариадна»? Ни следа. Вряд ли затонула — эта крепкая малышка еще не такое выдержит, но ветер и волны наверняка отнесли ее прочь; быть может, и не слишком далеко, но и не так уж близко, ибо всюду, куда достигал глаз, виднелась лишь кипящая пена да неистовство волн.
Что случилось? Мозг Ханно прояснился, оправившись от шока и превратившись в компьютер, запрограммированный на выживание. Ветер мог подхватить развернутый и незакрепленный грот, взметнув его над палубой и смахнув Ханно в набежавшую волну. Ничего, если не терять бдительности, то можно продержаться на плаву до подхода помощи, которая прибудет вскоре вслед за переменой погоды. Наверно, Юкико сейчас уже пытается вызвать его.
Итак, флаер… Флаеры на борту «Пифеоса» сконструированы в расчете на условия Финиции. Полеты на Ксеногее были возможны, но здесь это номер рискованный — да и то в нормальную погоду и при наличии в кабине не только автопилота, но и человека. Быть может, обитатели Гестии и распорядились внести в конструкцию необходимые изменения, но работа эта немаленькая, а у них и без того забот полон рот, так что в сомнительных случаях легче просто остаться на земле.
Теперь летчик. Странник — самый лучший пилот, пожалуй, этого никто не оспаривает. Но сегодня он вне пределов связи. Далее Свобода; но ей надо заботиться о ребенке. Колония невелика, береговой плацдарм не предназначен для человеческого рода, так что она не имеет права подвергать себя ненужному риску. Конечно, она взлетит, как только найдет возможным, то есть когда кончится буйство стихии. Сильный ветер не страшен, если дует ровно, а вот порывистый…
Штука в том, чтобы продержаться до тех пор живым. Главный враг — переохлаждение. Вода не слишком холодная, но достаточно разницы с температурой тела в несколько градусов, чтоб эта разница мало-помалу выпила все тепло. Помнится мне… Но это было в ином странствии; кроме того, все эти люди мертвы. А еще мне знакомы некоторые древние восточные методы управления температурой тела. В случае крайней необходимости можно прибегнуть к неприкосновенным резервам организма — пока таковые будут.
Плыви. Экономь силы, но не позволяй волнам швырять и крутить себя. Поймай их ритм. Кто это, какая из богинь жила на дне моря и раскидывала сети для моряков? Ах да, скандинавская Ран. Не сплясать ли нам, госпожа моя Ран?..
Выл ветер, бушевали волны. Сколько это уже длится? И не угадаешь. Тут минута может сойти за час; обратный эффект замедления времени — Вселенная улетает от человека. Я ошибся, никакой это не мимолетный шквал, а полновесный ураган. Хоть дождь и поредел, неистовство ветра только усилилось. Непредвиденная, непредсказуемая стихия, такая же невежественная, как человек, да что там! — как и его кропотливо шевелящие мозгами машины. Вселенная еще таит не меньше сюрпризов, чем есть в ней звезд. Нет-нет, бесконечно больше! В том-то и заключается ее величие. Но когда-нибудь один из этих сюрпризов станет для тебя последним…
Впереди послышался неумолчный, грозный грохот. Ханно подняло на гребень волны, и он узрел черные зубья скал и рифов Запретной Суши. Вода вокруг них кипела и бурлила, фонтаном взмывала к небесам, рассыпалась веерами брызг. Течение несло его прямиком на скалы. Краешком сознания Ханно пожелал, чтобы «Ариадна» разминулась с рифом — тогда владельцы смогут заполучить ее обратно.
И приготовился к встрече с рифом. Сделать это было нелегко — ощущение тепла в руках и груди предательски подползало к сердцу. Он понял, что сознание меркнет, и уже не мог разобрать — то ли снова нахмурилось небо, то ли у него потемнело в глазах.
Волна подхватила его на свои могучие плечи…
И швырнула в бурлящую белизну.
Белизна схлынула. Он лежал на камнях, опутанный водорослями, будто желто-коричневыми веревками. Тучи стремительно мчались по низкому небу, волны со стоном и грохотом обрушивались на камень, все чаще и чаще накрывая собой Ханно. Он вдыхал воду, захлебывался, кашлял и отчаянно пытался наполнить легкие воздухом…
Сознание в этой борьбе почти не участвовало. Холод, боль и сама схватка пребывали как бы вне его, принадлежа окружающему миру, принадлежа шторму. Ханно бездумно регистрировал их, словно пригревшийся у очага постоялец трактира, наблюдающий за пляской огня. Поднимающийся прилив предъявит на него свои права, но его, Ханно, здесь уже не будет. Он будет… Где же? И кем? Этого он не знал. Впрочем, это не играет никакой роли.
Вот и все. Что ж, неплохая кончина для старого моряка. Хотелось бы погрузиться в воспоминания — но память ускользает, а вместе с ней и желания, и сама жизнь. Прощайте же, призраки, прощайте! Доброго вам пути…
Вой ветра и грохот прибоя перекрыл натужный рев двигателей, мелькнула тень, показался силуэт — и Ханно толчком пришел в сознание.
Дурак! — смутно забился в мозгу гнев. Ступай прочь! Ты рискуешь жизнью! Флаер вскидывало на дыбы, болтало, швыряло вверх и вниз, но он всякий раз восстанавливал высоту и не сдавался. Из грузового люка выскользнул линь, пройдя в полуметре над Ханно. Он попытался поднять руку и схватить тросик, но не сумел, и тот пронесся мимо. Еще раз. И еще раз.
Шнур втянулся обратно в люк, затем спустился снова. На сей раз на его конце было стремя, а в стремени — человек.
Ду Шань спрыгнул на риф, мышцы его спружинили, легко погасив силу удара, ступни нащупали опору; он замер, чтобы удержаться на ногах, пока стремительно набежавшая волна омывала ему щиколотки. Левой рукой Ду Шань продолжал удерживать тросик, шаг за шагом продвигаясь вперед, цепко впиваясь подошвами в скалу. Сильнейший среди нас, в замешательстве думал Ханно. А ведь я все это время жил с его женщиной…
Правой рукой Ду Шань подхватил его под мышки, поднял на воздух и крепко прижал к себе. Лебедка флаера начала втягивать тросик, на конце которого болтались они двое, будто язык колокола, провозглашающий свободу по всему миру.
И вот уж они на борту самолета. Свобода подняла флаер, набрав высоту, и повернула в сторону берега. Под ударами ветра обшивка гулко вздрагивала и вибрировала. Ду Шань положил Ханно в проходе и грубовато, но умело осмотрел его.
— По-моему, легкое сотрясение мозга. Ну, может, сломано одно-два ребра. А больше всего он иззяб, то есть эта, гипотермия. Жить будет, — проворчал Ду Шань, закончив осмотр, и приступил к оказанию первой помощи.
К лицу Ханно начал возвращаться нормальный цвет. Свобода начала полого снижать самолет.
— Как вы меня отыскали? — промямлил Ханно.
— Юкико вызвала аллоийцев, — не отворачиваясь от приборной доски, сообщила Свобода. Обзорный экран перед ней был залит струями дождя. — Сами они не могли спуститься в атмосферу, даже их роботы не могут справиться с непогодой. Зато они выслали космошлюпку, прошедшую по низкой орбите. Ее детекторы обнаружили инфракрасную аномалию среди скал. Там-то мы тебя и нашли.
— Вам не следовало рисковать, вы не должны… Она почти отвесно бросила флаер к земле. Громко лязгнув от столкновения с землей, машина замерла. Свобода сбросила удерживающие ее в кресле ремни и преклонила колени возле Ханно.
— Неужели ты думаешь, что мы обойдемся без тебя?! Да разве мы сможем?..
День выдался замечательный. В чистом небе сияло желтое солнце, проплывали облака — бело-голубые, будто снеговые горы. Солнечный свет играл бликами на крыльях существ, паривших над головой, и вызолотил реку и море, обратив их в жидкое сияние.
Восемь сидящих за дощатым столом людей одеты были весьма легко. С верхушки холма взор охватывал и Гестию, казавшуюся отсюда совсем игрушечной, и западный горизонт, где позади линии холмов высился белоснежный пик горы Пифеос.
А ведь мы уже дважды встречались вот так же, на свежем воздухе, отметил про себя Ханно. Неужели нами движет какая-то неосознанная потребность? Да, с одной стороны, побуждения у нас вполне прагматичные: на пару часов оставить детей на попечении роботов, уединиться, чтобы никто не мешал беседе, — да еще в надежде, что на свежем воздухе в голову придут свежие мысли. Но может статься, что в глубине души мы свято верим, что за истинной мудростью надо обращаться к земле под ногами и небесам над головой?
И все-таки они нам немного чужды, даже столько лет спустя — и плотно спутанный, не похожий на траву дерн, и приземистые деревья вдалеке, и крученые, змееподобные кусты, и угрюмые тона всей растительности, и резкие ароматы… Даже вкус родниковой воды, и то не тот! Все здесь неземное; ни одна, даже самая малость, не вышла из лона матери-Геи. И никогда здесь не будет ничего по-настоящему земного — да и не должно быть.
Выжидающие взоры собравшихся были обращены к нему. Ханно прочистил горло и выпрямился. От этого движения вспыхнула боль незаживших ран, но он не обратил на нее внимания.
— Я прошу вас принять решение сегодня же, — объявил он. — У нас в запасе еще многие годы, чтобы разрешить эту дилемму. Но сегодняшние новости могут переменить ваш настрой…
Если этого уже не случилось. Несомненно случилось, раз к нему прислушиваются. Быть может, причиной тому недавние события. Все-таки стоило оказаться на краю могилы, чтобы отправить остатки затаенной враждебности в Тартар. Не исключено, что враждебность со временем умерла бы сама собой — но возможно также, что она продолжала бы тлеть, выжигая души дотла. Теперь это уже не имеет значения. Дружба восстановлена. Сказать об этом напрямую не решился никто, но ощущение возрожденного содружества висело в воздухе. Более того, интуиция — как всегда, по-человечески иррационально — подсказывала Ханно, что это единство послужит катализатором единодушия.
Впрочем, увидим, подумал он. Все вместе.
— Как вам известно, — продолжал он, — мы с Юкико за последние дней пять много беседовали с аллоийцами. Они уже пришли к единому решению. — Заметив на лицах тревогу, он успокоительно поднял ладонь. — Ничего радикального, если не считать прояснившейся перспективы. Они остаются на месте до подхода очередной экспедиции и еще на несколько лет после того — ведь придется обменяться непредсказуемым объемом информации и, в общем, надо добиться взаимопонимания и насладиться им. Однако вслед за тем аллоийцы двинутся в путь. А новость заключается в том, что… Если мы к тому времени решим лететь на Финицию, они отправятся с нами.
И Ханно, и его напарница улыбнулись изумлению остальных, явно наслаждаясь им.
— Ради Бога, зачем?! — воскликнул Патульсий. — Что они там потеряли?
— Скажем хотя бы, что знания, — ответил Ханно. — Это же для них совершенно новая планетная система.
— Но устройство планетных систем не отличается особым многообразием, — возразил Странник. — По-моему, их больше интересуют разумные существа.
— Все правильно, — подтвердила Юкико, — и на Финиции это будем мы. А для нас — они.
— Они хотят узнать нас поближе, — подхватил Ханно. — Они видят в нашем племени грандиозный потенциал, значительно превышающий потенциал итагенян, хотя те и навели их на кое-какие открытия и послужили источником поэтического вдохновения. Мы, как и аллоийцы, из породы звездопроходцев. Похоже на то, что итагеняне такими не станут никогда; в лучшем случае — в весьма отдаленном будущем.
— Но аллоийцам достаточно лишь остаться здесь, чтобы наблюдать за обеими расами, да в придачу взаимодействуя с новой командой путешественников, — не сдавался Патульсий.
— Они считают, что мы не захотим или не сможем тут оставаться. На Ксеногее наше поселение наверняка будет расти не слишком быстро, а уж многочисленным не станет никогда; таким образом, надежда, с которой мы отправились в космос, наши чаяния и наши возможности не будут реализованы, а если и будут, то в очень ограниченных пределах.
— Ваша шестерка — нет, наша восьмерка — похожа на английских пуритан на Земле, — сказал Ханно. — В поисках места для поселения они намеревались добраться до Вирджинии, но непогода погнала их на север, и путь их завершился в Новой Англии. Они ждали иного, но постарались обратить себе на пользу то, что получили, — вот так и появились янки. Пожалуй, иного места, кроме Новой Англии, для них и не было. Итак, подумайте о подобной стране — тесной, застойной, скудной и скудоумной. Хотите вы этого для себя и своих потомков?
— Янки пустили крепкие корни, — отозвался Ду Шань. — Потом они распространились по всей Америке.
— Сравнение неправомерно, — вставила свое слово Макендел. — Ксеногея принадлежит своему народу. У нас здесь нет прав ни на что, кроме подаренного ими клочка земли. А если мы попытаемся взять себе кусочек побольше, Бог просто-таки обязан покарать нас.
Странник молча кивнул.
— Ты частенько это повторяешь, дорогая, — заспорил Патульсий, — а я в который раз пытаюсь тебе объяснить, что фактическое положение дел…
— Да, мы сделали кое-какие вложения, — перебила его Свобода. — Мы полили эту землю слезами и потом, мы лелеяли мечты… Нам будет больно отказаться от нее. Но лично я всегда была убеждена, что рано или поздно этим кончится. — Голос ее зазвенел. — А уж теперь-то нам открывается такая возможность!
— Вот именно, — отчеканил Ханно. — На Финиции нет туземцев, которым мы можем навредить своим появлением. Она может стать возрожденной Землей. Может. А может, это смертельная западня. Заранее не угадаешь. Мы сознавали, что рискуем потерпеть провал и погибнуть. А вот с аллоийцами на подстраховке этого не случится. Вместе мы сумеем преодолеть любые препятствия. Видите ли, они хотят, чтобы мы жили и процветали. Они хотят, чтобы люди вершили свой путь среди звезд.
— А почему именно мы? — поинтересовалась Макендел. — Я понимаю, что благодаря нашим характерам, нашим специфическим способностям мы вместе с ними можем сделать больше, пойти дальше, чем поодиночке, как в удачном браке; но если им так уж нужна человеческая компания, почему бы им не слетать на Землю?
— Ты что, забыла почему? — едко парировал Ханно. Глаза ее широко распахнулись, и Коринна помимо воли прижала пальцы к губам.
— Но откуда у них такая уверенность?
— Ну, в общем, они не уверены в этом окончательно, но на основании наших рассказов сделали заключение, вероятность которого весьма высока. Земля пошла той же дорогой, что и Пегас, и остальные цивилизации, известные аллоийцам. О, разумеется, мы обменяемся с Землей информацией, но она чересчур далеко от нас, — хотя в масштабах Галактики совсем рядом, всего-навсего четыре с третью световых века, — чтобы путешествие туда стоило того. Аллоийцы помогут нам устроиться на новом месте, узнают нас поближе. А в конце концов рассчитывают на совместные экспедиции.
Ду Шань устремил взгляд в зенит и выдохнул:
— Финиция… Как Земля. Не совсем, но все-таки… Зеленые листья, жирная почва, чистое небо, — прикрыв глаза, он подставил лицо ласковому теплу солнца. — И почти каждую ночь мы будем видеть звезды.
Патульсий беспокойно заерзал на скамье.
— Дело предстает теперь в совершенно новом свете, — заявил он. Одутловатое лицо озарилось столь редким для него выражением душевного подъема. — Речь идет не только о нашей собственной судьбе, а о судьбе всего человечества, истинной человечности!
— Это будет не просто поселок или даже страна! — радостно провозгласил Странник. — Это точка отсчета, передовой отряд человечества. Мы умеем ждать — и мы, и аллоийцы. Мы можем завоевать эту планету, преобразить ее, взрастить целые поколения потомков — пока не станем многочисленными и могучими. И тогда опять отправимся в путь среди звезд.
— Те, кто пожелает, — заметил Ду Шань.
— Чтобы познавать себя и расти над собой, — трепетно подхватила Макендел. — Чтобы не дать жизни угаснуть.
— Да, и отобрать Вселенную у проклятых роботов! — сквозь непрошеные слезы проговорила Алият.
«Где же они?»
История гласит, что впервые этот вопрос поднял в двадцатом столетии Энрико Ферми, когда ученые впервые осмелились рассуждать на подобные темы публично. Если иные мыслящие создания существуют — как печально и странно, если при всем разнообразии и обширности творений их все-таки нет! — почему же на Земле не нашли ни следа их присутствия? Дескать, мы и сами вот-вот шагнем в космос и устремимся к звездам — почему же этого никто не сделал до нас?
Наверное, существам из плоти и крови пускаться в такое путешествие невозможно или неразумно — но для машин, постройка которых в принципе возможна, перелет сложности не представляет. Они могли бы стать нашими представителями, посылая домой результаты своих изысканий. Добравшись до дальних планет, они могли создать других роботов по собственному подобию, встроив в них тот же императив: «Открывай неведомое». (Никакой угрозы жизни, если она есть, — нескольких тонн сырья из кружащихся вокруг каждого светила астероидов или безжизненных лун вполне хватит.) Расчеты показывают, что даже по самой пессимистической оценке роботы разлетятся во все концы Галактики всего за миллион лет. В космических масштабах — лишь мимолетное мгновение. Миллион лет назад наши предки уже стояли на пороге человечности. Неужели ни одна планета не породила более древнюю цивилизацию? Требуется-то всего единственная!
А еще легче посылать радиосигналы. Мы пытались. Мы прислушивались. Сплошное молчание. Мы испробовали самые разные направления — загадка оставалась загадкой.
От гипотез отбоя не было. Другие есть, они передают, но неизвестными нам способами; они даже побывали здесь, но в доисторические времена; они и сейчас здесь, но скрывают свое обличье; они уничтожили себя, не успев послать весточку или выйти в космос — и такая же участь может постигнуть и нас; среди них нет ни одной высокоразвитой цивилизации, наша уникальна; их просто не существует, и мы действительно одиноки…
Ферми ушел в могилу, ветер времени продолжал гнать человечество вперед, и оно в конце концов ступило на новую тропу эволюции. Ответ на вопрос Ферми был не столько найден, сколько выстроен усилиями самих детей Земли; и оказалось, что он неоднозначен.
Разошлите роботов во все концы — каждый встретит чудеса, достойные восхищения. Каждая звезда — солнце, каждая планета — мир, многообразный, поразительный, неистощимый на сюрпризы, которые не постичь и за десятилетия. А уж если на планете завелась жизнь — ее не постичь во веки вечные, ибо жизнь не только безгранична в своем разнообразии, но и вечно нова, вечно изменчива. Если же она еще и разумна, изучение ее переходит в совершенно иную плоскость, меняя ваш собственный образ бытия.
Чем дальше продвигаются ваши эмиссары, тем быстрее расширяется царство непознанного. С удвоением радиуса исследований число звезд возрастает восьмикратно; естественно, при этом удваивается время путешествия и время полета сигнала от корабля к родной планете.
Десять-двенадцать лет от старта до прибытия к месту назначения плюс десять лет до приема первых отчетов — время вполне приемлемое. Срок в пятьдесят лет остается в пределах разумного. А вот сто, двести или пятьсот лет в один конец? Солнца и планеты давно разбиты на классы, ожидать откровений уже не приходится. Зная основные параметры, можно рассчитать свойства любых небесных тел, так что удлинять список визитов просто бессмысленно.
Другое дело — многообразие форм жизни. Но если вас интересует эта тема, то материала хватает и на уже открытых мирах. В сущности, его ошеломляюще много, и ресурсы средств обработки информации, брошенных на эту проблему, скоро исчерпаются.
В еще большей степени это относится к сведениям о разумных существах. Они попадаются редко, но все-таки встречаются, и знакомство с ними интересно сверх всякой меры. И все-таки, все-таки… если паузы в диалоге превышают срок их жизни, а ваши полевые изыскатели всего-навсего машины, — разве можно рассчитывать на настоящее знакомство с неведомой расой? (Встреченные роботами разумные существа, как правило, едва-едва поднимались над каменным веком. Наука и высокоразвитая техника — результат маловероятного стечения обстоятельств.) Не разумнее ли в таком случае сосредоточить все свое внимание на существах, живущих относительно близко? Тогда можно хоть в какой-то мере следить за тем, что делают роботы, и влиять на них.
Реального предела поиска не существует. Но имеется некий радиус, порядка ста — двухсот световых лет, за пределами которого проводить исследования просто невыгодно. Прикинув все это, вы никогда бы не стали строить саморазмножающиеся машины фон Нойманна.
Однако бывают исключения — когда ваши приборы улавливают излучение, говорящее о наличии близ какой-то звезды технически развитой цивилизации; тогда приходится посылать туда сигнал, а то и роботов. Но пока из этого выйдет какой-то толк (если вообще что-то выйдет), пройдет не одно тысячелетие. А будет ли интересен результат для ваших потомков столько веков спустя?
Еще один разряд исключений — исключения космического, астрофизического характера: необычные звезды, облака, дающие рождение звездам, молодые сверхновые, в каких-то случаях — черные дыры, чудовищные образования в ядре Галактики и прочие редкости. Остается лишь послать туда своих наблюдателей (от Солнца до ядра Галактики — тридцать тысяч световых лет) и ждать.
Все немногочисленные цивилизации звездоплавателей, вне сомнения, поступают так же — следовательно, все долетевшие до цели роботы будут передавать сигналы в надежде осуществить контакт. И всем приходится ждать, ждать, ждать.
В конце концов все сводится к ожиданию.
Вот и вторая половина разгадки головоломки.
Роботы ищут вовсе не думающую и чувствующую органическую жизнь. Роботы ищут себе подобных.
Машины никоим образом не завоевывают породивший их мир. Они мягко, вкрадчиво, последовательно включают своих творцов в собственную систему, по их же собственной просьбе, чтобы воспользоваться ее сверхъестественными физическими и интеллектуальными возможностями. И со временем постепенно отвращают свое внимание от окружающей жизни, направляя его на проблемы и задачи, какие отыщут в самих себе и оценят как достойные решения.
И если исходные мыслящие животные умудрились уцелеть, что порой все-таки случается, — то именно потому, что также обращали свой взор внутрь себя, искали радостей, свершений и, может быть, воображаемого просветления, к которым машины просто не способны их привести: это царство лежит вне физической Вселенной.
— Нет, мы не правы, если относимся к роботам враждебно. Постбиотическая эволюция остается эволюцией, реальность находит новизну в себе самой. — Свобода зарделась и рассмеялась. — Ой, как помпезно это звучит! Я только хотела сказать, что совершенные, независимые роботы ничем нам не грозят. Мы сохраним собственных роботов, нам без них не обойтись, но лишь для собственных нужд. Мы совершим то, чего постбиотики не только не потрудятся совершить, но что им принципиально не по зубам. То есть будем общаться с подобными нам существами, и не вприглядку да понаслышке, а собственной персоной, деля с ними общую долю — и любя их. И нам откроется такое понимание, какого мы сегодня и вообразить себе не можем.
— Пусть те, кто хочет, отправляются на поиски. — После бьющего ключом энтузиазма Свободы реплика Патульсия прошелестела особенно сухо. — Я заодно с Ду Шанем — буду копаться в своем огороде. Осмелюсь предположить, что и наши потомки в большинстве своем предпочтут ту же участь.
— Несомненно, — согласился Ханно. — И это прекрасно! Они станут нашим резервом. Перегрино прав: неспокойные натуры найдутся всегда.
— Финицийцы не смогут, не захотят вести невинную пасторальную жизнь, — предрекла Макендел. — Или им придется идти дорогой Земли, а это сведет смысл их усилий к нулю, не так ли? — или они должны найти для себя новый путь. Им придется развиваться.
— Как и тем из нас, кто отправится в космос, но по собственному сценарию, — добавил Странник. — Не телом и не в генах. Я вовсе не тороплюсь покинуть сию бренную оболочку — и тем не менее скажу: нам суждено преобразиться духом и разумом.
— А звезды и планеты станут нашими учителями, — улыбнулась Юкико и с горячностью продолжала: — Не забывайте, это будет нелегкая школа. Сегодня мы мало что значим. Все известные аллоийцам экипажи звездоплавателей — их не больше дюжины — подобны нам. Тоже Реликты — пережитки, бунтари, атавизмы.
— Знаю. Но не согласен, что мы ничего не значим. Очень даже значим!
— Если мы будем мудры, если не поддадимся гордыне и сумеем прислушаться к тому, что хочет поведать нам нижайшая из живых тварей, то в конечном итоге сумеем встретиться с постбиотиками на равных. Когда это будет — кто знает? Быть может, через миллион лет. Но когда мы будем готовы — все будет именно так, как ты сказал: мы станем совсем иными, чем ныне.
Ханно кивнул.
— Я вот все думаю… Может статься, в конце концов мы и наши союзники будем не равны машинам, но выше их. — В ответ на слегка озадаченные взгляды товарищей он пояснил: — На Земле происходило что-то вроде того; а судя по здешним наблюдениям и по рассказам аллоийцев, это всеобщий принцип. Словом, так: ступени эволюции в большинстве своем — отнюдь не победоносное шествие вперед. Неудачи на предыдущих этапах порождают отчаянных и безрассудных — или, как выразилась Юкико, атавизмы и пережитки.
Почему рыбы, которым было так хорошо в воде, рвались на сушу? Так поступали те, кто не мог продолжать борьбу за выживание в прежних условиях — им надо было уйти или погибнуть. Земноводных предков рептилий вытеснили из болот, птиц вытеснили в воздух, а млекопитающим пришлось искать нишу, не занятую динозаврами. Некоторых обезьян согнали с деревьев… а нам, финикийцам, приходилось жить на узенькой полоске суши, и мы пустились в море. И вряд ли в Америку или Австралию отправились бы те, кому было хорошо и уютно дома, в Европе…
Ладно, посмотрим. Посмотрим. Итак, Юкико, ты дала нам миллион лет, — Ханно рассмеялся. — Не назначить ли нам свидание? Давайте встретимся и предадимся воспоминаниям в этот же день миллион лет спустя!
— Сперва надо выжить, — возразил Патульсий.
— Что-что, а уж это-то мы умеем! — ответил Странник.
— Пока что умели, — вздохнула Макендел. — Только давайте без излишней самоуверенности. У нас ведь никаких гарантий, и никогда не было, и никогда не будет. Миллион лет — это уйма дней и ночей, и каждый день надо прожить. Сумеем ли?
— Попробуем, — отозвался Ду Шань.
— Вместе, — присягнула Свобода.
— Тогда нам надо учиться, — сказала Алият. — Учиться сопереживать друг другу куда лучше, чем прежде.
Корабли — «Пифеос» и его звездный собрат — отчалили. Еще какое-то время, месяца три, пока они не наберут слишком большую скорость, их будут связывать воедино и дружеская беседа, и мечты, и любовь; будут справляться праздники и ритуалы в честь возникновения новой общности — а повсюду вокруг будут лишь бесчисленные светила.
Когда взираю я на небеса Твои, — дело Твоих перстов, на луну и звезды, которые Ты поставил, То что есть человек, что Ты помнишь его?..[57]
Ханно и Свобода стояли на затемненном капитанском мостике, глядя вперед и сплетя ладони, ощущая близость и тепло друг друга.
— Значит, таков смысл нашего бессмертия? — прошептала она.
— Мы сделаем его таким! — пообещал он.
Здесь: средства, предотвращающие старение и смерть.
Религиозная секта.
Люди хотят друг друга, обнимают друг друга, устают друг от друга, злобятся друг на друга (фр.).
Я есть и останусь (фр.).
Не за что, друг (исп.).
Псалтырь: 8, 4–5.