У Клавдиева причала грузилось судно. Большое судно — круглое черное брюхо двухмачтового покорителя морей могло вместить, пожалуй, тонн пятьсот. Вызолоченный мостик, резные высокие дуги кормила, выполненного как лебединая голова и шея, говорили о богатстве хозяина. Луго подошел поближе. Дела вели его более или менее в сторону порта, вот он и решил сделать крюк и узнать, что творится на берегу. Это стало едва ли не главным его занятием — по возможности выяснять все, что творится в окружающем мире.
Грузчиками были рабы. Несмотря на прохладное утро, тела их лоснились, исходя паром. Разбившись попарно, они таскали через причал и по сходням на корабль тяжеленные амфоры. Ветерок с реки мешался с ароматами свежей смолы и их липкого пота. Надсмотрщик держался неподалеку, и Луго не мешкая направился к нему с расспросами.
— «Нереида», — отвечал тот, — направляется в Британию. Груз — вина, стекло, шелка и одни боги ведают, что еще. Капитан хочет успеть выйти в море с завтрашним приливом. Эй, ты! — Кнут впился в голую спину. Простой однохвостый кнут, даже без грузика на конце, но между лопатками и набедренной повязкой раба все же остался алый рубец. — Давай пошевеливайся!.. — Раб бросил на надсмотрщика безнадежный взгляд и засеменил за следующей ношей чуть побыстрее. — То и дело приходится их подгонять. Совсем обленились, все бы им сидеть да бездельничать. Еле-еле добьешься, чтобы делали самое необходимое. — Надсмотрщик вздохнул. — В наши никудышные времена можно положиться лишь на свободных людей, обратиться к ним в час нужды. Но не могут же все быть свободными…
— Удивительно, что это судно ходит по морю, — заметил Луго. — Разве оно не привлекает пиратов, как дохлятина — мух? Я слышал, саксонцы и скотты обратили побережье Арморики[8] в пустыню.
— Род Келия всегда был склонен к рискованным предприятиям, а сейчас, когда в море выходят считанные одиночки, плавание сулит огромную выгоду.
Луго кивнул, потрогал подбородок и пробормотал:
— Нынче морские разбойники предпочитают предаваться грабежам на суше. А на «Нереиде», конечно, кроме экипажа, будут воины. Если она и наткнется на несколько пиратских суденышек, скотты, скорее всего, не смогут забраться со своих обтянутых шкурами лодчонок на столь высокий борт. А будет добрый ветер — она саксонцам лишь кормой вильнет.
— Ты говоришь, как моряк. Но обличьем что-то на него не похож…
Глаза надсмотрщика недобро блеснули. Подозрительность стала в эти дни нормой. Перед ним стоял стройный молодой человек; узкое скуластое лицо, орлиный нос, чуть раскосые карие глаза; черные волосы, аккуратная бородка, подстриженная по моде; чистая белая туника, синий плащ с откинутым наголовником, добротные сандалии; в руках посох, хотя походка у незнакомца легкая и пружинистая.
— Да уж всякого повидал, — пожал плечами Луго. — Люблю потолковать с людьми, с тобой, например. — Он улыбнулся. — Спасибо, что удовлетворил мое любопытство, доброго тебе дня.
— Ступай с Богом, — отозвался обезоруженный надсмотрщик и вновь сосредоточил свое внимание на грузчиках.
Луго неторопливо двинулся прочь. У следующего причала остановился, просто чтобы полюбоваться видом. Солнечные зайчики путались у него в ресницах, окрашивая мир в радужные тона.
Перед ним текла Гарумна, чуть подальше сливающаяся с Дюранием[9] в общем эстуарии. Совсем вблизи и чуть подальше на блистающей водной глади покачивались лодки, рыболовная барка с добычей, возвращающаяся с моря на веслах, стройная яхта с цветастым парусом. Низкий противоположный берег радовал яркой зеленью; виднелись бежевые стены и розовая черепица двух поместий в окружении виноградников; над более бедными соломенными кровлями поднимался рваными клочьями дым. Повсюду порхали птицы — малиновки, воробьи, журавли, утки, в высоте кружил ястреб; зимородок сразу бросался в глаза синевой своего оперения. Веселый щебет казался под стать плеску и журчанию реки. Невозможно было и представить себе, что германские язычники неистовствуют у врат Лугдунума[10], что главный город Центральной Галлии, быть может, уже пал под их натиском — а ведь до него меньше трех сотен миль.
А может, представить себе это совсем нетрудно, даже слишком легко. Губы Луго плотно сжались, он жестко велел себе не валять дурака. Что-то в последнее время он слишком склонен уноситься мыслями далеко-далеко — разве нынче такое похвально? До этой округи язычники пока не добрались, но, как сказали бы знакомые евреи, с каждым годом надпись на стене проступает все четче. Он решительно повернулся и двинулся обратно к крепостному валу с башенками и бойницами, четырехугольником окружающему Бурдигалу[11].
В город он вошел через второстепенные ворота — собственно, просто через калитку. Стражник у ворот дремал вполглаза, опершись о копье и о прогретые солнцем камни. Германец, из числа новобранцев. Легионы либо ушли обратно в Италию, либо отправились к границам; здесь остались лишь жалкие остатки того, что было прежде. Тем временем варвары вроде этого выжали у императоров дозволение селиться в римских землях. В обмен они должны были слушаться законов и пополнять ряды армии; но вот в Лугдуненсисе[12] они, например, этому воспротивились…
Луго миновал ворота, пересек площадь и пошел по улице Виндомариев Путь. Она вилась среди домиков, стоявших вплотную друг к другу, — над головой оставалась лишь узенькая полоска неба; булыжная мостовая была скользкой от зловонных помоев. Словом, не улица, а полутемный переулок, вероятно, ничуть не изменившийся с той поры, как тут теснились одни кельты-битуриги. Однако Луго с течением времени изучил весь город, как старый, так и новый.
Народу попадалось не так уж много, по большей части люди были в лохмотьях. Женщины болтали, стайками направляясь к реке на стирку, неся домой от акведука ведра с водой или возвращаясь с рынка с корзинами овощей. Прошел носильщик, сгибаясь под ношей, почти не уступающей той, что была нагружена на встречную тележку с впряженным в нее осликом. Стараясь разойтись на тесной улочке, носильщик и возница осыпали друг друга заковыристой бранью. Подмастерье, несший своему хозяину тюк шерсти, остановился перекинуться парой слов с девицей. Два деревенских жителя в стареньких плащах и таких же штанах — наверное, гуртовщики — обменивались впечатлениями, обильно пересыпая речь галльскими словечками, да еще с таким выговором, что Луго не разбирал почти ни слова. Пьяница, — судя по рукам, разнорабочий, а судя по состоянию, безработный — слонялся взад-вперед в поисках развлечений либо драки; за последнее бурное десятилетие, нанесшее удар и без того хиреющей коммерции, безработица стала для города сущим наказанием. Блудница в жалостных, некогда блистательных обносках, отыскивающая клиентов даже в столь ранний час, оперлась о Луго плечом. Он не обратил на нее никакого внимания, лишь прикрыл ладонью висевший у пояса кошель. Горбатый нищий ноющим голосом просил ради Христа, но когда Луго не обратил внимания и на него, вспомнил Юпитера, Митру, Изиду, Великую Мать и кельтскую Эпону; кончился перечень выкрикиванием в спину Луго проклятий. Ребятишки со спутанными волосами, в грязных отрепьях бегали по своим маленьким делам и играли в свои маленькие игры. Вот о них Луго подумал с теплым чувством.
Левантийские черты лица выделяли Луго среди прочих. Бурдигала была городом космополитическим, в жилах которого текла кровь Италии, Греции, Африки и Азии. И все-таки большинство горожан оставались такими же, как их предки, — коренастыми, круглоголовыми, темноволосыми, но светлокожими. По-латыни они говорили как-то гнусаво; Луго так и не сумел перенять их акцент.
Заставленная готовыми изделиями мастерская горшечника, откуда доносилось поскрипывание гончарного круга, напомнила Луго, где свернуть на более широкую улицу Тевтатия; не так давно епископ пытался переименовать ее в честь святого Иоанна, но безуспешно. Здесь пролегал кратчайший путь к переулку Терновой Метлы, где жил нужный Луго человек. Может, Руфус и не дома, но наверняка не на работе. Заказы на верфь не поступали уже больше года, и тамошние работники получали кое-что лишь благодаря государственному вспомоществованию; порой подворачивался случайный заработок — охота на медведя для цирка или что-нибудь в том же роде. Если Руфус ушел, придется незаметно побродить вокруг, пока тот не вернется. Терпения Луго не занимать.
Он прошел еще около сотни шагов, когда до его слуха донесся шум. Другие, кто был на улице, тоже обратили на шум внимание, оставили дела и стали вслушиваться, вытягивая шеи и прищурив глаза. Большинство поспешили найти укрытие, лавочники и мастеровые приготовились закрыть двери и ставни. Нашлись и такие, кто плотоядно облизнул губы и двинулся в сторону, откуда неслись крики. Гам стал громче; его все еще глушили извилистые улицы и тесно стоящие дома, но ошибки быть не могло. Луго прекрасно знал это низкое, утробное ворчание вперемешку с воплями и гиканьем. Толпа травила человека.
Луго сразу понял, за кем охотятся, и по спине у него побежали мурашки. На мгновение он замешкался. Стоит ли рисковать? Дома Корделия, дети — у него и у его семьи впереди еще тридцать — сорок лет спокойной жизни…
И тут же пришла решимость. По крайней мере, надо пойти посмотреть, безнадежна ситуация или нет. Луго поднял наголовник, опустив пришитую по краю сетку: видно сквозь нее не так уж плохо, а лица за сеткой не разглядеть. Жизнь научила Луго предусмотрительности. Правда, увидев его в таком виде, военный патруль насторожится и остановит для допроса. Но будь по соседству патруль, эта свора не ринулась бы за Руфусом. Правда, — рот Луго скривился в мимолетной усмешке, — Руфус мог бы оказаться под арестом.
Луго двинулся наперерез приближающемуся гаму, ориентируясь по звуку. Он шел чуточку быстрее, чем искатели опасных приключений, но не настолько, чтобы привлекать к себе внимание. Наголовник бросает на сетку тень; ее, наверное, никто и не заметит. Мысленно он повторял древние заклятия против опасности: «Не дай страху охватить тебя, пусть мышцы будут расслаблены, чувства открыты, а тело в любой момент готово перейти к действию. Спокойствие, бдительность, гибкость; спокойствие, бдительность, гибкость…»
Он вышел на площадь Геркулеса одновременно с преследуемым. Название ей дала покрытая патиной статуя героя в центре. От нее лучами расходилось полдесятка улиц. Выскочивший на площадь мужчина был коренаст, его грубое лицо усыпали веснушки, а жидкие волосы и спутанная борода были редкого огненно-рыжего цвета. Туника, облепившая мощное тело, была пропитана потом. Да, это наверняка Руфус, решил Луго. Ведь Руфус[13] — явно не имя, а прозвище.
Беглец был силен, но не создан для скорости. Толпа преследователей бежала за ним по пятам. Их было человек пятьдесят — такие же, как Руфус, работяги, одетые в тусклые, много раз чиненные одежды. В толпе попадались отдельные женщины, взъерошенные и исступленные. Мужчины вооружились чем попало: ножами, молотками, палками, булыжниками. В реве толпы можно было различить отдельные слова:
— Колдун!.. Язычник!.. Дьявол!.. Смерть ему!..
Брошенный камень ударил Руфуса меж лопаток. Он споткнулся, но продолжал бежать. Рот его был широко разинут, грудь резко вздымалась, невидящий взгляд устремлен прямо вперед.
Глаза Луго сверкнули. Бывают обстоятельства, когда ждать нельзя, надо принимать молниеносные решения. Расстояние, скорость, а главное — настрой толпы позволяли вмешаться: сколько бы они ни орали, в их вое слышалось, что они боятся того, кого преследуют. Можно пойти на риск. В случае неудачи можно скрыться, не дожидаясь смертельных ран; мелкие раны — пусть, они быстро заживут.
— Руфус, ко мне! — крикнул он. И толпе — повелительно: — Стоять! Назад, собаки!
Бежавший в переднем ряду мужчина зарычал. Луго перехватил свой дубовый посох обеими руками посредине. Высверленные в торцах посоха отверстия были залиты свинцом. Посох со свистом рассек воздух — мужчина заорал и вильнул в сторону. Скорее всего, сломано ребро. Следующему удар пришелся в солнечное сплетение, третьему по колену — он взвизгнул от боли и повалился на двух других, бежавших следом. Женщина замахнулась шваброй, но Луго отбил это кухонное оружие, ободрав мегере костяшки пальцев, а может, сломав одну-две косточки. Толпа отпрянула с толкотней, стонами и невнятными угрозами. Заслоняясь кружащимся, почти невидимым от скорости посохом, Луго усмехнулся и приказал:
— Ступайте по домам! Или вы осмелитесь взять правосудие кесаря в свои руки? Прочь!
Кто-то кинул камень, но промахнулся. Луго врезал посохом по ближайшему черепу, тщательно отмерив силу удара. И без трупов дело достаточно скверное, а за трупами последуют немедленные действия властей. Здесь же только рана, зато обильно кровоточащая: ослепительно алый поток залил лицо и мостовую. Вид крови отвлек преследователей.
Руфус никак не мог отдышаться.
— Пошли, — вполголоса бросил Луго. — Медленно и ровно. Если побежим, они кинутся следом…
Он попятился, по-прежнему крутя посох перед собой и по-волчьи ухмыляясь. Краем глаза он заметил, что Руфус держится справа. Хорошо. Парень не совсем потерял голову.
Преследователи роптали и разевали рты. Раненые причитали. Луго вошел в заранее намеченную тесную улочку, оказавшись за углом большого дома, вне поля зрения с площади.
— А теперь ходу, — скомандовал он. — Да нет же, дурак! — Пришлось придержать Руфуса за рукав. — Не бегом. Шагом!
Немногочисленные прохожие смотрели на них с опаской, но не вмешивались. Луго нырнул в первый же переулок, который наверняка соединяется с другой улицей. Когда они оказались вдвоем посреди шумной уличной суматохи, Луго распорядился:
— Стой! — Сунув посох под мышку, он потянулся к пряжке, скрепляющей плащ. — Надень-ка это. — Прежде чем накинуть наголовник на слишком уж бросающиеся в глаза волосы спутника, он убрал сетку. — Очень хорошо. Теперь мы с тобой два мирных гражданина, идущих по своим делам. Постарайся не забывать об этом.
Ремесленник заморгал. Лицо его блестело от пота, голос сильно дрожал:
— Кто… кто ты будешь? Чего хочешь?
— Я с удовольствием спасу твою жизнь, — холодно ответил Луго, — но не собираюсь больше рисковать своей собственной. Делай, что я скажу, и у нас есть шанс добраться до убежища. — Руфус замялся, будто его одолевали сомнения, и Луго добавил: — Если хочешь, ступай к властям. Поторопись, пока твои любезные соседи не набрались духу и не двинулись тебя искать. Скажи префекту, что тебя обвиняют в колдовстве. Он все равно это выяснит. Пока тебя будут допрашивать под пыткой, можешь подумать, как доказать свою невиновность. Колдовство, знаешь ли, карается смертью.
— Ноты…
— Я виновен в нем не более, чем ты. Мне кажется, мы могли бы помочь друг другу. Если ты не согласен — прощай. Если да — ступай со мной и держи рот на запоре.
Из могучей груди вырвался вздох. Руфус запахнул плащ и заковылял рядом с Луго. Постепенно его походка становилась все более легкой, потому что ничего плохого не случалось. Они просто затерялись в уличной толпе.
— Может, ты думаешь, что миру пришел конец, — негромко заметил Луго, — но это чисто местный переполох. В других краях о нем никто не слышал, а если и слышал, то не придал значения. Я видел, как люди занимаются обыденными делами, когда враг ломает городские ворота.
Руфус глянул на него, икнул, но промолчал.
Жилище Луго находилось в тихом северо-западном районе, на улице Сапожников. Скромный, не бросающийся в глаза дом, уже не новый — тут и там со стен осыпалась штукатурка.
Луго постучал. Дверь открыл домоправитель. Рабов у Луго было совсем немного. Он их тщательно выбирал и год за годом отсеивал неподходящих.
— Персей, нам с этим человеком надо обсудить конфиденциальный вопрос, — сказал Луго. — Быть может, он поживет у нас немного. Я не хочу, чтобы ему хоть как-нибудь мешали.
Персей, выходец с Крита, кивнул и ласково улыбнулся:
— Понятно, хозяин. Я уведомлю остальных.
— Им можно доверять, — тихонько сказал Луго Руфусу. — Они знают, что более теплого места у них не будет. — Он снова обернулся к Персею: — Как видишь — и обоняешь, — у моего друга был трудный день. Мы разместим его в нижней комнате. Принеси напитки немедленно, а воду — как только сумеешь согреть достаточное количество, вместе с губкой и полотенцами. И чистую одежду. Постель готова?
— Как всегда, хозяин, — в голосе раба проскользнула тень обиды. Он секунду поразмыслил. — Что же до одежды, то ваша ему не влезет. Я позаимствую у Дюрига. Следует ли потом приобрести новую?
— Это обождет, — решил Луго. Не исключено, что потребуется срочно собрать всю наличность и необесцененную мелочь, которая занимает слишком много места. Один золотой солидус — это примерно четырнадцать тысяч нумми. Руфусу Луго пояснил: — Дюриг — на все руки мастер. Кроме него, мы еще можем похвастать искусным поваром и парой служанок. Хозяйство у нас скромное.
Бытовые подробности успокаивают. Важно, чтобы Руфус опомнился как можно быстрее и смог внятно отвечать на вопросы.
Из атриума они прошли в приятную, озаренную солнцем комнату, тоже скромную; свет вливался сквозь зеленоватые свинцовые стекла, окна смотрели на соседнюю крышу. В центре мозаичного пола был изображен барс в окружении павлинов. На деревянных стеновых панелях были более современные мотивы — на одной рыба и христограмма в окружении цветов, с другой взирал огромными глазами Иисус. Со времени Константина Великого исповедовать христианство становилось все выгоднее, а в здешних краях оно уклонялось к католицизму. Луго оставался новообращенным: принять крещение означало взять на себя несколько стеснительные обязательства. Именно поэтому большинство верующих откладывали крещение на потом, ближе к старости.
Жена услышала, что он пришел, и вышла навстречу.
— Добро пожаловать, дорогой, — радостно сказала она. — Ты быстро вернулся.
Тут Корделия заметила Руфуса, и в глазах ее мелькнула тревога.
— У меня с этим человеком срочное дело, — объяснил Луго. — Крайне конфиденциальное, понимаешь? Она кивнула и покорно приветствовала гостя:
— Здравствуй и добро пожаловать.
Прекрасная девочка, подумал Луго. От нее трудно отвести взгляд. Корделии всего девятнадцать, она невысока, но фигура у нее изящно-округлая, каштановые волосы струятся каскадом, точеные черты лица будто светятся, а губы всегда чуть приоткрыты. Выйдя за Луго четыре года назад, она уже успела родить двух детей, и оба до сих пор живы. Женитьба принесла Луго кое-какие полезные связи, поскольку отец Корделии был курием[14], хотя приданое оказалось просто смехотворным — курии гнулись под непосильным грузом налогов и гражданского долга. Самым главным в этом браке было то, что супруги чувствовали взаимную склонность; супружество стало для них обоих не обузой, а удовольствием.
— Маркус, позволь представить тебе Корделию, мою жену, — сказал Луго. Имя «Маркус» было достаточно распространенным. Руфус склонил голову и невразумительно хмыкнул. А Луго повернулся к жене: — Нам надо заняться делами без промедления. Персей позаботится обо всем необходимом. Я приду к тебе, как только смогу.
Она проводила взглядом мужа и его гостя. Кажется, она вздохнула — или почудилось? Внезапно Луго объял страх. Он ринулся в это предприятие очертя голову, окрыленный надеждой столь призрачной, что должно бы подавлять ее, корить себя за нее. Теперь же перед ним замаячило понимание того, что будет, если она оправдается. Нет, не стоит думать об этом, во всяком случае пока. Шаг, потом еще шаг, шаг левой, шаг правой — только так можно одолеть время…
Нижняя комната находилась в подвале; Луго отгородил ее сразу же, как приобрел дом. Такие укрытия были не в редкость и не привлекали излишнего внимания. Часто они служили для молитв и аскетического уединения. А Луго при его занятиях непременно требовалось место, где можно избежать лишних ушей и глаз. Келья была квадратной — десять стоп в ширину, шесть в высоту. Три оконца под потолком выходили в перистиль на уровне земли. Стекла в них были настолько толстыми и неровными, что мешали смотреть, хотя и пропускали свет, а стены были аккуратно побелены, делая сумрак не таким уж плотным. На полочке рядом с кремнем, кресалом и трутом лежали свечи. Из мебели здесь имелись лишь кровать, табурет и поставленная прямо на земляной пол ночная ваза.
— Садись, — пригласил Луго. — Отдохни. Ты в безопасности, друг мой. В безопасности…
Руфус тяжело, ссутулившись, оседлал табурет. Наголовник он откинул, но продолжал запахивать на себе плащ — в комнате было довольно прохладно. Он поднял свою рыжую голову; в глазах его читались растерянность и вызов одновременно.
— Ну и что же ты за дерьмо? — буркнул он. Хозяин дома прислонился к стене и улыбнулся:
— Флавий Луго. А ты, как я полагаю, безработный плотник с верфи, в народе называемый Руфусом. Как тебя зовут на самом деле?
Руфус непристойно выругался и спросил:
— А тебе-то какое дело?
— Да, пожалуй, никакого, — пожал плечами Луго. — Хотя ты мог бы проявить ко мне побольше учтивости. Эта свора вышибла бы из тебя дух.
— А тебе-то что? — грубо повторил рыжий. — Чего ты влез? Слушай, я не колдун. И не хочу иметь ничего общего ни с колдовством, ни с язычеством. Я добрый христианин, свободный римский гражданин.
— И абсолютно нигде и никогда не приносил жертв и не делал приношений, кроме как в церкви? — приподняв брови, поинтересовался Луго.
— Ну, э-э, ну… Эпоне, когда моя жена умирала… — Руфус привстал, внезапно рассвирепев. — Вот же дерьмо! Да не колдун ли ты сам?!
Луго предостерегающе поднял ладонь. Его левая рука качнула посох — едва заметно, но многозначительно.
— Я не колдун и не могу читать твои мысли. Однако старые обычаи умирают нехотя, даже в городах, а уж в деревнях по большей части живут язычники. По твоему облику и речи я заключаю, что твои предки были кадурцами, жившими среди холмов над долиной Дюрания.
Руфус сел обратно и с минуту тяжело дышал. Потом мало-помалу начал расслабляться, даже ответил на дружелюбный взгляд Луго чем-то вроде улыбки.
— Правда твоя, мои предки из того племени, — проворчал он. — Мое правильное имя, э-э, Котуадун. Только меня давно никто не кличет по-иному, кроме как Руфусом. А ты, как погляжу, решительный малый.
— Я этим живу.
— И ты не галл. Флавием-то может быть каждый, а вот что за «Луго»? Ты откуда?
— Я поселился в Бурдигале давным-давно… — Раздался стук в дощатую дверь, пришедшийся очень кстати. — А, вот и наш славный Персей с обещанными напитками. Осмелюсь предположить, что ты нуждаешься в них сильнее меня.
Домоправитель внес поднос с графинами вина и воды, чашами, хлебом, сыром и миской оливок. Поставив все это на пол, он удалился, повинуясь жесту хозяина, и аккуратно прикрыл за собой дверь. Луго присел на кровать, наполнил чаши и предложил Руфусу почти неразбавленное вино. Свое он обильно развел водой.
— Твое здоровье, — провозгласил Луго, поднимая чашу. — Сегодня ты едва не лишился его. Руфус разом осушил полчаши.
— Уф-ф-ф-ф! Черт меня побери, если это не доброе винцо! — Он, прищурившись, взглянул сквозь сумрак на своего спасителя. — Зачем ты это сделал? Что тебе с того за прибыль?
— Ну, начнем хотя бы с того, что это быдло не имело права убивать тебя. Это дело государства, после того как будет должным образом доказано, что ты виновен; я же уверен в твоей невиновности. А мне надлежит поддерживать закон.
— Ты знаешь меня?
Луго отхлебнул из чаши. Фалернское вино разлилось по языку сладостью.
— Я знал о тебе, — согласился он. — Меня достигли слухи. Это естественно. Я слежу за тем, что творится на свете. У меня есть свои люди. Нет, не пугайся, никаких тайных осведомителей. К примеру, уличные ребятишки получают от меня монетку, если принесут какое-то интересное известие. Я решил разыскать тебя и узнать подробности. Тебе просто повезло, что ты оказался именно там и тогда, где и когда я мог утащить тебя из-под носа у твоих друзей-трудяг.
А сколько я, мелькнула мысль, упустил за многие годы шансов, разойдясь с ними на волосок? Луго не разделял распространившейся в последнее время веры в астрологию. Куда легче было допустить, что миром правит чистейший случай. Видимо, сегодня колесо Фортуны повернулось в его сторону.
Если только все это имеет смысл. Если кто-нибудь сродни ему существует хоть где-нибудь в подлунном мире…
Руфус набычил голову, ссутулив тяжелые плечи.
— Почему ты это сделал? — раздраженно бросил он. — Какого дерьма тебе надо?
Надо его немного успокоить. Луго осадил собственное нетерпение, наполовину смешанное со страхом.
— Пей свое вино. Пей и слушай, и я все объясню. Этот дом может навести тебя на подозрение, что я курий, преуспевающий владелец мастерской или что-нибудь в том же роде. Вовсе нет…
Луго давненько уже не менял занятий. Указ Диоклетиана должен был по идее приписать всех к тем званиям, в которых они рождены, в том числе и людей среднего достатка. Но эти люди вовсе не желали, чтобы их мало-помалу растирали в порошок жернова налогов, постановлений, обесценивающихся денег, умирающей торговли, и все чаще и чаще скрывались. Меняли имена, становились поденщиками или даже рабами, странствующими работниками и комедиантами; кто-то вступал в бандитские шайки, державшие в страхе окраинные деревни, а кто-то даже переходил на сторону варваров. Луго принял меры на будущее, если возникнет нужда уйти. Он привык заранее готовиться к неожиданностям.
— Сейчас я состою, — закончил Луго, — на службе у некоего Аврелиана, здешнего сенатора.
— Я слыхал про него! — враждебно сверкнул глазами Руфус.
— Он добился своего положения взятками, — пожал плечами Луго, — и даже среди сенаторов славится продажностью. И что с того? Он толковый человек и понимает, что надо ценить тех, кто ему верно служит. Быть может, тебе известно, что сенаторам непозволительно заниматься коммерцией, но его интересы разнообразны. Значит, ему требуются посредники, причем не просто подставные лица. Я за него хожу туда-сюда, вправо-влево, вынюхиваю да высматриваю разные опасности и возможности, доставляю сообщения, выполняю скользкие поручения, даю советы, когда требуется. Бывают занятия и менее достойные. По правде сказать, по-настоящему достойных занятий раз-два и обчелся.
— И что Аврелиану надо от меня? — беспокойно заерзал Руфус.
— Ничего. Он о тебе слыхом не слыхал. Роком суждено, что и не услышит. Я искал тебя по собственной воле. Мы можем оказаться весьма ценны друг для друга. — В голосе Луго зазвенела сталь. — Я не угрожаю. Если мы не сможем работать вместе, но ты будешь стараться подладиться под меня, я, по меньшей мере, смогу тайком переправить тебя из Бурдигалы туда, где ты сможешь начать жизнь заново. Помни, я тебя спас. Если я брошу тебя — ты покойник.
Руфус угрюмо сложил пальцы кукишем.
— Они узнают, что ты прячешь меня тут.
— А я и сам об этом сообщу, — холодно заявил Луго. — Как настоящий гражданин, я выступил против беззаконного самосуда, но полагал, что должен непременно допросить тебя наедине, вытянуть из тебя… Стоп! — Во время разговора Луго поставил чашу на землю, поскольку предполагал, что Руфус может ринуться на него, а сейчас подхватил посох обеими руками. — Сиди на табурете, паренек. Ты крепок телом, но ты же видел, что я способен сотворить с помощью этой штуки.
Руфус осторожно присел.
— Так-то лучше! — рассмеялся Луго. — Не будь ты так дьявольски вспыльчив! Я действительно не хочу тебе никакого вреда. Повторяю, если ты будешь честен со мной и станешь делать, как я скажу, то самое скверное, что может тебя ждать, — тайный исход из Бурдигалы. У Аврелиана большая латифундия; там, несомненно, пригодится лишняя пара рук, а если я замолвлю словечко, сенатор закроет глаза на некоторое отклонение от формальностей. А в лучшем случае… Ну, я и сам еще не знаю и потому не стану давать никаких обещаний, но все может обернуться более заманчиво, чем детские мечты самого высокого полета, Руфус.
Его слова и баюкающие интонации сделали свое дело. Да и вино начало действовать. Руфус посидел минутку спокойно, кивнул, расплылся в улыбке, залпом допил чашу и протянул руку с восклицанием:
— Клянусь Троицей, ты прав!
Луго пожал жесткую мозолистую ладонь. Этот жест в Галлии был еще в новинку — наверное, пришел от германских поселенцев.
— Замечательно! Просто говори подробно и откровенно. Я знаю, что это нелегко, но не забывай, у меня есть на то свои причины. Я намерен сделать тебе добро, насколько позволит Бог.
Он вновь наполнил опустевшие чаши. Несмотря на жизнерадостное выражение лица, напряжение в душе Луго все нарастало и нарастало.
Руфус поднес чашу к губам, кадык его задергался.
— И чего б ты хотел знать? — спросил он.
— Для начала — как ты попал в беду. Веселость Руфуса как рукой сняло. Прищурившись, он уставился в пространство мимо собеседника.
— Потому что жена моя померла, — пробормотал он. — Тут-то все горшки и хряснулись.
— Участь вдовца — вовсе не редкость, — отозвался Луго, хотя собственные воспоминания ранили его, как нож.
Толстые пальцы Руфуса сжали чашу изо всех сил, даже костяшки побелели.
— Моя Ливия была старухой. Волосы поседели, на лице морщины, зубы выпали… Наши двое детишек, мальчик и девочка, выросли, поженились, завели собственных детишек. И уже начали седеть.
— Я надеялся, что такое возможно. О Астарта!.. — шепнул Луго, но не по-латыни. А вслух, на современном языке, сказал: — Именно так мне и сообщали. Потому-то я и пошел к тебе. Когда ты родился, Руфус?
— С какого дерьма мне знать? — с горечью откликнулся тот. — Вот же задница! Бедняки не считают годов, как богатей. Я не представляю, кто консулом в этом году, а уж тогда — тем более. Но Ливия моя была юной, когда мы оженились, — лет четырнадцати — пятнадцати. Она была сильная кобылка, это уж да — выплевывала молодняк, как арбузные семечки, хотя в возраст вошли только двое. Она не загнулась сразу, как иные прочие клячи.
— Значит, тебе исполнилось троекратно по двадцать и еще десять, а то и больше, — очень вкрадчиво сказал Луго. — А выглядишь ты не старше двадцати пяти. Ты хоть раз болел?
— Нет, если не считать пару раз, когда меня ранило. Раны были скверные, но зажили дней за пять, даже шрама не осталось. И зубы не болели. Как-то в драке выбили три штуки, а они обратно выросли. — Самодовольство покинуло его. — На меня стали смотреть косо, а когда Ливия померла, тут-то все на меня и напустились. — Руфус застонал. — Говорили, будто я заключил сделку с дьяволом. Она мне пересказывала, что слышала. Но дерьма чего я мог сделать. Бог дал мне сильное тело, вот и все. Она мне верила.
— Я тоже верю, Руфус.
— Когда она под конец совсем расхворалась, со мной уж почти никто и не разговаривал. Шарахались от меня на улице, крестились, плевали себе на грудь. Пошел я к священнику. Он тоже перепугался, я же видел. Сказал, что я должен пойти к епископу, но отвести меня к нему этот ублюдок как-то все откладывал. А потом Ливия померла.
— А похоть? — не удержался Луго.
— Ну, я уже давно ходил в бордель, — буднично сообщил Руфус. И вдруг его охватила ярость. — И теперь они, эти суки, они велят мне сматываться и больше не появляться! Я осерчал и затеял скандал. Народ слыхал и собрался снаружи. Когда я вышел, эти мерзкие свиньи наорали на меня, а я дал по рылу самому большеротому. А дальше они все на меня накинулись. Я насилу вырвался и побежал, а они следом, все новые и новые.
— Они бы тебя непременно растоптали, — заметил Луго. — А еще слухи могли достигнуть ушей префекта. Человек, который не стареет, да притом явно не святой, — следовательно, он заодно с дьяволом. Тебя бы арестовали, допросили под пыткой и наверняка обезглавили бы. Нынче скверные времена. Никто не знает, чего ждать. Одолеют ли нас варвары? Будет ли новая гражданская война? Достанет ли нас чума, голод или полный крах в делах? Страх вымещают на колдунах и еретиках.
— Я не из таких!
— Я и не говорю, что из таких. Я согласен с тем, что ты обыкновенный человек, зауряднее не бывает, если не считать… Скажи-ка, ты не слыхал о ком-либо подобном тебе, кого время вроде бы не касается? Может, из родни?
Руфус покачал головой.
— И я тоже не слыхал, — вздохнул Луго. Собрался с духом и бросился, как с моста в воду. — Я терпел и ждал, искал и надеялся, пока не начал понимать, что к чему.
— А-а?
Руфус расплескал вино. Луго отхлебнул из своей чаши, чтобы хоть отчасти успокоиться, и спросил:
— Как ты думаешь, сколько мне лет? Руфус долго в него вглядывался, прежде чем проронил чуть слышно:
— На вид лет двадцать пять. Уголок рта Луго изогнулся в усмешке.
— Как и ты, своего точного возраста я не знаю, — медленно проговорил он. — Но когда я родился в Тире, там правил царь Хирам. По хроникам, которые мне удалось изучить, выходит, что это было примерно двенадцать веков назад.
Руфус только рот разинул. Веснушки отчетливо проступили на побледневшем лице. Свободной рукой он сотворил крестное знамение.
— Не бойся, — остановил его Луго. — Я вовсе не в сговоре с темными силами. Да и небо тут тоже ни при чем и, если на то пошло, никакие иные силы и духи. Просто я из того же теста, что и ты, — не знаю лишь, что это означает. Я всего-навсего долго живу на свете. Долго и одиноко. Ты лишь едва отведал, насколько это одиноко.
Он встал, отставив чашу и посох, и принялся вышагивать из угла в угол, заложив руки за спину.
— Разумеется, я рожден вовсе не Флавием Луго; это лишь последнее из принятых мной имен, которым я утратил счет. Первым же было… А, неважно! Финикийское имя. Я был купцом, пока годы не навлекли на меня беду, весьма схожую с твоей сегодняшней. Затем я был моряком, караванщиком, наемным солдатом, странствующим сказителем — перепробовал все профессии, позволяющие человеку приходить и уходить почти незамеченным. Я прошел суровую школу. Множество раз я едва не погиб от ран, в кораблекрушении, от голода, жажды и дюжины иных напастей. Если бы не странная живучесть моего тела, я бы умер уже несколько раз. Более тихой и куда более страшной — когда я ее осознал — была опасность захлебнуться в бесконечных и бессмысленных воспоминаниях. Какое-то время я почти ничего не соображал. В чем-то безумие было даже милосердным, оно заглушало боль утрат. Я терял всех, кого любил, кого начинал любить, терял, и терял, и терял… Сколько я потерял детей!.. Но мало-помалу я выработал искусство управлять воспоминаниями. Теперь я все помню ясно, я словно живая Александрийская библиотека — ах нет, она сгорела, не так ли? — Он хмыкнул. — Случаются у меня и провалы в памяти. Но я выучился искусству хранить знание до тех пор, пока оно мне не понадобится, и находить нужные сведения по первому требованию. Я научился управлять тоской. Я…
Заметив благоговейный взгляд Руфуса, он резко умолк.
— Двенадцать веков? — выдохнул ремесленник. — Так ты видел Спасителя?
— Увы, нет, — с усилием улыбнулся Луго. — Если он был рожден в годы правления Августа, как говорят, — это выходит, м-м, лет триста — четыреста назад, — я тогда был в Британии. Рим ее еще не завоевал, но торговля шла бойко, а южные племена были на свой лад цивилизованы. И не слишком навязчивы, не лезли не в свои дела — а это качество весьма желательное, когда ведешь оседлую жизнь. Чертовски трудно отыскать его в наши дни, хоть беги к диким германцам или скоттам. Но даже они…
Еще я, — продолжал он после паузы, — научился искусству старить свою внешность. Пудра, краска для волос и тому подобные меры обременительны и ненадежны. Я позволяю всем окружающим удивляться, что на вид я не старею. Тем более что рот им не заткнешь. Сам же понемногу начинаю сутулиться, шаркать ногами, покашливать, притворяться глуховатым, жаловаться на боли, бессонницу и дерзость нынешних юнцов. Разумеется, это помогает лишь до определенной степени. В конце концов, мне приходится исчезать и начинать все заново в другом месте под новым именем. Я стараюсь устроить свой уход так, чтобы казалось, будто я странствовал и попал в какое-то несчастье, быть может, по старческой забывчивости. Как правило, я старательно готовлюсь, прежде чем сняться с якоря. Коплю золото, расспрашиваю о новом месте, а то и наезжаю туда, чтобы закрепить там свое новое имя… — Столетия вдруг навалились на него безмерной усталостью. Подробности, подробности… Он запнулся, устремив взгляд в подслеповатое оконце. — Я что, впадаю в старческое слабоумие? Обычно я не мелю языком. Впрочем, ты первый мне подобный, кого удалось отыскать, Руфус, самый первый. Будем надеяться, что не последний.
— Тебе что-нибудь известно, э-э, о других? — раздался неуверенный голос у него за спиной.
— Я же говорил, не встречал ни разу, — покачал головой Луго. — Да и как их найти? Несколько раз казалось, что я напал на след, но он обрывался или оказывался ложным. Хотя однажды я, возможно, и встретился… Не уверен.
— Как это… хозяин? Не расскажешь ли?
— Почему бы и не рассказать? Это было в Сиракузах, где я обосновался на много лет, — Сиракузы были связаны с Карфагеном, я тоже. Прелестный город! И была там женщина, по имени Алтея, миловидная и разумная, какими порой становились женщины во времена заката греческих колоний… Я был знаком с ней и ее мужем. Он был крупным судовладельцем, а я капитаном на грузовом судне. Они были женаты лет тридцать; он облысел и обрюзг, она родила ему дюжину детей, и старший успел поседеть, а она с виду оставалась цветущей девушкой.
Луго помолчал, прежде чем бесцветным голосом закончить рассказ:
— Город захватили римляне. Разграбили. Меня не было. Всегда разумнее убраться под каким-нибудь благовидным предлогом, если затевается нечто подобное. Когда я вернулся, то расспрашивал о ней. Ее могли угнать в рабство. Тогда я разыскал бы ее и выкупил. Так нет же, когда мне удалось найти одного общего знакомого — сам он был невеликой птицей и не пострадал, — то узнал, что она мертва. Вроде бы изнасилована и заколота. Не знаю, правда ли это. Любой рассказ при передаче из уст в уста обрастает выдуманными подробностями. Впрочем, неважно. Это было так давно…
— Очень жаль. Там бы и надо искать прежде всего. — Увидев, что Луго весь напрягся, Руфус поправился: — Э-э, извини, хозяин. Ты, э-э, вроде бы не очень ненавидишь Рим.
— За что? На земле вечно происходит одно и то же — войны, тирании, убийства, рабство. Я и сам во всем этом участвовал. А теперь Рим получит той же монетой.
— Что?! — Руфус оцепенел от ужаса. — Не может быть! Рим вечен!
— Как тебе угодно. — Луго вновь повернулся к гостю. — Выходит, я все-таки нашел собрата-бессмертного. Во всяком случае, вот человек, которого стоит опекать, за которым можно последить, чтоб удостовериться. Хватит двух-трех десятилетий. Хотя и сейчас почти не сомневаюсь. — Он резко втянул воздух. — Понимаешь, что это значит? Да нет, вряд ли. У тебя еще не было времени подумать…
Луго внимательно вгляделся в грубо скроенное низколобое лицо. У тебя уныние быстро сменяется слюнявым весельем. Вряд ли ты вообще когда-нибудь научишься думать. Ты просто-напросто неплохой плотник, и только. Но мне еще повезло, что удалось найти хоть такого. Разве что Алтея… Но она песчинкой проскользнула у меня меж пальцев, ускользнула в смерть…
— Это значит, что я не единственный в своем роде, — сказал Луго. — Если нас двое, то должны найтись и другие. Их мало, подобные нам рождаются чрезвычайно редко. Бессмертие не наследуется, как рост, цвет волос или небольшие уродства, переходящие в иных семьях из поколения в поколение. Что бы ни служило причиной такого отклонения, происходит оно по чистой случайности. Или по Божьей воле, если тебе так больше нравится, хотя, по-моему, вряд ли: это выставило бы Бога безответственным капризулей. И ведь наверняка неудачное стечение обстоятельств отнимает жизнь у многих бессмертных еще в молодости, как отнимает ее у многих обычных мужчин, женщин и детей. Пусть нам не страшны болезни, но избежать меча, копыт обезумевшего коня, наводнения, пожара, голода и многого другого мы не в состоянии. Возможно, еще больше наших собратьев умирает от рук соседей, возомнивших, что бессмертные — колдуны, демоны или чудовища.
Руфус съежился и заныл:
— У меня голова кругом идет.
— Ну да, тебе пришлось нелегко. Бессмертные тоже нуждаются в отдыхе. Поспи, если хочешь. Глаза Руфуса остекленели.
— А чего бы не объявить, что мы, э-э, святые? Ангелы!
— Не высоко ли ты замахнулся? — с усмешкой справился Луго. — Допустим, если бы человек королевской крови… Но такое вряд ли случалось, раз подобные нам настолько редки. Нет, если кому из нас и суждено выжить, то лишь тем, кто научился держаться в тени.
— Тогда как же нам друг друга искать? Руфус икнул и рыгнул.
— Пойдем со мной в сад, — предложил Луго.
— О, с радостью! — певуче отозвалась Корделия. Она так и пританцовывала рядом с мужем. Вечер выдался теплый и ясный. Почти полная луна висела в сине-фиолетовом небе на востоке. Западный небосвод только-только темнел; там трепетно мерцали первые звезды. Городской шум почти смолк, и на смену ему пришел стрекот сверчков. Лунный свет испещрил цветочные клумбы, дрожал на глади бассейна, посеребрил юное лицо и грудь Корделии.
Минуты три они молча стояли, взявшись за руки.
— Ты сегодня был так занят, — сказала она наконец. — Увидев, что ты вернулся рано, я надеялась… Ну конечно, ты должен делать свое дело.
— К несчастью, именно этим я и занимался, — отвечал он. — Зато ночь принадлежит лишь нам двоим.
Корделия прижалась к мужу. Волосы ее еще хранили свежесть солнца.
— Христианам пристало быть благодарными за все, что мы имеем. — Она хихикнула. — Как легко быть христианкой нынче ночью!
— Что слышно у детей?
Их сынишка Юлиус уже не ковылял, а носился повсюду в поисках приключений и уже начал говорить; а малютка Дора знай себе спала в своей колыбельке, сложив крошечные ручонки.
— Все в порядке, а что? — переспросила Корделия, чуть удивившись.
— Я вижусь с ними чересчур редко.
— Зато любишь. У отцов такую любовь встретишь нечасто. То есть такую сильную. Я хочу подарить тебе много-много детей. — Она сжала ему руку и перешла на проказливый тон: — Мы можем начать прямо сейчас.
— Я… старался быть добрым.
Расслышав в его голосе печальные нотки, Корделия отпустила руку мужа и в тревоге взглянула на него широко распахнутыми глазами.
— Возлюбленный, случилось что-то плохое? Луго заставил себя взять жену за плечи, заглянуть ей в лицо — лунный свет сделал его пламенно-прекрасным — и ответить:
— Между нами с тобой — ничегошеньки. — Кроме того, добавил он про себя, что ты состаришься и умрешь. А это случалось так часто, так часто! Мне не счесть смертей. Нет меры для боли, но, по-моему, она нисколько не убывает; по-моему, я просто научился с ней жить, как смертный может научиться жить с незаживающей раной, Я считал, что у нас с тобой впереди… Боже, тридцать, а то и сорок лет, прежде чем мне придется уйти. Как это было бы замечательно!.. Вслух он сказал другое: — Мне предстоит неожиданная поездка.
— Она связана с тем, что этот человек… Маркус… Он тебе что-то сообщил?
Луго кивнул, и Корделия поморщилась:
— Не нравится он мне. Прости, но не нравится. Он груб и глуп.
— Да, не спорю, — согласился Луго, почти жалея, что Руфус разделил с ними ужин. Но это казалось разумным: одиночное заключение в нижней комнате лицом к лицу со своими страхами и животная потребность в общении надломили бы остатки самообладания Руфуса, а оно ему еще ох как потребуется… — И тем не менее я получил от него полезные сведения.
— А со мной поделиться не хочешь?
Корделия изо всех сил старалась, чтобы в голосе не прозвучала мольба. Однако ответ был непреклонен:
— Извини, не могу. Не могу даже сообщить, куда еду и долго ли буду отсутствовать.
Она схватила мужа за руки похолодевшими пальцами.
— А варвары? Пираты. Бандиты…
— Конечно, путешествие не лишено опасностей, — признал Луго. — Сегодня я потратил массу времени, отдавая все необходимые распоряжения насчет тебя. На всякий случай, дорогая, на всякий случай. — Он поцеловал ее. Губы Корделии дрожали и имели чуточку солоноватый привкус. — Тебе следует знать, что это дело может коснуться Аврелиана. Может, и нет, но если коснется, то надо расследовать его немедленно, а Аврелиан в Италии. Я сообщил его секретарю Корбило то же самое, и ты можешь забрать у него на свои нужды причитающуюся мне плату. Кроме того, я вверил солидную сумму денег попечению церкви. Священник Антоний принял ее у меня под расписку, которую я отдам тебе. Кроме того, ты наследуешь все мое имущество. Ни тебе, ни детям бедствовать не придется…
Если Рим не рухнет — это, конечно, опять про себя. Корделия бросилась к нему, прильнула всем телом. Луго тихонько гладил ее по волосам, по спине, перебирал складки одежды, обращая объятия в самую нежную ласку.
— Тише, тише, — мягко приговаривал он, — это ведь так, на всякий случай. Не бойся. Мне, в сущности, ничто не грозит. — Ему хотелось верить, что это правда. — Я вернусь…
А вот это была ложь, и она обожгла язык едкой горечью. Ничего, она наверняка выйдет замуж, как только его спишут в мертвецы. Последний раз его видели на ордовикийском побережье, как раз перед нападением скоттов… Корделия отступила на шаг, обняла себя за плечи и неуверенно улыбнулась.
— Ну конечно, вернешься. Я буду все время молиться за тебя. А еще у нас впереди целая ночь.
До самого рассвета. «Нереида» отчалит вскоре после восхода солнца. Луго уже оплатил проезд за себя и за Руфуса. Изрядная часть Британии по-прежнему безопасна, хотя многие прибрежные поселения разграблены. Появление двух мужчин, к примеру, в Аква Сулис или Аугуста Лондиниуме, утверждающих, будто бежали от варваров, не вызовет подозрений. Имея при себе деньги, они смогут начать все заново; а Луго еще несколько поколений назад припрятал на острове изрядный запасец доброго золота.
— Ах, если б ты мог остаться! — не удержалась Корделия.
— Если б я только мог, — эхом отозвался он. Увы, на Руфуса в Бурдигале легла каинова печать. Пусть он бессмертен, но слегка придурковат и наверняка бесславно сгинет, если только им не будет руководить разумный человек. А Руфус не должен погибнуть. Только с его помощью, пусть и неуклюжей, сумеет Луго дожить до того неведомого дня, когда подобные им соберутся вместе.
Корделия не могла не услышать, с какой мукой муж произнес последние слова, и браво заявила:
— Я не стану хныкать. У нас ведь целая ночь! И еще много-много ночей после твоего возвращения. Я буду ждать тебя хоть целую вечность.
Нет, подумал Луго, какая там вечность! Ожидание покажется тебе просто бессмысленным, как только ты решишь, что овдовела, что еще молода, что годы уходят… Да и не дана тебе вечность. А я буду искать ту, что не покинет меня никогда.
Древнее название Западной Галлии, включая Бретань.
Гарумна — ныне Гаронна, Дюраний — ныне Дордонь.
Ныне Лион.
Ныне Бордо.
Галльская провинция, охватывавшая большую часть Северной и значительную часть Центральной Франции.
По-латыни — «рыжий».
В Римской империи — член городского совета.