— Над чем вы работали?
— Она была филологом, знатоком фольклора. А также изучала храмовое действо, таинство литургии.
— А разве это секретно?
Садовников умолк, прислушиваясь к туманной глубине сознания, где пряталась тайна, тихо мерцал невидимый миру бриллиант. Тайна дремала в коконе, дожидаясь часа, когда ослепительной бабочкой вырвется в светлый мир.
— Все, кто пел в народном хоре протяжные русские песни, знают, как с первых же звуков душа начинает двигаться по таинственным кругам, все выше и выше, преисполняясь все большей красотой, входя в гармонию с земными и небесными силами. И внезапно, на десятом или двадцатом куплете, подхваченная другими душами, она коснется ослепительной высоты, из которой хлынет в нее могучий свет радости и любви. И ты знаешь, что смерти нет, что миром правит любовь и в центре мира сияет благодатный Творец. То же происходит в храме, когда твоя молитва, вместе с молитвами других, возносится в бестелесную высоту, к благодатному Богу. И он вдруг услышит твою молитву и ответит на нее дивной благодатью, через которую ты сочетаешься с живыми и мертвыми, преисполнен всеведения, знаешь обо всем мироздании — от робкой былинки до далекой звезды. В эти мгновения душа достигает границ нашего мира и соприкасается с соседним миром негасимого света, неземной мудрости и бессмертия. Это касание происходит в одной только малой точке и длится миг единый, после чего душа опадает в наш затемненный и затуманенный мир. Но одной капли света, которую душе удается зачерпнуть в тех божественных сферах, хватает на то, чтобы превратить пепел в алмаз, претворить вино в кровь Христову, преобразить грешника в праведника. В научном центре исследовали эту энергию, искали способ увеличить ее приток на Землю. Создавали установку, в которой эта энергия переносит человека из одной Вселенной в другую, побеждает тепловую смерть «черных дыр», преображает несовершенный мир людей в идеальный союз творцов и спасителей. Этим и занималась моя жена.
Садовников вспомнил, как они с женой пели в поморской деревне. Синие блеклые глазки старух. Бело-розовые половики. За оконцами серебренное тихое моря с черной лодкой. И когда они взмыли всей силой и радостью ввысь, и темная изба стала вдруг золотой, а старушечьи лица стали молодыми и дивными, он вдруг увидел, как по морю, мимо окна, идет мама, в своем сиреневом платье, не касаясь вод. Прошла и исчезла в млечной дали, куда вслед за ней улетела песня. И в рождественскую ночь, когда он нес крест, а она, шагая рядом по хрустящему снегу, несла золотую книгу, и на крыльце храма, под звездами, священник восторженно восклицал: «Христос воскресе!», он увидел отца, совсем молодого, и отец держал маленькую стеклянную рыбку, какую вешают на еловую ветку.
Теперь он вспомнил об этом, глядя на темноволосую молодую женщину, в пальцах которой мерцал стеклянный амулет жены.
— А как она ушла? — спросила Вера, боясь, что вопросом преступает запретную грань. — Простите, если я не то спросила.
— Она погибла при испытании той самой установки, которая должна была накапливать энергию света. Эта установка была еще несовершенной, напоминала церковь, расписанную фресками. Жена пела в этой церкви великопостный канон Андрея Критского. Но я не сказал вам, что сфера божественного света соседствует с антимиром, где господствует мрак. То ли неверный расчет в конструкции, то ли чья-то злая воля, но пролившийся в установку божественный свет вдруг смешался с энергиями тьмы. Произошел раскаленный взрыв, в котором испарилась живая и неживая материя.
Он вдруг почувствовал такую пустоту, словно земля потеряла воздух и нечем стало дышать. Эта пустота разрасталась вглубь и вширь, и в ней останавливалось сердце, мерк разум и переставал сверкать таинственный бриллиант, превратившись в пепел. Погасло созвездие Льва, и в нем исчезла голубая звезда. Умолкли все стихи, все песни, шум дождя и ветра, и он, неприкаянный, навеки одинокий, сидел у верстака, чувствуя пальцами шершавое дерево.
Вера подошла, положила ему руку на голову, стала гладить, как ребенка. И он сидел, сотрясаясь плечами, и рыдал.
Утром он проснулся, лежал в своем спальном мешке и знал, что она не спит. Она не издавала звуков, не было слышно ее шагов, но он знал, что она не спит. Вышел из чуланчика и увидел, что Вера сидит за столом, лицо ее в утреннем солнце задумчивое и печальное.
— Вы сказали вчера, что была установка, накапливающая энергию света. Но ведь такой установкой является церковь. Я хочу пойти в церковь, исповедаться и причаститься. Можно?
— Конечно, — ответил Садовников, взглянув на часы. — Еще не началась утренняя служба. Мы можем поехать в Покровский храм к отцу Павлу. Он вас исповедует.
Вера благодарно встрепенулась, стала убирать под платок свои густые волосы.
Белый собор был в утреннем теплом солнце, с синими куполами, окруженный деревьями старого кладбища, от которого сохранилось несколько расколотых надгробий.
Храм был закрыт, у ограды собирались сонные нищие, кормили голубей, беззлобно переругивались. На ступеньках сидела старушка, — круглая голова покрыта платком, черная долгополая юбка напоминала подрясник, большие башмаки стоптаны в паломнических странствиях. Лицо со множеством мелких морщинок, намотанных крест на крест, как на клубочек. Среди этих трещинок и морщинок сияли наивные синие глазки, которые она подняла на Веру и Садовникова, когда они подошли к ступеням. И сразу же, словно ждала их прихода, стала говорить, перебирая цепкими пальцами деревянные четки:
— А в Писании сказано, что скоро состоится восьмой нечестивый собор, и на этом нечестивом соборе все, какие ни есть на земле веры, соединят в одну веру, и не станет никакой. И придет конец православию. Спутают все времена, чтобы православный человек не знал, в какой час, в какой день за кого молиться. Церковный язык, на котором говорят ангелы, поменяют на людской, которым говорят в магазинах и на рынках. Из церкви уйдет благодать, и в нее нельзя будет ходить, нельзя будет молиться, и отпевать покойников. Поэтому лучше сейчас помереть, тогда еще успеют отпеть. А потом, если умрешь, то и похоронят без отпевания, и не будет на тебе благодать. Отойдет от России Покров Пресвятой Богородицы. Тогда начнется страшная война. Сейчас молитвами Богородицы Россия заслоняется от ненавидящего ее врага. Кончится благодать, опадет Покров, и враги со всех сторон нападут на Россию. И тогда будет война и большая кровь. Но тот, кто на этой войне падет за Россию и омоется кровью, к тому благодать вернется, и он будет спасен…
Старушка говорила, будто читала. И не первый раз, и не первым слушателям. Казалось, она шла в своих стоптанных башмаках от города к городу, от прихода к приходу, и разносила весть, которой народ предупреждался о грядущих напастях. Вера слушала ее жадно, с болезненным вниманием, будто каждое слово касалось ее, должно было объяснить ее мучительную жизнь, ее тревожное будущее.
— Станут ходить по домам, отбирать паспорта и вручать пластиковые карточки, которые будут вместо денег и на которых начертано число зверя. Кто карточку возьмет, тот станет безблагодатным, и у того на челе обозначатся три шестерки — число зверя. Кто карточку не возьмет, тот не сможет ничего купить и никуда поехать. И не взявшие карточку станут помирать от голода. Поэтому надо теперь заранее закупать продукты на полгода, а то и на год, чтобы не умереть с голоду. Кто карточку не возьмет, тот станет мучеником и подвергнется гонениям, как было при язычниках и при большевиках. В ледовые края пойдут эшелоны, в которые посадят тех, кто не взял карточки. Но первый эшелон мучеников весь спасется. Потому что идет потепление климата, и там, где сейчас льды, будут цвести вишни и яблони. После великих гонений, когда многие русские люди умрут за веру, наступит просветление, и в России будет царь, будет возрождение православной веры. И будет много верующих, особенно среди молодых. Но доброе время продолжится недолго, потому что через три года царя убьют. К этому времени в мире воцарится антихрист. Он будет повенчан на царство в Иерусалиме в еврейском храме. Хоть того храма сейчас нет, он будет возведен в три дня, потому что для храма уже все заготовлено. Патриарх, который приедет на венчание антихриста, увидит, что у того вместо ногтей когти. И громко об этом скажет, за что и будет убит. Всем надо молиться за патриарха…
Садовников внимал старушечьей проповеди, зная, что ее устами говорит тихая вековечная Русь, которая не принимает жестокого безбожного мира. Терпит от этого мира мучения, прячется от этого мира то в учение Аввакума, то в молитвенные слова Нила Сорского, то в стихи Есенина, то в тюремные трактаты Даниила Андреева. Это говорит другая Россия, отвергающая скверну и беззаконие во все века, от первых русских святых до новомучеников. Тех, кто выстоит, сбережет совесть и доброту, сердоболие и благородство, отзывчивость и чистоту помыслов. Кто примет муку за свою высокую веру и будет наречен святыми XXI века. «Претерпевших до конца Победа».
— Когда начнутся гонения, и людям станут вручать пластиковые карточки с числом зверя, множество народа повалит в монастыри. В монастырях велено всех принимать. Потому обители заводят хозяйства, пашут землю, пасут коров, чтобы прокормить тех, кто придет к ним спасаться. Многие будут виноваты перед Господом, Но он простит тех, кто покается. Сталин покаялся перед Господом, и Господь его простил. В конце концов Господь всех простит. Потому что он милосерден, и имя Его — любовь.
Старушка умолкла, поморгала васильковыми глазками и полезла в котомку за горбушкой хлеба. Стала жевать, словно забыла о Садовникове и Вере. Оповестила их, исполнив предначертание.
— Неужели все так и будет? — спросила Вера, когда они отошли от ступеней храма. — Неужели не ждать радости, счастья, благополучия? Неужели мне больше не суждено танцевать, испытывать легкость и восхищение? Вы спасли меня, отогнали от меня мрак. Для чего? Для новых неизбежных мучений?
Она умоляюще смотрела на Садовникова, словно будущее было в его руках, и он был способен своим чудесным даром отвести прочь все напасти, подарить ей хоть немного, хоть с опозданием, мгновения творчества, обожания и любви, на которые она уповала.
— Вы будете танцевать. Люди станут восхищаться вами. Вас будут любить. Вы будете окружены обожанием, — сказал он, видя, как просветлело ее лицо и на нем засияли ее верящие глаза.
— Так и будет. Ведь вы можете все, я знаю.
К ним навстречу шел отец Павел, высокий, худой, в темном подряснике, перепоясанный в талии ремнем, по-стариковски бодрый, с военной выправкой. Его седая с чернью борода косо лежала на груди. Из-под косматых бровей грозно и весело смотрели глаза тем взглядом, каким полководец осматривает свое стройное, готовое к сражениям войско. Отец Павел был фронтовиком, с боями дошел до Берлина, чтил генералиссимуса Сталина, произнося в церкви проповеди о «красном монархе», за что подвергался нареканиям местного владыки Евлампия.
— Благословите, отче, — Садовников шагнул к отцу Павлу, готовясь поцеловать его коричневую, с фиолетовыми венами руку. Но священник руки не подал, а троекратно расцеловался с Садовниковым, окружая его лицо своей колючей бородой. Вера робко подошла под благословение, и старец, сложив длинные пальцы щепотью, перекрестил ее трижды.
— Давно вас не видел, отец Павел. Как ваше здоровье?
— Жду, когда Бог к себе призовет. А он велит жить дальше. Значит, не все его задания выполнил.
— Опять, я слышал, владыко Евлампий назвал ваш приход сталинской сектой. Не оставляет вас своим вниманием.
— Он почтил меня своим посещением, и когда увидел в моей келье портреты государя-мученика и Иосифа Сталина, стал возмущаться, грозил отстранить от службы. Так оно и случится. Но я считаю, что Господь не прибирает меня потому, что дает мне время проповедовать учение о «красном монархе» и о Чуде русской Победы.
— В чем же суть учения, отец Павел?
На церковный двор собирались первые прихожане, немолодые женщины в чистых платках, пожилые мужчины, крестившиеся на синие купола. Нищие расселись у ворот, положив на землю шапки и картонные коробки. Отец Павел грозно хмурил брови, весело, чуть насмешливо поглядывал на прихожан. Излагал Садовникову свое учение, добытое в сражениях, в лазаретах, в сокровенных молитвах, в изучении книг, а также той неписаной мудрости, что рассеяна по русским городам и весям, звучит в людской молве, запечатлена в народном богословии.
— Так что, Антон Тимофеевич, Святую Русь и православную русскую империю изглодали масоны и жиды, которых государь Петр Алексеевич запустил на русскую землю. Он в Европу окно прорубил, а через эту форточку сатана и влетел на Русь. Они-то, масоны и жиды, знали, что военной победы им не одержать, пока на Руси крепка православная вера. И они нашу святую веру стали подтачивать исподволь, распуская масонскую заразу среди дворян, среди поэтов и офицеров, среди мещан и среди духовенства. Так что последний государь император был предан масонами, засевшими в Генеральном штабе и Синоде, в Государственной думе и в самом близком государевом окружении. Царя-мученика повели на голгофу и там умучили и, захватив без всякого боя власть, принялись убивать русский народ, в котором еще жива была православная вера. Казаков и священников, крестьян и честных мещан. И Россия, Антон Тимофеевич, оказалась в когтях жидов и масонов, исповедующих тайну беззакония…
Садовников видел перед собой шевелящиеся в бороде губы отца Павла, но звук и смысл его слов улавливал не он сам, а спрятанная в глубине сознания бриллиантовая звезда, сокровенный кристалл, который откликался драгоценными переливамими света. Золотые, алые, темно-фиолетовые, голубые лучи, как таинственная цветомузыка, изливались из волшебного кристалла. Эта была грозная музыка истории, творимой не людьми, а самим провидением. Лучи божественного света, невыносимого для глаз в своей ослепительной вспышке, именуемой Чудом.
— Так что, Антон Тимофеевич, жиды изводили русских людей, расстреливали, закапывали в землю живьем, предавали страшным казням, расчищая в России место для создания иудейского царства. И в окровавленную Россию повалили евреи со всего мира, занимали все видные места, когда что ни начальник, то еврей, что ни генерал, то еврей, что ни писатель, то еврей, а русский у них в денщиках, а тех, которые православную веру в себе сохранили, тех обмотали колючей проволокой. И не стало слышно на Руси православных молитв, не стало видно крестов, а только одни иудейские пентаграммы, и серпы, которыми Русь под корень косили, и молотки, которыми гвозди в русские ладони вколачивали. И не было бы на земле такого государства, как Россия, и такого языка, как русский, а только один иврит. Но Бог смилостивился над Россией, святомученики шибко молились за святую Русь и православную веру, и Господь послал России великое Чудо, — Иосифа Виссарионовича Сталина…
Садовников слушал священника, и притаившаяся в глубине сознания звезда переливалась и дивно трепетала, как нерожденный младенец в утробе матери, как нерожденное светило в утробе Вселенной, перед тем, как выйти в черную пустоту и озарить своими радугами мрачный космос. Садовников чувствовал, как близятся в его жизни долгожданные светлые перемены. Как светоносное будущее, которое он выкликал долгие годы, готово явиться, искупив все потери и горести. Так в ПОЛЯХ, стоя в тени от тучи, видишь, как вдалеке несется сверкающая черта света, зажигает мрачные холмы, темные травы, и там, где она пролетела, все сияет, чудесно горит и ликует.
— Так что, Антон Тимофеевич, есть одно указание, которое долгие годы было тайным, а теперь стало явным. Когда Иосиф Виссарионович заканчивал второй курс Тифлисской семинарии, он поехал в Гудауты, в тамошний монастырь, и был принят местным игуменом, который сказал ему: «Жиды станут убивать Россию, а ты станешь убивать жидов». И с этого момента Иосиф Виссарионович оставил семинарию и примкнул к революционерам, которые замыслили захват России. И как же нужно было любить Бога и Россию, и как же Бог должен был любить Иосифа Виссарионовича, чтобы он один одолел всех большевистских евреев и освободил Россию от ига? За это сатана решил наслать на Россию Гитлера, чтобы одно иго заменить другим и от России не оставить ни пылинки. Какой же должен был быть у Сталина ум и воля и молитвенная вера, чтобы он поднял весь народ на Священную войну и Россия одолела сатану, принеся христову жертву в тридцать миллионов своих сыновей и дочерей? Поэтому русская Победа сорок пятого года — это Христова Победа, а Сталин — Христов избранник, Христов воин и святой. После Победы Иосиф Сталин стал помазанник и некоронованный русский царь. Победа сорок пятого года была продолжением Русского Чуда. И я, Антон Тимофеевич, когда на фронте ходил в атаку и кричал: «За Сталина!», всегда добавлял «За Россию и Иисуса Христа!»…
Садовников чувствовал, как, спрятанная в глубины разума, невидимая миру, переливается и трепещет звезда, подобная той, что, усыпанная алмазами, переливалась на груди Генералиссимуса. Подобная той, что сияет в созвездии Льва. Это о ней говорил поэт: «Звезда пленительного счастья». Это о ней пели солдаты: «Звезда Победы нам свети!» Он верил, что восход звезды неизбежен, и ее свет озарит отца Павла, стоящую рядом Веру, старушку на ступенях храма, нищенку, кормящую голубей. Взойдет, взойдет над Родиной эта серебряная, голубая звезда.
— Так что, Антон Тимофеевич, нас опять масоны и жиды одолели и опять русскому человеку дохнуть не дают, и задумали православие осквернить, подменить его католичеством, и папу римского посадят выше Патриарха. И опять русский народ поведут на крест, и он с креста станет молиться о Русском Чуде и о новой Русской Победе, которую Господь пошлет России вместе с новым святым — жидоборцем. Оттого я в своей келье держу портрет Иосифа Виссарионовича и молюсь за него в алтаре, и жду, когда у России появится новый заступник, и сердце мне подсказывает, что он уже есть, но покуда не явлен, ибо не исполнилась чаша русских страданий. И нам надо молиться и терпеть. Ибо претерпевшим до конца даруется Победа…
Ударил колокол. Голуби шумно взлетели. Служитель отворил двери храма.
— Заговорился я тут, — заторопился отец Павел, — пора надевать облачение.
Служба шла медленно и торжественно, неуклонно наполняясь таинственной красотой. Так зацветают сады. Вначале голые темные ветки, сквозь которые сочится синева. Потом ветвистая крона становится розовой и малиновой от прихлынувших соков. Затем все дерево обрызгано прозрачным изумрудом проснувшихся почек. И внезапная, как бесшумный взрыв, белизна, могучая сила, все в цветах, благоухает, гудит золотыми пчелами, и дерево в лазури под солнцем, как дивная Богородица, о которой ликует молитва: «Богородица, Дева, радуйся. Благодатная Мария, Господь с тобой».
Садовников стоял в стороне у столпа, а Вера ушла вперед, к алтарю, ее заслонили прихожане, и лишь иногда становилось видным ее бледное лицо и гибкие поклоны, а потом она словно исчезала, и вместо нее в высоком подсвечнике горели свечи.
Садовников слышал высокие страстные возгласы молодого священника, читавшего озаренную свечами книгу, и рокочущий голос отца Павла из глубины алтаря: «Благословен Бог наш и ныне, и присно, и во веки веков, аминь!». Сладостные воздыхания хора, в котором женские голоса напоминали золотое шитье. Видел, как солнце растопило золото алтаря, и он отекает медом. Дьякон кружил по храму с кадилом, развешивая сизые струйки дыма, перед которыми склонялись головы в светлых платочках, похожие на полевые цветы. Он чутко, с молитвенным замиранием сердца, внимал волшебному языку, в котором, помимо слов, присутствовала неизречимая тайна, доступная не разуму, а только открытому сердцу. Его мысль то следовала за молитвой: «Слава Тебе, Господи, слава Тебе!», и ему казалось, что перед ним струится тончайшая золотая нить. То эта нить исчезала, и он погружался в рокочущий и пьянящий гул, в котором реяли безымянные силы, клубились сладкие дымы, проносился молниеносный луч, зажигая на темной доске алое крыло, голубой хитон, золотистый воздетый перст.
«Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя!»
Его молитвы, возносясь к Творцу, захватывали своим порывом образы дорогих людей, с которыми он расстался здесь, на земле, но которые продолжали жить в бессмертных мирах, посылая ему на землю свою неземную любовь.