Моя новая жизнь с Лео резко отличалась от моей сонной и размеренной прежней жизни. Я познакомился с массой новых людей и все благодаря моему зверю. Оказывается половина Парижа гуляет с собаками. Раньше я совсем не замечал этих людей: почти вся моя жизнь проходила или на работе, или дома, или в машине. Вечно приходилось спешить, очень редко можно было остановиться, взглянуть по сторонам, подумать о чем-то отвлеченном — ежедневные проблемы все собой заслоняли. С появлением Лео все круто изменилось. Я стал более часто бывать на улицах города и с большим удивлением узнал о существовании огромного мира прекрасных парков, милых небольших скверов, этих удивительных оазисов, чудом существующих в самом городе, и которых я раньше никогда не замечал.
В вечерние часы я любил не спеша бродить со своим мохнатым другом по узким, покрытым выщербленным старым камнем, улицам древнего города, вдыхать аромат старины, которым был пропитан каждый камень его мостовой, каждый валун в огромных, поросших мхом, старых стенах. Особенно нам было хорошо в дождливые ненастные дни, когда толпы туристов предпочитали сидеть в тепле за стаканом вина. А вокруг висела густая пелена тумана, воздух был густым и влажным, и солнце словно бы умерло навсегда.
Мы были предоставлены сами себе, редко нам попадался в этом районе спешащий человек: ведь здесь, в старом районе города, практически не было жилых домов, а только магазины, сувенирные лавки и небольшие кабачки. Торопливой бесплотной тенью мелькал он перед нами, спеша укрыться от непогоды.
Конечно, была и отрицательная сторона таких путешествий: Лео приходил домой мокрый и грязный, и мне приходилось отмывать его в ванне, да и сам я забрызгивался почти до спины. Но это были все мелочи, с которыми можно было мириться ради наших вечерних путешествий.
Расплывались тогда в густом тумане квадратные башни собора Нотр-Дам, возникали и пропадали арки старинных мостов на Сене и лишь угадывались готические шпили старинных соборов на берегах реки — все тонуло в сером тумане, даже неожиданный одинокий звон колокола, проплывающего по реке судна. И мне казалось, что я переношусь в совершенно другую эпоху. Закрыв глаза можно было услышать ржание лошадей, стук их копыт по неровной мостовой, звон шпаг, задиристую брань дерущихся, перестук колес проносящейся на большой скорости кареты, где за шелковыми занавесками угадывался силуэт прекрасной дамы. А иногда из дождливого тумана проступала фигура человека, тащившего за собой на тонкой цепочке розового омара. Он что-то бормотал про себя, пошатываясь пьяной походкой, проходил совсем рядом, так близко, что я чувствовал запах ароматного вина, которым он был пропитан, и слышал, как он бормочет стихи на странном французском. И тогда уже совсем нельзя было понять грезы это или явь, где и когда я нахожусь, звуки замирали, и я словно проваливался в какую-то временную яму, из которой меня резко вырывал близкий гудок автомобиля или громкий смех заблудившихся туристов.
A иногда наш поход заканчивался в каком-нибудь полупустом в это время кабачке, где я заказывал стаканчик джина "Гордон" и сидел, потихоньку потягивая ароматный можжевеловый напиток, предаваясь грезам о прошлом и настоящем, о моих снах, о Паоле, золотой моей Паоле и о удивительном друге, прикорнувшем у моей левой ноги.
Таких вечеров было немного, но я любил их. После их непонятной щемящей грусти я чувствовал себя обновленным, бодрым, заряженным на действие, они снимали с меня усталость и напряженность текущих дней.
Правда, в последнее время мне стало казаться, что таким нашим прогулкам скоро придет конец. Я не мог объяснить это чувство, но был совершенно в этом уверен.
И скоро я убедился в справедливости своих предчувствий.
Мы с Лео гуляли как обычно вечером в близлежащем сквере, и внезапно совершенно неожиданно я почувствовал прикосновение чего-то темного, мрачного, невообразимо далекого, могучего и грозного. Жуткое ощущение огромного расстояния, бездны пространства и времени пронзило меня. Замолчали птицы, мне показалось, что даже перестали шелестеть листья на деревьях, пропали звуки, запахи. Накатила дурнота, стала исчезать и окружающая действительность, все окуталось багровым туманом, и хотя глаза мои оставались открытыми, я не видел ничего кроме клубящегося ало-багрового тумана.
Также внезапно, как и возникла, дурнота пропала, возвратились звуки и краски окружающего мира, и вот только в сердце остались боль и совершенно беспричинный страх от чужого прикосновения. Словно кто-то безгранично могущественный и злой приоткрыл на минутку дверцу, внимательно посмотрел на меня и тут же захлопнул, оставив у меня ощущение своего безграничного превосходства и огромной, злой мощи.
Я посмотрел на Лео и был поражен его видом: вся шерсть его от кончика хвоста и до ушей стояла дыбом, глаза налились кровью, пасть белела оскалом клыков. Это жуткое прикосновение почувствовал и он, хотя окружающие нас люди в парке по-прежнему спокойно занимались своими делами. Значит, это необычное посещение коснулось только нас с ним. И предназначено оно было для нас, а вернее для меня.
Кто-то проверял меня, внимательно приглядывался ко мне, оценивал.
В этот день мы больше не гуляли. Всю обратную дорогу домой я пытался понять, кто или что это было. Я смотрел на Лео, спрашивал у него, но что могла ответить на это мне моя собака? А ведь он наверняка знал, что это такое, ведь недаром он, как и я, почувствовал это чужое присутствие. "Эх, Лео, если бы ты мог говорить, как много интересного мог бы ты рассказать мне".
С этого дня мое хорошее настроение покинуло меня. Не знаю, что это было: магия или еще что-то, но, как в сказке о Снежной Королеве, ледяная игла тревоги, посланная из ниоткуда, поселилась в моем сердце.
И предчувствия мои начали осуществляться со скоростью, пугающей самого меня.
На следующий день в том же парке совершенно неожиданно ко мне подошли два обыкновенно одетых парня и нагло посередине белого дня попытались избить меня, причем причин для этого у них не было никаких. И если бы не помощь Лео, неожиданно выскочившего из-за кустов и пустившего в ход клыки, мне пришлось бы плохо. Боец из меня никакой, вся моя наука боя состояла из стычек в колледже, после которых самой страшной моей раной была разбитая губа. Страшно подумать, что со мной могли сотворить эти лихие ребята.
После этого события понеслись буквально вскачь. Каждый день приносил свой урожай всяких напастей, многие из них были мелкие, и оставляли после себя только чувство досадного недоумения: неожиданно часто по ночам стал звонить телефон, а когда я сонный поднимал трубку, на той стороне провода не было слышно ни звука; меня перестали слушаться вещи, в самое неподходящее время буквально выскальзывали из рук, норовя побольнее зацепить; какие-то нелепые ссоры на работе и улице и еще кое-что, что в буквальном смысле "попортило мне шкуру".
В один из пасмурных дней мы с Лео ехали на работу. Без него я теперь и шагу не делал — с одной стороны мы уже здорово привязались друг к другу, а с другой стороны — стоило мне было начать собираться куда-либо, как Лео поднимался и ложился поперек дверей, и столько в позе его было спокойной решимости, что я безоговорочно принимал такое положение вещей.
Машина моя, совершенно новая, плавно неслась по пустой автостраде и вдруг неожиданно без всяких на то причин перестала слушаться управления: отказало совершенно все — и руль, и тормоза, и даже замки дверей. Нас несло вперед на довольно приличной скорости и мы совершенно неспособны были справиться с такой угрожающей ситуацией. Нам удивительно повезло, причем везение это было двойным: с одной стороны, на трассе не было ни одной машины, а с другой стороны, дорога была совершенно прямая, и пока мы приблизились к ближайшему повороту, скорость значительно упала. Но все равно машину занесло, ударило о дорожное ограждение, выбросило в поле и там, ударившись о дерево, мы затормозили.
Мы отделались легким испугом и небольшими царапинами. Но самое интересное во всей этой ситуации было то, что на станции техобслуживания, куда нас доставила аварийная служба, механик после осмотра машины так и не нашел ни одной неисправности — машина, хоть и немного побитая, была в совершеннейшем порядке. Боюсь, что он так и не поверил моему рассказу, хотя я и рассказал ему чистую правду.
Дома я налил себе стакан джина, проглотил его, совершенно не почувствовав вкуса, и рухнул на диван, Лео с легким полу вздохом опустился рядом на ковер.
Господи, да что же это такое происходит, что за наваждение? Жизнь моя, еще недавно такая спокойная и размеренная, вдруг так резко, без всякого на то основания, изменилась. Так жалея самого себя, я незаметно погрузился в сон.
Поздней ночью опять вырвал из сна меня проклятый телефонный звонок. В ответ на гробовую тишину я ругнулся, выдернул вилку телефона из розетки и опять уснул.
И пришли ко мне сны.
И вот я снова в городе, привычно шагаю под таким уже знакомым хмурым ненастным, чужим небом. Еще никогда я не видел здесь солнца, только тусклый сумеречный свет. Кстати, ночь я здесь тоже не встречал: или я попадаю сюда в одно и то же время, или дня и ночи на этой планете просто нет. Такая себе вот планета вечных сумерек.
Впереди чуть слышно цокают по старой выщербленной мостовой когти Лео.
Ветер развивает полы моего плаща, треплет ими, превращая в черные трепещущие крылья, приглаживает шерсть на моем четвероногом друге и от этого его длинная узкая морда еще более вытягивается. Пахнет плесенью, запустением и еще чем-то совершенно чужим и незнакомым. Нас окружают запахи седой древности.
Тишина, нигде ни души, только хмурое давящее небо, знакомые развалины, привычная уже дорога, и все тот же внимательный сопровождающий взгляд. Мы спешим куда-то, куда — я не знаю, но у Лео определенно есть какая-то цель, я это отчетливо чувствую. И мне приходится только следовать за ним.
Дорога опять выводит нас на уже знакомую огромную площадь. Давящая тишина здесь становится еще более оглушительной и неприятной, а чувство заброшенности и одиночества еще более острым. Я чувствую себя маленькой букашкой, которую кто-то огромный, требовательный и беспощадный в своем решении, рассматривает на своей ладони. И я не знаю, нравлюсь ли я ему или нет. Я понимаю, что приближается решающий, поворотный момент в моей жизни и от этого мне становится еще тоскливее и тревожней. Хочется спрятаться поглубже внутри самого себя и не выходить наружу, где меня, я в этом совершенно был уверен, ждали, мягко говоря, очень неприятные вещи.
Из ступора меня выводит прикосновение теплого языка Лео к моей руке.
Он пытается ободрить меня и опять ведет за собой. Я целиком и полностью доверяю ему, это мой верный друг навсегда.
Мы идем дальше по гигантской площади, по ее огромным растрескавшимся плитам, но не к центру, как я вначале ожидал, а вбок, туда, где между невысокими, удивительно непривычной формы домами, виден проход. Лео смело ныряет в него, и мне приходится следовать за ним. Расстояние между домами очень узкое и иногда приходится почти протискиваться. Неожиданно Лео останавливается, садится и выжидающе смотрит на меня. Я тоже останавливаюсь перед узким, вытянутым как-то нелепо вверх, домом. Старая, сделанная из неизвестного мне дерева, дверь со странно изогнутой ручкой, по бокам — на постаментах охраняющие ее спящие странные монстры. Это удивительно, такого я еще здесь не видел. Я делаю глубокий вдох и решительно толкаю ее. Она на удивление легко, без малейшего усилия открывается. Передо мной в полумраке виднеется узкая лестница, я начинаю подниматься, Лео цокотит за мной. Мы поднимаемся по лестнице вверх, пока не останавливаемся перед темной дверью. Эта дверь уже совершенно не такая, как внизу, она не принадлежит этому обветшалому миру, ее замысловатая деревянная резьба сияет новым лаком.
Я протягиваю руку, касаясь ее, и неожиданно вместо деревянной поверхности ощущаю металл. Совершенно неожиданно от моего прикосновения к двери по ней от центра к краям пробегают ослепительные голубые сполохи, и дверь, еще недавно такая массивная и монолитная, истончается и исчезает.
Чудеса, да и только.
Я делаю шаг вперед и оказываюсь в небольшой уютной комнате. В ней никого нет, но я не могу отделаться от ощущения, что буквально за минуту до моего прихода здесь кто-то был, на всем лежит его тень. Я ясно вижу следы его пребывания здесь. В углу комнаты стоит грубо вырезанный простой деревянный посох. Я касаюсь его — посох не тяжелый и не легкий, а как раз такой, какой нужен путнику в долгом странствии, он удобно лежит в руке. От долгого использования его рукоятка отполирована и тускло блестит в неярком свете. Когда-то легкий и светлый, а теперь потемневший, пропитавшийся дымом многих костров и припавший пылью сотен дорог. Старое доброе земное дерево, ты верой и правдой служило тому, кто нес тебя в своей руке по крутым горным тропам, пыльным дорогам и непролазным чащам, оберегало своего хозяина от непрошеных гостей.
Я провожу пальцами по его отполированной и кое-где жестоко поцарапанной древесине и осторожно ставлю на место — ты не мой, жди своего странника.
На высоком стуле висит грязная холщовая сумка, а на самом стуле небрежно брошена сотканная из грубого полотна одежда. Она вся в пятнах. Я подхожу ближе, беру ее в руки. Старое грязное полотно, почти рубище, все покрытое пятнами.
Я приглядываюсь и вижу, что большинство пятен от крови — да, непросто кому-то было добраться сюда, тяжела и терниста была его дорога.
Я беру в руки сумку, внутри что-то есть. Запускаю внутрь руку и вытаскиваю на свет старую металлическую чашу. Желтый металл тускло отсвечивает. На дне чаши засохшая бурая корочка, я принюхиваюсь и ощущаю едва слышный аромат вина. Чем-то удивительно знакомым веет от всего этого, я чувствую, что я должен знать этого человека, но его образ все время ускользает от меня. Дохнув на чашу, я протираю ее, по ее бокам видна незатейливая вязь: похоже и на узор, и на древние письмена. Я ставлю чашу на небольшой стол и оглядываюсь — посередине комнаты сидит Лео и внимательно наблюдает за мной, у противоположной стены стоит старая скамья, а за ней в стене, в самом темном углу комнаты видна еще одна небольшая дверь, которую я поначалу не заметил. Я подхожу, открываю ее и оказываюсь в маленькой комнате. Она совершенно пуста, только в самом ее центре на небольшом постаменте стоит такой неуместный здесь, в этом месте, куб молочно-белого цвета. Лео подталкивает меня носом к этому кубу. Я подхожу и непроизвольно касаюсь руками его стенок — повторяется тот же фокус, что и с дверью — опять голубые сполохи, стенки куба истаивают, и передо мной лежит уже совсем удивительное здесь, в этом мире, творение. Я не верю своим глазам, но они меня не подводят — передо мной во всем своем великолепии лежит сверкающая корона древних королей. По крайней мере, таковым этот странный предмет выглядит.
Я наклоняюсь над ней, приглядываюсь, не решаясь взять ее в руки. Вся она сделана из металла голубоватого цвета, который живет и дышит своей собственной жизнью. По ней пробегают все те же голубоватые волны света, на невысоких зубцах посверкивают внутренним огнем сероватые камни, а венчает ее такой же серый, но с зеленоватым отливом удивительной красоты сложной неправильной формы кристалл.
Вот он неожиданно вспыхнул неярким зеленоватым светом, затем свет пробежал по окружающим его камням на зубцах, и по всей короне прокатилась волна света, омывшая всю ее голубоватым пламенем.
Это удивительное зрелище очаровывает меня, я стою и смотрю в полном оцепенении на удивительную игру света, пока меня сзади опять требовательно не толкает Лео. Я поворачиваюсь к нему, собака напряженно смотрит на меня, потом ее морда поворачивается в сторону короны — "Так, понятно, он явно хочет сделать из меня коронованную особу. Ну хорошо, мой мохнатый друг, примерим ее".
Повинуясь его молчаливому приказу я протягиваю руки и поднимаю корону, вес ее совершенно не ощущается, хотя, я готов был в этом поклясться, сделана была она из металла. Совершенно нелепое чувство нереальности всего происходящего охватывает меня, когда я святотатственно водружаю корону на себя...
И сейчас же мой поступок был наказан — страшной силы удар обрушился на меня, тысячи молний одновременно пронзили тело, перед глазами вспыхнуло пламя, потом все исчезло, и я провалился в благословенную тьму.
... Очнулся я у себя дома на кровати совершенно разбитым. Тело казалось ватным, ныли внутри все кости, кружилась голова, даже от осторожных движений к горлу подкатывалась такая тошнота, что я с трудом сдерживал естественные спазмы моего несчастного желудка. В горле пересохло, язык едва поворачивался во рту, просто жутко хотелось пить.
Со стоном я закрыл глаза: "Ничего себе путешествие! Ничего себе безобидные сны! Так однажды можно во сне отдать и богу душу, хорошо еще, что в этот раз все обошлось. Проклятое украшение. Нет, царские регалии явно не для меня. Надо это дело решительно прекращать, но вот как — это вопрос".
Очень-очень медленно я попытался приподняться и тут же почти с криком опять рухнул на постель — голову расколол просто чудовищный приступ боли. И сколько возможно я ему сопротивлялся, потом опять все почернело и исчезло...
Второй раз очнулся я уже под вечер: из-за приспущенных штор пробивался красноватый свет садящегося солнца. Уже наученный горьким опытом я осторожненько повернул голову, — "Ну вроде полегче", — попытался пошевелить ногой, рукой, потом медленно приподнялся и сел — к моему удивлению этот номер прошел. Слегка кружилась голова, но боли уже не было, и чувствовал я себя как после отличной дружеской попойки. Взглянул на Лео — тот, уютно свернувшись рядом на ковре, внимательно и спокойно наблюдал за мной полузакрытыми глазами, а потом и вообще потерял ко мне интерес, закрыл глаза и стал мерно посапывать в глубоком спокойном сне. "Да, хороший же спутник и защитник, затащил в какую-то комнату, втравил в мерзкую историю и сейчас, видите ли, совершенно спокойно спит". Словно услышав мои мысли, Лео опять открыл глаза и, как мне показалось, укоризненно взглянул на меня, перевернулся на другой бок и опять мерно засопел. Бормоча себе под нос что-то нехорошее, я направился на кухню, волоча за собой непомерно тяжелые непослушные ноги, доковылял до холодильника и с животным наслаждением выпил литровую упаковку сока. Сразу жить показалось немного легче, и я "пополз" обратно в спальню досыпать и приходить в себя.