- Не сердитесь, прошу... - Фаррух подбежал к Бессазу и бросился к его ногам, пытаясь обхватить их в знак покорности.
Бессаз ловко отпрыгнул назад, но Фаррух все бормотал:
- Чтобы не упасть вниз... Чтобы дьявол не толкнул...
- Почему вы вчера не были привязаны?
- Вчера так совпало: вы пришли - и веревка лопнула. Я спрятал ее, чтобы не отвлекаться от дела.
Бессаз не знал, что ответить на это, ибо объяснения Фарруха казались убедительными, хотя конечно же что-то все-таки было подозрительным во всей этой истории...
И вдруг над холмом опять закружил орел, и, едва хищник, сложив крылья, ринулся к добыче, Фаррух с криком бросился на край обрыва, замахнулся палкой, но не попал и на сей раз.
Понабдюдав за их поединком, Бессаз догадался, что веревка на ноге Фарруха как раз таки и мешает ему сразить хищника. Фаррух побежал было, дико крича, веревка, раскручиваясь, поползла за ним, но у самого края, когда Фарух замахнулся, чтобы ударить орла, веревка натянулась до отказа и удержала его в двух шагах от обрыва - будто кто-то невидимый вдруг оттянул его назад, чтобы не смог 6н достать птицу.
Фаррух виновато опустил голову и вернулся назад. А Бессаз, не в силах
сдержать себя, схватил веревку да с такой силой потянул ее к себе, что бедный страж упал и поцарапал подбородок до крови.
- Вот, оказывается, что мешает вам исправно служить! - закричал Бессаз и потряс веревкой у его носа. - Кто привязал вас? И зачем?
- Бог свидетель - я сам, - Фаррух продолжал ползать у его ног.
- Вы только притворялись, что хотели поймать орла! Немедленно снимите с себя веревку и прочь... долой с моих глаз! Не нужна ваша помощь! решительно заявил Бессаз и отвернулся. Он стоял и ждал, обозревая местность и покручивая ус.
Перепуганный Фаррух бегал вокруг него, поминутно кланяясь, бормотал что-то о наказании старосты и, чтобы умиротворить Бессаза, подпрыгнул и погладил его щеку, но Бессаз был непреклонен. И даже ударил его по руке, после чего Фаррух вдруг размяк, побледнел и молча побрел вниз, но не в сторону деревни, а по тропинке, которая вела все дальше и дальше - по пескам, в пустыню...
Там, куда он направил свои стопы, еще никогда не ступала нога человека - одно лишь название самой местности - "Барса-кельмес" ["Барса-кельмес" буквально: пойдешь и не вернешься (тюрк.)] - пугало, и Бессаз подумал, что, боясь старосты (а может, чтобы показать свою приверженность новой вере), Фаррух решил принять обет мученика, стать вечным странником...
Что ж, вольному воля, никто не сможет упрекнуть Бессаза за излишнее пристрастие к жениху Майры, - ведь он применил к нему одно из самых легких видов тазира [Тазир - исправительное наказание (араб.)].
Затем Бессаз стал осматривать место, где ночевал Фаррух, и увидел в скале просторную пещеру. Соль под ногами, вспотевшая от утренней росы, была все еще скользкой. Если Фаррух привязал себя веревкой, чтобы не покатиться к краю пропасти, тогда почему же она мешала ему сразить орла? "Все дело в старосте, - решил Бессаз, - Фаррух его мюрид, уже склоняющийся к принятию истинной веры, и, естественно, все делал так, как повелевал имам".
Но зачем старосте нужно, чтобы орел выклевал кусок за куском всю печень прикованного? Может, придумал он это в назидание ослушникам, чтобы те воочию увидели, какая кара их ожидает? Ведь Бессазу хорошо известно, что по судебной этике преступника часто наказывают не столько ради того, чтобы причинить ему страдания, а скорее - чтобы предостеречь, напугать ту сотню, тысячу из общества, кто помышляет или могли бы когда-нибудь помышлять зло.
Бессаз стал на краю обрыва и, привязав веревку к левой ноге, взял палку, решительно настроенный сразить орла при первом же его появлении.
Ждать пришлось недолго. Вскоре орел вновь устремился с вершины холма, и по взмаху его крыльев Бессаз определил на глаз скорость его полета. В ярости бросился и настиг его в тот миг, когда орел вытянул клюв, чтобы вонзить в тело прикованного.
Один ловкий удар, и орел, даже без хрипа, будто давно желал смерти, сложил крылья и упал вниз.
Стоя на краю обрыва, Бессаз наблюдал за тем, как труп птицы ударился о глыбу соли - перья надломились и разлетелись в разные стороны, и, непонятно отчего, то ли от невидимого воздушного сквозняка, то ли от каких-то малых энергий, высвободившихся из тела сраженного орла, прикованный затрепетал, позванивая цепями, и звон этот услышал даже Фаррух, ушедший уже далеко в глубь пустыни, -т- слуга вздрогнул и обернулся, но ничего не увидел, и почудилось ему, что это одно из видений, которые часто посещают странников в песках...
Довольный собой, Бессаз сел на край обрыва, чтобы еще раз внимательно рассмотреть прикованного, который продолжал позванивать цепями. И странно было слышать этот звон на его дрожащих ногах, словно теплая кровь от них расходилась по всему телу...
"Загадочно все это, - думал Бессаз, и страх, неожиданно охвативший его, заставил быстро подняться с места. - Похоже, я никогда ничего не разгадаю, а если и разгадаю, что мне от этого? Могут убить из-за угла ударом в спину, отравить - все настроены против меня... И если старосте нужно, чтобы я повел дело так, как он желает, что ж, я готов... Ведь в конце концов и он представляет власть. А ссориться и враждовать с людьми власти из-за какого-то соляного трупа - нехорошо... Тем более, на нас смотрит вся деревня - и посмеивается... Надо скорее кончать все - и уезжать..."
Вот так, еще вчера Бессаз был решительно настроен против старосты и желал знать тайну прикованного, чтобы наказать виноватых, сейчас же, на холме, сразив орла, он вдруг перестал верить в успех, запутался от загадок, которых с каждым часом все больше, и кажутся они теперь вовсе неразрешимыми.
Бессаз увидел, что тело прикованного и часть его спины и затылка ушли в соля!гую толщу скалы, - значит, труп действительно зарыт задолго до обвала, когда холм был рыхлым, а соль сыпучей, - давнее, очень давнее преступление... И ясно, что прикованный не имеет никакого отношения к конюху, который пропал в день обвала...
"Конюх... - прошептал Бессаз, чувствуя, как ревность сжимает его горло. - Неужели она... такая воздушная, утонченная... вся ароматическая... с красивыми ушами... И лошадь... навоз... бричка... топот копыт. И брань, поток брани из грязной пасти конюха... Нет!"
Он успокоился, не поверив в их связь, но удручало другое: теперь предстояло разрешить сразу два дела - о прикованном и пропавшем конюхе. Только надо угадать, какое из этих дел хочет закрыть староста, а в каком помочь ему.
Но не стоит осложнять, решил Бессаз, надо забыть пока о пропавшем (а если раскроется его, конюха, связь с Майрой, то и вообще поставить на его деле крест, тем более что никто о нем письменно не обращался, прося заняться пропавшим, - ни его родственники, ни староста) и все время уделить прикованному... хотя и не мог Бессаз отделаться от ощущения, что оба этих дела как-то связаны между собой.
Сомнения Бессаза были прерваны появлением старосты. Он неожиданно вырос из-за валуна на тропинке шагах в пятидесяти от того места, где Бессаз сразил орла.
"Вот и он... Самое время действовать решительно и беспощадно", подумал лихорадочно Бессаз - у него уже заранее был приготовлен рад вопросов, которыми он хотел прижать старосту к стене. Главными аргументами был убитый орел и Фаррух, делавший все, чтобы уклониться от своих обязанностей.
Ведь не мог же староста не знать о веревке и о том, что Фаррух лишь притворялся и вовсе не думал прогонять орла.
Староста, уличенный во лжи, сразу перестанет быть спесивым и надменным и постарается как-то искупить вину. А Бессаз постарается унизить его и пошлет назад, чтобы староста принес ему убитого орла.
Дорогу вниз староста, вне сомнения, знает хорошо, тогда как Бессазу все пути туда казались непроходимыми из-за камней и соляных глыб.
Итак, желая применить власть, - а сила власти, как учили Бессаза в мазхабе, лучше всего чувствуется, когда даешь понять противнику, что знаешь о его бесчестии, - Бессаз встал, чтобы обратиться к старосте, ибо был уверен, что тот уже поднялся к нему наверх.
Но каково же было его удивление, когда Бессаз не увидел нигде фигуры старосты - ни на площадке, где он стоял, ни на тропинке, ведущей наверх. Бессаз подождал еще немного, думая, что вот сейчас он появится из-за валуна...
Но прошло столько времени, что староста мог уже подняться к нему, переговорить и, опозоренный, снова спуститься в деревню.
Бессаз в нетерпении ходил по площадке взад-вперед, путаясь в веревке, которой сам себя привязал. И решил тут же спуститься вниз, чтобы арестовать старосту. Запертого в собственном доме, держать его до окончания расследования. Словом, избавиться от единственного из оставшихся людей, которые всячески мешали ему, - ведь Фаррух был изгнан в пустыню, а Майра, похоже, не проявляла никакого интереса к его делам, кроме одного только раза, когда желала узнать, не конюх ли это прикован.
А жители деревни и вовсе пассивны - никто из них не старался попадаться на глаза Бессазу, знал он только, что на верхний ярус холма они не взбираются, уходят утром на пастбища, с простивоположной стороны, и тайно поклоняются своим глиняным ансабам в пещере, танцуя в исступлении вокруг костров и бросая в огонь жертвенных овец...
Если староста докажет свою невиновность, рассудил Бессаз, он тут же его освободит, но чтобы старик не жаловался на произвол, можно припугнуть его, обвиняя в халатности, нежелании помогать правосудию.
И пока Бессаз в раздумье отвязывал на ноге веревку, вдруг пронзила его невероятная мысль: а что, если Фаррух, привязавшись к скале, отождествлял себя с прикованным, как бы ставя себя на его место, чтобы разделить с ним страдания?
Ведь есть же такие, в чем-то ущемленные люди, которые при виде чужого горя сами кажутся несчастными, чтобы почувствовать с истерзанным связь и даже насладиться своим мученичеством. Недаром же, ползая у ног Бессаза и умоляя не прогонять его в пустыню, Фаррух вдруг пожаловался на свою немощь, чтобы вызвать сочувствие, и пробормотал:
- Не надо, я умру там от жажды... У меня печень больна... смертельно...
Не был ли прикованный собутыльником, закадычным другом Фарруха, может, даже его ближайшим родственником? Не дай бог, все это осложнило бы дело, запутало, и Бессаз попытался туг же отбросить прочь эти догадки, ибо в противном случае надо заново допросить Фарруха, который уже наверняка шагал по пескам "Барса-кельмеса", зная, что назад пути нет...
Впрочем, догадки эти, казавшиеся поначалу нелепыми, потом подтвердились, правда с совершенно неожиданной стороны. Прикованный и Фар-рух, привязавший себя веревкой, и вправду оказались родственными душами, но не пострадавшими, а виновными.
Но не станем забегать вперед, читатель, теряя нить повествования, доверимся рассказу черепахи - ведь она знает больше и лучше нас...
...Не помнит уже Бессаз, о чем говорили ему вдогонку мушрики, по крышам которых он прыгал, - спешил, чтобы посадить старосту под домашний арест. Единственное, что его заинтересовало в их разговорах, - то, что староста, идущий к нему наверх, неожиданно свернул куда-то в сторону, но Бессаз и сам об этом догадался.
Но едва он прошел по крыше последнего дома и спустился на площадь, как староста сам предстал перед ним, выйдя из дома и неся труп орла за хвост.
Не сбавляя хода, Бессаз сделал ему навстречу еще несколько решительных шагов, желая объявить об аресте, но добродушно улыбающийся, чуть усталый староста умерил его пыл, и вместо повелительного жеста и грозных слов Бессаз невольно пробормотал приветствие, поглядывая на орла, который, уже засыхая, ронял одно за другим перья...