И Жогин прицелился.
И снова тень смеха, опять равнодушные, сухие слова:
- Все-таки жаль своей жизни.
- Глупости! Мне жалко гри! А себя нет, не жалею.
Жогин вдруг знакомо ощутил поток любопытства, исходящий от Шара.
- Вам не жалко себя? - спросил киборг. - Это нарушение механизмов самосохранности. Вы все сделали так, чтобы снова жить на Земле, около презираемого отца.
- Но я бы хотел кое-что убить и в своем отце!
- А убили планету. Впрочем, с вами, людьми, у нас как-то не ладится. Я сброшу вас на подходе к Земле.
- Убейте! Мне все равно.
Жогин отбросил пистолет. Тот, падая, тихо звякнул - обойма выпала из него. Он даже поставил ее неправильно. А, все равно.
- Чего вы хотите?.. - спрашивал Блистающий Шар. - Остаться человеком?
- Нет!
- Быть киборгом?
- Нет!
- Тогда чего же вы хотите?
- Помереть, - говорил Жогин. - Нет! Не это.
- Ваше последнее желание? - спросил Шар.
- Нет желаний... Увидеть брата.
- Я сброшу вас на ракетной шлюпке. --------------------------------------------------------------------------
-----------------
Опять прошли вертолеты в ярком пятнышке высокого неба.
Винты их не вращались, но красные машины тихо плыли. И напряженный голос шептал:
- Мне никогда, никогда не написать их...
Но это шептал ему Генка?
Года три назад он приезжал к Жогину в экспедицию, желая писать этюды, а затем картину. Увидев его, Жогин сказал:
- Ты, я вижу, постарел и толстеешь.
Потом они сидели за столом, и высоко над ними прошли эти вертолеты.
- Я бездарен, - хныкал пьяненький Генка. - Сознавать мне это тяжело.
- Не преувеличивай, - говорил ему Жогин.
- Молчи! Вот и Надька все ждала, когда я разверну свой талант и... рукой махнула. Петр... У него-то какой талант, я тебя спрашиваю? О-о, не говори, у него великий талант: я иду, я хожу к ним и не знаю, кто тянет, он или баба. 26
Однажды Жогин вернулся с полевых работ рано, в октябре, первую половину его.
Шла мягкая осень, в легком пальто было приятно.
Жогин взял отпуск и, не зная, куда себя девать, бродил по городу. Не узнавал его: тот стал намного деловитей и шумней. Лошади были редки, словно африканские зебры, и почти не видно свободно бегающих собак.
Зато поналетели, будто просыпались, мелкие лесные птицы: зарянки, щеглы и много синиц, оставшихся зимовать в городе.
Жогин ходил неторопливо, заложив руки за спину. И - философствовал.
Хорошо, соглашался он, пусть люди живут себе в отдельных квартирах, на этажах. Но, если вдуматься, это полный отрыв от корней, от земли-прародительницы. А ведь помнить ее мало, с землей нужна физическая близость - землепашца, огородника, охотника в лесу.
Еще он думал, что старая, временами эгоистическая дружба с зверьем рушилась, что пришла городская раса людей. Им кошка не помогает в борьбе с мышами (которых нет), а собака не нужна для караульной службы. Исчезло ежедневное общение соседей, коротавших вечера на скамейке, рядом.
Ушли эти вечера, не вернуть...
С ними вместе исчезли травки и листики и та земля, которую можно было, разговаривая, сверлить каблуком.
Жогин шел сквером. И старался идти медленно, а ноги шагали по-таежному емко.
Как охотник, шел он вразвалку, оглядывая клены, скамейки, стариков, отдыхающих на них. Особенно один был хорош: законченный тип пенсионера-потребителя, впитывающего, нет, всасывающего собой последнюю осеннюю благодать.
Ноги он вытянул. Седые лодыжки вылезли из штанов, ими он поглощал ультрафиолет. Рядом на скамейке лежал раскрытый чемоданчик. В нем посверкивала бутылка, а из бумажек выглядывали бутерброды и яйца, четыре штуки: печень старика была в порядке.
Вот он пьет из бутылки, высоко поднимая ее. Глотнув, он ободрал яйцо и впихнул его в рот целиком. Жевал: равномерно двигалась нижняя челюсть, шевелилось заросшее волосом ухо. Неужели это папахен?
Жогин не ошибся, на скамейке сидел отец.
- А-а! - закричал папахен, круто оборачиваясь к Жогину и взмахивая бутылкой. - Ты? Иди-ка сюда, есть еще в бутылочке.
И странно, Жогин не повернулся, не ушел. Наоборот, подошел к отцу. Выпил из протянутой бутылки и даже съел яйцо.
Жевал и посматривал на папахена. И впервые заметил на нем тяжелую руку годов. Будто прежний - а выцвел. Стало жаль его. Жогин тоскливо подумал, что он примиряется с отцом.
- Вот, устроился на свободе, - пояснил папахен. - Лучше бы идти в ресторан, да ведь накладно, на шестьдесят целковых в месяц не разбежишься, а ты мне не помогаешь. Нехорошо! Взяли бы меня: старуха моя ушла к дочери... Понятно, я найду другую, помоложе. И Петр меня примет. Нет, я не жалуюсь, расходы у них велики, если посчитать. Но ты-то хорошо зарабатываешь. Сводил бы меня в ресторан, а?
- Ресторанная пошлость, - пробормотал Жогин.