Грибы были с взрослого крупного человека. Но много торчало кривых и маленьких. Одни были желтыми лепешками, другие шарами, колоннами, кустами. Все это разнообразие ежилось, шевелилось, тянулось куда-то. И будто в тяжелом сне.
Один торчал напротив ракеты. Серый, облипший толстыми пленками, он глядел на ракету чудовищно разинутым серым глазом.
Из треугольного безгубого рта стекала слюна. Фиолетовый зверь, задрав хвост кисточкой, мочился на него. Потом скучливо посмотрел туда-сюда и стал откусывать кусочки грибной мякоти.
Гриб застонал, завел глаз вверх. Рот его беззвучно раскрывался. Все окружающие закричали:
- Филартик! Филартик!
Жогин впился взглядом и ждал, что будет дальше. Филартик, видно, не очень-то хотел есть и жевал лениво. Красная вода плескалась, и разносились вопли:
- Гри... гри... гри...
"То ли их так зовут?"... Жогин зажмурился и посидел так некоторое время. Открыл глаза: красный ливень кончился, небо прояснилось. Лужи на глазах впитывались, исчезали в земле.
Фиолетовый зверь вскарабкался на шляпу живогриба. Он жмурился, шкура его дымилась под солнцем.
А на глазах Жогина из земли выставилась острая шляпа, и выскочил гриб. Он щупальцами открывал желтые пленки с глаз. И вот уже моргал, разевал рот и оглушающе кричал:
- Гри... гри... гри...
- Ты растешь, а я готовлюсь стать богом, - насмешливо пробормотал Жогин. Соблазн создать мир, свой мир... Кого бы я туда поселил?.. Петра и Надежду. Пусть множатся. И не пустил бы папахена, Генку и себя.
На горизонте были видны горы. Они стояли ровной стеной, и в них чернели провалы. Где-то за горами блуждал Блистающий Шар (улетел он туда утром, еще по дождю).
Из-за этих гор и выползали глянцевитые, сытые тучи, одна, вторая, третья... Хотя ощутимого ветра не было, они упорно ползли в одном направлении и цедили-цедили дождь.
Жогину казалось, что здешние тучи - живые твари, столько разумного было в их движении, так шевелились их летящие тела. А временами в них неясно мерцали, то появляясь, то исчезая, глаза.
...Дожди были частыми на Черной Фиоле.
Чудесной красотой все полнилось после дождей.
Выкатывалось солнце. Лужи блестели. Долина каждый раз была иной.
После красного дождя она гляделась полем чудовищной битвы, и живогрибы каменели от ужаса. Особенно ближний к ракете - смешной, похожий на сырую лепешку, вывалянную в муке.
Он моргал глазами и приоткрывал рот. Было удивительно видеть плоскую торчащую из земли голову: она выдыхала, закатывала глаза, ворочая ими, подмигивала. Звали его Хопп.
...Оранжевый дождь пах медом и веселил глаза. И Жогин хохотал по пустякам, твердя глупое: "Словно облепиховым киселем облили". Хопп тоже ликовал, отзываясь на жогинский хохот. Он дергался, тянул пучок головных рук, тормошил соседей - корректный по форме гриб и кустистую, все время шевелящуюся поросль.
Сколько там было сросшихся жителей, и не разобрать.
После зеленого дождя отсюда не хотелось улетать. Делать тоже ничего не хотелось.
Синий дождь холодил душу и нагонял ворчливое настроение. Живогрибы прекращали бессмысленные разговоры, филартики лежали, свернувшись в клубочки, и прикрывали нос хвостовой широкой кисточкой.
В синий дождь Жогин сидел в ракете и думал холодные думы.
Но интересней всех был фиолетовый дождь. С неба лились густые чернила, замазывая иллюминаторы, и в долине перекатывались какие-то мерцающие клубки. Искрили. Визжали.
После фиолетового дождя наступала долгожданная ясная погода, и тогда каждое утро Жогин уходил далеко от ракеты. На плечо он вешал аппарат и надевал наушники.
Что делалось в тяжелой коробке, Жогин не догадывался, зато понимал смысл болтовни гри, а через микрофон даже говорил с ними.
Они же показывали друг другу на Жогина, хватали его за плечи, поворачивая, рассматривали его.
Прикосновения их были липкими, на одежде оставалась слизь.
Жогин тоже рассматривал их, близко, дотошно. Они делились на два вида, на обычных и на огромных, иногда до трех-четырех метров ростом.
Эти уверенно стояли среди прочих. Под ними не было филартиков, и другие гри им завидовали, говоря, что они - бессмертны.
- Что такое смерть? - спрашивал их Жогин.
- Смерть - это филартик, - отвечали они.
- Когда она приходит?
- Когда захочет. Потому хватай жизнь, ешь жизнь, давись жизнью.
Жогин смотрел в их шевелящиеся рты с удивлением: в разговоре проступал то его басок, то неожиданное хихиканье Надежды или Генкин самодовольный тенор.
- Как вы радуетесь жизни, если торчите на месте? - допытывался Жогин.
- Дождь, дождь, дождь, - хихикали гри. Они начинали раскачиваться и припевать. Над долиной несся многоголосый хор.
- Есть дожди вялости, - тянули они, раскачиваясь из стороны в сторону. И щупальца их бессильно свешивались.
- Есть дожди храбрости. Тогда нам плевать на филартиков.
- Есть дожди сладкие, - затягивали другие. - Мы пьем эту сладость.
- Есть дожди темно-темно-темные; никто нас не видит и не слышит. Ха! Ха!
Темные дожди... Яснее гри не высказывались о них. Ни разу!
Даже Хопп - пучеглазая лепешка, хоть ты пинай его (Жогин попробовал и этот способ).
Больше всего Жогин узнал у крупного гри. Тот рассказал ему легенду о сотворении Черной Фиолы.
- Сначала ничего не было, ничего, ничего, пусто. Был Великий Гри, напевно говорил Эй-Вей. Он был огромен, в бурых крапинках. - Кроме Великого, ничего не было. Скучно ему стало, тоскливо одному. Тогда он разорвал себя, из шляпы сделал небо, из кожи всех нас. И сказал: "Живите!" Потом, собрав грязь, Великий слепил филартиков, чтобы мы не возносились, и, зная, что неминуемая смерть ждет нас, заботились о приятном проведении жизни.
- Чтобы наслаждались? - спрашивал Жогин.
- Радость - это разумно проведенная жизнь, - отвечал тот голосом папахена. - Гри всегда должен сидеть на своем месте и оставлять больше деточек. И не должен бегать, чтобы филартики его не съели раньше других.