Конец смерти.
Когда он увидел ее, его сердце прыгнуло в груди и стало таким горячим, что он вздрогнул как от ожога. Несмотря на отсутствие мечей и ножей, и распущенные волосы, девушка была вооружена. Он видел, сколько еще на ней надето оружия. Но, она не собиралась воспользоваться им. Она собиралась умереть. Когда-то он очень хотел, чтобы она умерла. Когда-то ему казалось, что он ее почти ненавидел. Но не сейчас. Сейчас он хотел получить ответы на мучающее его вопросы и хотел чего-то еще, что он пока не мог определить. Она шла твердо ровно и безразлично, как всегда грациозно и по-звериному мягко.
Несмотря на плевки и гнилые овощи, которыми кидалась в нее толпа. Трогать ее, даже связанную, боялись, люди чувствовали ее никак не проявляемую опасность. Она шла в этой толпе как тонкий высокий олень, под ногами у которого вертелись тявкающие шавки, не замечаемые им. Даже здесь она не была жалкой. Она никогда не была жалкой, и он все же жалел ее. Ее завели на обложенный хворостом эшафот и привязали к столбу. Она не была отрешенной от того, что происходит вокруг, она спокойно осматривала город, помогла палачу, который не решался касаться ее, привязать ее руки, но никак не реагируя на происходящее с ней. Есть ли у нее нервы, — подумал Ульрих — почему она такая бездушная, черт побери. Даже если ты очень хочешь умереть, у тебя есть что-то с чем хотелось бы проститься в последний момент, но у этой ведьмы, по-видимому, ничего не было. От этой догадки ему почему-то стало ее еще жальче. И отчего то ему показалось, что умирать ей хотелось не очень. Просто почему-то ей это было надо.
И он пытался понять почему. Но, когда огонь начал подниматься к ее ногам по хворосту, подниматься все выше и выше, и он представил картину многих виденных им сожжений, представил, как сейчас вспыхнут серебряные волосы, как белая ровная кожа начнет чернеть и пузыриться, как огонь опалит ресницы, как лопнут и вытекут желтые глаза и, как в конце концов будет пахнуть ее тело, пахнущее обычно полынью и фиалками и каким-то собственным одуряющим запахом, представлять ему больше не захотелось. Ему больше не хотелось думать и понимать. Его тело само стронуло Грома и понеслось к эшафоту, давя толпу конем и прокладывая себе дорогу.
По пути он, наполовину резко свесившись с лошади, подхватил мечом какую-то бадью с мутной жидкостью и, оказавшись возле столба, окатил ею Эрту. Разрубил веревки, которыми она была привязана, и отшвырнул ее в сторону, разрушая место казни мечом, щитом и копытами Грома. Потом он заметил, что Эрта все еще сидит посреди огня. Она не собиралась двигаться с места. Проверим, насколько растягивается ее одежда, — подумал он, — и насколько она прочна. Гром сделал два прыжка и Ульрих схватив Эрту за одежду на спине, направил коня к городским воротам. Растянулась одежда почему-то не намного, и не порвалась. Но девушка, продолжая амплитуду своего движения, движениями тела сделала кувырок через голову, рванувшись и освободившись из его руки, по-кошачьи приземлилась на ноги в стороне. Ульрих подумал о том, как хорошо, что на нем сейчас кольчужные рукавицы. Иначе она оторвала бы ему руку.
Он остановил Грома, взвившегося на дыбы от резкого торможения. Несколько минут они спокойно смотрели друг на друга в суетящейся толпе и дыме пожара, который люди пытались затушить, к площади бежала стража. Он протянул ей руку, приглашая. Она смотрела на него, не отрываясь, потом, на мгновение закрыв глаза, она взяла ее. И, опершись на нее, запрыгнула на Грома, подхваченная и усаженная в седло его руками. Гром копьем летел на выход из города, никто не рисковал преграждать ему путь.
Уехав от города в лес достаточно далеко, он остановил коня. Он сидел, прижимая ее к себе, и ему почему-то не хотелось отпускать ее на землю. Она пахла дымом и гнилью. Он вспомнил, как она пахла раньше, это он помнил очень хорошо все прошедшие дни, несмотря на ежедневное мытье, у него даже чуть не развилась фобия, что так теперь пахнет все вокруг и что он никогда не избавится от этого запаха. Сейчас его не было. И ему почему-то еще сильней расхотелось отпускать ее.
Она нарушила молчание первой:
— Зачем ты это сделал?
— Что сделал?
— Увез меня оттуда.
— Тебя собирались убить.
— Это входило в мои планы.
— Странные у тебя планы.
— Это мое дело.
— Твое.
— У тебя ожоги.
— Это не проблема. Я умею лечить.
— Да, я помню.
Опять наступило молчание. На этот раз его нарушил он:
— Ты хорошо говоришь.
— Я научилась.
— Где? Ты жила в городе?
— На окраине.
— Одна?
— Нет. У меня была семья.
— Вот как, — Рыцарь подумал, что если у нее был муж, то зачем ей нужен был он, и как она объясняла мужу это и ее долгую отлучку, пока была с Ульрихом?
— Твой муж жив?
— Какой муж?
— Твой.
— У меня нет мужа.
— Значит, он мертв?
— Я никогда не была замужем.
— Ты жила с ним без церковного благословения?
— С кем?
— С мужчиной на окраине.
— С каким? Там было много мужчин.
От неожиданности он чуть не покачнулся.
— У тебя было там много мужчин?
Она удивленно развернулась к нему, смотря на него широко открытыми золотыми глазами. Потом разочаровано отвернулась. И спокойно сказала:
— Ни одного. Ни там, ни где бы то ни было еще в округе. В этом мире у меня был только один мужчина. И ты знаешь, где и кто он.
Он не мог объяснить, почему ее слова, пусть и сказанные так оскорбительно, согрели его сердце. И он им верил. И доверчивым человеком он не был. Он все же спросил, чтобы развеять последние сомнения:
— А как же твоя семья?
— Они просто моя семья. Дети и старики.
— Твои дети?
— Нет.
И добавила, предвосхищая новый вопрос:
— У меня нет детей. И никогда не было.
Он все-таки задал его, но уже другой:
— Ты ждала меня на дороге, когда мы встретились в первый раз?
Она горько усмехнулась.
— Если бы я тогда знала, что встречу там именно тебя, я бы не пошла по этой дороге.
Так влюблена она в меня или нет, — никак не мог решить он. Почему-то ему казалось, что ее тело льнет к нему, что ее душа как-то неуловимо тянется к нему. Но она была такой бесстрастной, такой спокойной и такой безразличной.
— Ты говорил с Ульрике. — вдруг сказала она.
— Почему ты так решила?
— Потому что я с ней говорила. И вопросы, которые ты сейчас задаешь, заставляют принять такое решение.
Значит, все-таки эта маленькая лгунья все придумала, с досадой подумал рыцарь. Он не знал, чувствовать ли ему облегчение или огорчение, от того, что ведьма не любит его, никогда не любила и что до первой встречи даже не знала о его существовании. Но, знал, что надо было что-то делать сейчас. Что-то решать с ней, куда-то ее деть. Он не жалел, что спас ее. Он чувствовал, что если бы не спас, то его жизнь стала бы намного тяжелей от груза сознания этого. И он не мог объяснить, почему ему так хотелось, чтобы она жила.
Он сказал ей:
— Хочешь, я отвезу тебя к семье?
— Нет. Они уже далеко от меня.
И добавила:
— Я обещала позволить себя убить, если их отпустят. Из-за меня могли пострадать они.
Почему-то это больно укололо его. Он тихо сказал:
— Ясно. Но, думаю, 'Я не позволю тебя убить.
И добавил:
— Если они уже далеко, тем лучше. Но, я мог бы не позволить убить и их.
— А я не смогла. И сейчас, наверное, их все-таки попытаются убить.
— Не попытаются, пока ты не знаешь о том, что им угрожают. И не убьют, если ты скажешь мне, где они живут.
— Ты что-то сможешь сделать? После того, как разрушил полгорода, освобождая преступницу?
— Я могу сделать очень многое в любое время.
— Я скажу тебе, где они живут.
И сказала.
Он снял ее с Грома:
— Не возвращайся в город.
— Не вернусь, — безразлично ответила она.
Да что с ней такое, думал рыцарь, почему она такая неживая, ведь она могла быть совсем другой. Как тогда, в лесу, иногда. Тут он вспомнил, что она забыла там нож, который он теперь всегда носил на себе.
Он вынул его и протянул ей:
— Твой нож. Ты его забыла.
Она подняла на него глаза и твердо сказала:
— Нет. Он твой. Я не забыла, я оставила его тебе.
— Зачем?
— Подарок. Мне так захотелось.
— Странные у тебя подарки.
— Я вообще странная. — объяснила свой поступок она.
— Это точно — согласился он, и спросил:
— Куда ты пойдешь?
— Еще не знаю.
Он медлил уезжать. Он чувствовал, что сказано не все. Ни им, ни ею.
— Почему? — вдруг, тихо спросила она
— Что почему?
— Почему ты не позволишь меня убить?
— Еще не знаю.
Она не возражала такому объяснению. И они опять замолчали. И опять ее голос нарушил тишину:
— Прости меня.
— За что?
— За лес.
— Это было давно. Тебе было плохо.
— Да.
— А теперь?
— Теперь не плохо.
И тут он решился:
— Знаешь, наверное, я тебя все-таки не прощу. Пока ты не ответишь на мои вопросы.
— Задавай. — согласилась она
— Кто ты?
— Эрта, убийца.
— Это я уже понял. Откуда ты, из какой страны?
— Ты не понял. Убийца это не определение в моем мире. Это профессия. И профессия достойная. Мы защищаем людей.
— Каких людей?
— Любых. Хороших.
— Вот как. Ты рыцарь, значит?
— Вроде того.
— Я тоже.
— Я знаю.
— Значит знаешь, что я должен тебя защищать. Потому что ты человек. Хороший.
— Ты думаешь, я хороший человек?
— Думаю, да.
— Почему ты так решил? Ты меня не знаешь.
— Потому что ты хотела умереть. Защищая хороших людей.
— И как ты будешь меня защищать?
— Для начала, я могу предложить тебе место, где ты можешь жить.
— Я не уверена что мне надо жить.
— Почему? — опешил он, — разве ты не рыцарь?
— Нет. Рыцарь защищает свой мир. У меня его нет.
— Рыцарь защищает хороших людей. Неважно в каком мире. — жестко возразил он ей. И спросил:
— А что случилось с твоим миром? Твою страну захватили? Где она? Как она называется?
— Ее не захватывали. Ее уничтожали. Это далеко. Очень. Название я не смогу перевести. Я покинула ее в самый отчаянный момент
— Поэтому ты покинула ее? — спросил он тихо и тепло
— Я покинула ее не по своей воле.
— Ты хочешь вернуться?
— Это невозможно.
— Ты уверена? В мире мало чего невозможного, — самоуверенно добавил он.
— Это — невозможно. — уверенно повторила она.
Солнце садилось. Ему больше не хотелось задавать ей вопросы о ее прошлой жизни. Не потому что ему не хотелось знать ответы, а потому что он видел, что ей трудно было об этом вспоминать. И он спросил другое:
— Ты ведьма?
— А как ты думаешь?
— Ты странная.
— Я не ведьма, я убийца.
— Хорошо. Тогда я отвезу тебя к своему отцу.
— Зачем?
— Ну ведь у тебя нет другого дома.
— И ты хочешь, чтобы я жила в твоем доме?
— Почему бы и нет.
— И ты не боишься за свою семью?
— А чего мне бояться, если с ним будет жить рыцарь, который защищает хороших людей?
— И ты мне веришь?
— Я в тебя верю. — убежденно ответил Ульрих.
Она посмотрела на него так, как будто он был ее родным человеком. И спросила?
— Мне надо будет его защищать?
— Кого?
— Твоего отца?
— Нет. Его это оскорбит. Но ты можешь защищать его жену и мою сестру.
— Она как Ульрике, — предупредил он.
— Ее покалечили?
— О, нет. Просто она такая же стерва.
— Ульрике не стерва, она просто влюбленная женщина.
— Ну да.
— Да.
— Ты тоже станешь такой, когда влюбишься? — в ужасе предположил он.
— Нет. — заверила его она, — я не влюблюсь, любить нас не учили.
— Ну, эта наука нехитрая, — начал было он, но продолжать передумал, подумав, что сам был неважным учителем.
Еще он подумал, что столько сказав, она не сказала ничего и сказала всё. Это было странно. Но ведь она вообще была странная.
И он решил, что ему достаточно того, что он уже знает, но все-таки уточнил:
— Ты не хочешь мне рассказать о себе больше?
— Нет.
— Не сейчас. — добавила она.
— Почему не сейчас?
— Сейчас не могу.
— Ты поедешь?
— Да. Но, мне надо забрать свое оружие.
— Тебе помочь?
— Как хочешь.
— Я хочу.
Она вытянула к нему обе руки, ожидая, что он посадит ее на Грома. И он это сделал, долгожданно заключая ее в привычные поддерживающие объятья и чувствуя почему-то, как будто кто-то родной и близкий ему вернулся домой после долгой отлучки. Сейчас дом его души был целым.
Откинув голову ему на плечо и касаясь его шеи мягкими волосами, она сказала грустно и почти не слышно:
— Я тебя мучаю.
— Нет. Я сам мучаюсь — успокоил он ее.
— Зачем? — удивилась она.
— Самобичевание, — объяснил он, — добродетель, у нас так принято.
— Странное у вас добро.
— Как видишь, ты не одинока. В мире полно странного.
Потом они замолчали, и он направил коня к городу.