"Везет же этому Лачуге",-- подумал про повара Семен. Он не отрывал от девушки тоскующего взгляда. Ему нестерпимо хотелось поговорить с ней, и он вскочил бы в кузов, но в это время из блиндажа вышел адъютант и позвал разведчиков к столу.
Сенька сокрушенно вздохнул и пошел в блиндаж. Во время обеда он неотрывно смотрел на девушку, как только она появлялась у стола, и ему даже показалось, что однажды она задержала на нем свой взгляд.
После сытного обеда разведчики возвратились в свою землянку. Семен чувствовал себя самым счастливым человеком: от ожидания высокой награды, обещанной генералом, и от ласкового взгляда девушки.
-- Знаете, хлопцы, что теперь будет? -- начал он.-- Как узнают, писем мне пришлют уйму!.. Точно депутату Верховного Совета! Вот увидите. У меня родни -- вся Саратовская область. А наградами, как известно, я ее не очень-то баловал... Так что придется тебе, Аким, за секретаря моего побыть, прочитывать все письма да ответы давать как полагается: "Так, мол, и так, Матрена Ивановна, гордимся вашим сыном или там племянником, поздравляем, мол, вас с таким геройским орлом", ну, и так далее, все как нужно... Узнают все о награде, и тогда...
Семен задумался: он не знал, что будет тогда.
Стояла тихая ночь. Сквозь маленькое оконце блиндажа луна просунула свое вздрагивающее бледное лицо и бесцеремонно уставилась на бойцов.
-- Давайте, ребята, споем. Нашу любимую! -- предложил Ванин и, не дожидаясь ответа,-- был он хороший запевала,-- затянул звонким, высоким голосом:
Бьется в тесной печурке огонь...
Остальные дружно подхватили:
На поленьях смола, как слеза,
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза.
Не пел только Шахаев. Задумчивый и тихий, он сидел у окна, и лунный свет играл на его посеребренных сединой волосах. Он прислушивался к рокочущему басу Пинчука, немного трескучему, но в общем приятному голосу Акима и, как всегда, застенчиво улыбался. В другое время и в другом месте пел и Шахаев. Чаще -- свою, бурятскую песенку. Черные продолговатые глаза его при этом останавливались на каком-нибудь предмете. Голос сержанта звучал то плавно, то делал крутые изгибы, то вдруг обрывался, потом, после минутной паузы, снова звучал, но еще сильнее. Шахаев никогда не пел вместе со всеми в хоре, то ли оттого, что стеснялся, боясь испортить песню, которую так хорошо пели его товарищи, то ли потому, что любил петь один. Песни Шахаева, понятные только ему одному, воскрешали в его памяти родных людей и родные места. То он видел самого себя купающимся в стремительных и холодных волнах зажатой меж скал Селенги. Река сердито ворчала, раскачивала смуглое ныряющее тело. То слышал он голос старой матери; тихо и ласково она говорила отцу: "Сахай, погляди, какой у нас большой, крепкий сын. Он будет сильным и смелым охотником!" -- "Да, он будет сильным и смелым!.." -- так же тихо отвечал ей старый Сахай. То вставала картина трагической гибели отца и матери -- их убили кулаки, когда пятнадцатилетний Шахаев учился в Улан-Удэ, при паровозостроительном заводе. Отец был председателем исполнительного комитета аймака, и его убили за то, что он помешал кулакам угнать через границу гурты овец и лошадей...
Про тебя мне шептали кусты
В белоснежных полях под Москвой,
Я хочу, чтоб услышала ты,
Как тоскует мой голос живой.
Песня растревожила солдат.
Спать никто не хотел. Пинчук первым вышел из блиндажа, сказав, что идет к Борису Гуревичу. Вслед за ним вышли и Аким с Сенькой.
-- Посидим малость. Все равно теперь Пинчук раньше утра не вернется,-добродушно проговорил Ванин, обращаясь к Акиму.
Они вышли за село, присели под дубом и долго молча прислушивались к перешептыванию листьев, к заботливому щелканью какой-то пичуги, скрывавшейся в ветвях. С переднего края доносились редкие ружейные хлопки.
-- Расскажи, Аким, как встретили тебя в родном селе? -- попросил Семен.
Аким ссутулился, будто ожидая удара. Он знал, что его спросят об атом.
-- Встретили, как всех встречают, -- уклончиво ответил он и опять задумался. Сеньке это не понравилось.
-- Ну и тихоня же ты, Аким, -- откровенно и серьезно заметил он. -Тебя в детстве, наверное, и друзья-то били как Сидорову козу.
-- В детстве нет, не били... А вот сейчас побил один друг, и побил очень больно...
-- Ты это о ком, Аким? -- насторожился Сенька.
Аким ответил не сразу. Он зачем-то надел очки, которые сейчас ему были не нужны, потом снял их, спрятал в карман.
Мимо разведчиков проскрежетал гусеницами невидимый в темноте танк, очевидно направлявшийся поближе к передовой. Сенька, по профессиональной привычке опытного разведчика, отметил для себя, что это уже пятый танк проходит мимо них за каких-нибудь полчаса.
Дождавшись, когда скрежет удалился, Семен переспросил:
-- Так о ком же ты, Аким?
Аким еще немного помолчал и вдруг начал торопливо рассказывать, словно боясь, что ему помешают.
-- Был у меня, Семен, друг... Я считал его хорошим человеком. Володин. Вместе учились, росли, пионерские галстуки носили...
-- Володин? Постой, постой! Что-то знакомая фамилия... Да это не тот ли, что под Сталинградом у нас пропал?
-- Тот... Вместе кончили десятилетку, друг без друга никуда не ходили. И так до самой войны...
-- Он ведь погиб.
-- Нет, Семен. Это мы думали, что погиб...
-- Так где же он?
-- Дезертировал с фронта...
-- Ну? И где же он теперь?
-- Живет дома... в тылу у немцев... с молодой женой.
-- А ты его видел сам?
-- Видел.
-- И что же?
-- Ничего. Живет...
-- Нет, ты-то чего же... ему?
-- Я? Ничего.
-- И не убил гада такого?
-- Нет, не убил.