-- На "пятачке", на "пятачке"! "Хозяин" требует обстановку.
На НП пришел полковник Демин. Этой ночью он возвратился с "пятачка", где ему удалось собрать на несколько минут парторгов полков и батальонов и провести с ними короткое совещание. Начподив еще не успел привести себя в порядок. Он был весь черный не то от пыли, не то от пороховой гари.
-- Иван Семенович...
Но генерал не дал ему досказать.
-- Большие потери? Вижу и знаю! -- Сизов оторвался от стереотрубы.-Знаю, Федор Николаевич! -- твердо повторил он, на его левой щеке чуть приметно вздрогнул мускул.-- Если б можно было сказать солдатам, зачем я их туда послал... К сожалению, пока этого говорить нельзя. Операция рассчитана на внезапность, подготавливается втайне. Вы думаете, Федор Николаевич, я не знаю, что многие вот в эту самую минуту ругают меня: "Что ему, генералу, сидит себе на том берегу..."
Демин тоже хорошо знал, что главное готовится не здесь, а севернее, против Белгорода. На дивизию же Сизова выпало самое тяжелое и самое, пожалуй, незаметное в военном труде -- отвлекать противника, сковывать его силы.
-- И все-таки мы должны гордиться, Иван Семенович, что именно нашей дивизии поручили эту операцию.
-- Конечно! -- генерал вновь оторвался от стереотрубы и вдруг спросил: -- Ко мне сейчас приносили наградные листы на санитаров. Я их подписал. Но мне кажется, мало представлено. Вы проверьте, пожалуйста, чтоб все санитары, участвующие в выносе раненых, были награждены. Не забудьте.
-- Хорошо, я проверю,-- сказал Демин.
-- И, если у вас есть время, сходите к пополнению,-- попросил генерал.
Начподиву очень не хотелось оставлять генерала одного в этот трудный для него час, но он должен был сказать несколько слов молодым бойцам. И, распрощавшись с Сизовым, Демин отправился в село Крапивное, где принимали пополнение. Он пошел пешком -- полковник вообще любил ходить пешком и редко пользовался машиной.
К приходу полковника молодые бойцы уже были распределены по полкам, батальонам и ротам и выстроены перед школой. Командиры спешили до ночи привести их в сосновую рощу, поближе к реке, чтобы с наступлением темноты сразу же начать переправляться на "пятачок". Начальник политотдела поднялся на крыльцо. Шум стих. Солдаты ждали.
-- Товарищи! -- негромко сказал полковник. Он весь как-то сразу преобразился, лицо его оживилось.-- Товарищи! Вы пришли в нашу славную гвардейскую семью и суровый час. Ваши однополчане там, за Донцом, ведут жестокий бой. Им нужна ваша помощь... Недалек час, когда мы пойдем вперед, и только вперед! Путь ваш будет тяжел, труден, но и светел. Вы понесете знамя освобождения родной земле и страдающему под фашистским игом советскому народу на оккупированной врагом территории. Будьте стойки и мужественны в бою. Помните, с вами -- Родина, а впереди -- великая победа! В добрый час, солдаты!..
Кто-то первый несмело прокричал "ура". Его поддержали дружно. Тремя звучными волнами прокатилось: "а-а-а..."
Полковник легко сбежал с крыльца и стал обходить роты, здороваясь с бойцами.
* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Третьего августа, с утра, где-то против Белгорода загудело. Разведчики выскочили из своего блиндажа, стали всматриваться в ту сторону, откуда катился ровный, встряхивающий землю гул. За лесом бурой стеной до самого неба встало облако пыли и дыма, и никак нельзя было понять, с какого берега реки поднималось оно. Эскадрильи наших бомбардировщиков неслись к этому облаку, исчезали в нем и возвращались уже другими маршрутами, обманывая вражеских зенитчиков. Иногда к ним пытались пристроиться тонкие и желтобрюхие, как осы, "фоккеры", но, отсеченные нашими истребителями, они поворачивали обратно. Обнаглев, летели над самой землей с отвратительным свистом, обстреливая из пулеметов повозки и машины. Наши войска открывали по ним яростный огонь и нередко подбивали. Охваченные пламенем, немецкие истребители врезались в землю и быстро сгорали.
Алеша Мальцев любил наблюдать за воздушным боем, забравшись на дерево.
-- Товарищ, горит... горит!..-- кричал он, вытягивая вперед правую руку, а левой обхватывая ствол дуба.-- Сейчас врежется!..
-- Где, где, Алеша? -- бегал внизу Сенька.
Утром 5 августа гул в районе Белгорода неожиданно прекратился. Самолеты летели теперь в сторону Харькова и Богодухова. Солдаты поняли: на фронте произошло что-то очень важное и значительное. А в третьем часу дня пришло сообщение, что Белгород освобожден и советские войска движутся к Харькову и Богодухову.
Боясь окружения, немцы стали отходить и на участке дивизии Сизова; им удалось даже немного оторваться от передовых отрядов дивизии.
Кому-кому, а разведчикам было не по душе это слово -- оторваться. Оно означало для них: во-первых, то, что командир разведроты и начальник разведки получат от генерала хорошую трепку (Марченко с группой разведчиков все время находился на "пятачке"); во-вторых, теперь они, разведчики, должны высунув язык протопать много верст пешком и догнать врага. Кто угодно мог оторваться от противника, но только не разведчики. Теперь им предстояло первыми "войти в соприкосновение" с неприятелем. За этой безобидной и немножко казенной фразой для солдат крылось много неприятных вещей. Часто такое соприкосновение кончалось гибелью разведчиков; напоровшись неожиданно на засаду, они могли стать легкой добычей врага. Именно поэтому были так озабочены Марченко и Забаров; даже забаровское искусство не всегда выручало в подобных случаях.
Не в духе пребывал в это утро и Петр Пинчук. Он натопил баню и хотел помыть разведчиков, возвратившихся с "пятачка". А теперь это дело пришлось отложить.
-- Кузьмич, якого биса ты так медленно собираешься? Запрягай!..-покрикивал он на ездового, который и без того суетился возле своей повозки.
-- О чем вы тут толкуете, товарищ гвардии сержант? -- сочувственно спросил Петра Тарасовича Ванин, который в числе немногих разводчиков был у командира роты в резерве и находился при старшине.-- Может, помощь какая нужна? Я к вашим услугам!
-- Пидмогны Кузьмичу мешок на повозку положить.
-- С удовольствием! -- живо отозвался Ванин, и это насторожило старшину.
-- Ты чого?
-- Ничего...
-- Брэшеш. Зи мною хочешь поихаты?
-- Угу,-- признался Сенька.-- Да не один. Вот и Акима нужно пристроить.
-- Добрэ. Сидайте.
У единственной переправы через Донец сгрудились десятки машин и великое множество повозок. В воздухе висела густая перебранка повозочных и шоферов.
-- Эй, дядя, куда ты со своим сеном?
-- А ты, чумазый, залез в машину и думаешь, что герой! Ишь черти несут тебя! Не видишь, подвода?..
-- Раздавлю -- одной меньше будет. Повыползли из лесу, как тараканы. Все дороги запрудили... Сворачивай, говорю!.. Не видишь, что везу? -- шофер внушительно показывал на кузов. В машине были аккуратно сложены длинные ящики с минами для "катюш", и это несколько поколебало ездового.
-- Для "эрэсовцев", что ли? -- спросил он.
-- Для эсэсовцев гостинцы уральские! -- скаламбурил парень.
Ездовой лениво отвернулся. Его повозку оттерли, оттиснули десятками других таких же подвод, и ездовой понял, что дела его табак. Он махнул на все рукой и полез за кисетом -- будь что будет...
Однако другие были понапористей. С раскрасневшимися лицами они остервенело хлестали лошадей, кричали, кому-то угрожали, доказывая, что являются самыми нужными на том берегу людьми: без них-де сорвется операция и кто-то останется голодным; какая-то рота ждет патроны, а они вот на повозках; сам генерал приказал не задерживать, переправлять в первую очередь. Врали -- кто во что горазд, не задумываясь о последствиях. Все старались действовать от имени генерала -- большие начальники и малые, да и вовсе никакие не начальники -- вроде вон того усатого ездового, что совал молоденькому саперному офицеру какую-то бумажку, должно быть состряпанную старшиной транспортной роты. Пунцовый от гнева и от великой натуги, он недоуменно топорщил свои усы, видимо пораженный тем, что его бумажка не оказывает на сапера должного воздействия. Офицер был действительно неумолим: он пропускал только машины с боеприпасами и людьми. Напористый ездовой ошалело оглянулся вокруг и на минуту задумался -- видно, еще раз убедился в превосходстве техники над его повозкой: технику пропускали без всякой задержки...
Пинчук решил переправиться в другом месте, где по только что сооруженному мосту проходили танки. Этой переправой руководили саперы, с которыми у разведчиков была традиционная дружба. Вначале Петр хотел было переждать, пропустить вперед танки, но потом увидел, что им конца не будет -- один за другим они все выползали и выползали из сосновой рощи. Пришлось обратиться к командиру, руководившему переправой, и тот приткнул повозку Кузьмича между двумя машинами.
-- Смотри, сынок, не раздави! -- предупредил Кузьмич выглядывавшего из открытого люка щекастого и чумазого механика-водителя, скалившего в улыбке белозубый рот.
-- А ты гляди, дядя, как бы на пятку тебе не наступил!.. -- крикнул он старику.
-- Я уж и то...-- и Кузьмич хлестнул кобылу.
-- Ишь все як торопятся в наступление! Удержу нет! -- пробормотал Пинчук. Впрочем, он сам, как и все солдаты, хотел поскорее ступить на правый берег и мчаться вперед так, чтобы дух захватывало. Однако Пинчуку пришлось немного задержаться на берегу: надо было выяснить обстановку. Оставив разведчиков возле переправы, Петр пошел вперед.
Где-то совсем недалеко, за меловой горой, гудел бой. Непрерывно грохотали орудия. Туда то и дело направлялись наши штурмовики. У переправы, на правом берегу, сидели раненые бойцы. Сенька, как только миновали реку, подошел к ним.