Увидел море синих слез...
Да, это ты спасла меня
В пучине битв и страшных гроз.
-- Спасла, спасла...-- плечи девушки затряслись, она уронили голову на дневник. Теперь она плакала, не остерегаясь, что ее услышат разведчики, которые почему-то нe отходили от ее окон, особенно старшина и тот светлоглазый. Когда она снова начала читать, строчки запестрели перед еe глазами. Она разбирала написанное с великим трудом:
Я гордый вызов дал войне
И по-солдатски ее нес.
В дороге ты светила мне
Сияньем золотых волос.
Я помню тот противный звук,
В ознобе затряслась земли...
У смерти из костлявых рук
Тогда ты вырвала меня.
Наташа не могла дальше читать. Стихи говорили, что она спасла его, ее образ светил ему в пути, а вот сейчас Акима уже нет, и погиб он именно тогда, когда встретился с ней, когда она встала рядом с ним. Плакать девушка больше не могла. Странное дело: она чувствовала себя жестоко обиженной, и не кем-нибудь иным, а Акимом. Зачем он писал ей эти строки? Наташе не приходило в голову обидеться на лейтенанта, который не дал Акиму побыть с ней хотя бы один денек... Нет, она обижалась только на Акима. Почему он не захотел, чтобы командир роты послал вместо него другого? Почему не попросился остаться?.. Не любил ее -- вот и все. А она-то думала...
Вдруг Наташа содрогнулась от этих диких и чудовищно нехороших мыслей. В самом деле, как она могла подумать такое о своем Акиме, который за долгие годы их дружбы не сказал ей ни одного нечестного слова. Разве мог ее Аким не пойти на это важное задание, мог ли он остаться в роте ради встречи с ней, послать вместо себя другого разведчика, который, наверное, тоже мечтает о любимой?..
Девушка подняла голову, вытерла глаза и посмотрела в окно. Во дворе стояли двое: светлоглазый и еще какой-то неизвестный ей солдат. Солдат, видимо, пытался пройти к ней, а светлоглазый его не пускал. Наташа услышала их разговор.
-- Ну, куда ты идешь? -- укоризненно спрашивал Сенька.
-- Чирей у меня.
-- Тоже мне болезнь!
-- Пусти...
-- Не пущу! Пойми ты, дурья голова, не до тебя ей сейчас! Друг у нее погиб... а ты со своим чирьем!.. Пойди к Кузьмичу. Он тебе колесной мази даст. Говорят, здорово помогает...
Наташа безучастно прислушивалась к перебранке солдат. "У кого-то фурункул, кому-то нужно помочь",-- думала она, не находя в себе сил и желания подняться и позвать бойца. Отойдя от окна, вновь начала читать стихи:
Когда я, раненный, кричал,
В бреду ведя с врагами бой,
Ты, как горящая свеча,
Всю ночь стояла надо мной.
Когда по мокрой, злой земле
Ползли мы ровно десять дней,
С тобою же казалась мне
Земля и суше и теплей.
И даже в миг, когда мороз
Звенел, кровь в жилах леденя,
Твоих пылающих волос
Костер обогревал меня.
Мне кажется, что я с тобой
В огне совсем не уязвим
И что не быть тебе вдовой,
Как многим сверстницам твоим.
Дверь отворилась, и в ней показался Шахаев. Наташа торопливо закрыла дневник, смахнула ладонью слезы, и длинные синие тени от ее ресниц задрожали на влажных бледных щеках.
-- У меня к вам просьба, Наташа,-- сказал парторг, как бы не обращая внимания на состояние девушки.-- Сегодня пришло письмо от матери одного погибшего разведчика-комсомольца. Надо прочитать его бойцам. Только это надо сделать сейчас же, пока есть время.
-- Хорошо, я прочту,-- машинально сказала Наташа.
-- Прочтите, пожалуйста. Я тоже послушаю. Мы давно ждали этого письма. Чудесный был парень -- Уваров. Они дружили с Акимом.
-- Я сейчас же прочту,-- повторила она и поднялась.
Шахаев расстегнул свою потрепанную брезентовую сумку и среди бумаг отыскал нужный конверт.
-- Возьмите,-- породил он письмо Наташе.
Разведчики ожидали во дворе, усевшись где попало: кто -- на повозках, кто -- на сваленном плетне, кто -- на огромных белых тыквах, принесенных для этой цели с огорода. О письме они знали еще утром, когда его только что принес почтальон, и удивлялись, почему это Шахаев не прочел его им сразу. Солдаты сидели мрачные, подавленные вновь навестившей их бедой. Сенька стоял, прислонившись плечом к углу хаты, и комкал в руках пилотку. Он как-то вдруг исхудал, на щеках отчетливо обозначились клинья скул, в глазах застыла скрытая боль -- куда только подевался разудалый, озорной блеск...
Шахаев присел рядом с бойцами и тоже стал слушать, хотя читал это письмо по крайней мере раз пять.
"Дорогие, милые мои сыночки! -- прочла Наташа.-- Получила я от вас письмецо, в котором вы сообщили мне о смерти моего Яши. Белый свет помутился, когда я узнала об этом. Волосы рвала на себе. Ведь он был у меня один..."
Наташа на минуту замолчала, взглянула на еще более посуровевшие лица солдат. Потом стала читать дальше:
"Отца у него убили немцы. Сестренка Яши, Ленушка, погибла в партизанском отряде. Оставался у меня он один -- вся моя надежда, радость моя. А теперь и его нет. И вот подумала я: "Осталась одна-одинешенька, как старая береза в поле, кому теперь нужна, кто утешит, как дальше жить буду". Сердце мое заныло от великого горюшка. Потом прибежала ко мне соседка -Дарья Петровна. Добрая женщина, дай бог ей здоровья. Поплакали вместе, умылись слезами. И будто отлегло малость от сердца, будто разделили с Петровной мое горюшко пополам -- оттого и легче стало. А вечером, как узнал, пришел и сам парторг нашего колхоза -- Иван Ильич Сидоркин. Руки у него одной нет, на фронте потерял. Не стал утешать, а только молвил: "Общее собрание артели решило поставить вас, Кирилловна, бригадиром второй бригады. Дела там плохи. А ты, как жена партизана и красноармейская мать да хорошая колхозница к тому же, должна поправить эти дела". Вроде как бы и не ко времени сказал он мне такие слова, а опять же полегче стало. Вижу, нужная я людям. Не хватило сил моих отказаться от бригады, хотя, сами знаете, работа эта вроде не бабья, колготная очень. Подумала я: "Муж мой, Денис, все силы отдавал колхозу, сын тоже, и я должна". Председатель наш распорядился выдать мне три пуда муки. Завхоз выручил дровишками. Взяла я в дочки сиротку одну, Дуню, мать умерла у ней недавно от порока сердца, а отца, Пилипа, немцы убили в один день с моим мужем. Вместо Ленушки она у меня теперь. Вы уж, родные мои сыночки, простите меня, что долго не отвечала вам на ваше письмо: первое-то время все из рук валилось и писать не могла, не было моей моченьки. Спасибо вам за добрые слова и картину об Яшеньке, которую вы прислали мне. У меня ее забрали, и теперь она висит в избе-читальне. Не забывайте моего Яшу, пишите мне письма. А коли у кого нет родной матери, пусть приезжает ко мне, будет моим сыном вместо Яши. Привечу, не обижу.