У всех уважающих себя клубов (не все они уважают себя, пусть будет стыдно их членам), кроме гольф-клубов, принято отдавать бедным все, что более года лежит забытым в ящиках.
Но бедняги тщетно будут обивать пороги гольф-клуба, ибо мы можем вспомнить имя одного кэдди, который в пятнадцать лет надеялся, что ему подарят пару ботинок с пуговицами, забытую в одном из шкафчиков. Бедняга умер в приюте для престарелых в возрасте ста двух лет, а ботинки с пуговицами так и лежат на своем месте.
Шкафчики снабжены этикетками… Поговорим о них… Чаще всего это визитные карточки. Их еще можно прочесть, но только с помощью лупы. Они имеют теперь цвет старой слоновой кости; святотатство совершит тот, кто снимет их.
Вот карточка, указывающая, что содержимое шкафчика принадлежит Уильяму Джонсу. Уильям Джонс эмигрировал в Канаду двадцать лет назад.
К другому шкафчику прикреплена карточка некого Джеймса Смита. Этот чудный человек вот уже тридцать два года занимает персональный ящик, иными словами получил вечную концессию на каком-то кладбище.
Иногда новичок может спросить, что находится в этих шкафчиках. Никогда, никогда он не задаст такой вопрос во второй раз, столь суровыми взглядами и молчанием будет встречен этот вопрос.
У одного автора детективных романов спросили, где лучше всего спрятать труп убитого человека, и он ответил:
— В шкафчике раздевалки гольф-клуба при условии, что он будет достаточно велик.
Только что мы говорили о вечности запахов раздевалки. И вот в одном клубе один из его членов заявил, что в раздевалке стоит запах газолина. Все отправились на место, удивленные и возмущенные таким невыносимым ароматом.
— „Эссо!“ — сказал один, и все с гневом воззрились на гольфиста, использовавшего эту марку бензина для своего „бьюика“.
— „Пурфина!“ — заявил другой, и все повернулись к бедняге, который водил жалкий „ситроенчик“.
Тут в разговор вмешался консьерж, старик семидесяти лет, который видел рождение клуба.
— Простите, господа. Пятьдесят лет назад это помещение освещалось керосиновой лампой.
Один из любопытных членов клуба начал принюхиваться к дверцам шкафчиков и застыл перед одним из них.
Вопросом занялся комитет; после двадцати бурных заседаний — по одному в неделю — большинством в три голоса было решено открыть подозрительный шкафчик.
Там оказалась керосиновая лампа.
— А женские раздевалки? — шепнул саркастический голос.
Мы свысока отвечаем:
— Женская раздевалка — обезумевший пригород Сент-Оноре. Герлен там соседствует с Ланвеном; Убиган душит Коти.
Не открывайте шкафчик: вам в лицо ударит „Скандал“ или ухватит за нос „Суар де Пари“. Никто не может знать, как подействует на вас „Парфюм Энконю“; подумайте о странных и исторических любовных увлечениях принцессы Клевской…
И не надейтесь взять в качестве „сувенира“ бюстгальтер или еще более пикантные туалетные принадлежности.
Дамы-гольфистки такого не носят.
Хардинг навел бинокль на старенький „даимлер“, направлявшийся прямо на юг, чтобы выехать на мощеное шоссе Карлайля.
Он пожал плечами и бросил прямо в лицо ветру, дувшему со стороны Сольвея, давно заученную фразу:
— И дело с концом!
Увы! Я не могу сразу перейти к сути рассказа. Я должен последовать примеру авторов, которые исследуют гражданское состояние своих персонажей, копаясь в древних церковных записях, описывают кресла, в которых те дремлют, а также ландшафт, в котором разгуливают их собачки во время прогулок.
Между Сольвей Ферс и нижней частью Шевиотса лежит обширный пустырь, едва способный прокормить тростник и вереск. Текущую вдоль него и впадающую в Иден речушку так и называют Речушкой, что равносильно тому, чтобы собаку наречь Собакой, а лошадь — Лошадью.
Последние усачи в Речушке погибли в 1699 году по вине одной колдуньи, которую, кстати, сожгли живьем.
Если нарисовать геометрический план этих бесплодных земель, то можно заметить, что они имеют форму пятиугольника, отразившегося в кривом зеркале, ибо он вытянут в длину, и одна из вершин смотрит прямо на юг.
Теперь можно с некоторым удивлением спросить, по какой случайности в каждой вершине этого пятиугольника располагаются пять жилищ, помпезно именуемых „замками“, хотя подобного названия заслуживает только одно — Гроув-Манор. Жители Сольвея однако называют остальные четыре жилища по-иному — „гнездышками“ Кормика, Дошера, Пармиттера и Хардинга по имени их обитателей.
Только Гроув, сэр Сайлас Беретон Гроув, богат, и только Хью Хардинг молод и красив.
Гроув пользуется репутацией гордеца и оригинала. Судите сами, насколько он этого заслуживает — узнав, что в прошлом веке его однофамилец, физик Гроув создал электрическую батарею, где вместо цинковых пластин в батареи Бунзена поставлены толстые платиновые пластины, он установил в подвале замка огромное количество подобных батарей для освещения жилища.
Он истратил целое состояние на платину, а результат оказался плачевным.
Однажды вечером замок остался без света — воры проникли в погреб и извлекли драгоценный металл из батарей.
Сэр Сайлас Гроув счел происшествие веселым, но заменил батареи на динамо-машину.
В другой раз он решил акклиматизировать скунсов.[28] Он выпустил на волю этих вонючек, и они поселились в деревне Рагглтон. Невыносимое зловоние изгнало оттуда всех жителей, и сэр Сайлас Гроув по приговору карлайльского суда, не моргнув, заплатил десять тысяч фунтов за причиненные убытки.
Как и почему этот набоб без меры влюбился в гольф? Об этом вы узнаете из продолжения нашей истории.
Однажды, когда в замок к Гроуву по приглашению явился его сосед Хью Хардинг, сэр Сайлас держал книжечку в шикарном переплете: „Кодекс игры в гольф“, принадлежащую перу Остина Кингейза.
— Мистер Хардинг, — начал он, — вы один из лучших гольфистов Англии и Шотландии…
Хардинг покраснел. Гроув был прав, но эта истина возвращала его назад на несколько лет в ту счастливую эпоху, когда он был богат и мог позволить себе наслаждаться всеми радостями жизни.
Он кивнул.
— Вам конечно известна эта книга, — спросил Гроув.
Хардинг улыбнулся.
— Любому гольфисту столь же непростительно не знать имени Кингейза, как и французу имя Наполеона. Но его кодекс… — Хардинг продолжил с растущим жаром, — просто ужасен. Он не допускает ни единого оправдания. Игрок, теряющий свой мячик, почти всегда проигрывает партию; он выступает против слишком легких препятствий; он устраивает целый балет вокруг возможности приподнять мяч для удара там, где нельзя орудовать клюшкой; он использует больше штрафов, чем юный безумец конфетти на карнавале.
— Хорошо, хорошо, — улыбнулся сэр Сайлас Гроув, наливая своему гостю Хант Порт 1863 года. — По поводу игры ясно, но знаете ли вы что-нибудь об авторе этой замечательной книжки?
— Простите, сэр Сайлас, у гольфистов существует культ великих имен, даже… если что-то заставляет их отказаться от игры. Кингейз был австралийцем. Америка послала Брастона, Перльматтера и Орвуда в Сидней, чтобы обыграть его. Они вернулись домой с позором.
Но слава не помешала Кингейзу окончить свои дни трагически…
— В приступе ярости он размозжил своему кэдди череп ударом клюшки, — добавил Гроуз. — Мальчуган умер, и Кингейза повесили.
— Жуткая смерть, — пробормотал Хардинг и вздрогнул.