- Не очень хорошо. Я читала его "Другую жизнь" и не совсем поняла. Не доросла, наверное.
Ванечка изумленно смотрел на нее. Он готов был биться об заклад, что на факультете и один из десяти "Другую жизнь" не читал.
- А ты вообще из современных кого любишь? "Деревенщиков"? Абрамова, Белова, Астафьева?
- Не знаю. Мне не очень нравится читать про людей, которые живут почти так же, как я. Зачем тогда читать - просто раскрыл глаза и смотри. Я думаю, что про деревенскую жизнь пишут для тех, кто в большом городе родился и из него не вылезал. У нас - что в Хмелицах, что в общежитии - читают много, особенно девчонки, но все больше классику, историческое, про любовь, про другие страны.
- Неужели даже Шукшина не читают? - в некотором ужасе спросил Ванечка. Он писал диплом как раз по Шукшину и, по требованию руководителя, сильно напирал на народность.
- Шукшина? Это который "Калина красная"? Нет, я только кино видела.
- Понравилось?
- Разговор понравился, словечки всякие. А сама история - нет. По мне, если сказка, так пусть и будет сказка, и не надо ее за правду выдавать. .
- Почему сказка? - несколько запальчиво спросил Ванечка.
- Может быть, где-нибудь так и было, а вот в Хмелицах две женщины на этом сильно пострадали. Тоже "заочницы" были, с уголовниками переписывались. Те им такие письма присылали - целые романы. И страсти роковые, и слезы покаянные, и любовь до гроба, и "молю о свидании"... Одна поехала в Бологое женишка встречать, вернулась через сутки вся оборванная, избитая. Он ее в вокзальный ресторан повел, подпоил, а потом в лесок отвел, ограбить хотел и изнасиловать. Но не рассчитал, тоже выпил хорошо, а она баба крепкая, скрутила его и в милицию волоком отволокла. Но и ей досталось. Он, сволочь, ей нос перебил, а потом, на суде, орал, убить грозился... А со второй еще хуже вышло. Приехал к ней ее красавец, веселый такой, речистый, совсем как в том кино. Месяц пожили в любви и согласии, а потом он исчез со всеми деньгами - четыреста рублей, она на корову копила - и охотничий карабин, который ей после отца остался, прихватил. Потом из этого карабина сторожа в Никольском убили. А этого гада так и не нашли.
- Да-а, - задумчиво протянул Ванечка. В дипломную работу этот рассказ не вставишь. Но как же она ярко, складно говорит!
А Таня вполголоса запела:
Калина красная, Калина вызрела;
Я у залеточки Характер вызнала...
Ванечка замолчал с раскрытым ртом. Когда она допела до конца, он хрипло сказал:
- Спой еще. Пожалуйста.
Она пела, а он слушал, не замечая ничего - ни свиста чайника на плите, ни сигареты, давно погасшей в пальцах.
- Устала,- сказала Таня наконец. - Давай пить чай.
- А хочешь, - сказал Ванечка, наливая ей чаю, - хочешь, я почитаю тебе свои стихи? Только они... ну, понимаешь, не лирические. Я лирику не умею... Он еще никому не читал своих серьезных стихов. Только так, давал почитать Житнику и еще одному клювисту, Грише Григоровскому, профессиональному поэту, работавшему в многотиражке Кировского завода. Житник похвалил стихи за язвительность, выругал за философичность и посоветовал изложить то же самое прозой. Григоровский быстренько пробежал глазами и вернул тетрадь Ванечке, пробурчав:
- Этого никто печатать не станет.
- Так я и не собираюсь печатать!
- Тогда зачем было писать?..
Таня кивнула, и Ванечка дрожащим голосом начал:
Для нас, больных, весь мир - больница,
Которую содержит мот,
Давно успевший разориться.
Мы в ней умрем от отческих забот,
Но никогда не выйдем из ворот...
- Извини, - прервала Таня. - Но я это уже читала. В каком-то журнале. Только не помню автора.
- Умница! - воскликнул Ванечка. - Правильно. Эти стихи написал Томас Элиот, а у меня это эпиграф. А теперь будет вступление. Представь себе, будто играет духовой оркестр, только очень плохой. Музыканты сбиваются с такта, фальшивят...
И он затараторил:
- СКОЛЬ СЛАДКО ВСЕ, ЧТО СЛАДКО. Победный марш в пяти частях с прологом и эпилогом. Пролог: КАБАК ИМЕНИ РЕВОЛЮЦИИ.
Пришел - ну что ж, немного подожди
Сегодня, видишь, очередь какая.
Из-за дверей со стен глядят вожди,
И музыка гремит, не умолкая.
Легко желать нам с высоты рублей,
Чтоб пробка рассосалась у дверей...
Таня больше не прерывала его. Перестав после третьей или четвертой строфы -пытаться вникнуть в смысл, понятный, вероятнее всего, только самому автору, она вслушивалась в мелодию стиха, смотрела в горящие, вдохновенные глаза. Мощная, упругая энергетическая волна поднимала ее и несла куда-то... Ей было хорошо, и она ни о чем не думала...
- И эпилог, - сказал Ванечка.
Рассвет, кот розовый, скребется в крышу.
Ветер, кот серый, когтистой лапой в раму.
Остывший кофе
Узор врезает в белизну плиты. Портрета нет.
Глаз льдист, Который был. Пил
По полстакана жизни в день, Фальшиво пел,
Забытый грустный анекдот... Вот так.
Вот так к нам постижение приходит:
Не звон, а стон.