Крушение привычного имиджа пугало Вилли больше, чем что-либо другое: иногда даже возникали моменты, когда желание знать, что Энн счастлива, становилось, в своей очевидности, настоящим вызовом его таланту. После стольких лет напряженного труда и несомненного успеха в роли Вилли Боше перенести это было нелегко — казалось, будто рушится творение всей его жизни. Любой ценой ему следовало взять себя в руки и сохранить свой имидж. Для начала нужно устроить оргию, а потом будет видно. Он наполовину опустошил бутылку коньяка, закурил сигару и позвонил в Париж малышке Мур. Эту англичанку он обнаружил в ресторане «Лайонз» на Пиккадили в один из свободных дней, когда от скуки ему захотелось найти какое-нибудь новое лицо. Через сутки сообщение о том, что он собирается снимать «Ромео и Джульетту» с официанткой из «Лайонз» в главной роли, появилось во всех газетах, что выявило рекламные возможности проекта и сразу же заинтересовало продюсеров. Вилли был весьма удивлен таким поворотом событий, поскольку вовсе не собирался снимать фильм, он лишь хотел установить контакт с прессой, чтобы посмотреть на ее реакцию. Реакция была что надо. Он не скрывал своей досады оттого, что пришлось подписать контракты и приступать к съемкам фильма. Впрочем, малышка Мур со своим несчастным видом выглядела весьма трогательно в главной роли, хотя ей не хватало той безграничной глупости, без которой трудно было сыграть хорошую Джульетту. Было очевидно, что нормальная женщина не могла сыграть роль так, как это удавалось гомосексуалисту во времена Шекспира, однако малышка Мур не ударила в грязь лицом. Теперь Вилли держал ее на контракте и недавно одолжил — за сумму, вчетверо превышавшую ту, что он ей платил, разница оседала у него в кармане — для участия в фильме, который снимался в Монте-Карло. Монтаж «Ромео и Джульетты» закончился три недели тому назад.
— Привет, Айрис. Это Вилли. Нет, мы не уехали. Меня задержал один проект, так, сироп, который может влететь в копеечку. Полная чушь, но публике нужны чувства. Я еще не уверен, что из этого что-нибудь получится. Ты можешь приехать в Ниццу на ночь?
— Конечно, Вилли, если вам это нужно. Я пообещала Теренсу поужинать с ним, но если я вам действительно нужна…
— Ты спишь с Теренсом?
— Вы же знаете, что нет.
— Так в чем дело, давай. Он хороший парень.
— Трудно понять, когда вы шутите, а когда говорите серьезно, Вилли. Но вы знаете, что ради вас я готова на все.
— Неужели? — испытывая отвращение, спросил Вилли. — В любом случае вечером жду тебя здесь. Скорее всего, я вернусь поздно, поэтому ложись в постель без меня. Ах да, чуть не забыл: захвати с собой подружку.
— Что?
— Я сказал: возьми с собой подружку. Мы будем втроем. Тебе все ясно?
— Но, Вилли.
— Поищи кого-нибудь среди статисток. Скажешь, что это для меня.
Он положил трубку и подошел к зеркалу, чтобы взглянуть на себя, прежде чем спуститься вниз. Широкополая белая шляпа — настоящий техасский стетсон, сигара в уголке рта, недовольная гримаса, подчеркивавшая его знаменитую ямочку на подбородке, отвлеченный взгляд, хорошо сочетавшийся с капризным изгибом губ, черное пальто, небрежно наброшенное на плечи, белый костюм, розовый галстук, массивная фигура боксера — все было в полном порядке.
Вилли спустился в холл. Едва он вышел из лифта, как три репортера поднялись из кресел и устремились к нему. Одного из них, француза, Вилли знал, тот регулярно спрашивал у него, что он думает о Хичкоке и Говарде Хоксе. Двое других были американцами и появились здесь явно не случайно. «Сукин сын Росс», — подумал Вилли. В любом случае история с болезнью не пройдет, нужно было придумать что-нибудь другое.
— Привет, Вилли. Пару часов назад говорили, что вы чуть ли не при смерти.
— Сожалею, парни, но у меня нет для вас ничего интересного, — сказал Вилли.
— В чем причина задержки вашего отъезда? Мисс Гарантье покинула отель три дня тому назад, и никто не знает, где она находится.
Вилли достал сигару изо рта, но изгиб его губ от этого ничуть не изменился.
— Сейчас я вам все объясню. Мне нравится конкуренция. Я всегда любил дух состязательности. Поэтому я решил продлить пребывание моей жены во Франции, чтобы дать шанс Али Хану, Рубирозе, Анелли и всем тем, кто считает себя абсолютным чемпионом-соблазнителем.
Репортеры вежливо рассмеялись, но Вилли знал, что так просто он от них не отделается. Если не бросить им подходящую кость, эти типы будут следовать за ним по пятам до тех пор, пока не найдут Энн, и тогда всему придет конец.
— А если серьезно, Вилли, что произошло?
Вилли улыбался. Он чувствовал себя загнанным в угол, но знал, что в конце концов что-нибудь придумает. Он всегда придумывал. Ответ должен быть невероятным, крайне шокирующим, достойным его репутации. Только так он сможет выкрутиться и в то же время сохранить свой имидж.
— Я скажу вам, ребята.
И, конечно же, он придумал. Мысль пришла к нему совершенно естественно, как благословение небес.
— Накануне отъезда я еще раз просмотрел «Ромео и Джульетту». Мисс Мур обладает незаурядным талантом, по ей не хватает той абсолютной наивности, без которой не может быть Джульетты. Я всю ночь размышлял над фильмом, и меня наконец озарило. Я нашел новую интерпретацию образа и принял важное решение.
Он мастерски выдержал паузу.
— Я решил вырезать из фильма все сцены, в которых занята мисс Мур. То же самое касается и роли Ромео. В общем, я решил переделать фильм в духе нашего времени. Сегодня Ромео был бы молодым буржуа-идеалистом, юным интеллектуалом левого толка, мечтающим о справедливости и мире. Преодолевая трудности, он наконец находит совершенство там, где только и можно найти его на этом свете — в образе прекрасной юной девушки, чистой и девственной. Вот, господа, «Ромео и Джульетта» нашего времени.
Вилли смотрел на журналистов, которые после минутного замешательства, вызванного этой потрясающей новостью, уставились на него с почтением, достойным лучшего представителя Голливуда.
— Кого вы предполагаете взять на главные роли?
— Еще не знаю. Это сложный вопрос. Ветераны испанских Интернациональных бригад слишком стары, так же, как и молодые коммунисты, истерзанные германо-советским пактом и сталинскими репрессиями. Вероятно, буду искать какого-нибудь подростка из Будапешта или Праги, отец которого был повешен. В общем, вы улавливаете идею, Фильм в духе нашего времени.
Он задумался, подняв руку с сигарой и устремив глаза в небо…
— Джульетта, или социализм с человеческим лицом, и Ромео, ее вечный поклонник.
Журналисты с минуту молчали. Потом француз задал вопрос местного значения:
— Месье Боше, собираетесь ли вы принять участие в карнавальных торжествах в Ницце?
Вилли рассмеялся.
— Я всю жизнь только этим и занимаюсь. И я счастлив, что деньги израсходованы на конфетти и танцы, а не на пушки и снаряды.
Последняя фраза должна была подчеркнуть его неопределенную репутацию человека левых взглядов.
Он смотрел на журналистов взглядом человека, полностью контролирующего ситуацию. Крошке Мур придется пережить сильнейший шок в своей жизни, и это как нельзя лучше отвечало его имиджу. Впрочем, он вовсе не собирался вырезать ее из фильма, через день-два надо будет собрать пресс-конференцию и объяснить, что это заявление было сделано смеха ради, чтобы поиронизировать над проникновением идеологии во все формы искусства.
— Как поживает клочок лазурного берега, загримированный под Вилли Боше? — произнес рядом чей-то голос.
Вилли обернулся: перед ним, держа руки в карманах черного пальто, стоял Бебдерн. В его облике было нечто от немецкого экспрессионизма, и это нечто делало его похожим на казненного еврея.
— На площади Пайон работает ярмарка, — сказал Бебдерн. — Мы могли бы пойти покататься на карусели. Вы читали сегодняшние газеты? Тысячи убитых в Корее, не меньше в Индокитае. И это только цветочки.
Маленький человечек вызвал у Вилли настоящий прилив нежности.
Он взял его за руку.
— Пойдем, милейший.
Они провели на карусели целый час, и Вилли почти удалось отвлечься и забыть об Энн, но, когда карусель останавливалась, тревожные мысли снова были тут как тут. Фотографы следовали за ними по пятам, и снимок Вилли Боше, сидящего верхом на розовой деревянной лошадке и улыбающегося своей легендарной улыбкой, спустя год появился на обложке книги, посвященной ему Стэнли Робаком. После этого они отправились в «Карессу». Ла Марн выбрал «Карессу» специально для Вилли, посчитав, что тому понравится это название. Вилли добросовестно напивался, но начинал чувствовать, что для полного успеха ему понадобится посторонняя помощь, помощь некоего всемогущего и всесильного Сопрано, тайного властелина мира, способного распознать настоящих сукиных сынов в этой огромной куче дерьма.
— Вот что я скажу, милейший, — орал он. — Гёте был обманщиком. История про Фауста — сплошное вранье. А истина заключается в том, что нет никакого дьявола, готового купить вашу душу. Нет покупателя. Нет дьявола, нет властелина мира. Есть только сволочи — самозванцы голливудского типа, окопавшиеся в Кремле и других местах. Некому покупать вашу душу, которая не стоит даже ломаного гроша. Покупатель существует только в мире Голливуда, на цветной кинопленке. Я сниму фильм на эту тему: «Обманщик Гёте» или «Правда про Фауста». Нет никакого демона-спасителя. Нельзя отправляться за такой добычей в леса детства!
Он невольно вспомнил волшебное заклинание, которому его научила мать:
— Что? — испуганно спросил Бебдерн. — Это еще что такое?
— Моя задница, — спохватившись, быстро ответил Вилли, чтобы сохранить лицо.
— Это хорошо, — удовлетворенно ответил Бебдерн.
Обход баров продолжался до полуночи, и в конце концов Вилли заметил, что где-то поменял брюки: те, что теперь на нем были, совсем не подходили ему по размеру. Всемогущий Сопрано, властелин мира, способный исполнить самые сокровенные мечты, к этому моменту так и не появился, зато им составляли компанию две потаскухи, одна из которых казалась просто красавицей, когда удавалось отличить ее от другой, и тщедушный молодой человек, которого Вилли тут же, при всех присутствующих в баре, захотел взять на роль Джульетты только для того, чтобы доказать, что между ним и Энн все было кончено. В это время Ла Марн объяснял одной из потаскух, — другой, собственно говоря, и не было, — что это хорошо известный процесс, и что есть коммунисты, которые становятся ярыми антикоммунистами, переходят на другую сторону баррикады и устраиваются на службу в ЦРУ только по причине любовных терзаний. Избавившись от девки и хилого юноши, они перешли в другое заведение, но и там все было то же самое: над головами все так же лежала крышка и они все так же варились в собственном соку. В какой бы дансинг они ни заходили, оркестранты узнавали Вилли и исполняли мелодию из его последнего фильма. В конце концов, он подошел к одному из музыкантов, схватил его за галстук и стал трясти, как соломенное чучело.
— Дерьмо собачье! Если вы хотите приветствовать Вилли Боше, который снял «Дон Кихота» и «Сон в летнюю ночь» то только не этой паршивой мелодией. Играйте Баха, Моцарта. Бетховена!
— Но, месье Боше, это же ваш величайший успех! — пролепетал скрипач, имевший весьма отдаленное представление о тщеславии, судить о котором он мог с высоты своей крохотной мансарды.
Их попросили покинуть заведение, и они оказались под арками площади Массена среди участников карнавального шествия. Поддерживая друг друга, они дотащились до ярмарки и заглянули в палатку борцов. На ринге двое горилл мерялись силой: того, что был в белом трико, звали Благородный Джо, другого — в красном — звали Черный Зверь. Запрещенными ударами он постоянно отправлял Благородного Джо на ковер, и Бебдерн, немедленно ставший на сторону благородства и порядка, попытался укусить Зверя за икру, вопя, что это схватка века, социализм с человеческим лицом против уродливого сталинизма, свободный мир против тоталитарного рабства, и, после завершения боя, когда Черный Зверь спускался с ринга, попытался ударить его стулом. Их разняли, и Черный Зверь, который был любовником Благородного Джо, пригласил их выпить, после чего они снова оказались на улице в карнавальной толпе, поражавшей Ла Марна своей беспечностью, тогда как корейский конфликт, ядерная бомба и готовые к войне советские дивизии поставили мир на грань катастрофы.
— Черт возьми, — чертыхнулся Вилли, всегда немного трезвевший при виде звездного неба. — Я совсем забыл про двух крошек, которые ждут меня в моей постели. Пошли. Вы сможете остаться в комнате и посмотреть.
Он потащил Бебдерна за собой.
— Дорогой кусочек лазури! — орал Бебдерн. — У вас ничего не получится! Выбраться отсюда нет никакой возможности, кругом одна чистота и звезды. Чистота поймала нас в свои сети. Мучительное стремление к чему-нибудь, серенады души при лунном свете, рука на сердце в погоне за мечтой! Господи, сделай меня грязным!
Он упал на колени посреди улицы, но на пешеходной дорожке, ибо был не столь пьян, как это могло показаться.
— Господи, научи нас жить грязными и счастливыми! Спаси нас от искушения голубым, розовым, нежной любовью и чистотой!
Такси сигналили вовсю, но Ла Марн не сходил с пешеходного перехода — как всегда, право было на его стороне.
— Люди на земле — все равно, что птицы, взмахивающие крыльями! — заявил он полицейскому, который пытался заставить его освободить дорогу. — Они машут крыльями, но никак не могут взлететь! А когда взлетают, то сворачивают себе шею!
В конце концов Вилли удалось затащить его на тротуар и впихнуть в такси. Они поехали в отель.
— Мисс Мур поднялась в ваши апартаменты, месье Боше, — доложил портье. — Полагаю, я поступил правильно, впустив ее.
— Она была одна?
— Ее сопровождала молодая женщина, месье.
— Хорошо, ведь нас, понимаете ли, тоже двое.
— Я понимаю, месье Боше… — по губам портье скользнула улыбка. — Конечно, это нужно для поддержания вашей репутации.
Вилли ожидал, что взгляд портье отразит хоть какое-то почтение к его хорошо известному цинизму, но увидел лишь безмятежность старого пастуха, давно привыкшего к печальному блеянию ягнят. Как правило, люди не упрощали ему жизнь. Существовал своего рода заговор с целью помешать им выйти за рамки своей наивности. Добиться этого не удавалось даже заднице в ее самых героических усилиях. На пару секунд он представил себе отвратительную картину мира, преображенного в зеленое пастбище, на котором в манеже сидел маленький Вилли, а Сопрано, превратившийся из телохранителя в няньку, прикалывал бумажные крылышки, к розовым попкам двух ангелочков, одним из которых был сам Вилли, другим — Бебдерн.
— Задница не позволяет опускаться, — заявил тот. — В ней нет идеологии.
Ла Марн испытывал беспредельную тоску по дерьму, словно забыл, когда ел в последний раз.
Портье провел обоих в лифт со всей предупредительностью и заботой, которых, как ему казалось, заслуживало их состояние неустойчивости и болезненной чувствительности. Некоторое время они ездили между первым и седьмым этажами. Наконец портье удалось перехватить их и доставить в апартаменты, где они нашли малышку Мур лежащей в постели с журналом «Вог» в руках и некую блондинку, которой мать, должно быть, одолжила по такому случаю свое вечернее платье. Вилли подошел к крошке Мур и поцеловал ее в лоб.
— Папочка рад видеть свою маленькую голубку, — объявил он. — Представь меня своей подруге.
— Я счастлива познакомиться с вами, — сказала блондинка с сильным ниццским акцентом.
Все это выглядело так невинно, что Ла Марн едва не разрыдался, в то время как Вилли снимал штаны, стоя под люстрой посреди салона. На его красивом лице курчавого ребенка появилось выражение гурмана, которое он обязательно надевал на себя в присутствии фотографов. «Вероятно, он был очаровательным ребенком с мягкими вьющимися кудряшками», — подумал Ла Марн. Внезапно он увидел перед собой картину, являвшуюся не чем иным, как порождением белой горячки: в комнате находились дети, собиравшиеся заняться какими-то сексуальными играми, твердо убежденные в том, что это позволит им стать взрослыми. Айрис помогала Вилли раздеться, время от времени она с улыбкой поглядывала на него снизу вверх, и ее лицо светилось абсолютной чистотой — а что еще, кроме невинности и чистоты, может предложить человеческое лицо? Казалось, она играет с какой-то странной куклой. Что касается другой девицы, то она ждала своего момента, стоя на четвереньках с задранным до талии платьем, как велел Вилли. Она была слишком ошарашена всем случившимся, чтобы хоть как-то на это реагировать. Самое неприятное заключалось в том, что она была курчавой блондинкой, и Вилли снова посетило омерзительное видение зеленых пастбищ с бесчисленными овечками. Чтобы как-то развлечься, он даже начал считать их.
Бебдерн несколько минут наблюдал за этой детской комнатой, и когда Вилли подал ему знак, приглашая присоединиться к их играм, отскочил в сторону и спрятался за креслом.
— Нет, нет! — выкрикнул он писклявым голосом. — Не трогайте меня!
Вилли с удивлением обернулся к нему.
— У вас ничего не получится! — торжественно заявил Бебдерн. — У Гитлера ничего не получилось! У Сталина ничего не получилось! Это никогда не удавалось никакой полиции! Никакой инквизиции, никакому зверству! Оно остается чистым! Его невозможно испачкать! Человеческое лицо всегда остается чистым!
— Нет, вы только посмотрите, — сказал Вилли. — Вы когда-нибудь такое видели? Это просто отвратительно, верно?
— Люди на земле подобны птицам, громко хлопающим крыльями! — вопил Ла Марн, граф Бебдерн, герцог д'Аушвиц. — Сейчас я слышу шелест ваших жалких крыльев, Вилли, вот так! Это глухой, скорбный и невнятный шум, но именно в этом и заключается его красота!
Блондинка смотрела на них с таким ошеломленным видом, словно это она была виновата в срыве мероприятия. Бебдерн увидел, как малышка Мур нежно поглаживает Вилли по волосам.
— Хе, хе, хе! — триумфально воскликнул он. — Нежность! Нежность, а значит и чистота! Один-ноль в мою пользу.
— Оставь мои волосы в покое! — заорал Вилли, который почувствовал вокруг себя атмосферу такой невинности, что больше не мог вести себя как мужчина.
— Даже Ивану Грозному, даже гестапо не удалось сделать этого! — продолжал вопить Бебдерн. — Ни у гестапо, ни у Сталина, ни у диалектики, ни у Пикассо, ни у одной идеологии, ни у одной дерьмовой кровавой тирании ничего не вышло! Человеческое лицо остается нетронутым, целомудренным, чистым! Нет, бедный маленький Вилли, не тебе с твоей задницей сделать то, что не удалось ни Гитлеру, ни Сталину, ни атомной бомбе, свалившейся на Хиросиму! Оно остается чистым, оно остается прекрасным!
Словно маленький демон чистоты, — другого не было, — Бебдерн скакал вокруг кровати, показывая нос Вилли или тому, что он в нем видел. Тем временем несчастная блондинка изо всех сил старалась сделать вид, что опыта ей не занимать, и что она уже не раз видела подобные фокусы на других вечеринках. Вилли казалось, что он с серной спичкой в руках борется против всех демонов невинности. Ему все же удалось войти в блондинку, внешние приличия были соблюдены, а малышка наконец испытала облегчение, ибо поняла, чего от нее хотят.
— Нет, Вилли, — жужжал, носясь вокруг них, Бебдерн. — Никакого насилия, никакой травли, никаких концентрационных лагерей! Вы думаете, что вам с вашей маленькой задницей удастся чего-нибудь добиться? Вы ничего не докажете!
— Произведение искусства ничего не должно доказывать, — с достоинством заявил Вилли. — Это сказал Андре Жид. А Андре Мальро добавил: «Не страсть уничтожает произведение искусства, а желание что-то доказать!»
Обмякнув, он оторвался от блондинки. И тут ее внезапно осенило: ну конечно, это были экзистенциалисты! Она удивилась, что эта мысль раньше не пришла ей в голову. Догадка настолько успокоила ее, что она тут же заснула.
— Вот видите, — триумфально произнес Бебдерн, указывая на нее пальцем, — она даже положила в рот пальчик, прежде чем заснуть. Вам показывает нос сама невинность.
Постепенно у Вилли возникло такое чувство, что с минуты на минуту должны вернуться их родители и спросить, почему это они до сих пор не спят. Айрис, как пай-девочка, скромно завязывала в узел свои длинные черные волосы, что ж, быть может, нужно поскорее забыть то, чего детство не знает о жизни. Она подвинулась, чтобы Вилли мог лечь рядом.
— Я буду спать на диване в салоне. Я храплю. Пожелай спокойной ночи своему братику…
Она поцеловала его в лоб.
— Вилли. — Да?
— Это правда, что ты собираешься вырезать меня из «Джульетты»?
Несмотря ни на что, он был неприятно поражен. Значит, она все знала, но за весь вечер не обмолвилась даже словом. Она улыбалась ему, и на ее лице не было и тени упрека.
— Об этом не может быть и речи. Скорее я сдохну. В этой роли ты просто восхитительна. Я запустил эту утку, чтобы попугать продюсеров. Они меня уже достали.
Он почувствовал приступ вдохновения. Потом он будет лучше спать.
— Дело в том, что Энн немного ревнует меня к тебе. Она постоянно боится меня потерять. Ты знаешь, какая она. — с усталым видом он пожал плечами. — Она жила в постоянном страхе, боясь появления соперницы.
«Для одного вечера достаточно», — решил он. Ла Марн смотрел на него с нескрываемым почтением.
— Но тебе нечего опасаться. Этот фильм сделает тебя настоящей звездой. Успокойся.
— Ты можешь сделать это, Вилли. Я не буду на тебя сердиться. Ты можешь делать все, что хочешь. Это ничего не изменит. Я так восхищаюсь тобой!
Вилли закрыл глаза. Вершина успеха. Он почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Ла Марн бросил на него злобный взгляд и вышел в салон. Эта идиотка его обожала! Ничто не могло притушить сияния голливудской славы, никакая мерзость. Она была почти так же сильна, как идеология, каким бы ни было количество трупов. Вилли последовал за ним. Ла Марн дулся на него, и Вилли постучался в дверь номера Гарантье, но тот, должно быть, спал. Вилли не хотелось оставаться одному: он боялся встречи с самим собой, и этот страх не даст ему заснуть.
По коридору шел портье, но он тоже не любил маленького Вилли.
— Опрокинем по стаканчику в баре?
— Месье Боше, я вынужден попросить вас вернуться в номер, в таком виде нельзя находиться в коридоре.
— В чем дело, ведь я в трусах, — сердито проворчал Вилли.
Он вернулся в свой номер. Бебдерн спал, навалившись грудью на стол и спрятав лицо в ладонях. Вилли включил радио — передавали новости с театров военных действий в Индокитае и Корее. Он выключил приемник и проскользнул в спальню. Девочки спали. Разбросав руки, Айрис лежала среди своих черных волос, разметавшихся по подушке. Вилли в нерешительности остановился, но сейчас на него никто не смотрел. Он взял ее за руку, приник губами к ладони, потом прижал ее к своей щеке. «Энн, — думал он, — Энн…» Он заснул почти мгновенно, и ему снилось, что он парит в небесах.