Мы живем в условиях полицейской оккупации. Беспаспортных иммигрантов хватают посреди улицы, полицейские машины без знаков отличия патрулируют наши бульвары, кварталы метрополии умиротворяют приемами, отточенными в колониях. Об оккупации нам не дает забыть и Министр внутренних дел, объявляющий войну «бандам» в выражениях, которые напоминают речи времен алжирской войны. Так что нам хватает причин, чтобы не дать раздавить себя, чтобы организовывать самооборону.
Коммуна растет и ширится, и вот уже спецоперации властей целятся в то, что составляет само ее существо. Эти контратаки принимают формы соблазнения, перехвата, а если и это не дало эффекта, то грубой силы. В коммуне необходимость самообороны, как практической, так и теоретической, должна быть очевидна всем и каждому. Уворачиваться от ареста, быстро и массово объединяться против попыток выселения, прятать своих — в ближайшем будущем это будет далеко не лишними рефлексами. Мы не можем бесконечно восстанавливать с нуля наши точки опоры. Чем бесконечно изобличать репрессии, давайте лучше к ним готовиться.
Это непростое дело, поскольку от населения теперь ожидают особого сотрудничества в полицейской работе — начиная с доносов и заканчивая участием в гражданских патрулях. Полицейские силы растворятся в толпе. Сейчас вездесущая форма полицейского вмешательства, даже в ситуациях бунтов — это полицейский в штатском. Высокая эффективность полиции в последних демонстрациях против «Контракта первого найма» обеспечивалась людьми в штатском. Они проникали в толпу и ждали инцидентов, а потом показывали свое истинное лицо: газ, дубинки, шокеры, арест. И все это в четкой координации с организаторами демонстрации, с профсоюзами. Сама возможность их проникновения сеяла подозрения в рядах демонстрантов и парализовала всякое действие. Учитывая, что демонстрация — это все-таки не только способ дать себя сосчитать, но и орудие действия, нам следует найти способы систематически выявлять людей в штатском, прогонять их и, при необходимости, отбивать у них тех, кого они пытаются арестовать.
Не надо думать, будто полиция непобедима на улицах, просто у нее есть возможность организации, тренировок и постоянного усовершенствования оружия. Наше же оружие всегда будет примитивным, мы мастерим его вручную или сооружаем его экспромтом. Оно, разумеется, неспособно противостоять их оружию в огневой мощи, но его хватит, чтобы держать их на дистанции, чтобы отвлечь их внимание, оказать психологическое давление или, напугав их, пробить себе путь к побегу, отвоевать себе пространство. Никаких новаций по ведению городской партизанской войны, которым учат во французской Полицейской академии, никогда не хватит для быстрого реагирования на движущиеся множества, которые способны атаковать в нескольких местах одновременно и всегда стремятся сохранить инициативу.
Конечно, коммуны уязвимы для наблюдения и полицейских расследований, для экспертных служб и сбора разведданных. Целые серии арестов «эко-воинов» в США и анархистов в Италии стали возможны благодаря электронному прослушиванию. У каждого задержанного полицией теперь берут образец ДНК, который будет подшит к его делу, постоянно пополняемому. В Барселоне поймали сквоттера по отпечаткам пальцев, которые он оставил на розданных листовках. Методы слежения становятся все более изощренными, главным образом, благодаря биометрическим технологиям. А если будет установлена выдача электронных удостоверений, наша задача станет еще более трудной. Парижская коммуна нашла частичное решение проблеме картотек — они сожгли мэрию, уничтожив, таким образом, все архивы записи гражданских состояний. Остается только найти средства, чтобы раз и навсегда уничтожить компьютерные базы данных.
Коммуна — элементарная частица партизанской реальности. Подъем восстания — возможно, не что иное, как увеличение числа коммун, их связь и артикуляция. В зависимости от развития событий, коммуны объединяются в более крупные единицы или же, наоборот, распадаются на меньшие части. Между бандой братьев и сестер, связанных «и на жизнь, и на смерть», с одной стороны, и объединением множества групп, комитетов, отрядов в целях организации снабжения и самообороны восставшего квартала или даже региона, с другой стороны, вся разница состоит лишь в масштабе, но все они в равной мере являются коммунами.
Любая коммуна неизбежно стремится к самообеспечению и к тому, чтобы считать использование денег нелепым и даже, по правде говоря, неуместным. Сила денег состоит в создании связей между теми, кто никак не связан, в том, чтобы связывать между собой чужаков как чужаков и тем самым, находя каждой вещи эквивалент, все запускать в оборот. Способность денег все связывать дается ценой поверхностного характера этой связи, в которой ложь является правилом. В недоверии состоит суть кредитных отношений. Поэтому господство денег всегда остается господством контроля. Практическое устранение денег можно осуществить только благодаря расширению коммун. Но в каждом случае при расширении коммун не следует превосходить некоторую величину, выше которой у них теряется связь с самими собой, вследствие чего в них неминуемо появляются касты господствующих. В таком случае коммуне лучше расшириться через деление, избежав тем самым печального исхода.
Восстание алжирской молодежи, вспыхнувшее по всей Кабилии весной 2001 года, добилось взятия контроля почти надо всей территорией, нападая на жандармерии, суды и все государственные представительства, распространяя бунт повсюду. Настолько, что силы режима были свернуты в одностороннем порядке, а провести выборы стало физически невозможно. Сила движения состояла в диффузной взаимодополняемости множественных составных частей — которые были лишь частично представлены на бесконечных и сугубо мужских ассамблеях деревенских комитетов и прочих народных коллективов. «Коммуны» алжирского восстания, в любой миг готового вновь разгореться, то принимают лик молодых безумцев в кепках, бросающих бутылки с газом в спецназовцев с крыши здания в городе Тизи Узу, то насмешливо улыбаются устами престарелого партизана, закутанного в бурнус, то воплощаются в энергию женщин из горной деревушки, поддерживающих вопреки всему традиционные сельскохозяйственные культуры и животноводство, без которых экономическая блокада региона никогда не смогла бы так часто и систематически повторяться.
«Стоит, к тому же, добавить, что мы не сможем обеспечить лечение всего населения Франции. Нужно будет выбирать». Именно так эксперт-вирусолог представил для газеты Le Monde 7 сентября 2005 года развитие ситуации в случае пандемии птичьего гриппа. «Террористическая угроза», «природные катаклизмы», «предупреждения об эпидемии», «социальные движения» и «городское насилие» — все эти моменты нестабильности позволяют руководителям общества утвердить свою власть, отбирая то, что им угодно, и подавляя то, что их обременяет. Значит, по всей логике, эти моменты могут стать и возможностью для любой другой силы стянуться воедино и нарастить мощь, заняв противоположную позицию. Достаточно вспомнить о том, как возвращается социальная жизнь в многоквартирный дом, внезапно лишенный электричества, чтобы вообразить, чем могла бы стать жизнь в городе, лишенном всего. Прерывание товарных потоков, приостановка нормальности и полицейского контроля высвобождают потенциал для самоорганизации, невообразимый при других обстоятельствах. И это ни для кого не секрет. Революционное рабочее движение прекрасно это понимало и превратило кризисы буржуазной экономики в точки кульминации своего подъема. Нынешние исламистские партии проявили наибольшую силу в моменты, когда они сумели с умом компенсировать слабость государства. Например, когда они организовали помощь населению после землетрясения в алжирском Бумердесе или повседневную поддержку народу Южного Ливана, разгромленного израильской армией.
Как мы уже упоминали ранее, опустошение Нового Орлеана ураганом Катрина дало части североамериканского анархистского движения возможность приобрести невиданную прежде консистентность, объединив всех, кто остался на местах и сопротивлялся насильному переселению. Установка полевых кухонь означала, что снабжение было заранее обдумано. Оказание срочной медицинской помощи, так же, как и запуск свободных радиостанций, потребовали предварительного приобретения нужных знаний и оборудования. Вся радость, которую несут эти опыты, весь этот выход за рамки индивидуальной изворотливости, вся создаваемая ими ощутимая реальность, не подчиняющаяся повседневному порядку и регламентированному труду, служат гарантией их политической плодотворности.
В такой стране, как Франция, где радиоактивные облака останавливаются четко над государственной границей[47] и где не стесняются строить Центр лечения рака на месте бышего завода AZF, получившего классификацию «Севезо»,[48] стоит рассчитывать не столько на «природные» кризисы, сколько на социальные. Именно социальным движениям чаще всего доводится приостанавливать здесь нормальный ход катастрофы. Конечно, в последние годы власти и управление предприятий пользовались различными забастовками, прежде всего, для испытания своих способностей поддержать «минимальное обслуживание»,[49] все более расширяющееся — вплоть до того, что остановка работы сводится к чисто символическому измерению, не многим более вредному, чем снегопад или самоубийство на железнодорожном пути. Тем не менее, решительно переопределяя активистские практики, утвердившиеся через систематическую оккупацию учреждений и длительное блокирование, сопротивление старшеклассников в 2005 году и борьба против «Контракта первого найма» (СРЕ) напомнили нам о способности больших движений наносить вред и создавать рассеянную угрозу. Вызвав к жизни многочисленные банды и коллективы, они позволили нам почувствовать, при каких условиях движения могут стать местом появления новых коммун.
Первое препятствие, на которое наталкивается любое социальное движение задолго до столкновения с полицией как таковой, — это профсоюзные инстанции и вся эта микробюрократия, призванная канализировать протесты. Коммуны, базовые ячейки и банды испытывают к ним инстинктивное недоверие. Вот почему в последние двадцать лет парабюрократы изобрели координационные советы, которые, не имея определенной политической принадлежности, кажутся более невинными. Однако все равно они остаются идеальным полем для их игрищ. Стоит ищущему себя коллективу попытаться обрести автономию, как они принимаются опорожнять его от всякого содержания, решительно отвергая его справедливые вопросы. Они свирепы и горячны, но не из страсти к дебатам, а из стремления их подавить. И когда их яростная защита апатии, наконец, возьмет верх над коллективом, они станут объяснять его неудачу недостатком политической сознательности. Стоит заметить, что во Франции, в частности, благодаря безудержной активности различных троцкистских сект, активистская молодежь весьма преуспела в искусстве политической манипуляции. Но пожар 2005 года так и не научил ее этой простой истине: что всякая координация излишня там, где уже люди координируются, что организации всегда чрезмерны там, где люди уже организуются.
Другой рефлекс любого движения состоит в созыве генеральной ассамблеи и голосовании. Это ошибка. Уже сама по себе ставка на принятие нужного решения, заключенная в процедуре голосования, способна превратить ассамблею в сущий кошмар, в театр столкновения всех претендентов на власть. Здесь мы попали под дурное влияние буржуазных парламентов. На самом деле, ассамблея нужна не для принятия решений, а для толкания речей, для свободных и бесцельных дебатов.
Среди рода человечьего нужда в сборищах настолько же постоянна, насколько редка потребность в принятии решений. Собрание приносит радостное ощущение общего могущества. Решение жизненно необходимо лишь в критических ситуациях, при которых, в любом случае, реализовать демократию крайне затруднительно. В любое другое время только фанатики процедуры заморачиваются по поводу «демократического характера принятия решений». Ассамблеи нужно не критиковать или демонстративно покидать, они должны стать местом освобождения слова, жестов и игр между существами. Ведь недаром замечено, что каждый приходит туда не только с точкой зрения или вотумом, но и со своими желаниями, привязанностями, способностями, силами, невзгодами и с некоторой открытостью навстречу другим. И если нам удастся избавиться от фантазма Генеральной Ассамблеи в пользу такой вот ассамблеи присутствий, если мы сможем перехитрить постоянно возобновляющийся соблазн гегемонии, если прекратим ставить целью принятие решения, есть некоторая надежда на то, что произойдет одно из этих массовых сцеплений, феномен коллективной кристаллизации, когда решение само овладевает существами в их совокупности или в какой-то части.
То же можно сказать и о принятии решений о действиях. Исходить из принципа, что «действие должно подчинять себе ход ассамблеи», — значит, сделать невозможными ни бурные дебаты, ни эффективное действие. Массовая ассамблея людей, незнакомых друг другу, неизбежно назначает среди себя специалистов по действию, то есть оставляет действие на их усмотрение. С одной стороны, уполномоченные по определению стеснены в своих действиях, с другой, ничто не мешает им дурачить всех остальных.
Нет смысла утверждать единственно верную и идеальную форму действия. Главное — чтобы действие обретало форму в самом процессе, вызывало форму к жизни, а не заранее подстраивалось под нее. Это предполагает некое единство политической и географической позиций — как это было среди секций коммуны Парижа в ходе Французской революции, — а также общность циркулирующих знаний. Что же до принятия решений о действиях, то принцип может быть следующим: пусть каждый отправляется в разведку, затем сверяет с другими собранную информацию, а решение придет само собой, это не мы его примем, а оно само настигнет нас. Циркуляция знаний отменяет иерархию, она выравнивает всех по верхней величине. Горизонтальная, быстро распространяющаяся коммуникация — вот лучшая форма координации между разными коммунами, вот средство покончить с гегемонией.
В июне 2006 года по всему мексиканскому штату Оахака происходит оккупация мэрий, повстанцы занимают публичные здания. В некоторых коммунах они выгоняют мэров и экспроприируют служебные машины. Месяц спустя перекрыт доступ к некоторым гостиницам и туристическим комплексам. Министр туризма говорит о катастрофе, «сравнимой с ураганом Вильма». Несколькими годами раньше блокирование стало одной из главных форм действия аргентинского повстанческого движения, разные локальные группы поддерживали друг друга, блокируя то или иное направление, постоянно угрожая своими слаженными действиями парализовать всю страну, если их требования не будут удовлетворены. Такая угроза долгое время была мощным орудием в руках железнодорожников, электриков-газовиков, дальнобойщиков. Движение против «Контракта первого найма» без колебаний блокировало вокзалы, окружные дороги, заводы, шоссе, супермаркеты и даже аэропорты. В городе Ренн хватило трехсот человек, чтобы на несколько часов парализовать объездную дорогу и вызвать сорок километров пробок.
Блокировать все — таков должен быть отныне первый рефлекс всех, кто восстает против существующего порядка. В делокализованной экономике, где предприятия функционируют по системе «точно в срок», где создание стоимости зависит от интегрированности в сети, где автомагистрали — звенья дематериализованной производственной цепи, протянутой от одного субподрядчика к другому и далее к монтировочному заводу, блокировать производство означает и блокировать циркуляцию.
Но блокировать возможно лишь в той мере, в какой это позволяет способность восставших к снабжению и к коммуникации, к настоящей самоорганизации разных коммун. Как находить пропитание, когда все парализовано? В Аргентине, например, грабили магазины, но так далеко не уйдешь. Сколь бы огромными ни были эти храмы потребления, они — не бездонные кладовые. Поэтому, чтобы надолго обрести способность к элементарному поддержанию жизни, нужно получить в руки орудия производства. И медлить с этим не имеет смысла. Оставлять на откуп двух процентов населения задачу производства продуктов питания для всех остальных, как это делается сегодня, — исторический и стратегический нонсенс.
«Этот случай продемонстрировал, что мы имеем дело не с молодежью, которая требует усиления социальной защиты, а с индивидами, объявившими войну Республике», — заметил один проницательный мент по поводу недавних нападений на полицию. Наступление с целью освободить территорию от полицейской оккупации уже началось, и оно может опереться на неистощимые запасы ненависти, накопленные против этих сил. Да и сами «социальные движения» постепенно охватываются бунтовщичеством, так же, как и тусовки реннских гуляк, в 2005 году каждый четверг устраивавших столкновения со спецназом, как и барселонские тусовщики, которые недавно в ходе очередного botellön[50] разорили целую торговую улицу города. Во время движения против «Контракта первого найма» вновь систематически использовался коктейль Молотова. Но в этом некоторые пригороды остаются на непревзойденной высоте. К примеру, в так называемых guet-apens,[51] технологии, утвердившейся уже довольно давно. Вспоминается гет-апенс 13 октября 2006 года в городе Эпинэ: антикриминальные бригады (ВАС) выехали в 23 часа по вызову о машинной краже; по прибытии одна из бригад «оказалась блокирована двумя машинами, перегородившими улицу, и тридцатью человеками, вооруженными арматурой и пистолетами, которые закидали камнями их машину и применили против полицейских слезоточивый газ». На более мелком уровне вспоминаются нападения на комиссариаты полиции в нерабочее время: разбитые стекла, подожженные машины.
Одно из достижений недавних движений состоит в том, что отныне настоящие демонстрации — «дикие», их не согласуют с префектурой. Выбирая поле для маневра, следует, по примеру Черного блока в Генуе 2001 года, огибать опасные зоны, избегать прямого столкновения и, прокладывая маршрут, выгуливать ментов, вместо того, чтобы сама полиция, в том числе, профсоюзная, в том числе, и «по поддержанию мира», нас выгуливала. Действуя таким образом, тысяча решительных человек могут развернуть вспять целые автобусы карабинеров, а затем и поджечь их. Главное преимущество — не в лучшем вооружении, а в обладании инициативой. Мужество — ничто, вера в собственное мужество — все. И обладание инициативой ей способствует.
Однако все говорит о том, что надо принимать в расчет и необходимость прямых столкновений, чтобы создавать очаги стягивания сил противника, позволяющие выгадать время и атаковать его в другом месте, даже где-то совсем рядом. То, что конфронтации неизбежны, не означает, что из них нельзя сделать попросту отвлекающие моменты. И к координации действий следует прикладывать еще большие усилия, чем к самим действиям. Неотступно преследуя полицию, мы делаем так, что, несмотря на свою вездесущность, она теряет всякую эффективность.
Каждый акт такого преследования вновь активизирует истину, высказанную в 1842 году: «Тяжела жизнь агента полиции; его позиция в обществе столь же унизительна и презренна, как и место преступности (…) Стыд и позор всюду обступают его, общество исторгает его из себя, изолирует его подобно парии, с презрением швыряет ему получку, без угрызений, без раскаяния и без жалости (…) Удостоверение сотрудника полиции, которое он носит в кармане — настоящий аттестат подлости».
21 ноября 2006 года манифестующие в Париже пожарники атаковали с дубинками спецназовцев и поранили пятнадцать из них. Это к тому, что «призвание помогать людям» никогда не сможет стать оправданием работы в полиции.
Не бывает мирных восстаний. Оружие необходимо, но нужно сделать все, чтобы его использование стало излишним. Восстание — это скорее взятие в руки оружия, «вооруженное дежурство», чем переход к вооруженной борьбе. Стоит подчеркнуть разницу между вооружением и использованием оружия. Вооружение в революции присутствует всегда, однако его использование эпизодично и не имеет решающего значения в моменты великих потрясений: 10 августа 1792 года, 18 марта 1871-го, в октябре 1917-го. Когда власть валяется в сточной канаве, достаточно дать ей пинка.
Из-за дистанции, отделяющей нас от оружия, оно вызывает в нас смешанное чувство зачарованности и отвращения, которое можно преодолеть только через реальное обращение с ним. Истинный пацифизм состоит в отказе не от оружия, а только от его использования. Быть пацифистом и не иметь возможности выстрелить — лишь теоретизация бессилия. Такой априорный пацифизм — это своего рода превентивное разоружение, то есть полицейская операция в чистом виде. По-настоящему вопрос пацифизма всерьез встает лишь перед теми, у кого есть способность выстрелить. В таком случае, пацифизм, напротив, будет признаком мощи, ибо только находясь в очень сильной позиции, мы избавлены от необходимости стрелять.
Со стратегической точки зрения, непрямое, асимметричное действие кажется самым результативным, наиболее подходящим для нашей эпохи, поскольку оккупационные войска невозможно атаковать напрямую. Тем не менее, варианта городской герильи по-иракски, эскалация которой не дает возможности к нападению, следует скорее избегать, а не ратовать за него. Милитаризация гражданской войны по провал восстания. И хотя в 1921 году Красные восторжествовали, Русская Революция была уже проиграна.
Следует предусмотреть два типа реакции государства. Одна — чисто враждебная, другая — более хитрая, демократическая. Первая подразумевает бессловесное подавление, вторая — тонкую, но беспощадную враждебность: она только и ждет, чтобы нас завербовать. Можно потерпеть поражение как перед лицом диктатуры, так и вследствие того, что вашу борьбу сведут всего лишь к противостоянию диктатуре. Поражение состоит как в проигранной войне, так и в потере выбора того, какую войну мы ведем. Может случиться одновременно и то, и другое, как это показывает пример Испании в 1936 году: революционеры понесли там двойное поражение от фашистов и от республиканцев.
Как только дело принимает серьезный оборот, местность занимает армия. Однако это не значит, что она обязательно будет пущена в ход. Для этого нужна решимость государства развязать бойню, а это для него актуально только в качестве угрозы и несет примерно тот же смысл, с каким в последние полвека используется ядерное оружие. Тем не менее, давно и всерьез раненный зверь-государство остается опасным. И армии должна противостоять многолюдная, смыкающая ряды и братающаяся толпа. Так было 18 марта 1871 года. Армия на улицах — признак повстанческой ситуации. Армия, пущенная в ход — это близкий исход. От каждого требуется занять чью-то сторону, выбрать между анархией и страхом анархии. Восстание выигрывает как политическая сила. Над армией возможна политическая победа.
Для восстания проблема состоит в том, чтобы стать необратимым. Необратимость наступает тогда, когда одновременно с властями побеждена и необходимость власти, вместе с собственностью — вкус к приобретению, вместе с гегемонией — жажда гегемонии. Вот почему повстанческий процесс содержит в самом себе форму своей победы или поражения. Для необратимости одного разрушения никогда не достаточно. Все дело в способе. Есть такие способы разрушения, которые неизбежно приводят к восстановлению разрушенного. Тот, кто остервенело топчет труп режима, неизменно создает потенцию для отмщения за него. Поэтому везде, где блокирована экономика и нейтрализована полиция, важно придавать как можно меньше пафоса свержению властей. Их следует опрокидывать с тщательно выверенной непринужденностью и насмешливостью.
Децентрализации власти в нашу эпоху соответствует устаревание центральности революций. Конечно, остались еще Зимние Дворцы, но они обречены скорее на штурм туристами, чем на повстанческий штурм. В наше время, даже если Париж, Рим или Буэнос-Айрес будут взяты, это не будет решающим. Взять Рунжис,[52] безусловно, дало бы больший эффект, чем занять Елисейский дворец. Власть уже не концентрируется в определенных точках мира, она и есть сам этот мир, его потоки, его улицы, его люди с их нормами, кодами и технологиями. Власть — это сама организация метрополии. Она — безупречная тотальность потребительского мира во всех его точках. Так что всякий, кто разрушает его локально, вызывает через сети волну шока по всей планете. Бойцы Клиши-су-Буа[53] подали радостный пример многим американским общагам, а повстанцы в штате Оахака нашли сочувствующих в самом сердце Парижа. Для Франции потеря центральности власти означает и конец парижской революционной центральности. И каждое новое движение со времен забастовок 1995 года это подтверждает. Самые смелые и последовательные замыслы вынашиваются уже не в Париже. Он сохранил свою уникальность только как идеальная мишень для набегов, только как поле для разграблений и разгромов. Это брутальные и молниеносные вылазки извне, направленные в точку максимальной концентрации столичных потоков. Это вспышки ярости, пронзающие пустыню искусственного изобилия и угасающие. Придет день, когда столицу, этот отвратительный сгусток власти, сравняют с землей, но произойдет это в финале процесса, который во всех других местах зайдет уже гораздо дальше.
В метро уже не ощущается этот барьер стеснения, обычно сдерживающий жесты пассажиров. Незнакомцы разговаривают друг с другом и перестали толкаться. Шайка людей оживленно совещается на углу улицы. Сборища размером побольше что-то бурно обсуждают на бульварах. Штурмы прокатываются из города в город, возобновляются изо дня в день. Сожжена и разграблена новая казарма. Жители выселенного общежития перестали забрасывать мэрию листовками и просто в ней поселились. В приступе прозрения менеджер привел в страх горстку своих коллег на заседании. Только что пошел по рукам файл с домашними адресами всех полицейских, жандармов и работников тюремной администрации, и прокатилась небывалая волна поспешных переселений. В бывший деревенский бар-магазин мы приносим излишки своего производства и раздобываем то, чего нам не хватает. Там же проходят обсуждения общей ситуации и того, какое оборудование еще нужно для механической мастерской. Радио информирует повстанцев об отступлении правительственных сил. Только что снаряд разворотил территорию тюрьмы Клэре о. Трудно сказать, сколько времени прошло с начала «событий», месяцы или годы. Премьер-министр кажется бесконечно одиноким в своих призывах к спокойствию.
Небольшая просьба. Не позволяй книгам гнить на полках. Помни, что для их производства нужно срубить деревья, изготовить бумагу, и приложить немалый труд, чтобы превратить её в книгу. Поэтому здорово, если после прочтения книги, ты подаришь её, или дашь почитать, или оставишь её в каком-нибудь людном месте…
tLTahi
«Пусть все они проваливают!» — главный лозунг аргентинских народных волнений 2001–2002, вызванных суровым финансовым кризисом, и приведших к отставке правительства и смене нескольких президентов за несколько недель. Направлен против мирового неолиберального экономического порядка и его институтов. Тех пор он часто воспроизводится во время разных альтерглобалистских выступлений. — Здесь и далее в сносках примечания переводчика
Речь идет о бунтах молодежи магребинского происхождения, начавшихся с пригородов Лиона (Воль-ан-Велен, Менгет), в 1979–1981 годах. Поводом для них стали ранения и убийства нескольких подростков полицией.
Фр. Grands freres. После бунтов в лионских пригородах, власти этих «трудных кварталов» ведут так называемую политику «старших братьев». Она состоит в том, чтобы выделять среди местной молодежи авторитетную когорту, парней 20-ти и более лет, нанимать их на временную службу, с тем, чтобы они поддерживали социальный мир на своих территориях и обуздывали «трудных подростков», говоря с ними на их языке, обретаясь в тех же местах, что и они. В политике «старших братьев» содержалось признание неэффективности традиционной государственной социальной работы. 2005 год показал существенное уменьшение роли «старших братьев», в том числе, вследствие окончания специальной программы «Молодежная занятость», которая их финансировала.
«SOS Racisme» — французская антирасистская ассоциация, созданная в 1984 году при прямом содействии и участии правящей тогда Социалистической партии. Критика радикальных левых в ее адрес состоит в том, что она инструментализировала и подмяла под себя изначально более радикальное антирасистское движение, сфокусировав внимание общественности на необходимости разработки специальных образовательных программ для средних школ «трудных пригородов» и на улучшении оснащения этих территорий локальными торговыми, ассоциативными и транспортными инфраструктурами. Вплоть до сегодняшнего дня, такая «территориально-образовательная» концепция решения проблем пригородов остается доминирующей. Франция принципиально отказывается вести политику «позитивной дискриминации» при приеме на работу, и разрабатывать специальные программы интеграции молодежи второго поколения иммиграции через сферу занятости.
Кровавая неделя (22–28 мая 1871 года) — финальный эпизод Парижской коммуны, подавление коммунаров версальской армией и их массовый расстрел.
Европейская сеть дешевых супермаркетов.
New deal — так американский президент Франклин Рузвельт назвал свою социально ориентированную политику, призванную бороться с последствиями Великой Депрессии.
Департамент Сэн-Сен-Дени считается одним из самых проблемных, в силу высокой концентрации там социально уязвимого населения, состоящего из иммигрантов и их потомков.
Гарантированный минимальный доход (фр. revenu d'existence) — проект, в соответствии с которым определенная (небольшая) ежемесячная сумма должна поступать на счет каждого гражданина данной страны, в соответствии с критерием гражданства, и вне зависимости от наличия/отсутствия других трудовых или нетрудовых доходов, частичной или полной занятости или безработицы. Этот проект вызывает много дебатов, так как ставит под сомнение существующую при капитализме меритократическую систему вознаграждения, отделяя доходы от занятости — настоящей или прежней (в случае пособия по безработице). Он означает замещение нынешней системы социальной защиты, при которой, чтобы получать денежное пособие, нужно доказывать отсутствие других источников доходов, инвалидность, усилия по поиску работы и/или невозможность ее найти, и т. п. Работа, таким образом, должна будет превратиться в свободный выбор индивида, перестав быть жестокой необходимостью выживания. Считается, что большее развитие, таким образом, получит ассоциативный, активистский, добровольческий сектор деятельности. Поначалу безусловный прожиточный минимум пропагандировался только в ассоциативной и университетской среде разных стран: например, AIRE (Association pour l’instauration d’un revenu d’existence — Ассоциация за введение гарантированного минимального дохода) или BIEN (Basic Income Earth Network — Всемирная сеть базового дохода) — координационная сеть европейских ассоциаций, борющихся за введение гарантированного минимального дохода. В 2004 году этот принцип принят в Бразилии. С 2008 года эта идея начинает проникать на правительственный уровень в разных странах мира (Испания, Ирландия, Франция, Финляндия…). — Здесь и далее, примечания переводчика.
С середины 1990-х годов установлено, что Франция потребляет в 2–4 раза больше анксиолитиков, антидепрессантов и транквилизаторов, чем любая другая европейская страна. С тех пор этот факт периодически становится поводом для обеспокоенных дебатов во французских масс-медиа.
С 2006 года французские правые (UMP — Union pour majorite presidentielle, Союз президентского большинства) периодически заявляют о необходимости выявлять «сбои в поведении» на ранней стадии, например, у детей с трех лет. Для этого, по их мнению, следует развить целую программу на уровне детских садов, в которую нужно привлечь психологов, воспитателей и социальных работников. Эти «рационализаторские» предложения выдвигаются в рамках кампании по борьбе с растущей подростковой преступностью.
Жюль Ферри (1832–1893) — французский политик, президент совета министров, прославившийся продвижением всеобщего обязательного бесплатного и светского среднего образования, которое стало краеугольным камнем республиканской французской идентичности. Известен также и как ярый сторонник французской колониальной экспансии.
Жак Мезрин (1936–1979) — знаменитый французский гангстер, прославившийся громкими ограблениями и побегами из тюрьмы. Иногда его называют французским Робином Гудом. В начале 1970-х годов он был объявлен «общественным врагом номер один»
Буквально такую формулировку выдала Лоране Паризо, председатель Medef французского профсоюза руководителей предприятий, в интервью правой газете Figaro в августе 2005 года.
Otaku — от японского «ваш дом», это слово означало вежливое обращение на «вы». В последнее время оно стало означать домоседов, с головой погруженных в свое хобби, проводящих дни перед компьютером, за играми, коллекционированием, чтением манги и т. п.