Вскоре наше настроение стало превосходным. Мы увидели следы слонов, громадные, глубокие чаши в глине, наполовину залитые водой. Мы увидели поляны, заросшие дикой морковью, и экстравагантность розовых и пурпурных орхидей. Травы, настолько нежно-зеленые, что, казалось, они вот-вот растают. Я пересмотрела свои представления о Рае, выкинув розы и выбрав взамен эти далекие леса, где живут гориллы - туманные дожди, кривые стволы хагений, обвитые лианами, золотистые мхи, серебряные лишайники, щелканье и жужжание мух и жуков, запах кошачьей мяты, когда мы на нее наступали.
Наконец, мы остановились. Наши носильщики расшумелись, что дало нам возможность отдохнуть. Мои ступни опухли, а колени перестали гнуться, но за обедом у меня оказался громадный аппетит, да большая усталость, клонившая в постель и я заснула еще до заката. А потом вдруг проснулась. Температура, что весь день была приятной, резко упала. Эдди и я завернулись в свитеры, в куртки и в друг друга. Он тревожился о наших носильщиках, у которых не было одеял, как у нас, хотя они могли свободно поддерживать костер такого размера, какой захотят. На восходе они явились жаловаться Арчеру. Он поднял плату на дайм за голову, так как они действительно страдали в течении ночи, но около полусотни их нас все равно покинули.
Мы провели это утро, сидя в лагере и залечивая свои волдыри и царапины, некоторые их нас охотились на пауков, другие упражнялись в снайперском искусстве. Примерно в пяти минутах ходьбы был ручей с заводью, куда я и Беверли окунули ноги. Никаких москитов, никаких потовых пчел, никаких мух, уже одно это все превращало в рай. Но как только ко мне пришла эта мысль, на меня накатила волна малярийного жара, и от пота взмокла рубашка на спине.
Когда я снова пришла в себя, то оказалась в разгаре чего-то, начала чего я не услышала. Наверное, она рассказывала мне, что бывшая жена Мериона была ему неверна. Позднее казалось, что что-то подобное мне рассказывали, но, может быть, только казалось потому, что лишь такое придавало происходящему смысл. "Теперь он, похоже, думает, что обезьяны оставят меня в покое, если только я не стану их искушать", сказала она. "Бог мой!"
"Он говорит, их притягивает менструальная кровь."
"Тогда у меня нет проблем. В любом случае, Рассел говорит, что Бурунга говорит, что мы никогда их не увидим, одетые так, как есть. Наша одежда издает слишком много шума при ходьбе. Он сказал Расселу, что мы должны охотиться на них нагими. Я еще не пересказывала это Мериону. Приберегаю для специального случая."
Я не имела понятия, кто такой Бурунга. Но не наш повар и не наш главный переводчик, об именах которых я единственно заботилась. Я была по меньшей мере (и сейчас я понимаю, до какой степени) раздосадована, что Беверли ведет себя по-другому. "Ты планируешь застрелить обезьяну?", спросила я. До меня вдруг дошло, что я хочу честного ответа, но совершенно не представляю, каков будет этот ответ.
"Я в действительности не убийца", сказала она. "Скорее добродушный от природы вегетарианец. Из тех, что мясо тоже едят. Но Арчи говорит, что поместит мою фотографию в музей. Ты знаешь такие снимки - винтовка на плече, нога на добыче, глаза на горизонте. Разве такое не нравится детям?"
У меня с Эдди не было детей; Беверли могла бы догадаться, что это чувствительное место. И Арчер с такими представлениями ко мне не подходил. Она сидела в пятне солнечного света. Волосы ее были коротко подстрижены и аккуратной шапочкой спускались на уши. Каштановые, пока она не сделала их золотыми. Она была не столько миловидной, сколько просто притягивала взгляд и удерживала его. "Мерион все талдычит о том, как он оплатил мою дорогу сюда. Словно не получил за свои деньги ничего стоящего." Она поболтала ногой и вода высоко до бедер окатила ее голые ноги. "Ты такая везучая. Эдди самый лучший."
Каким он и был, любая женщина это видела. Я никогда не встречала мужчины лучше, чем мой Эдди, и за всю нашу сорокатрехлетнюю совместную жизнь я всего три раза жалела, что вышла за него замуж. Я говорю это сейчас, потому что мы тогда подходили к одному из этих случаев. Я не хочу, чтобы кто-то думал об Эдди хуже, из-за того, что я расскажу.
"Ты еще влюблена в него, правда?", спросила Беверли. "После стольких лет брака?"
Я призналась, что так.
Беверли покачала своей золотистой головой. "Тогда тебе надо лучше держаться за него", сказала она мне.
Или не сказала? Что именно она мне сказала? Я так много раз думала над этим разговором, что больше совсем его не помню.
***
По контрасту, следующий отрезок времени был абсолютно ясным. Беверли сказала, что устала и пошла улечься в свою палатку. Я нашла мужчин играющими в бридж, по очереди переходя в зрители. Я встряла в игру, потому что Расселу не нравились его карты и он думал, что сменит удачу, если между партиями кто-то займет пустующее место. Поэтому играли я и Уилмет против Эдди с Расселом, а Мерион и Арчер курили поблизости и смотрели. За стеной палатки смеялись наши носильщики.
Мне больше нравилось бы в команде с Эдди, но Рассел сказал, что бридж слишком опасная игра, когда мужья в партнерстве с женами и когда под руками так много доступного оружия. Он, конечно, шутил, но по его лицу вы бы этого не сказали.
Пока мы играли, Рассел рассказывал о шимпанзе и о том, как они проводят свою жизнь. В те дни еще никто не наблюдал их вблизи, так что все это были только догадки. Вызванные предположениями, что гориллы могут оказаться весьма схожи. Существует естественный порядок вещей, говорил Рассел, и можно прийти к нему с помощью размышлений - это простой дарвинизм.
Я не считала, что с помощью размышлений можно понять пауков, и я не купилась на то, что можно понять шимпанзе. Поэтому я не прислушивалась. Я следила за картами, но время от времени выхватывала слово. Самцы там, самцы здесь. Бла-бла-бла, доминирование. Выживание наиболее приспособленных, бла-бла-бла. Естественный отбор, окровавленные когти и зубы природы. Бла-бла-бла. Потом начался спор, следует ли из простого дарвинизма, что надо ожидать социального устройства из моногамных брачных пар, или же все самцы должны иметь гаремы. Есть доводы в пользу любого из этих устройств, но меня не интересовал ни один из этих доводов.
Уилмет зашел с червей и вскоре мы выложили трех. Я упомянула то, как Беверли мне сказала, что ее фотография будет висеть в музее Луисвилла, если она убьет обезьяну. "Это не совсем мое решение", сказал Арчер. "Однако, да, частью моего плана является получение фотографий. И интервью. Возможно - в журналах, определенно - в музее. Все намерение в том, чтобы об этом заговорили люди." И это вызвало дискуссию, будет ли лучше, в целях спасения жизни горилл, если Беверли убьет одну, или это должна сделать я. Была общая тревога, что вид Беверли в пробковом шлеме может неким образом возбуждать, в то время как если это буду я, то это будет по меньшей мере не так привлекательно. Если Арчер действительно желает удержать людей от охоты на горилл, то, согласились мужчины, именно я его женщина. Конечно, все было высказано не так грубо, но суть была именно такова.
Уилмет проиграл трюк, который надеялся довести до тонкости. Мы начали выкладывать карты, и я вдруг увидела, что он открылся лишь с четырьмя червями, что хотя и было вполне достаточно, у него были и туз, и король, все-таки было безрассудно делать. Я и до сих пор так думаю.
"Я ожидал большей поддержки", сказал он мне, "если мы играем вдвоем", словно это была моя ошибка.
"Кто выше, тот и сильней", ответила я поговоркой, а потом вдруг расплакалась, потому что он был такой малорослый, что говорить такое было страшной глупостью. Мой плач захватил меня врасплох больше, чем когда бы то ни было, и самое удивительное, что я, похоже, совсем не прочь была поплакать. Я встала из-за стола и удалилась. Я расслышала, как Эдди извиняется за меня, словно это я открылась с четырьмя червями. "Смена образа жизни", услышала я, как он говорит. Было похоже, словно Эдди знал, что со мной случиться, еще до того, как узнала я сама.
Было так не похоже на него - извиняться за меня. В тот момент я ненавидела его со всеми вместе. Я пошла в нашу палатку и прихватила немного воды и свою винтовку. Никто из нас не уходил в джунгли в одиночку, так что никто и вообразить не мог, что я это сделаю.
***
Небо начало заволакиваться тучами и вскоре погода стала прохладнее. Отчетливой тропы, чтобы ей следовать, не было, только следы антилоп. Конечно, я заблудилась. У меня была мысль делать каждый возможный поворот направо, а потом вернуться той же дорогой, однако план не соответствовал ни ландшафту, ни достижению желательного конца. У меня был свисток, но я достаточно разозлилась, чтобы воспользоваться им. Я рассчитывала, что Эдди в конце концов найдет меня, как он всегда находил.
Мне верится, что я ходила больше четырех часов. Дважды шел дождь, усиливая все запахи зелени джунглей. Временами пробивалось солнце и мхи с листьями покрывались серебристыми каплями воды. Я увидела след кошки, что заставило меня снять винтовку с предохранителя, а потом часто ненадолго снова включать его, когда путь проходил под корнями или под дуплистыми деревьями. Тропинка была неустойчивой и иногда выскальзывала из-под меня.
Однажды я попала рукой в паутину. Она куполом была натянута на шаре, замысловатая и очень красивого бледно-желтого цвета. Я никогда не притрагивалась к такому прочному шелку. Паук был большим и черным с желтыми пятнами на нижней части ног и, судя по трупикам, он переносил свои жертвы в центр паутины, прежде чем их запутывать. Я могла бы принести его с собой, но не в чем было его держать. Казалось предательством к Эдди оставить такого паука, но это несколько выравнивало наш счет по очкам.
Следующее, во что я угодила рукой, был казавшийся мягким лист. Я отдернула руку, полную колючек.
Хотя обратная дорога в лагерь очевидно шла под гору, я начала подниматься. Я думала найти хорошее vista, увидеть горы и сориентироваться. Теперь мой гнев немного улегся и в результате я еще больше страдала от ходьбы вверх-вниз. Снова начался дождь и я высмотрела защищенное сверху местечко, чтобы сесть и полечить ноющую руку. Мне следовало быть замерзшей и напуганной, но я не чувствовала ни того, ни другого. Боль в руке потихонечку стихала. Джунгли были красивы, а звук дождя убаюкивал. Я помню, что пожелала, чтобы я принадлежала этому месту, чтобы я жила здесь. Потом жар навалился на меня с такой силой, что у меня пропали всякие желания.
Какой-то шум вывел меня из этого состояния - треск в бамбуке. Обернувшись я заметила шевеление листьев и спину чего-то напоминавшего громадного черного медведя. Гориллы ходят странным способом - на задних лапах, опираясь на суставы пальцев, но руки у них такие длинные, что они едва сгибают спину. Ясно я видела только мгновение, а потом создание ушло. Но я все еще ее его слышала и решила увидеть его снова.
Я понимала, что у меня никогда не будет другого шанса, даже если мы и увидим гориллу позднее, мужчины меня оттеснят. Я все еще была в сильном жару. Рубашка моя промокла от пота и дождя, брюки тоже, и когда бы я ни сгибала колени, они хрустели. Поэтому я сняла все, оставшись только в носках и ботинках. Я оставила остальную свою одежду сложенной на месте, где сидела, взяла винтовку и направилась в бамбук.
Обогнула скалу, пролезла под поваленным стволом, перебралась через корень, и за каким-то деревом открылся самый приятный луг из всех, что надеялась увидеть. Там были три гориллы, один самец, две самки. Это мог быть гарем. Это могла быть семья - отец, мать и дочь. Вышло солнце. Одна самка расчесывала другую, обе щурились на солнышке. Самец сидел на клочке земли, поросшей дикой морковью, выдергивал ее и ел без особого рвения. Я видела его профиль и седину в шкуре. Он слегка подрагивал пальцами, как человек, слушающий музыку. Там были цветы - розовые и белые - концентрическими кругами, там где когда-то были лужи, а теперь не было. Одинокое дерево. Я стояла и смотрела довольно долгое время.
Потом я подняла ствол своей винтовки. Это движение повернуло глаза самца на меня. Он встал. Он был крупнее, чем я могла когда-либо вообразить. На обветренной коже его лица я увидела изумление, любопытство, осторожность. И что-то еще вдобавок. Что-то такое человеческое, что заставило меня ощущать себя голой старухой. Я могла бы застрелить его просто за это, но я понимала, что это будет неправильно - убивать его всего лишь за то, что он более человекоподобен, чем я ожидала. Он заколотил себя в грудь ритмическими ударами, заставив женщин взглянут на себя. Он показал мне зубы. Потом он повернулся и повел своих женщин прочь.
Я следила за всем этим через прицел своей винтовки. Я могла бы попасть в него несколько раз - спасти этих женщин, освободить этих женщин. Но я не видела, что они хотят освободиться, а Эдди говорил мне никогда не стрелять в гневе. Гориллы ушли с луга. Потом я замерзла и пошла за своей одеждой.
Рассел обогнал меня в этом. Он стоял с двумя нашими проводниками, глядя вниз на аккуратно сложенные брюки. Совсем легко - дойти до них, поднять брюки, стряхнуть с них муравьев и надеть. Он повернулся спиной, пока я одевалась, и не смог вымолвить ни слова. Я была еще в большем смущении. "Эдди, должно быть, неистовствует", сказала я, чтобы преодолеть неловкое молчание.
"Да мы все совершенно вне себя. Вы обнаружили хоть какие-то ее следы?"
Вот так я и узнала, что исчезла Беверли.
***
Мы оказались ближе к лагерю, чем я страшилась, но все же дальше, чем я надеялась. Пока мы шли, я по возможности точно передавала Расселу свой последний разговор с Беверли. Я, очевидно, оказалась последней, кто видел ее. Игра в карты прервалась вскоре после моего ухода и мужчины разошлись каждый сам по себе. Пару часов спустя Мерион начал разыскивать Беверли, которой больше не было в ее палатке. Поначалу никто особо не встревожился, но теперь забеспокоились все.
Мне пришлось повторять все что она сказала снова и снова и отвечать на все расспросы, хотя в этом не было ничего полезного, и вскоре я начала чувствовать, словно сама придумала каждое слово. Арчер попросил наших проводников осмотреть землю вокруг пруда и вокруг ее палатки. Предполагаю, к него в голове крутились какие-то ковбойские сцены, о дикаре, который сможет прочесть сломанную веточку, отпечаток ступни, кусочек меха, и сложить все это вместе. Наши проводники осмотрели все с величайшей серьезностью, но не нашли ничего. Мы искали, звали, делали сигнальные выстрелы до тех пор, пока нас не накрыла ночь.
"Ее забрали гориллы", говорил нам Мерион. "Именно, как я говорил." Я пыталась прочесть по его лицу в красных отблесках костра, но ничего не прочитала. По тону его голоса тоже.
"Никаких следов", повторял наш главный проводник. "Никаких знаков."
Тем вечером наш повар отказался готовить обед. Местные много толковали между собой, но говорили очень тихо. С нами они разговаривали как можно меньше. Арчер потребовал объяснения, но не добился ничего, кроме уверток и уклонений.
"Они напуганы", сказал Эдди, однако я этого не видела.
Ночь была еще более резкой, чем предыдущая, а Беверли не была для нее правильно одета. Утром носильщики пришли к Арчеру сказать, что они возвращаются. Никакие меры уговорить их, пригрозить или подкупить, не изменили их намерений. Мы можем уйти с ними или остаться, как выберем; было очевидно, что им на это наплевать. Мне, конечно, не дали выбора, кроме как быть отосланной обратно в миссию с остальным оборудованием, кроме того, что мужчины оставили при себе.
В Луленге один из носильщиков попытался поговорить со мной. Он не знал английского и я не поняла ни слова, если не считать имени Беверли. Я сказала ему, чтобы он подождал, пока я пойду и найду одного из отцов-настоятелей для перевода, но он то ли не понял, то ли отказался. Когда мы вернулись, он уже ушел и я его никогда больше не видела.
Мужчины оставались на горе Микено еще восемь дней, но обнаружили только браслет.
***