Вот почему Сарана, работая в краевой администрации, имел широкие связи и с руководством Отдельной армии, и с паханами национальных преступных кланов.
Его провели на посадку, два милиционера грудью защищали чиновника краевой администрации.
Вскоре «Як-40», задержанный на двадцать минут в порту, взлетел, унося капитана Сарану. Из аэропорта Мирзоев сделал срочный звонок в Шаону и успел предупредить своего человека в контрразведке. Тот обещал не только встретить капитана и проследить за его безопасностью, но и помочь ему в переговорах с Георгадзе. Оставалось ждать.
Они вернулись в Ставрополь, поужинали все в том же «Кавказе», где их теперь знали и обслуживали мгновенно. Не спеша вернулись домой, на улицу Карла Маркса. Здесь они жили в просторной, хорошо обставленной квартире с балконом, с большой кухней и, что тоже немаловажно, с дверью, обшитой стальным листом.
В подъезде, как всегда, пахло кошачьей мочой.
И еще — табачным дымом. Оперативник, похожий на бегемота, курил, устроившись на широком подоконнике у лифта. Дым завитками струился над его головой. Он молча передал Седлецкому конверт.
На кухне Мирзоев вскрыл письмо и запел приятным хрипловатым баритоном:
— Письмецо в конверте подожди, не рви, не везет мне в смерти, повезет в любви…
Он отвечал за переписку с Центром. Через минуту Мирзоев расшифровал безобидные приветы от несуществующей тети Маруси:
— Адамяна брать по возможности быстрее. Организовать скрытную доставку в Москву. Подпись — Первый.
Седлецкий в сердцах брякнул чайник на плиту.
— У наших бригадиров семь пятниц на неделе!
Мы зачем сюда ехали, Турсун? Может, я что-то запамятовал?
— Зачем ехали? Перекрыть каналы продажи техники.
— Да! И тем самым перекрыть кислород командарму Ткачеву. А теперь придется брать Адамяна.
Известного в дружеском кругу под кликухой Жопа с Пистолетом… То есть надо полностью менять сценарий. Ну, предположим, возьмем… Канал-то останется! Ткачев по-прежнему будет получать свой доппаек.
— Приказы не обсуждаются, — напомнил Мирзоев. — Ты сам в поезде говорил, что не только наша группа задействована на работе с Отдельной армией. Значит, изменилась ситуация.
Они долго, в полном молчании, пили душистый чай. Южная ночь спустилась с далеких гор. Все тише шумел город, и лишь под окнами время от времени цокали каблуки патрулей — наряды обходили окрестности гостиниц «Ставрополь» и «Эльбрус», превратившихся в офицерские казармы и штабы частей. Вдалеке с шумными хлопками падали иногда на асфальт пустые бутылки. Одна половина квартирантов гостиниц еще составляла планы завтрашних занятий и учений, а другая уже широко, со смаком отдыхала от трудов праведных.
— Барда-ак! — протянул наконец Седлецкий. — Думал ли ты когда-нибудь, Турсун, что доживешь до такого позорного факта в биографии? Чем ты, майор героической Советской Армии, занимаешься? Отлавливаешь, как вредное насекомое, полковника, начальника особого отдела. Полковника, который героическую армию грабит. Барда-ак!
— Извини, — усмехнулся Мирзоев. — Извини, Алексей Дмитриевич, но это факт не моей биографии, а биографии армии. И твоей биографии тоже.
Мы свое дело делаем. Чего остальным от души желаю.
— Ладно, замнем, — вздохнул Седлецкий. — Как будем переправлять Адамяна?
— Как обычно. Бандеролью. Я бы не стал экспериментировать, имея проверенную схему.
Седлецкий пододвинул телефон.
— Иез, — ответили в трубке. — Произносите!
— Привет, дорогой Михаил Сергеевич! Это твой постоянный клиент. Нет желания завтра покататься?
— Хоть на Северный полюс! — засмеялся извозчик «Тойоты».
— Далеко не поедем, обещаю. Нам бы в совхозах помидорчиков приглядеть.
— Нет проблем. Продукта в хозяйствах навалом, сговориться можно на любую партию.
— Подгребай часиков в девять к Нижнему рынку.
— О'кей, шеф! Что брать — плавки или пушку?
— И то, и другое. В дороге все сгодится.
Потом он позвонил в Ростов.
— Нужна бандероль…
— Хорошо. Завтра высылаю на нашу базу в Армавир.
«Можно ли опираться на силу дальше? Смею утверждать, что эту политику дальше продолжать нельзя, даже если очень хочется. И вот почему.
Во-первых, отсутствует система государственного и гражданского контроля за силовыми структурами…
Во-вторых, идет мощное разложение силовых структур, и не в силу действия каких-то внешних сил, на что принято ссылаться (западные разведки, пресса, депутаты), а по причине порочности самой системы и ее руководителей…
В-третьих, в новых условиях конфликтов силовые структуры уже оказались неспособными выполнить задачи по их предотвращению и локализации в строго заданных рамках соглашений, если таковые удавалось достичь…»
С наступлением летних холодов у Акопова резко ухудшилось настроение, хотя он и пытался отвлечься работой в саду. Мелкий дождь, который проливался по утрам и надолго повисал на проводах и деревьях, раскисшая дорога, промозглый ветер… И постоянное ощущение сырости — даже в доме. Все это, конечно, не способствовало душевному комфорту. Но пуще всего донимала скука.
После большого съезда гостей дача Антюфеева опустела. Командарм Ткачев остался в Поваровке один. Изредка он выходил на балкончик, смотрел в хмурое небо и ежился от ветра. Затем исчезал в мансарде. И Акопов записывал одни и те же звуки: звяканье стакана, бульканье и вздохи. Правда, несколько раз по утрам за ним приходила машина. Командарм обряжался в форму и на несколько часов уезжал в Москву — вероятно, какие-то проблемы с передислокацией армии ему приходилось решать самому. Но большую часть суток Ткачев пил на даче. По вечерам он отправлялся гулять, закутавшись в плащ-накидку. За ним в отдалении тенью двигался охранник. Генерал доходил до озера и некоторое время стоял на берегу, нахохлившись, словно больная ворона. Потом возвращался на дачу, и бульканье в подслушивающих устройствах возобновлялось. Акопов ощущал тоску генерала как свою собственную и под этим двойным грузом все больше ненавидел непогоду и Поваровку.
Клетка, понял однажды Акопов. У нас клетка на двоих… Ему захотелось очутиться на жаре, на пути в желтому слепящему горизонту. Захотелось ощутить солнце на обожженных плечах и сладкий запах пустыни — запах цветущей верблюжьей колючки.
И еще захотелось хорошенько выпить и закурить — впервые за несколько последних месяцев…
В то утро стояла обычная промозглая сырость.
Порывистый ветер срывал с яблонь ледяную влагу и с шумом швырял ее в стекла веранды. По крыше стучали обломанные сучья. Вдали над полем вставала иссиня-черная туча, медленно и неумолимо закрывая все небо.
— Как бы снег не пошел, — озабоченно сказала Людмила, поправляя перед зеркалом капюшон серой куртки. — Или град… Редиску побьет.
Акопов ничего не ответил. Набросив на плечи байковое одеяло, он читал свою астрологическую книгу «Звезды говорят», бездумно пробегая взглядом по плохо оттиснутым строчкам.
— Пойду, — сказала Людмила. — А то на электричку не успею. Не скучай. Ладно? Не вернусь к ужину — разогрей котлеты.
Акопов кивнул. Людмила шагнула за порог.