— Ну, Иван Павлович, доволен разговором? — спросил Савостьянов, блаженствуя с чашкой.
— Нет, — вздохнул Небаба. — Какая же это беседа… Если мне будет позволено высказать свое мнение, товарищ генерал-майор, я не уловил, какой вообще был смысл спрашивать этого мальчика о его ощущениях и прочих эмоциях? Из эмоций протокола не сошьешь.
— Ах, Иван Павлович, — потянулся генерал. — Консерватор ты, брат! Этот мальчик сказал больше, чем ты смог бы из него вытянуть. Хоть ты и мастер! Подумай: он фактически признал, что МБ проводит в Москве серию терактов. И это запротоколировано! Под такое признание можно много чего подверстать. Мы узнали также, что в МБ неоднозначно воспринимают жесткую линию по отношению к мятежникам.
— И еще мы узнали, — пробормотал Толмачев, — что кто-то надеется под прикрытием подавления мятежа потеснить нас. Недаром же он проговорился… о трудоустройстве! Значит, ветер носит мечты и вожделения.
— Ничего, — похлопал его по руке Савостьянов. — Мечтать не вредно. Их много было на нашем веку, мечтателей-то. И где они все?
На Рождественский бульвар вернулись при полном солнце. Вскоре доставили аккуратную распечатку беседы с Семенцовым. Генерал прочитал ее и сложил в черную папку. Тут раздался телефонный звонок. Савостьянов послушал и закрыл трубку ладонью.
— Быстро на запись!
Толмачев снял отводную трубку, отрегулировал записывающее устройство. Щелкнуло.
— Я тебя слушаю, Лозгачев, — сказал Савостьянов. — Ты почему не спишь? Совещаловку ведешь?
— Уже провел. Уже навешал тем, кто упустил взрывника. Скажи своим головорезам, Юрий Петрович, чтобы вели себя повежливее. Мы же не на фронте, честное слово!
— Присылай своих ребят к нам на стажировку! — хохотнул Савостьянов. — А про какого взрывника речь?
— Да ладно тебе, Юрий Петрович… — с обидой сказал Лозгачев. — По его душу и звоню. Помоги, будь так любезен!
— Ага, «помоги»… А почему я тебе должен помогать? Ты за мной хвосты пускаешь, а я тебе — помогай?
— Ну, когда это было… И то сказать, для порядка хвост пустил.
— Еще скажи: для моей безопасности! Ладно. Зачем тебе нужен взрывник?
— Не мне, Юрий Петрович. Начальству.
— Которому? Шляпникову, что ли?
— Ему.
— В интересное время живем, Лозгачев. Один посылает человека на задание, другой готов ему за это задницу разорвать. Ну и раздрай у вас в конторе, полный раскардаш!
— И неудивительно… Нас же недавно организовали. Есть бардачок, конечно. Но это болезни роста.
— Бывают такие болезни, Лозгачев, которые до старости не проходят, до самого сдоху. Болезнь Дауна, например. Она же олигофрения. А без мозгов нельзя работать.
— Без тебя знаю, не топчись на мозолях, Юрий Петрович… Отдай парня!
— Отдам. В обмен на информацию. Кто его посылал?
— Панков, — вздохнул Лозгачев. — Ты его, наверное, не помнишь. Он в Девятом управлении работал.
— Помню, — сказал Савостьянов. — Худой такой, жуковатый. Значит, переквалифицировался Панков. Сначала обеспечивал безопасность головке государства, а теперь теракты затевает. Откровенно скажу, Лозгачев: переквалификация даром не проходит. Человек в таком случае, знаешь ли…
— Не тяни, Юрий Петрович! Мне в девять на доклад к директору. Хотелось бы до того времени поговорить с пареньком. Шляпников однозначно запретил акцию, а Панков…
— Не думаю, что Панков принимал решение сам.
— Я тебе и так много наговорил, Юрий Петрович.
— Спасибочки. Теперь моя очередь говорить. Вот, говорю: отпустил я парня.
— Ни хрена себе информация! Без ножа режешь, Юрий Петрович!
— Отпустил, — повторил Савостьянов с некоторым злорадством. — А что?.. Парень — просто молодец. Своих не сдал, держался — дай Бог нам всем в его положении. Так что ищи, Лозгачев, коли он тебе нужен. Будь здоров.
Савостьянов бросил трубку и сказал Толмачеву:
— Поезжай домой — отоспись. К двум часам жди машину. Поедем в один дурдом. Туда должны доставить Адамяна.
— А разве Седлецкий привезет его не к нам?
— Здесь не гостиница. Пусть гниет в дурдоме!
Он вошел в квартиру и почувствовал вкусные запахи. На кухне звякала посуда и бормотал телевизор. Полина посмотрела на Толмачева и засмеялась:
— Интересная у тебя работа! Ночная, романтическая… Ты где на самом деле работаешь? В банде или в милиции?
— В милиции, в милиции, — пробормотал Толмачев, стаскивая пропотевшую тенниску. — Если кто-то кое-где у нас порой, как говорится…
— Я так и думала, — сказала Полина с явным облегчением. — Завтракать будешь?
— Потом, — сказал он и побрел в комнату, к постели.
«Начало военных действий может привести к крупномасштабной кавказской войне, где на стороне Северной Осетии будут воевать российские войска и казаки, а на стороне Ингушетии — Чечня, Дагестан, Кабардино-Балкария и т. д. Впрочем, может быть, такая война кому-то нужна? Дудаеву, например, или московским радикалам…»
Вася довез их до гаража Управления, где Седлецкий загрузил багажник своей застоявшейся «Волги» помидорами. Потом они с Мирзоевым поехали на склад группы внедрения, сдали военную форму и гражданскую одежду. Переоделись в свое, в костюмы и башмаки, которые оставляли на складе в конце апреля.
Учитывая, что температура в Москве теперь приближалась в поддень к двадцатипятиградусной отметке, в машине было жарковато. И весьма. Даже при опущенных стеклах. Вскоре выяснилось, что на московских улицах лучше потеть в закупоренной машине… На Садовом кольце рядом оказался «КамАЗ», очень похожий на тот, в котором они еще совсем недавно путешествовали. Перед зеленым сигналом светофора «КамАЗ» рванул с места и выпустил в салон «Волги» облако выхлопа — сгоревшей солярки. Всю остальную дорогу до Остоженки Седлецкий с Мирзоевым кашляли и отплевывались, проклиная хулигана из «КамАЗа».
Дома у Седлецкого оказалась теща, спаниельша Мальвина и кошка Венерка. Остальная женская часть семьи блаженствовала в Понизовке, в бывшем русском Крыму, отданном хлебосольным Никитой Хрущевым не менее хлебосольной Украине.
Теща на радостях всплакнула на груди единственного зятя, а потом вытерла слезы, пригляделась и всплеснула руками:
— Господи, где ж вы так изгваздались, путешественники? У вас там, на Кавказе, воды нету, что ли?
— В поезде не было воды, — соврал, не моргнув глазом, Седлецкий.
Помылись, побрились, сели за стол и славно угостились, чем Бог послал, лишь на огромное блюдо с помидорным салатом, к огорчению хозяйки, даже не посмотрели. Приелись, стало быть, помидорки… И бутылку старого коньяка, которую теща торжественно, как хрупкий букет, водрузила на стол, не тронули.
— Нам еще работать сегодня, — объяснил Седлецкий. — Отчет поедем писать о проделанной работе.