— Алексей Дмитриевич! — Акопов махал с узкого балкона. — Поднимайтесь! Третий этаж.
В подъезде царил полумрак. Старинный лифт с металлическими решетчатыми дверями лязгнул, казалось, на всю Москву и поплыл вверх. Елизавета Григорьевна судорожно сжала в руках сумочку.
— Не психуй, Лизок, — улыбнулся одними глазами Седлецкий. — Это очень хорошие люди. Вот увидишь.
— Я не психую, я волнуюсь. В гостях сто лет не была. Между прочим, благодаря тебе.
У лифта дожидался Акопов — в темном костюме с ярким галстуком и в клетчатых домашних тапочках. Седлецкий посмотрел на тапочки и засмеялся…
Сначала они обошли квартиру — большую, с высокими потолками, еще пустую и гулкую. Недавно ее белили и красили, циклевали тут полы, меняли трубы, и все равно в трех комнатах, в узком длинном коридоре словно витали тени нескольких поколений, родившихся здесь, выросших и состарившихся… Седлецкие как бы попали в собственную квартиру, только после ремонта, о котором они столько мечтали и который столько лет откладывали.
В спальне стояла огромная белая арабская кровать, в детской — тренажер с чугунными противовесами, а в гостиной — стол под льняной скатертью, уставленный бутылками и закусками. Елизавета Григорьевна присоединилась к женщинам на кухне — Людмила с Полиной, которую привез Толмачев, заканчивали приготовление праздничного ужина. Тут же вертелся и Мирзоев, надзирающий за пловом. Седлецкий поманил его из кухни:
— Турсун, пошли покурим…
— Ты же знаешь, не курю, — отмахнулся Мирзоев.
— Я сказал: пошли!
На балкон они вышли вчетвером. В щель между двумя домами виднелись Москва-река и угол «Белого дома».
— Не вовремя ты затеял новоселье, — вздохнул Седлецкий. — Тут такое намечается…
— А в этой стране что-то всегда намечается, — с досадой сказал Акопов. — Тут все не вовремя. Даже жить!
— Зачем тебе тренажер? — спросил Толмачев.
— Чтоб ты спрашивал…
Вечер опускался тихий и сырой. Неясный шум доносился со стороны «Белого дома».
— Все митингуют? — кивнул в сторону реки Мирзоев.
— Да уж, — сказал Седлецкий. — В Кремле настроены самым решительным образом. Штурм ожидается в самые ближайшие дни.
— С ума посходили, — сказал Мирзоев. — Это же самоубийство! Кто за ними пойдет?
— Мы и пойдем, — сказал Толмачев. — Зарплату нашему брату прибавили. Почти в два раза. Надо же отрабатывать содержание.
— Я не пойду, — сказал Акопов. — Я вообще на пенсию собираюсь. Жена теперь у меня есть, квартира — вот она… Напложу детей и постараюсь воспитать у них чувство отвращения к политике.
— Молчи, Цицерон, — сказал Седлецкий. — Тебе такую пенсию устроят — небо с овчинку покажется. Подполковника дали? Дали! Вот и служи.
— Кстати, Коля, — повернулся Акопов к Толмачеву. — Не худо бы озвучить приказ по Управлению. А то слухами питаемся, как последние обыватели.
— Приказ еще не подписан, — сказал Толмачев. — Вот вернется из госпиталя начальник…
— А он вернется? — спросил Мирзоев. — Мне кто-то сказал — дипломатическая болезнь у Виктора Константиновича. Не хочет ввязываться в свару.
— Все-то мы знаем, — отмахнулся Толмачев, разглядывая кончик тлеющей сигареты. — Ладно, озвучу приказ. А то ведь выпить спокойно не дадите, репьи… Значит, так. За личное мужество. Довольны? То-то. А с вами, Алексей Дмитриевич, разговор особый. Открывается вакансия на новый отдел. Кавказский. Поскольку вы теперь полковник… И учитывая ваш опыт в Шаоне, откровенно говоря…
— Мне бы не хотелось бросать институт, — вздохнул Седлецкий.
— Начальство что-нибудь придумает, — пожал плечами Толмачев. — У матросов есть вопросы?
— Есть, — сказал Акопов. — Ты только без звездочки остался?
— Только без звездочки, — успокоил его Толмачев.
— Мужички! — заглянула на балкон Людмила, румяная от плиты. — Все готово. Прошу к столу.
От «Белого дома» донесся сухой треск автоматных очередей. Акопов вошел в комнату последним и плотно закрыл дверь, отсекая этот треск.
Удалось новоселье. Борщ, вареники, рыбные пироги, мясо, тушенное со сладким перцем и чесноком, сырники в сметане… Много секретов казачьей кухни вспомнила Людмила. Елизавета Григорьевна, откушав всего понемножку, шепнула Седлецкому:
— Голодной смерти твой Акопов может не бояться.
Подали плов — личный вклад Мирзоева в застолье. Седлецкий встал с рюмкой.
— Я хотел бы предложить тост…
И тут в дверь позвонили — долго и настойчиво.
— Может, генерал все-таки пришел? — пробормотал Акопов, поднимаясь.
Вскоре он выглянул из прихожей и поманил Людмилу. У двери переминался высокий худой парень. Лицо его было залито кровью, и рукавом светлой куртки он безуспешно пытался ее стереть.
— Говорит, за ним гонятся, — объяснил Акопов.
— Гонятся! — подтвердил парень. — Там, у Баррикадной, такое… Можно умыться? А то в метро не пустят. Кровь, черт!..
— А почему же гонятся? — удивилась Людмила. — Что вы натворили?
— Ну… начали нас дубинками бить. А я взял кирпич!
— Булыжник — оружие пролетариата, — заметил Седлецкий, входя в прихожую. — Вы его сначала перевяжите, а потом допрашивайте.
За ним появилась Полина. Всплеснула руками и принесла тряпку — затирать кровавые подтеки на светло-желтом медовом паркете. Потом оглянулась на дверь в гостиную и сказала:
— Давно хотела спросить, Алексей Дмитриевич… Вы ведь у Толмачева как старший брат. Скажите честно, чем занимается Николай? Он же мне предложение сделал. Понимаете? И я должна знать…
Седлецкий пожал плечами и хотел сначала отделаться шуткой. Но потом вспомнил колючие вопросы Елизаветы Григорьевны — примерно такие же вопросы.
— Твой Николай работает референтом. И это все, что пока нужно знать. Если любишь — верь ему. Когда-нибудь, может, узнаешь больше.
Акоповы вывели парня из ванной. На голове у него белела повязка. Парень с тревогой смотрел на входную дверь и прислушивался к неясным шумам на улице.