— Древний, а какой напористый!.. Да держите же его!.. Ой! Ах ты, старая кочерыжка! Чтоб тебя!..
— Пустите его ко мне, дети мои! — спокойно рокочет бог, поняв, что кто-то из крестьян хочет поговорить с ним лично.
Толпа покорно расступается, и из нее по образовавшемуся проходу движется к крыльцу медленной шаркающей походкой древний-предревний старичок. Весь сухой, сучковатый, сгорбленный в три погибели, он едва ковыляет, опираясь на палку.
В трех шагах от крыльца он останавливается и обнажает перед богом голову, покрытую редкими клочьями белого пуха. Бог смотрит на его темное, сморщенное лицо со щелками выцветших, сочащихся слезами глаз и выжидательно молчит.
— Я не вижу, о повелитель вселенной, твоего лучезарного облика, ибо глаза мои мертвы. Ты здесь еще? — тихо произносит старичок.
— Да, я здесь… сын мой! Говори, какая печаль у тебя на сердце. Я выслушаю тебя и утешу! — отвечает бог.
Старичок медленно поворачивает лицо на голос. Кажется, он смотрит теперь богу прямо в глаза. Его черный, провалившийся рот открывается, и из него вылетают слова, тихие, как шелест осенних листьев. Плотная толпа, в которой очертания отдельных людей расплываются в густеющих сумерках, придвигается ближе к крыльцу. Всем хочется услышать, о чем будет говорить богу самый престарелый из обитателей деревни.
Дуванис крайне взволнован таким неожиданным оборотом дела. Он знает язвительный характер старичка. Ведь это всей округе известный смутьян и задира Лопрен Варх. Из него песок уже сыплется, а его все еще боятся как огня. От такого добра не жди!..
Старый Варх уже говорит. Говорит глухо, медлительно, но вполне отчетливо:
— Слышу тебя, боже единый, и верю, что ты здесь! Ашем табар!.. Я никогда не видел тебя, но всегда верил, что ты здесь, с нами… Мне сто семнадцать лет, о владыка! Это очень много для одного человека, хотя и ничтожно мало для вечного бога. Я сильно стар и искорежен жизнью. Я устал, страшно устал… Было время, повелитель вселенной, когда я много докучал тебе молитвами. Я горячо хлопотал о спасении души своей и мечтал о вечном блаженстве. Но за свою долгую жизнь я так много испытал, так много познал, так много принял мук на свое сердце, что теперь мне ничего уже больше не надо!.. Я устал от жизни. Она настолько тяготит меня, что даже о вечном райском блаженстве я не могу думать без ужаса и отвращения. Мне хочется уснуть, боже единый, черным, беспросветным сном. Навсегда уснуть, чтобы все забыть: и тебя, и твои райские кущи, и это горестное прозябание здесь, на земле… Вот почему я не чувствую перед тобой страха! Вот почему я стою перед тобой и открыто говорю тебе: нет, повелитель вселенной, ты не тот, кого люди берегут в сердцах своих как святыню! Ты не тот, к кому устремляемся мы в своих муках и отчаянии! Ты не бог упований наших и надежд! Ты не любишь людей!..
— Почему ты так мыслишь, сын мой? — мягко спрашивает бог, но лицо его при этом становится пасмурным, а в глазах мелькает растерянность и недоумение.
— Потому я так мыслю, о владыка, — продолжает старичок, — что слишком много напрасных молитв вознес я к тебе, слишком горячо и слепо верил тебе, но при этом сам всю жизнь прожил в безысходном горе и тоске и вокруг себя не видел ничего, кроме горя и тоски. Я молился, но слышал ли ты мои молитвы? Я искал тебя своим сердцем, но мог ли я тебя найти? Где ты был доселе? Почему не отзывался, не показывался? Никто за тысячи лет не слышал и не видел тебя. А горе и страдания плескались по сердцам людским наподобие океана безбрежного!.. Ох, да что же говорить об этом! Ежели ты бог, ты видишь меня и видишь всю жизнь мою как на ладони!.. Полвека назад, о владыка, ты допустил в нашем мире ужасную кровавую войну. Миллионы людей, безвинных и добрых, убивали в ней друг друга: рвали гранатами, кололи штыками, травили газами. А ты смотрел на это как безучастный зритель и не вмешивался. Или тебя не было тогда дома?… На эту войну ушли, о владыка, один за другим трое моих сыновей и семеро внуков. Как мы молились за них с моей покойной старухой! Сколько слез пролили перед твоим алтарем мои бедные невестки, жены моих сынов и внуков! Но ты не внял мольбам нашим! Или ты не слышал их, потому что тебя не было дома?! Мои дети не вернулись с поля брани! Все погибли, а за что — даже тебе, боже единый, наверно, неведомо!.. А когда четверть века назад ты вновь всколыхнул мир еще более ужасной войной, я опять припадал к алтарю твоему, отдавал последние суремы на жертвенный фимиам, целовал твои синие знамена и до потери голоса кричал столь приятный твоему слуху «ашем табар!». Я молил тебя за внуков и правнуков. Но ты не знал пощады, и многие-многие из милых сердцу моему не вернулись в родную деревню. Почему?! Или ты не знал ни о кровавой войне, ни о страданиях наших, ни о молитвах, которые мы тебе кричали? Тебя не было дома? Тогда ты преступно равнодушен к нам! Или ты знал обо всем и не хотел помочь, потому что пути твои неисповедимы? Тогда ты не бог милосердия, а жестокий и злобный палач!.. Люди гибли, а ты никого не щадил, ибо нет в твоем сердце любви к человеку!.. Но к чему говорить о прошлом! Даже сегодня, даже в день своего прихода на землю, ты не упустил случая жестоко посмеяться над бедными людьми, которые с чистым сердцем и пламенной верой потянулись к тебе за помощью. Тысячи глаз смотрели сегодня в твои небеса с надеждой и упованием! Тысячи сердец посылали к тебе горячие моления: «Смилуйся, о милосердный и справедливый! Помоги! Ашем табар!» А ты?! Ты, вместо помощи, показал свою силу и ярость! Вместо благодатного дождя ты послал опустошительную грозу, которая загубила все наши посевы и обрекла нас и детей наших на голодную смерть!..
Толпа оцепенела от ужаса. Люди боялись дышать, ожидая вспышки неукротимого божьего гнева. Но бог стоял на крыльце в полной неподвижности, а древний Лопрен Варх все говорил и говорил, бросая в лицо ему слова одно дерзостнее и страшнее другого:
— Как же ты посмел, о владыка, явиться к нам и обольщать нас сладостными речами о счастье и справедливости?! Ты, который не любишь нас, презираешь нас не менее своих священнослужителей! Ты, для которого мы не более чем мошкара над болотом!.. Нет, повелитель вселенной, наказывай меня, поражай меня великим гневом своим, но я еще и еще раз говорю тебе: ты не любишь людей! Ты никого не любишь, кроме себя! Ты — бог непонятный, жестокий, властолюбивый и лицемерный! Ты не наш, не человеческий бог! Я не верю тебе более, и я рад, что перед смертью смог сказать тебе об этом прямо в лицо!.. А теперь, чудотворный создатель, да свершится воля твоя!.. Ашем табар!
Наступила страшная тишина.
Пораженный услышанным, бог стоит как каменное изваяние и, сурово сдвинув брови, мучительно ищет ответа на обвинения старого Варха. А крестьяне словно завороженные смотрят на него в томительном ожидании.
Один только старичок спокоен. Высказавшись и покрыв свою голову шляпой, он стоит, опершись на палку, и чуть-чуть покачивается из стороны в сторону, будто дремлет.
Дуванис сильно переживает за бога. Он наклоняется к его плечу и шепчет:
— Скажите им правду, ведеор! Откройтесь! Право, будет лучше!..
— Нет!!! — гремит бог и гордо вскидывает голову, сразу отбросив все свои колебания. — Я — истинный бог справедливости и добра!.. Не бойтесь меня, чада мои! Не бойся и ты, бедный престарелый сын мой! Горько мне было выслушать упреки человека, но в этих упреках много правды. А за правду можно ли карать?! Верьте мне, люди, что отныне я полностью возьму вас под свою опеку и избавлю вас от всех ваших горестей! Не голод вас ждет, не нищета, а радостная и счастливая жизнь здесь, на вашей земле!.. С миром идите по домам, чада мои, и отныне, впредь и навсегда запомните: не молитвы и рабий страх, а поиски знаний, разбиение оков и создавание всеобщего благополучия являются признаком и достоинством настоящего человека! Мир да пребудет с вами. Ашем табар!
Благословив народ, бог резко повернулся и ушел в дом. Дуванис и Калия скрылись вслед за ним.
Над толпой крестьян проносится вздох облегчения. Изумленные, потрясенные, люди в молчании расходятся по своим дворам. К древнему Варху подходят его многочисленные правнуки и бережно уводят прочь…
— Оставь, Дуванис, не уговаривай меня! То, что произошло, не может разрушить моих планов. Я не вижу в этом происшествии ничего рокового. Напротив, я убедился, что люди верят в бога, верят в мой непререкаемый авторитет. Ведь этот замечательный, бесстрашный старичок Лопрен Варх лишь упрекал меня в ничем не оправданной жестокости. Но он не отрицал меня! Слышишь, Дуванис, не отрицал! Он не усомнился в моей божеской сущности, хотя и отказался верить в мою доброту и справедливость. Пусть жестокого и кровожадного, но он видел во мне бога и был уверен, что за свою неслыханную дерзость понесет тут же, на месте, самое ужасное наказание. Но даже столь глубокое разочарование в божеском милосердии не может вытравить в сердцах народа самую веру в бога. Из этого и нужно исходить…
— Зачем вы мне это говорите? Я и так вижу, ведеор, что уговаривать вас не имеет ни малейшего смысла, — говорит Дуванис. — Вы должны на деле убедиться в своем заблуждении. Боюсь только, что опыт вам достанется слишком дорогой ценой. Гроссерия, ведеор, — это западня, из которой вы не вернетесь!
— Напрасные тревоги, друг мой! Они не посмеют ко мне прикоснуться!
— Не посмеют? Вот и видно опять, что вы не знаете людей. Сын божий не только посмеет прикоснуться к вам, но даже прикажет вас уничтожить, если увидит для этого хоть малейшую возможность. Уж кому-кому, а гроссу сардунскому совсем не нужен взаправдашний бог!.. Кстати, ведеор, один вопрос по существу. Вы несколько раз говорили о вашем совершенном себяведении и даже особенно упирали на это. Скажите, ваше тело отличается чем-нибудь от человеческого или вас можно убить так же, как любого из смертных?
— Ты коснулся моей сокровеннейшей тайны, друг мой Дуванис! — удивленно вскричал бог и, прекратив хождение, подсел к столу. — Еще и еще раз поражаюсь твоему уму и проницательности. Но я считаю тебя настоящим другом и открою тебе даже эту тайну. Слушай!
Бог смирил раскаты своего оглушительного голоса почти до шепота и придвинулся вплотную к Дуванису:
— Я устроен так же, как человек, но ткань моя имеет особую структуру. Ведь я сгусток полевой энергии и собран из такой комбинации простых элементов, которая ни в природе не встречается, ни науке человеческой пока неизвестна. Она возникла в ментогенном поле в момент конкретизации на основе неосуществимой информации: всемогущий, всеведущий, вездесущий, бессмертный. В результате столь сложного задания и возникла небывалая комбинация простейших элементов в ткани моего тела. Не вдаваясь в подробности, могу тебе открыть, что меня нельзя спровадить с этого света, как обыкновенного человека. Ни огнестрельное, ни холодное оружие, ни удушье, ни вода, ни огонь, ни голод мне не страшны. Меня можно уничтожить только колоссальной температурой сверхгорячих звезд или… или…
Бог запнулся, помолчал, колеблясь, но потом наклонился к самому уху Дуваниса и шепнул:
— …или с помощью луча того же аппарата «ММ-222».
Дуванис вздрогнул и пристально взглянул на бога.
— Тогда тем более непонятно, зачем вы стремитесь в Гроссерию, ведеор! Ведь там Куркис Браск со своим аппаратом!
— Ему ни за что не догадаться о таком его применении! — ответил бог. — А во всем остальном они бессильны передо мной! Они будут валиться замертво от одного моего голоса!
— Ну, ладно! — вздыхает Дуванис. — Вас, как видно, ничем не сбить с этой линии, ведеор. Но одно я вам советую. По прибытии в Гроссерию немедленно разыщите моего хозяина Куркиса Браска и любой ценой отнимите у него материализатор мысли. Это нужно не только потому, что «ММ-222» таит для вас смертельную угрозу, но потому еще, что, овладев аппаратом, вы станете неизмеримо сильнее.
— Хорошо, Дуванис. Спасибо за дельный совет. Обещаю тебе выполнить его во что бы то ни стало!..
Тем временем по безлюдной улице уснувшей деревни пронесся, поблескивая тусклыми фарами, старенький мираль аба Субардана. Перед усадьбой Дуваниса Фроска автомобиль останавливается и затихает…
Робко постучав, в комнату входит аб Субардан. Мгновенно простершись перед богом на полу, он докладывает дрожащим голосом:
— Машина подана, о великий боже… Только позволь мне, ничтожному, заметить. Уже вечер, до Сардуны далеко, а его свя… Прости, о владыка, мое косноязычие!.. Я хотел сказать, твой подлый самозванный сын…
— Что мой самозванный сын?
— Твой вероломный и самозванный сын рано уходит почивать, о повелитель вселенной!
— Ничего, червяк! По холодку мы с тобой славно прокатимся! А сынка нашего, если понадобится, поднимем с постели. Не к лицу мне церемониться со своим рабом нерадивым… Вести от него новые есть?
— Почти ничего, о владыка! Только короткий запрос по телеграфу.
— О чем запрос?
— О твоем местопребывании и твоих намерениях, о лучезарный!
— Ты дал ответ?
— Как же я мог посметь, о всеведущий?! Ведь ты запретил мне отвечать твоему вероломному сыну!
— Хвалю за послушание! Ашем табар!
— Ашем табар, о солнцеподобный!