— Напрасно. Следует посмотреть. Мне кажется, эта карточка многое поможет нам объяснить…
С этими словами гросс поднимается с кресла и семенит к своему рабочему столу, где с минуту роется в бюваре. Вернувшись к камину, он подает Куркису Браску карточку с текстом молитвы и с изображением бога единого на облаке. Незадачливый фабрикант чудес берет карточку, глядит на нее, прищуриваясь от дыма, и вдруг роняет ее на ковер, вздрогнув от испуга.
— Это он, ваша святость! Это несомненно он! Тут не может быть ошибки! — произнес он сдавленным голосом, изменившись в лице.
— Я так и думал! — отзывается гросс сардунский трагическим шепотом.
— Теперь все ясно! — взволнованно тараторит Куркис Браск, поднимая с пола карточку и снова всматриваясь в нее. — Теперь все ясно! Во время молитвы крестьяне смотрели на это изображение. Они думали о боге едином, именно о таком вот боге! Информация пошла в ментогенное поле, и там, при выбросе конкретных форм, вместе с дождем образовался бог! В качестве побочного продукта!.. Такое бывает в любом технологическом процессе, если в него вкрадется ошибка… Да, это так! Но и в этом случае, ваша святость, я нисколько не виноват! Это ваш беспорочный секретарь натворил! Зачем он сюда сунул эту картинку?! Зачем — я спрашиваю?! Без этой картинки все было бы хорошо! Одна вода, и только!..
— Успокойтесь, ведеор Браск. Сейчас не время разбирать, кто прав, кто виноват, — вздыхает гросс. — И…как вы, однако, выражаетесь. Побочный продукт!.. Так нельзя, сын мой! Речь идет все-таки о боге, не забывайте об этом… Скажите лучше вот что. Этот ваш выброс конкретных форм точно соответствует информации?… Иными словами, если крестьяне, молясь, думали о боге как о всемогущем, всеведущем, то он обязательно должен быть таким, или же тут допускаются некоторые отклонения?
— Что?! Отклонения?! Побойтесь бога единого, ваша святость! «ММ-222» самый совершенный материализатор мысли, какой только можно придумать! Он абсолютно исключает искажение информации при выбросе конкретных форм! — обиженно чеканит Куркис Браск.
— Следовательно, коли они думали о всемогущем, всеведущем и вездесущем… — тихо начинает сын божий упавшим голосом…
— …то он и получился всемогущим, всеведущим и вездесущим, ваша святость! — торжествующе заканчивает за него ведеор Браск и тут же, уразумев смысл сказанного, вытаращивается на гросса с совершенно потрясенным видом.
Гросс, в свою очередь, тоже глядит на Куркиса Браска выпученными глазами и начинает мелко-мелко дрожать. В кабинете нависает тяжелая, удушливая тишина. Оба собеседника, как бесшабашный марабранский промышленник, так и первосвященник гирляндской религиозной общины, чувствуют внезапно, как их обволакивает, сковывает и пронизывает насквозь леденящий ужас.
Челюсть гросса приплясывает, как в жесточайшем ознобе. Не в силах с нею совладать, он обхватывает ее руками и едва слышно хнычет:
— Как все было хорошо! Как все было благолепно и спокойно без всякого бога!.. И зачем я с вами связывался?… О боже единый, боже единый, что же теперь с нами будет?! Чем все это кончится?! Ашем та…
— А может быть, еще не совсем точно по информации, ваша святость? Может быть, все-таки возможны отклонения?… — выдавливает-таки из себя фабрикант чудес.
— Это одни предположения! «Может быть», «не может быть»!.. Подумайте лучше о том, как бы это все исправить!
— Исправить? Что исправить? — с глупейшим видом переспрашивает Куркис Браск.
Тут гросс сардунский подается к нему и шипит ему прямо в лицо, с пеной у рта:
— Да, исправить!.. Неужели у вас нет возможности вернуть его в первоначальное состояние? Ликвидировать как-нибудь?
— Кого ликвидировать? Бога? — Куркис Браск едва шевелит помертвевшими губами.
— Да не бога, а эту вашу дурацкую конкретизацию! Поймите же вы, ведеор Браск, что нам это совершенно не нужно! Мы хранили до сих пор бога единого в наших сердцах! Он был нашим послушным орудием, а волю его диктовал я, гросс сардунский, его нареченный сын и правитель его земного царства. Я всегда выступал от его имени, а сам он никогда не вмешивался в наши дела. Нас не интересовало, существует он на самом деле или не существует! Мы служили ему, поклонялись, а он молчал себе да молчал, ничем себя не проявляя! И такой, именно такой — безответный, безропотный, безвестный — короче говоря, просто несуществующий, — он был для нас самым удобным, самым приемлемым! Поэтому нам не нужно его воплощение, не нужно его пришествие, его личное вмешательство в дела нашей веры и нашей общины!..
— Ваша святость!..
— Молчите! Молчите, несчастный! Я знаю, что говорю! Это правда, и теперь не время лицемерить и лгать! Его не было и не должно быть! То, что случилось, ошибка! Страшная, роковая ошибка! Это позор для нашей цивилизации! Позор для нашего просвещенного века! Одно дело — совершать обряды и поддерживать культ некоего божества для сложных политических целей, для обуздания темных народных масс, вечно недовольных, вечно мятежных, а другое дело — стать безвольной игрушкой в руках столь нелепо воплотившегося, но тем не менее могущественного, безгранично могущественного бога! Откуда он?! Зачем он?! Кому он нужен?! Нашей религиозной общине? Нет! Нашему правящему классу? Нет! Компартии и профсоюзам? Тоже нет! Он нужен разве что этим темным и диким крестьянам, да и то лишь на время! Ведь если он осуществит на деле все каноны, догмы и законы нашего вероучения, он превратит жизнь на земле в невообразимый хаос, полный противоречий, злобы и взаимного уничтожения! А он, конечно, так и поступит, потому что он весь, от начала до конца, придуман нами! Он разрушит наши устои! Он перетрясет всю нашу деятельность. Он низведет вельмож Гроссерии, фабрикантов, помещиков, министров, аристократов великой Гирляндии на уровень грязного лохматого хлебороба! А лично вас, ведеор Браск? Да вас за одно только марабранское чудо он испепелит и развеет по ветру!.. Он уничтожит нашу цивилизацию, затопчет в грязь нашу тысячелетнюю культуру, превратит человека в тупое, безвольное животное! Вот что несет с собой приход настоящего, могущественного бога, воплотившегося полностью по нашим канонам!.. Хаос и гибель!.. Хаос и гибель!..
— Он говорил, что пришел судить и карать всех мерзавцев… — шепчет Куркис Браск посиневшими губами.
— Вот видите, видите! Всех! Значит, и нас с вами! — стонет сын божий. — Думайте же, думайте, как это исправить! Думайте, пока не поздно! Я готов на любые жертвы! Я озолочу вас! Я отдам вам половину сокровищ Гроссерии! Я сделаю вас богатейшим человеком в мире! Я возведу вас на пост верховного правителя Гирляндии! Я готов даже из вас, из вас, ведеор Браск, сделать воплотившегося бога единого и воздавать вам любые почести, только спасите нас! Спасите нашу гирляндскую религиозную общину! Спасите нас всех от хаоса и гибели!..
— Не могу, ваша святость!.. — всхлипывает Куркис Браск. — Не только за половину, но даже за все сокровища Гроссерии не могу… Нет у меня такого аппарата, чтобы обратно… А кроме того, кроме того, ведь он все это слышит, все это знает, как мы тут с вами… Увольте, ваша святость, и не говорите больше такое! Мне страшно!.. Разрешите мне удалиться!..
— Вы правы… Слышит, знает и уже, наверное, принял меры… Все кончено!.. — обреченно шепчет гросс. — Значит, все кончено!.. Вот он каков, конец мира! Ашем табар! Ашем табар! Ашем табар!.. Ступайте, сын мой, ступайте, и да сохранит вас бо… бо… бо… О-о-о!!! Горе мне, несчастному, горе!!! Значит, придется-таки босиком и в рубище!!! О-о-о!..
Откинувшись в кресле и закрыв свое сморщенное личико руками, гросс весь сотрясается в пароксизме безутешных рыданий. Куркис Браск вскакивает и, объятый ужасом, бросается вон из кабинета…
В скромном домике слесаря Дуваниса Фроска богу оказали самое сердечное гостеприимство.
Правда, Калия вначале, узнав, что за гость к ней пожаловал, дичилась его и все норовила грохнуться перед ним на колени. Вспомнив эпизоды из священной книги Рамадан, она даже хотела собственноручно совершить традиционное омовение его ног. Но бог лишь добродушно посмеялся над ней и категорически отказался от столь высокой чести.
Что же касается самого Дуваниса, то он еще по дороге к дому успел проникнуться к богу настоящими дружескими чувствами и теперь держал себя с ним просто и непринужденно. Он усадил бога на почетное место и попросил Калию подавать на стол.
Калия ставит перед богом тарелку с целой горой свежей отварной рыбы и тонкие ломтики поджаренного хлеба. Бог с аппетитом принимается за еду…
После обязательного зеленого чая Дуванис с разрешения бога закуривает сигарету, а Калия, вся зардевшись от смущения, просит старца, чтобы он позволил ей расчесать ему волосы. Видя, что молодой женщине это доставит радость, бог соглашается. Калия, вооружившись гребнем и замирая от гордости и счастья, принимается расчесывать пышные седые кудри старца. Тому нежные прикосновения гребня, видимо, тоже приятны. Он жмурится от удовольствия, распускает по лицу широчайшую улыбку и не спешит начинать разговор, которого Дуванис ожидает с таким нетерпением.
Наконец молодой рабочий не выдерживает:
— Вы обещали, ведеор, рассказать о себе. Будьте же столь добры, если вам, конечно, не трудно…
— Нетрудно, голубчик, совсем нетрудно! — густо мурлычет бог, чуть приподняв веки. — Только куда же ты так спешишь?…
— Да нет, ведеор, я не спешу… А впрочем, почем знать, может, и спешить нужно. Каша-то ведь заварилась довольно крутая…
— Ты прав, Дуванис. Дело затеяно нешуточное… Ну, слушай. Эти двое на холме, что выдавали себя за деятелей кинематографии, ничего общего с фильмом не имеют. Они обманули тебя. Один из них, тот, что высокий, в кепи, — протер Гроссерии, один из вождей Барбитского Круга, личный секретарь моего самозванного сына гросса сардунского. А другого тебе следовало бы знать. Он владелец того завода в Марабране, на котором ты работаешь. Его зовут Куркис Браск…
— Не может быть! — с уверенностью возражает Дуванис. — Нашего хозяина я видел несколько раз! У него нет бородки!
— Бородки? Ну, бородка пустяк. Он мог себе ее приклеить, чтобы в Марабранской провинции никто не узнал его. А иначе ведь он похож на твоего хозяина?
— Иначе похож. Мне сразу показалось, что я где-то его встречал. Теперь я вспоминаю. Да, это был наверное Куркис Браск с приклеенной бородкой!
— Вот видишь… А теперь дальше. Что же эти двое делали на холме и какое они имеют отношение к опустошительному ливню? А вот какое…
И бог, стараясь выбирать выражения попроще и подоходчивее, рассказал Дуванису про аппарат «ММ-222», про пагубное чудо над полями его родной провинции, про собственное свое возникновение из крестьянского ментогенного поля.
— Тебе все понятно? — спрашивает он, закончив рассказ.
— То, что вы толковали, ведеор, мне понятно. Чудно, конечно, но в общем понятно. Но одно я никак не могу взять в толк… — Дуванис мнется, не зная, как бы это поудачнее выразиться.
Бог ему подсказывает:
— Тебе не ясно, что я, собственно, из себя представляю?
— Да, ведеор, именно это!
— А ведь это проще простого… Ты признался мне, что не веришь в бога. Я похвалил тебя за смелость, ибо твое неверие, Дуванис, — правильный и честный взгляд на устройство мира. Глупо и унизительно для человека верить в нечто, реальность чего недоказуема, а сама сущность глубоко абсурдна. Кто же я таков? В этом нужно разобраться. Ты уже понял, каким образом я возник именно в таком вот виде: при бороде, при мантии, усыпанной алмазами, при ременных сандалиях. Да, информация обо мне попала в ментогенное поле крестьян вместе с молитвой о дожде, а пройдоха Куркис Браск, укравший чудесный аппарат у одного своего инженера, вызвал этим аппаратом мою конкретизацию. Я не помню, как падал с высоты. Я осознал себя уже на земле, среди мрака и ливня за несколько минут до того, как ты на меня натолкнулся… Значит ли, однако, все это, что я именно тот бог, в которого по темноте своей верят эти добрые труженики? Нет, не значит. Бог любой из существующих на земле религий состоит из сплошных противоречий, и, следовательно, конкретизация его абсолютно невозможна. Я знал все это с первым же проблеском своего сознания, ибо добрые крестьяне, стремившиеся в простодушии своем наделить меня абсурдным божеским всеведением, дали мне, если можно так выразиться, безграничное себяведение. Я сразу понял, что я не бог и даже не воплощение идеи бога, ибо как сам бог, так и отвлеченная идея бога противоречат законам природы и в реальной жизни ни под каким видом недопустимы. Но возможно и даже безусловно необходимо иное: извечная мечта трудового народа о прекрасной, счастливой и полноценной жизни. Эта мечта растет и развивается вместе с человеком, она неотделима от человека, а следовательно, представляет собой реальнейшую из реальностей. С понятием бога эта мечта связана лишь по ошибке, да и то исключительно у людей хотя и не утративших самых чистых, самых благородных человеческих устремлений, но глубоко одурманенных и сбитых с пути религиозными предрассудками… Отсюда тебе, Дуванис, должно быть ясно, что внешняя моя форма — дело совершенно случайное, этакий каприз неведомого художника Гроссерии. Сущность же моя заключается в том, что я являюсь как бы неким энергетическим сгустком сокровеннейших чаяний и светлейших представлений твоих бедных односельчан о подлинном призвании человека. В их мыслях я был всемогущим, всеведущим, вездесущим и бессмертным. Ни одно из этих качеств я не приобрел, но тем не менее я многое знаю и многое могу. Не в силу своей божественности, а потому, что великие идеалы добра, справедливости и счастья светлы, бессмертны, непобедимы, равно как и потому, что жажда благоустроенности, мира и знаний в трудовом народе непреодолима, вечна и должна непременно воплотиться в реальность… Теперь тебе все понятно, дорогой мой друг Дуванис?
— Теперь, ведеор, понятно все!
— А тебе, Калия? — обращается бог к молодой женщине, продолжающей возиться с его белоснежными локонами.