- Ну-ну... - Слышно было, как женщина сказала: "Это тебя. Вопрос жизни и смерти".
- Не умирайте, Витя, она сейчас подойдет,
- Спасибо, постараюсь.
В трубке послышались быстрые шаги Зои, - Я слушаю.
- Здравствуй, Заяц. Извини, если поздно.
- Слушай, сколько раз я тебе говорила, чтобы ты меня не называл этим дурацким прозвищем?
- Ну ладно, ну Зоя, ну Зоя Николаевна... Прости.
- И я удивляюсь, как ты еще можешь звонить...
- Очень просто. У меня дело. Потрясающей важности.
- Лучше позвони в Комитет неземных явлений, если так. Телефон знаешь?
- Они тоже никуда от меня не денутся. Но я хочу поговорить с тобой, и не по телефону. Лучше всего завтра, днем; Учти, я очень серьезно.
- Ну что ж. Завтра в два на ступеньках, идет?
- Хорошо. Спокойной ночи.
Он положил трубку.
Рано или поздно тайне становится тесно в человеке.
В ту ночь на всем земном шаре стучали телетайпы и надрывались телефоны. Газетные типографии спешно печатали экстренные выпуски с аршинными заголовками. Телекомпании выкладывали бешеные суммы за одну минуту прямой трансляции из Большого Города. Со всех сторон в город неслись депеши, автомобили, самолеты спецрейсов с дипломатами и корреспондентами на борту. Мир лихорадило.
Виновник вселенского переполоха мирно спал и видел во сне, что он идет по цветущему лугу, впереди высится НЕЧТО, может, Счастье, а может, Красота и, быть может, на этот раз ОНО не исчезнет, не оставит его одного в бескрайней степи...
...A солнце посылало свои лучи в- черную бесконечность пространства, и ничтожнейшая их доля достигала Земли - голубой ягоды космоса, чья воздушная мякоть весит 5000000000000000 тонн.
Кому из нас известно, что такое солнце? Только ли колоссальный сгусток энергии? И кто из нас может сказать, из чего, из каких частичек, или волн, или пульсаций состоят воздух, апельсин, Вселенная?
Что такое мы? Одна из величайших загадок мира заключена в каждом из нас, за нашим лбом, в круглой костяной коробочке, и быть может, эта загадка еще не обрела свое подлинное предназначение.
Кто знает?
Казалось, весь город вышел на украшенные флагами улицы. Скорее всего, так оно и было. Ожесточенно гудящие машины медленно плыли по мостовым, подхваченные половодьем толпы. Лимузины с белыми дипломатическими номерами. Микроавтобусы киностудий с кинооператорами, сидящими на крышах по-турецки.
Громадные неповоротливые автофургоны цветного телевидения. Лимонные машины ГАИ с включенными мигалками, через мегафоны безуспешно требовавшие очистить проезжую часть. Сверкающие "Икарусы", до отказа набитые фотокорреспондентами. Военные регулировщики в аспиДной форме и белых касках тщетйо пытались освободить перекрестки. Милиционеров с мегафонами было так много, что их перестали замечать.
Бессмысленно перемигивались светофоры. Пожалуй, никто в городе не мог бы толком объяснить, куда и зачем он идет. За ночь на столбах установили серые груши громкоговорителей. Вовсю гремели бравурные марши. Время от времени музыка умолкала, и диктор начинал торжественную речь о Пришельцах, о Контакте, просил граждан соблюдать спокойствие и порядок. После каждого сообщения повторяли телефоны Комитета, основной и добавочный, снова и снова просили не обращаться в Комитет за справками, не звонить по любому поводу.
На крышах томились люди с театральными и призматическими биноклями. Бурным всеобщим ликованием было встречено переданное по трансляции известие о замеченной где-то вчнтате Миннесота летающей тарелке.
На всем лежал отпечаток громадного ожидания.
В тот день, наверно, только Виктор вышел на улицу без фотоаппарата. Стоя высоко на ступеньках университета, он вглядывался в запруженный людьми бульвар, ища Зою. Она появилась в половине третьего - выскользнула из толпы и, не переводя дыхания, взбежала по ступенькам.
- Сумасшедший день, - сказала она вместо приветствия. - Думала, вообще не дойду...
Она держалась спокойно, на удивление спокойно, тем самым ясно давая Виктору понять, что, хотя она и согласилась прийти, это еще ровным счетом ничего не значит.
Они пробрались сквозь толпу на площадь перед Домом Лектора, обогнули его приземистое пряничное здание и попали в Парк Двоих. Как ни странно, им сразу удалось найти незанятую двухместную скамейку в нише сиреневых кустов. Отсюда им видны были крыша университета, грузная твердыня Орловской башни, возвышавшаяся вдалеке над деревьями, и очередь, широкими зигзагами тянувшаяся от Дома Лектора в парк и почти достигавшая клумбы с римским фонтаном. По главной лиственной анфиладе парка поспешно шагали группки людей и впадали в безостановочно катящиеся по Петровскому бульвару толпы.
- Ну так. что ты мне хочешь сказать? - спросила Зоя.
- Прежде всего то, что я был неправ.
- Согласна. Но понимаешь, Витя... - она подыскивала слова. - Что было, то было. Я не знаю, кто у кого должен просить прощения. Скорее всего, мы оба. И давай не будем больше на эту тему.
Слова ее звучали не прощением, а отповедью. Но все-таки она пришла. Все-таки. Виктор промолчал.
- Выходит, ты позвал меня только для того, чтобы попросить прощения? Так?
- Будем думать, что так.
- Поздно, Витя. Просто поздно. И давай закончим этот разговор.
- Это твое последнее слово?
- Да. И поверь, я все-таки очень хорошо к тебе отношусь.
Нет ничего печальнее, чем когда девушка говорит, что она хорошо к тебе относится.
- Ладно, - сказал Виктор. Ее тон не вызывал никаких сомнений относительно того, что все кончено. Но так они могли поговорить и по телефону, ей вовсе незачем было приходить...
Виктор чуть подвинулся на скамейке, чтобы сирень не заслоняла ему солнца.
- Отодвигаешься? - насмешливо спросила Зоя.
Он не ответил. Немного помедлил, собираясь с духом.
- Протяни руку, - велел он.
- Ты разве не понял, что я сказала? .
- Протяни не мне. Просто перед собой. Вот так, ладонью вверх.
В замешательстве она подставила солнцу ладонь, - Ну и?..
Ветви сирени дрогнули. Вздохнул ветер, и в центре этого звука, на ладони Зои, возникло яблоко. Зоя вскочила.