Освещение было приглушено, и в госпитальной палате царил полумрак. Они лежали, тесно прижавшись друг к другу, на больничной койке, где было бы тесно и одному. Рипли не хотелось ни говорить, ни шевелиться. Впервые за очень, очень долгий срок ей было хорошо.
Похоже, аналогичные чувства испытывал и Клеменс. Но все-таки именно он первым разомкнул губы.
– Спасибо…
Рипли не ответила. Клеменс замялся: несколько секунд он не мог решить, стоит ли ему говорить то, что он задумал.
– Я очень благодарен тебе, но…
Рипли посмотрела на него, подперев рукой голову:
– Но?
– Но признайся: ты все-таки преследуешь какую-то свою цель?
Клеменс огляделся в поисках одежды. Одежда оказалась разбросанной по всему полу – и это он-то, с его почти маниакальной тягой к аккуратности! Да, страсть обрушилась на него, как оголодавший зверь…
– Я хочу сказать вот что. – Одеваясь, он запрыгал на одной ноге. – При всей моей благодарности я не могу не замечать: ты уклонилась от ответа, причем уклонилась дважды, не считая нашей первой беседы. Первый раз – во время вскрытия, когда последовала… ну, скажем так: неловкая дезинформация. И второй раз – сейчас. Хотя, согласен, сейчас ты сделала это гораздо более очаровательным способом.
Клеменс через голову накинул форменную робу и теперь возился со змейкой-молнией. Молнию заело.
– Поэтому меня гложет одна очень неприятная мысль. Скажи, неужели ты даже в постель со мной легла – чтобы не отвечать на вопрос? И что же это за тайна такая в этом случае?!
Спохватившись, Клеменс посмотрел на Рипли почти испуганно.
Но ничего страшного не произошло. Женщина улыбнулась ему улыбкой облегчения:
– Да, было так. Но сейчас – нет. Ты мне по настоящему нравишься. Правда! А что касается тайны… Ну, давай считать так: в гиберсне я увидела страшный сон, поэтому мне нужно было точно знать, что убило девочку. Но я ошиблась. Да, к счастью, я ошиблась…
Врач недоверчиво хмыкнул:
– Сон – в анабиозе… Не знаю. По-видимому, сейчас ты совершаешь еще одну ошибку, не желая мне открыться.
– Возможно. Но если так, то это – моя третья ошибка, не вторая.
– И что же было второй?
Рипли смотрела на Клеменса уже серьезно, без улыбки.
– Близость с заключенным. Физическая близость. По-моему, это против правил тюрьмы.
Врач взглянул на нее с легким удивлением.
– Я – не заключенный.
Ничего не ответив, Рипли выразительно провела рукой по затылку. Клеменс автоматически повторил ее жест. Пальцы его ничего не нащупали на собственной голове, – кожа, острая щетина пробивающихся волос, – но он понял…
Да, ему следовало сообразить это раньше. Но что делать, если он и сам уже забыл (потому что стремился забыть) о татуировке. Обычной, полагающейся административными правилами татуировке, которая наносится на затылок каждому из арестантов и содержит его личный номер и указание на досье.
Его номер был К-1144-085…
– О! – произнес Клеменс без волнения, – ты наблюдательней, чем я считал. Да, у меня тоже есть своя тайна. Хотя, в отличие от твоей, она шита белыми нитками.
Некоторое время он стоял в раздумье, потом улыбнулся.
– Это действительно нуждается в объяснении. Сейчас я пока не готов его дать; если ты не возражаешь – позже. Хорошо?
Рипли кивнула.
В этот момент под потолком голубой вспышкой полыхнула сигнальная лампочка, и чей-то голос – хриплый, неузнаваемый, вдвойне искаженный волнением говорящего и плохим качеством списанного динамика – прозвучал по системе внутреннего оповещения. Это был единственный работающий канал: кабинет директора – госпиталь.
– Мистер Клеменс!
– Мистер… Аарон? – Клеменс тоже скорее угадал, чем узнал, кто говорит.
– Да. Директор Эндрюс считает, что вам необходимо срочно подойти на второй квадрат двадцать второго уровня… У нас там несчастный случай.
– Что-нибудь серьезное? – переспросил врач немного скептически.
– Да, пожалуй, что так… – Говоривший слегка помедлил. – Одного из наших заключенных разрубило на куски.
– О, черт! Иду. – Клеменс одним движением застегнул заупрямившуюся молнию, втиснул ноги в ботинки, нажал кнопку отключения интеркома – все это за долю секунды. Потом он оглянулся на Рипли:
– Извини, дорогая, мне нужно идти. «Пожалуй, что так!» Вот уж дубина восемьдесят пятого размера!..
Прежде чем захлопнуть за собой дверь, он оглянулся еще раз.
Женщина сидела на койке, придерживая на груди одеяло, и в глазах ее застыл уже изжитый было ужас. Не просто ужас – тоска, целеустремленность, сложная гамма чувств. Клеменс уже видел раньше такое у нее в глазах, но надеялся, что все это миновало.
Однако теперь ему действительно необходимо было спешить.
Прикрыв дверь, он бегом устремился по коридору, отчетливо понимая, что его вмешательство, – во всяком случае, в качестве врача – уже не потребуется.