Дональд Крейг умирал. Засвидетельствовать это было некому, но он знал об этом и без врача.
Подошедшая к нему со стаканом воды Синтия поразилась новому, удивительно проникновенному взгляду, полному ласки и понимания.
– Садись, девочка… Мне нужно с тобой поговорить… Вообще-то мы с тобой очень мало говорили друг с другом.
– Да, папа… – голос Синтии дрогнул. Предчувствия редко посещали ее, но сейчас был как раз этот особый случай, когда сердце сжалось от ожидания чего-то равно печального и необычного.
Крейг слегка усмехнулся, но эта улыбка могла заменить многие слова.
– Мы ведь никогда не знали друг друга, моя девочка. Каюсь, я предпочитал видеть в тебе мной самим придуманный образ. Можно сказать, я жил не рядом с реальной дочерью, а рядом с мечтой, выдумкой, и очень сердился, когда ты вела себя не по придуманному мною плану. Но я подозреваю, что и меня ты не знала. Знала дела, знала свою выдумку, в которой, похоже, собрались только мои черные пятна. Так?
– Не надо, папа, – Синтия поморщилась. Ей было неуютно и грустно. Она думала, что должна и сама сказать отцу какую-то свою правду, и в то же время не могла ее найти: прав был отец, утверждая, что они совсем не знали друг друга.
– Я понял это слишком поздно, уже сейчас… Когда появился твой Алан. Наверное, потому, что его бы я придумывать не стал. Скорее, просто не смог бы… Но все это – чепуха. Я хочу, чтобы ты запомнила одно: я всегда любил тебя, и это реальность, от которой некуда деться. Единственная реальность в этом мире.
Глаза Крейга ушли с ее лица куда-то вверх. Он говорил еле шевеля губами.
Постепенно невысказанный подтекст дошел до Синтии и резанул неожиданной болью.
«Нет!.. Я не хочу прощаться… особенно теперь…»
– Нет! – прошептала она.
Крейг ее понял.
– Не беспокойся обо мне… У каждого есть свой срок. Я хочу, чтобы ты запомнила эти мои слова и еще некоторые. Никогда не верь первому впечатлению и вообще старайся не создавать себе чужих образов. Это приведет к таким заблуждениям, что бывают порой хуже настоящей подлости и лжи… Никогда не верь. Все, даже это существо – вовсе не такие, как мы о них думаем. Только понимание этого приходит часто слишком поздно, когда исправить ничего уже нельзя. Так давай познакомимся хотя бы сейчас…
– Прости, отец, – Синтия закусила губу и с трудом справилась с подступившими слезами. – После того, что ты сказал… Мы уже знакомы.
– Я знал… И постарайся успеть познакомиться так же с матерью: она, по сути, несчастная женщина. Те, кто умеет жить, не боятся смотреть жизни в глаза… Береги ее, ладно?
– Хорошо, папа…
– И не ссорься со своим другом. Скоро он тебе будет очень нужен…
– С ним? – Синтия встрепенулась, все накопившиеся в последнее время обиды всколыхнулись в ее душе. – Ну нет… Он просто мелкий и пустой человек. Между нами все кончено, па.
Губы Крейга снова дрогнули в улыбке.
– Ничего. У него есть все, чтобы стать нормальным человеком. А жизненные ценности – тебя ведь они беспокоят? – меняются чаще, чем можно подумать… Из него выйдет неплохой человек, во всяком случае, он не из тех, кто ставит на первое место только себя. Он еще все поймет – если уже не понял: гуляющая рядом смерть – хороший учитель… Так ты обещаешь мне?
Синтия шумно вздохнула. Жалость и проснувшаяся вдруг любовь к отцу, действительно непонятному, далекому, но ставшему сейчас близким, как когда-то в детстве, когда она еще ничего, считалось, не понимала, боролись в ней со всей мощной корой искусственных образов и неприятных воспоминаний.
Ответ дать она так и не успела: металлический голос ровно и спокойно принялся вещать о новой подоспевшей беде…