У Ильи Ильича я квартирую уже вторую неделю. Всё бы хорошо, но на Сухаревку он меня с собой таскает. С неё он сейчас живёт.
Отказаться — подозрение у старика вызвать.
Соглашаюсь.
Кепку поглубже на голову натяну и иду.
Впрочем, пока, вроде, всё обходится…
Москва сейчас совсем другая. Не как раньше. Многие магазины закрыты. Какие ещё и функционируют, но подозреваю, что в убыток себе. На полках сих торговых заведений весьма пустовато.
Теперь — торгует улица.
— Папиросы!
— Пряники!
— Спички!
— Консервы!
— Шоколад!
Идёшь по улице, а в уши тебе это и прочее орут. Все бульвары, площади и улицы заполнены мелкими торговцами. Продают и покупают всё — ковры, подсвечники, вилки, тарелки, пирожки и булки…
Такое впечатление, что все москвичи в торговое сословие вступили.
На пьедестале, возвышаясь над всеми стоит Сухаревка. Она разрослась, расползлась во все стороны. Вся Москва, и не только, ей сейчас поклоняется.
— Открытки! Открытки! Срамные открытки!
Илья Ильич на ходу чуть не плюется. При императоре такого не было…
— Колбаса!
— Ветчина!
— Сало!
У меня аж слюнки текут. Вкусно тётки, все как на подбор — толстущие, выкрикивают.
До рядов, где старьем торгуют, в том числе и настоящим серьезным антиквариатом, я и Илья Ильич проходим через закусочные ряды. Тут люди буквально трутся друг о друга, царит толкотня и давка. Носы всех присутствующих здесь щекочут такие съестные запахи, что желудки готовы сами наружу выскочить.
Сковородки, кастрюльки, баки скворчат, бурлят, пускают пар…
Тут варят, жарят, разогревают.
— Жареная горячая колбаса!
— Пирожки! Пирожки! Шанежки!
— Каша! Пшенная каша! Подходи! Подходи давай!
— Сколько за порцию? — Илья Ильич затормозил у каши.
— Четырнадцать рублей. Ладно, тринадцать… — делают скидку Илье Ильичу.
Он тяжело вздыхает и шагает дальше.
Моё предложение угостить его кашей — отвергает.
— Продадим что, тогда сюда и вернёмся, — получаю я ответ антиквара.
Илья Ильич идя по закусочным рядам часто про цены интересуется, всё пытается чем-то подешевле живот набить.
— Сколько за маленькую булочку?
Про большие он и не спрашивает.
— Десять рублей.
Ответ антиквара не радует.
— Почём молоко?
— Семь рублей стакан, — несётся в ответ.
Порцию жареной картошки с конским мясом предлагают за пятнадцать рублей, чуть дороже просят, чем за кашу.
Очень много в закусочных рядах разнообразных пирожков, но и охотников до них опять же предостаточно.
Пожилая дама в шляпе и пенсне торгует картофельными лепешками. Её тоже Илья Ильич не обделяет вопросом.
— Пять рублей штука.
— Дорого, — делает заключение антиквар.
А вот и целый ряд столов с самоварами. Желающие могут тут угоститься чаем. Кто побогаче — с сахаром. Он продается прямо тут — восемь кусочков за двадцатку. Четыре — за десять советских бумажных рублей.
Между рядами много баб самого что ни на есть деревенского вида, никак не москвичек. Все с большущими узлами. Они уже наменяли на хлеб уйму вещей, что их душеньки пожелали. Дешево, по старым временам — почти даром. Лица их сияют довольством и превосходством над убогими простодырыми горожанами.
Ну, есть захочешь — всё отдашь. Пользуются этим ловкие бабищи. Времена сейчас такие. Булкам стихи посвящают. Я такие сам читал в одной эсеровской газетке.
Такие вот дела… Иные, всё за булку готовы отдать.
— Всё, Ваня, пришли. Раскладываемся.
Илья Ильич кивнул мне на свободное место в ряду, где старыми вещами торговали.
Я расстелил прямо на земле видавший виды мешок, а антиквар и выложил на него свой товар.