2 декабря 1917 года было воскресенье.
Вчера у меня было ночное дежурство по батальону, так что сегодня до полудня — выходной. Поскольку я, ничтоже сумняшеся, выдрыхся 'на работе', собственно в процессе самого дежурства, то мы с Савкой отправились к краснодеревщику забирать подарок для Генриха.
Мастер не подвел: шафт трости был выполнен из ореха, серебряная Т-образная рукоять с насечкой удобно ложилась в руку. На ладонь ниже ручки — серебряное кольцо с дарственной надписью: 'Генриху Литусу на добрую память.1917 г.'.
Расплатившись, я забрал презент, упакованный в особый картонный тубус, и вышел на улицу, где меня ожидал Савка с нанятым извозчиком. Москва уже покрылась пушистым снежным ковром и теперь основным транспортным средством стали санки.
На перекрестке метался мальчишка-газетчик в облезлом малахае:
- 'Русское слово'! 'Русское слово'! Ежедневная газета 'Русское слово'! Последние новости с фронта. Вооруженные беспорядки в Берлине. Мятеж германских матросов в Киле! 'Русское слово'! Свежайший выпуск!
— Чего? — вслух пробормотал я. — Какой, нафиг, мятеж? Еще год как минимум… — И, чуть опомнившись, закричал газетчику. — Эй, ну-ка, поди сюда!
— Свежие новости, ваше благородие! 'Русское слово'! — мальчик сунул мне свернутую газету и, получив свою монетку, побежал дальше, выкрикивая, — 'Русское слово'! 'Русское слово'!
— Гони в Грузинский на Земляном Валу, — буркнул я вознице и, торопливо развернув газетный лист, впился глазами в передовицу.
Так-с. Что ту у нас? На Западном фронте без перемен. Экстренное заседание правительства. Всякая хрень. Ага! Вот оно: 'Как сообщает 'Таймс' в Киле произошел вооруженный мятеж нижних чинов кайзеровского флота. Есть убитые и раненые. В Берлине беспорядки среди рабочих. Происходят столкновения с полицией и военными. Погромы на складах продовольствия'.
Ух, ты! Ну, прям февраль 1917 года в той, другой России.
Не то, чтобы я был сильно удивлен, ведь беспорядки, забастовки и акции открытого неповиновения в разных регионах Германии происходили еще с 15-го года. Голод, увеличение налогов, ограничение прав и свобод, рабская эксплуатация в условиях военной экономики, чудовищные жертвы на фронтах — все это привело к социальному взрыву в ноябре 1918 года. Хотя, историки всегда считали, что основное влияние оказала успешная социалистическая революция в России.
Теперь же, если верить газете, события ускорились, причем явно не без помощи извне. Я в свое время немножко читал про эту самую 'Ноябрьскую революцию 1918 года'. Странная она была. По-немецки аккуратная и дисциплинированная. Никакой тебе 'дубины народного гнева' — все чинно, хотя и не без эксцессов. Создали советы, усилили профсоюзы и решили жить дальше по-новому.
К тому же, сама 'матросская буза' в Киле произошла из-за того, что Кайзеровский флот получил приказ идти на 'последнюю битву'. Пускай все погибнут, но нанесут англичанам максимальный урон, дабы потом был повод торговаться на мирных переговорах. Естественно, что выполнять столь идиотский приказ отказались даже дисциплинированные немцы.
А здесь мы имеем искусственно спровоцированный и организованный мятеж.
Главный вопрос теперь: А дальше-то что?
* * *
Дальше было 'временное' перемирие.
Сначала с немцами, потом с австрийцами, а еще через неделю с турками. Боевые действия на всех фронтах прекратились. Возможно, союзники и хотели бы продолжать свое давление на западе, но ни сил, ни средств, для этого у них не имелось. Британские войска были сильно истощены, а французские, кроме всего прочего, находились на грани открытого неповиновения командованию — все же 'Бойня Нивеля' обошлась им слишком дорого.
В то же время разборки в Германии продолжались, но по сценарию отличному оттого, что был известен мне. Вспыхнуло еще несколько восстаний в различных регионах страны.
Начались волнения в Австро-Венгрии. Там ситуация была еще более запутанной — как известно 'двуединость' монархии была весьма зависима от личности самого монарха. А уж когда император Франц-Иосиф, прозванный 'Стариком Прогулкиным' помер от банального запора, в стране начался разброд и шатание, ибо за последние четверть века у 'дедушки' сменилось аж четверо наследников, как и в моем мире. Вот только Франца-Фердинанда в Сараево никто не стрелял — его тихо отравили еще за полгода до начала Мировой Войны. Точнее, непопулярный наследник двуединой монархии умер естественной смертью — ведь при отравлении мышьяком такой исход куда как естественен. Что касаемо ставшего императором Карла I, то это был не тот человек, вокруг которого могла объединиться держава, а жесткое подавление любых выступлений только ускорило развал страны.
Австро-Венгрия вспыхнула, словно старый дом, подожженный со всех сторон одновременно. Поджигателей было много: венгры, чехи, хорваты и прочие, прочие, прочие…
Так что прогнозировать дальнейшие события мне было весьма сложно, ибо я все же не историк-специалист и о европейской политике начала ХХ века знаю маловато.
Хотя, если учитывать мое 'послезнание' о том, как все это происходило в нашем мире, вероятность того, что боевые действия возобновятся — крайне невелика.
Кайзер в Германии пока от престола не отрекся, но потенциальный распад Австро-Венгрии уже не за горами.
Будем посмотреть…
Ждать пришлось недолго: как-то разом полыхнул Будапешт, и Венгрия провозгласила республику и объявила о разрыве унии с Австрией.
На третий день после событий в Будапеште, все офицеры батальона были собраны в штабной комнате. Даже подполковник почтил нас своим присутствием. Поручик Юванен довел до нас приказ по гарнизону о переходе на казарменное положение и усилении патрулей за счет учебных частей. Кроме того, был обнародован новый распорядок по батальону: отныне офицеры ночуют в казармах, роты участвуют в патрулировании через три дня на четвертый.
Кстати, на этом 'марлезонский балет' не закончился — всех командиров рот поочередно вызвали в жандармскую команду, что квартировала при Павловских казармах, где занудный ротмистр прочитал каждому краткую лекцию о возможных случаях неповиновения среди подчиненных и недопущению коллективного бунта. Кроме того, была отмечена высокая вероятность беспорядков в городе, из-за чего собственно и вводилось усиление.
После прочувственной речи гебешника, я задумался о том, кто может стать источником проблем в роте. Таковых, при внимательном подсчете, оказалось шестеро. Однако, для полноты картины, я решил посоветоваться со своим фельдфебелем.
Дырдин, внимательно меня выслушал, почесал в затылке и попросил разрешения закурить. Раскочегарив свою трубку-носогрейку, он перебрал предложенные мной кандидатуры, отметя по ходу половину, по причине 'неавторитетности' и добавив к списку потенциальных 'зачинщиков' еще пару фамилий.
В конечном итоге, мы пришли к выводу, что открытого неповиновения опасаться не стоит, потому что в казарме все под присмотром, а возможное 'выступление' можно достаточно быстро пресечь.
Положительной новостью можно было считать, что наша очередь идти в патрули наступит через три дня, а к этому времени обстановка прояснится.
Обстановка действительно прояснилась, вот только ясность эта была безрадостной. В Москве начались беспорядки. Увлеченный примером наших военных противников, народ решился устроить свою Революцию.
Как я ошибался, рассуждая о ленинских признаках революционной ситуации — сказывалось мое 'попаданчество' и ограниченный круг общения. Предпосылки к выступлению как трудящихся, так и не шибко трудящихся масс, несомненно, были, вот только моему неискушенному глазу не удалось заметить ничего подобного.
Начало было традиционным: стачки, забастовки, демонстрации. Далее по плану, следовало ожидать погромов и попыток вооруженного выступления.
* * *
Мое первое дежурство в городе пришлось на 'собачью вахту' с ноля часов и до восьми утра, но обошлось без происшествий, ибо рота была направлена на охрану Курского вокзала и прилегающих к нему товарных складов от Колокольникова переулка до Яузы.
Было холодно, половину ночи мела сильная метель и посты приходилось сменять каждые два часа, чтобы люди не замерзали. Караульные жгли костры, пританцовывали на морозе, натянув башлыки до самых глаз.
Я, пользуясь своим положением, грелся в жандармском пункте при вокзале, распивая чаи с его начальником — штаб-ротмистром Алексеевым. Выбираться на холод приходилось только для смены постовых, чего мне за ночь хватило с головой, даже притом, что одет я был значительно теплее, чем мои солдаты.
В целом же 'ночная стража' прошла спокойно, и к девяти утра мы вернулись в казармы, сдав охрану роте телеграфно-прожекторного полка.
Доложившись Юванену, я позавтракал и завалился спать в своих апартаментах. Офицерское жилье при казарме представляло собой полноценную двухкомнатную квартиру с санузлом, которую я про себя называл 'полулюксом'. Большая комната предназначалась непосредственно для проживания 'благородия', а вторая представляла собой помесь кухни и прихожей и являлась жилищем для денщика. В общем, если бы не убогая казенность жилища, то даже по меркам конца ХХ века — неплохо.
* * *
Новости я разузнал только в обед, когда, кое-как выспавшись и приведя себя в порядок, явился в офицерскую столовую.
Оказывается в городе неспокойно. Ночью произошло несколько перестрелок: в основном с деклассированными элементами, пытавшимися под шумок совершить передел собственности, а так же нападение на жандармский пост при управе Трехгорной мануфактуры — среди чинов полиции и жандармерии есть раненые и убитые. Собственно цель нападения моим сослуживцам была не понятна, но сам факт настораживал. Я предполагал, опираясь на опыт смутных девяностых годов ХХ века и знание истории, что целью нападавших был захват оружия.
Мне подумалось, что Пресня опять становится 'горячим местом', пусть и на двенадцать лет позже, нежели это произошло в моем мире.
Хотя, чего еще ожидать? Густонаселенный рабочий район с тяжелыми жилищными условиями и для людей, работающих на производстве, по определению должен быть потенциальной источником социальной напряженности.
Вероятно, в ближайшие дни обстановка ухудшится, и начнутся открытые столкновения 'недовольных' с полицией и войсками, а то и вовсе вооруженный мятеж.
Утро следующего дня было шумным: во дворе казарм при скудном свете дежурных фонарей строились роты 56-го Запасного Пехотного полка.
Я как раз дежурил по батальону и вышел на дворовое крыльцо узнать: что происходит?
— Не могу знать, вашбродь! — вытянулся часовой, 'поедая' начальство глазами.
— И давно это у них? — переиначил я вопрос в более доступную для гренадера форму.
— Толька шта, всем гуртом набежали, вашбродь. При унтерах по взводам выходили!
Из соседнего подъезда выскочил фельдфебель Дырдин и, разглядев начальство, мелкой рысью потрусил ко мне.
— Разрешите доложить, вашбродь! — как положено по уставу, предварительно перейдя на строевой шаг. — В карауле…
— Вольно! — махнул я рукой, отметая официальный доклад. — Что происходит?
— Перегоняют их куда-то, вашбродь! Эвона как выстроились — с полной выкладкой, но без оружия. И унтера с выкладкой, опять же.
Интересно…
Во дворе выстроились восемь рот полка из двенадцати, но все без оружия. Хотя трофейных 'манлихеров', использовавшихся у пехотинцев для учебы, хватало на половину личного состава.
Значит, их переводят куда-то, где это самое оружие есть, и местное 'б\у' без штыков там — без надобности.
То есть, с вероятностью девяносто процентов, ребята едут на фронт…
А как же перемирие?
Подробности удалось выведать у Сережи Эфрона — поступил срочный приказ из штаба округа о переформировании первых восьми рот 56-го полка в маршевые батальоны и переброске их в Польшу.
'Что? Зачем? И почему?' — непонятно, но очень любопытно.
Попивая в штабной комнате чай, я размышлял над причинами столь поспешной передислокации наших соседей. Получилось сформулировать для себя две версии: логическую и конспирологическую.
Логическая версия подразумевала зыбкость достигнутого на фронте перемирия и означала банальную переброску резервов, при использовании образовавшейся паузы в военных действиях.
Конспирологическая версия основывалась на необходимости вывода из города политически неблагонадежных воинских частей. Учитывая дисциплину в запасном полку, данная версия имела право на существование.
* * *
Вечером я был вызван к Юванену и отпущен домой на ночь, согласно приказу подполковника.
Причиной этого своевременного чуда послужила записка от отца, оному подполковнику доставленная. Батюшка обращал внимание моего полкового начальства на то, что в моем случае возможно послабление относительно объявленного казарменного положения в свободное от службы время.
Любого командира части конца ХХ века подобный шедевр эпистолярного жанра оставил бы равнодушным, но в моем случае Озерковскому было некуда деваться, ибо noblesse oblige.
В связи с обострением обстановки в городе извозчики все куда-то подевались, поэтому мы с Савкой двинулись по заснеженной Москве пешком с Покровского бульвара домой — на Ермолаевский.
Вечерний город производил удручающее впечатление — пустынный, холодный и злой…
Именно 'злой': ощетинившийся штыками многочисленных патрулей, пугающий темнотой неосвещенных переулков и бельмами заколоченных магазинных витрин.
Жизнь в Москве как будто замерла, спряталась и затаилась…
Напряжение буквально висело в морозном воздухе…
Пробираясь через сугробы в свете редких горящих фонарей и окон, я чувствовал себя неуютно. Было какое-то нехорошее предчувствие.
Гадкое и необъяснимое…
Так мы с Саввой и шли — от костра к костру, у которых грелись солдаты, жандармы и городовые, в преддверии комендантского часа расставленные на основных перекрестках и площадях.
Я проснулся и резко сел на кровати: за окном злобно завывала декабрьская вьюга…
— Бах! Бах! — выстрелы разорвали ночную тьму. И снова. — Бах!
Едва осознав происходящее, бросаюсь одеваться и с пистолетом в руке выскакиваю в гостиную: весь дом уже на ногах.
У лестницы строит отец в своем любимом бархатном халате с охотничьим карабином в руке. Матушка в накинутом на плечи платке тщетно пытается удержать Федю от благородного порыва защищать родовое гнездо:
— Федор, изволь сейчас же идти в свою комнату!
— Что там? — спрашиваю отца.
— Не знаю… Стреляют совсем рядом…
По лесенке бухая сапогами взбегает Савка — ворот гимнастерки расстегнут, поясной ремень с кобурой 'Нагана' перекинут через плечо.
— Ваши благородия, дворник сказывает, что на Козихе палят!
Так…
По уму, надо забаррикадироваться и организовать оборону дома. Потому что, если началось то, о чем я думаю, то это может быть весьма опасно — Пресня рядом. А неприятностей следует ожидать в первую очередь именно оттуда.
По совести, надо выяснить, что там происходит и посильно вмешаться.
Значит, будем поступать и по уму и по совести.
— Савка, собирайся со мной! Пойдем, глянем, что там за шум.
Бухнувший на улице очередной выстрел не смог заглушить взволнованное аханье матушки.
* * *
Поскольку наш домашний арсенал был довольно богат, то на вылазку мы с Савкой отправились, вооружившись до зубов.
Я, помимо верного 'Браунинга' в кобуре и 'запасной' 'Бехоллы' в кармане теплых зимних шаровар, прихватил охотничий карабин 'Винчестер'. Такой, знаете, как в фильмах про ковбоев — со скобой внизу, которую для перезарядки надо передергивать вниз. Главное его преимущество, помимо скорострельности, было в том, что он 'питался' русскими винтовочными патронами '7, 62х54Р'.
Мой воинственный денщик к дареному 'Нагану' и бессменному гренадерскому бебуту прибавил охотничий же карабин 'Мосина-Лютцау'.
Вообще, нарезного оружия в доме хватало. Помимо моей зарождающейся коллекции пистолетов, в оружейном шкафу у отца стояли охотничий 'Ли Энфилд' британского производства и швейцарский 'Шмидт-Рубин'. Кроме того, был еще и любимый батюшкин 'Маузер 98К' в эксклюзивном исполнении 'Беккер и Холландер' — родственник моего карманного пистолета.
При таком многообразии винтовок патронов к нашим Савкой стволам нашлось всего-то сорок штук — аккурат две коробки.
Надолго не хватит, но мы и не на войну собираемся…
Пока мы вооружались и снаряжались, отец пытался дозвониться в полицию, однако связи не было — телефонная трубка молчала.
Интересно, это случайность или вариации на тему 'Почта. Телеграф. Телефон'?
Хотя, сейчас это не важно — нужно делать вылазку.
Я осмотрел Савку и обратил внимание на оттопыренную сухарную сумку у него на левом боку:
— Сумка-то тебе зачем? Чего ты туда понапихал?
— Гранаты там, вашбродь… — тихим голосом ответствовал мой 'Санчо Панса'.
— И где ж ты, голубь сизокрылый, гранаты взял?
— Дык, вчерась в арсенальной парочку прихватил! Покудова Пал Макарыч отвернумшись… Ему они все равно без пользы, а нам для дела сгодятся. Смутно в городе… Неспокойно… Как же тут без гранаты-то?
Я даже не знал, что сказать в ответ на столь категоричное заявление. В нынешней обстановке гранаты нам несомненно пригодятся. Чего уж там…
— Чего хоть за гранаты?
- 'Немки' Обуховского заводу.(Имеются ввиду немецкие 'колотушки' русского производства, принятые на вооружение за простоту и дешевизну изготовления).
— Ладно, пошли… С Богом!!! — Махнул я свободной от оружия рукой, краем глаза заметив, как стоящая на лестнице матушка меня перекрестила.
Выскользнув через калитку, открытую для нас дворником Архипычем, мы с Савкой ныряем в снежную муть, кружащуюся над Бульваром Патриаршего пруда.
Выстрелы, доносящиеся со стороны Козихинских переулков, слышны лишь изредка, но теперь сквозь свист ветра доносится не только раскатистое бабаханье винтовок, но и резкие хлопки пистолетных выстрелов.
Короткими перебежками пересекаем сквер и останавливаемся на углу Малой Бронной и Малого Козихинского переулка.
Осторожно выглядываю в переулок: на следующем перекрестке, в размытом свете фонаря видно распростертое на мостовой тело.
Грохает выстрел, и пуля с громким 'банг' пробивает театральную тумбу-афишу рядом со мной…
— Черт!!! — Поспешно прячусь за углом. — Что там вообще происходит? Кто и в кого стреляет? И почему?
— Дык, в нас палят, вашбродь!
— Давай дворами, через дровяной сарай! — киваю денщику на невысокую заднюю стенку подсобного строения между домами на Бронной.
Савка подсаживает меня, потом подает карабины, и, вцепившись в протянутую руку, забирается на крышу сарая. По одному спрыгиваем во двор и аккуратно пробравшись вдоль стены, выглядываем в подворотню, выходящую в Малый Козихинский.
У стены подворотной арки двое городовых в черных шинелях. Один — помоложе, сидит на снегу, прижимая руку к плечу. Второй — седоусый с унтерскими лычками на погонах, стоит на одном колене с револьвером в руке.
— Иван Силантьич, когда ж подмога-то придет? — стонет раненый полицейский.
— Терпи, Гриня, сейчас подойдет хто…
— Да поскорей бы, а то ж я тут кровью истеку!
Прежде чем я успеваю что-нибудь сказать, в разговор вступает Савка:
— Иван Силантьич, не стреляй!
— Хто тут?!?!
— Я это! Савка-Кривой из девятого дома! И его благородие тут со мной! Глянуть зашли, что тута за шум!
* * *
Старший унтер-офицер полиции Иван Силантьевич Коробков отвечал за порядок на Бульваре Патриаршьего пруда и примыкающих улицах.
Этой ночью они с напарником обнаружили исчезновение патруля с пересечения Малой Бронной и Садового Кольца — костер горел, а трое солдат куда-то подевались.
Коробков принял решение пробежаться по окрестностям, как вдруг раздался гулкий взрыв со стороны Малого Козихинского переулка.
Бравые городовые бросились на шум.
На углу Малого и Большого Козихинского, у выбитых дверей аптеки стоял солдат с винтовкой наперевес. На оклик он отреагировал нестандартно, а именно — открыл огонь по полицейским.
— Я-то после первого выстрела, сразу в подворотню схоронился, а Гриня варежку-то раззявил. Вот солдатик его со второго раза и подбил в плечо… — закончил свой рассказ Иван Силантьевич, наблюдая, как Савка перевязывает вышеозначенного Гриню. — А я, его ирода, стало быть, из револьверта и укокошил. Хто ж знал, что их там, в аптеке, ешшо есть!
— Сколько их там?
— Не менее троих, вашеблаародие! С винтарем один и двое с револьвертами. Лаются на нас, а выйти боятся. Стреляют… Ироды! Ну и я, стало быть, стреляю — шоб не разбежались. — В подтверждение своих слов полицейский не глядя выстрелил за угол.
— Ну, а подмога, что же?
— Не пойму что-то… Уж хто-нить должон был подойти!
— Давай-ка тогда, Иван Силантьевич, сами разберемся?
— А стоит оно?
— Ты, Силантьич, не боись! — подмигнул городовому Савка. — Справимся! Чай, я глаз-то не на базаре потерял!
— Ладно… Есть у меня задумка, как их половчее взять! — согласился старый полицейский и, выставив руку, снова пальнул из своего 'Нагана' в сторону аптеки.
План был прост и изящен.
Пройдя через пустующую квартиру первого этажа, открытую для нас перепуганным дворником, мы с Савкой открыли огонь из угловых окон.
Выстрелив через витрину аптеки в смутно мелькнувшую тень, я сразу добился успеха. Разбив огромное стекло, на улицу вывалился труп в солдатской шинели.
Минус один…
Я успел выстрелить в глубину магазина еще дважды, прежде чем на улицу выскочили двое налетчиков. Первый запнулся и упал, получив пулю в ногу из Савкиного карабина. Второй истошно завопил: 'Суки-и-ии!' И замахнулся зажатым в руке предметом.
Время как будто замерло…
Я аккуратно подвел мушку 'Винчестера' под срез нелепого картуза и спустил курок.
— Бах! — грабитель завалился назад, выронив себе под ноги дымящуюся палку.
Черт! Это же динамитная шашка с фитилем!
— Савка-а-а! Ложи-и-сь!
Взрыв грохнул спустя мгновенье, заглушив вопль дикого ужаса, издаваемый раненным бандитом.
* * *
Блистательная, вашу мать, победа!
Четыре трупа и один пленный…
Как оказалось, в аптеке прятался еще один солдат, который, увидев трагическую развязку, поспешил сдаться, выкинув свою винтовку на улицу.
Экспресс-допрос дал кучу информации о мотивах преступления и методах действия сего преступно-прискорбного сообщества.
Ванька-Уксус (тот кого я застрелил с динамитом в руке) — бывший балтийский матрос, предполагал взять в аптеке 'марафету', который владелец хранил в торговом зале в несгораемом шкафу. Заодно предполагалось 'пощипать буржуев'. Для этого означенный Ванька вместе со своим подручным Фимкой-Змеем (тот, который, будучи ранен в ногу, погиб при взрыве), вступил в преступный сговор со своим старинным дружком Кондратом (первый из солдат, убитый полицейскими на перекрестке). Означенный Кондрат, служивший в 192-м Запасном Пехотном полку, подговорил своих сослуживцев, с которыми он был назначен в патруль на углу Малой Бронной и Большой Садовой.
Собственно сам допрашиваемый был бел, пушист и боголепен, и решился на преступление только под давлением своих сослуживцев — уже упомянутого Кондрата и Васятки (солдат, застреленный мной через витрину).
Иначе — ни-ни… Как есть! Свят-свят! И так далее, и тому подобная брехня.
Больше всего меня заинтересовала фраза, вскользь оброненная 'кающимся грешником', что 'Аптеку надо ломануть нынче же ночью, потому как потом будет большая буза, и фараонам станет не до нас…'
А это означает, что 'Большую бузу' следует ожидать в ближайшие часы?
Знаете, в американских фильмах частенько встречается ироничная фраза 'А вот и кавалерия!' пришедшая из вестернов середины 50-х годов.
Кавалерия, как это обычно и происходит в кино, явилась несколько позже, чем вовремя.
Из снежной пелены вынырнули два десятка кавалеристов и, распределившись по сторонам перекрестка, с настороженным интересом воззрились нашу теплую компанию.
— Кто такие? Что здесь происходит? — К аптеке подъехало начальство: жандармский полковник и подполковник-кавалерист в роскошной бекеше Лейб-Уланского полка.
Я глубоко вздохнул и, приставив 'винчестер' к ноге, доложился по всей форме, обратив внимание на то, кто мы и откуда тут взялись.
— Ага! Так вы барона Александра Николаевича сын? — Кивнул головой жандарм, ловко соскочил с коня и держа его под уздцы протянул руку для рукопожатия. — Я — полковник Конешевский. Третий департамент Министерства Государственной Безопасности. Изложите-ка, господин подпоручик, вашу версию произошедшего.
Я вкратце рассказал историю наших с Савкой приключений, заострив внимание на результатах допроса 'пленного'. Слушая меня, полковник кивал головой и задавал наводящие вопросы.
— Вы слышали, Андрей Борисович? — обратился он к подполковнику, который во время нашего рассказа тоже спешился и прохаживался по перекрестку, разглядывая место происшествия: — 'большая буза' назначена именно на сегодня. Какая прелесть!
— Отрадно сознавать, что вы, Владислав Янович, оказались как всегда правы! — с изрядной долей иронии в голосе отозвался тот.
— Я понимаю ваше волнение, подпоручик, — вновь обратился ко мне Конешевский: — однако, особый приказ по Московскому гарнизону уже вступил в действие. Согласно ему, объявлены неблагонадежными 55-й, 56-й и 192-й Запасные полки, 1-я Запасная Артиллерийская бригада и Телеграфно-Прожекторный полк.
— А как же… — я неуверенно кивнул на убитых солдат.
— Мне, подпоручик, тоже весьма и весьма интересно, какого черта тут делают патрули из 192-го полка!
— Это что же, в мой огород камешек, Владислав Янович? — вступил в разговор подполковник.
- 'Это' — просто мысли вслух, уважаемый Андрей Борисович! — недовольно огрызнулся Конешевский. — Итак, подпоручик, оперативная обстановка такова, что большинство проверенных частей использованы для блокирования частей неблагонадежных. То есть Пресня контролируется лишь несколькими заставами, чего явно недостаточно. Посему, слушайте приказ: организовать заставу на Малой Бронной, чтобы перекрыть выход из района Тишинки через Живодерную улицу.
— Слушаюсь!
— Я оставлю вам десяток гусар из нашего конвоя и распоряжусь прислать подкрепление. Задача ясна?
— Так точно, господин полковник!
* * *
Получив под свое начало десяток орлов из Сумского гусарского под началом младшего унтер-офицера Бахтина, я принялся за сооружение баррикады поперек Малой Бронной.
Для этого пришлось позаимствовать со двора доходного дома Страстного монастыря пару саней и разбитую ломовую телегу. Управный дьяк, естественно, возражал, ну да мы и не таких видали. Так что помимо аренды стройматериалов я уболтал вредного деда приютить на время гусарских коней — все же зима на улице.
Поверх конфискованных средств передвижения взгромоздили два шестиметровых бревна, заготовленных для ремонта Ермолаевской церкви.
Осмотрев 'цитадель', я велел укрепить баррикаду снегом, а потом облить водой. Несмотря на то, что гусары были явно недовольны моими изысканиями в области кустарной фортификации, работали споро и довольно быстро возвели нечто вроде снежного городка.
Тем временем, сопроводив подстреленного Гриню в Снегиревскую больницу, к нашей компании вновь присоединился Иван Силантьевич.
— Я уж тут с вами постою. Мой участок-то, — пояснил свое поведение ветеран-городовой.
На часах была половина четвертого утра.
Метель прекратилась, и теперь в свете фонарей медленно кружили редкие снежинки.
Неугомонный Савка дважды бегал к нам домой и доставлял горячего чаю на всех, а в последний раз притащил еще и каравай хлеба.
К четырем прибыло обещанное полковником подкрепление в лице учебной пулеметной команды с пулеметом 'Гочкисс' на здоровенной треноге. Чудо французской инженерной мысли имело длину два метра, массивный бронзовый радиатор и снаряжалось 24-патронными обоймами вставляющимися сбоку. Вдобавок оно потребляло французские патроны '8х50Р Лебель', которых в наличии имелся небольшой железный ящик с тремя десятками снаряженных обойм.
Хотя, конечно, 'дареному пулемету в дуло не смотрят', и, как не крути, это был серьезный аргумент на данном этапе классовой борьбы.
Распределив свои 'войска' на дежурство, я присел в дворницкой монастырского дома попить чаю.
Время — пять утра, а революции все нет и нет…
Хуже нет, чем ждать и догонять!
Вот, стало быть, сижу я, жду революцию и пытаюсь догнать — чего делать-то? Горячее питье способствовало более активной работе мозга, особенно если это крепко и хорошо заваренный настоящий листовой чай.
А в кого я, собственно, собрался стрелять? Пулемет приготовил, солдат расставил…
Ладно, предположим, если пойдет гопота с Тишинки и от трущоб у Нобелевских складов. Дезертиры, цыгане и прочие… Громить будут, грабить…
В этом случае все просто и понятно…
А если пойдут с крестами да хоругвями, как в нашем 1905-ом году?
Что тогда? Ведь лично я классовым шовинизмом не страдаю и простых людей за быдло не держу, пока они не докажут обратного.
А гусары да пулеметчики — моя застава, будут ли стрелять?
Тогда на Дворцовой площади в первую русскую революцию, гвардейская пехота открыла огонь без раздумий. В этом мире ничего подобного не было, но общее падение доверия к власти, связанное с войной, никуда не делось. Да и можно ли считать расстрел мирной демонстрации признаком высокого боевого духа?
Существует еще один вариант развития событий — если нас атакуют организованные и вооруженные рабочие дружины. Стачки и забастовки в последнее время проходят как по нотам, и наличие боевых отрядов не исключено.
Тогда мы долго не продержимся — могут дворами обойти…
Так что же?
Бить или не бить — вот в чем вопрос?
* * *
Первые выстрелы прозвучали со стороны Пресни в пять минут шестого утра. Сначала это были отдельные редкие хлопки, далеко разносившиеся в предрассветной тишине. Через некоторое время разгорелась интенсивная перестрелка, затем все стихло и, после небольшой передышки началось снова…
Беспорядочный перестук винтовочных выстрелов накатывал волнами, пока, наконец, в него не вплелись звуки пулеметной стрельбы и гулкие и раскатистые выстрелы пушек.
В голове промелькнула мысль, что как-то все слишком быстро дошло до артиллерии.
Не к добру это…
К семи часам бессистемная стрельба доносилась сразу с нескольких сторон, а впереди за 3-ей Пресненской частью занималось оранжевое зарево большого пожара…
— Склады товарные подожгли… — сиплым голосом проговорил Иван Силантьевич и перекрестился. — Пошла потеха!
Со стороны Александровского вокзала длинными очередями замолотил 'Максим'. Судя по темпу стрельбы — мишеней там было много, и боеприпасы не экономили.
Перестрелка постепенно приближалась…
Резко и неожиданно подал голос пулемет в районе Кудринской площади — коротко и зло, а потом залился длинной очередью на половину ленты.
— Приготовиться! — я махнул рукой Бахтину и взял 'Винчестер' наизготовку.
Однако, в узком, скудно освещенном ущелье Живодерной улицы никакого движения пока не наблюдалось.
Тем временем, бой слева от нас разгорался все сильнее — пулемет тарахтел непрерывно.
А потом — раз, и снова наступило затишье, прерываемое редкими винтовочными выстрелами.
Что там происходит — неизвестно. Да и спросить не у кого — не будешь же названивать в штаб гарнизона, а то и округа, дабы ознакомиться с оперативной обстановкой.
Редкая перестрелка постепенно перемещалась в район Тишинки — это означало, что попытки прорваться с Пресни напрямую пока прекратились.
Вопрос был в том — надолго ли? Меня откровенно угнетала неопределенность нашего положения. Застава — это эдакая обоюдная ловушка. С одной стороны — мы блокируем вероятное направление прорыва и контролируем выходы на Садовое Кольцо, с другой — инициатива принадлежит противнику.
А что от этого самого противника можно ожидать?
Да чего угодно!
Снова вспыхнула ожесточенная перестрелка в районе вокзала — затарахтел пулемет, грохнуло несколько гранатных разрывов.
Мимо нас по Большой Садовой в строну Кудринской, нахлестывая коня, пронесся извозчик на роскошных кованых санках. Сидевший на ковровом диванчике офицер прокричал нам что-то на ходу, но смысл сказанного им утонул в звуках беспорядочной стрельбы.
Сейчас я начну ругаться! Матом!
Потому что, ни хрена не понимаю, хотя очень хочется!
Время тянулось бесконечно…
Стрельба снова стала смещаться от вокзала в сторону Пресни. Пулемет смолк, но только для того, чтобы передать эстафету своему собрату на Кудринской площади.
Правда, ненадолго — в этот раз все обошлось несколькими короткими очередями.
И вновь затишье…
То есть, конечно, затишье-то весьма условное — в других районах города перестрелка не утихала. Стреляли в Сокольниках и в районе Мещанской, и дальше на восток со стороны Яузы и на юге — в Замоскворечье. С севера, до сих пор раздавались редкие орудийные выстрелы приглушенные большим расстоянием.
* * *
Странно, что на нас пока никто не вышел. Теперь мне абсолютно понятно, что основными направлениями выдвижения восставших были Александровский вокзал и выход с Пресни через Кудринскую площадь.
Хотя, возможно, что пройти пытались и через Горбатый мост и Большой Девятинский переулок — на звук определиться сложно.
Каким будет следующий ход?
Скорее всего, пойдут через Тишинку и по Живодерной прямо на нас, потому что все остальные выходы им перекрыли. А вот, как и когда бунтующие доберутся до нас — это уже другой вопрос. На Тишинской площади есть полицейский участок, так что, сначала воевать будут с ними, а уж потом и за нас возьмутся…
Порассуждав сам с собой на военно-тактическую темы, я немного успокоился. Так что, когда перестрелка возобновилась, а затем и переросла в полноценный бой как раз в том направлении, волнение прошло абсолютно. Определенность — это большое подспорье в любом деле.
Теперь я был полностью сосредоточен и готов защищать, пусть и не 'царский режим', а общественный порядок и свою семью!
Боевые действия на Тишинке, тем временем продолжались — трещали винтовки, короткими очередями тарахтел неопознанный мною по звуку пулемет. Потом грохнул взрыв и пулемет замолчал…
Черт! Это плохо… Это очень плохо!
Перестрелка не утихала, но следом за первым взрывом последовал второй и бой стал стихать, разбившись на отдельные выстрелы, а на фоне зарева горящих товарных складов появилось зарево нового пожара.
Если я не ошибаюсь, то это — полицейский участок 2-ой Пресненской части…
По Живодерке бежал человек — расплывчатая тень на фоне белого снега. Бежал, неловко вскидывая ноги, оскальзываясь и местами проваливаясь в наметенные за ночь снежные волны.
Солдаты на баррикаде изготовились к бою. В темную фигуру нацелились дюжина карабинов и длинный ствол пулемета.
Человек выскочил на перекресток и, лишь в последний момент, разглядев в предрассветной зимней мгле наше 'кратковременное' укрепление, резко затормозил и, потешно взмахнув руками, свалился в сугроб.
— Стой! Хто идет! — зычно гаркнул унтер-офицер Бахтин.
— Городовой я… Званцев… — испуганно отозвался пришелец, принимая сидячее положение.
Я вопросительно посмотрел на Ивана Силантьевича.
— Осип! Ты штоль? — окликнул бегуна старый полицейский.
— Я, Иван Силантьич!!! — обрадовано заорал тот.
— Побожись!
— Святой истинный крест! — городовой перекрестился так и сидя на снегу.
— Ну, раз так… Подь сюды, да рассказывай, чего носишься как оглашенный!
— За подмогой я… — отозвался Званцев, подходя к баррикаде. — Бунтовщики участок запалили… Сперва бонбой взорвали, а потом, стало быть запалили. Пристав с робятами да жандармские тама стреляются ешшо… А меня вот, вишь, за подмогой послали!
— Да ты не мельтеши, ты толком говори! — оборвал я городового.
— Дык, я и говорю… — мужик как-то затравленно глянул на меня и, переведя глаза на Ивана Силантьевича, сипло проговорил: — Ероху Гвоздева убило… И Тимоху Ермоленко, тож…
* * *
По словам Званцева, к возможным неприятностям сумели подготовить только сам полицейский участок на Тишинской площади. То есть, улицы не перекрывались. Сложно сказать, в чем была причина такой недальновидности — в отсутствии необходимого опыта у пристава или по простой безалаберности…
Присланное усиление в виде десятка жандармов с ручным пулеметом 'Шоша' на обороноспособность повлияло не сильно. Дом, в котором располагался участок выходил на площадь углом, будучи зажат между Трындинским и Малым Тишинским переулками и не позволял контролировать подходы со стороны Пресни, будучи развернут в сторону Садового Кольца.
Полицейские и жандармы с крыши наблюдали, как часть толпы пошла вдоль железнодорожных путей по Грузинскому валу в сторону площади Тверской Заставы и к Александровскому вокзалу. По пути к бунтовщикам присоединились рабочие железнодорожных мастерских.
Засада с пулеметами была расположена в здании технического училища, по обеим сторонам от которого за ночь спешно возвели баррикады.
Натолкнувшись на плотный огонь, толпа отхлынула. Часть людей попыталась обойти засаду через Трындинский переулок, но, будучи обстреляна, отошла по Большой Грузинской.
В то время, как на Пресне вовсю воевали, организованные группы бунтовщиков вновь попытались сунуться к вокзалу, но были отбиты.
Городовой обратил внимание, что большая часть восставших, растеряв энтузиазм, обратилась к грабежу складов в районе Пресненского Вала.
Полицейский участок, перекрывавший выход к Садовому и обходной путь через Большую Грузинскую к Тверской Заставе, атаковали одновременно с двух сторон.
Первое время выручал пулемет, простреливая Тишинскую площадь и выходы с близлежащих переулков, но потом бунтовщики, забравшись на крышу соседнего дома, подорвали его динамитными шашками, а затем и подожгли участок.
Перестрелка, тем временем постепенно приближалась к нашему 'потешному' укреплению.
Вскоре на Живодерной улице замельтешили какие-то фигуры.
Присмотревшись, я догадался, что это полицейские и жандармы, отступающие со стороны Тишинки к Садовой-Кудринской.
Жандармы отступали грамотно — отстреливаясь из винтовок с колена и передвигаясь короткими перебежками, прикрывая друг друга. Городовые же бестолково палили из наганов, прижимаясь к домам.
Пришло время принимать решение.
Теоретически, боевые группы восставших, натолкнувшись на пулемет, либо отступят, либо попытаются обойти нас дворами.
Большого стратегического смысла от просачивания нескольких боевых групп в центр города я не вижу. Основную массу бунтовщиков, состоящую, судя по всему, из люмпенов и сочувствующих, которая, соблазнившись возможностью поучаствовать в погромах, примкнула к 'революции', пулеметы вполне образумили. То есть, получив сколько-нибудь серьезный отпор, боевики, оставшись без поддержки толпы, скорее всего — отойдут. Ведь весь смысл прорыва именно в создании тотальных беспорядков.
Боевикам сейчас, после уничтожения полицейского участка, логичнее было бы двинуться к Тверской Заставе и Тверской-Ямской улице по Большой Грузинской и Всильевским улицам — раз уж они туда так рвались.
Следовательно, нам следует ожидать попытки прорыва 'толпой' при поддержке боевиков.
* * *
Трудно описать мое нынешнее состояние…
В некотором роде, я даже разочарован!
Возможное боестолкновение, к которому я так готовился, закончилось, по сути, так и не начавшись. Нестройная толпа непонятных людей, с криками и стрельбой двигавшаяся по Живодерной улице в нашу сторону, встретив сопротивление, рассеялась практически бесследно.
Если не считать нескольких трупов на утоптанном снегу.
Нестройный залп из винтовок и карабинов и пара израсходованных обойм 'Гочкисса' — и все!
Даже боевики, которых я так опасался, не оказали никакого сопротивления. Я абсолютно уверен, что они там были, только вот связываться с нами не стали. То ли не смогли правильно оценить наши силы, то ли посчитали воевать с заставой занятием бессмысленным и опасным. У них и так сегодня несколько крупных обломов произошло сразу по всем направлениям.
Короче, черт его знает, что они там на самом деле решили, но рассвет мы встретили во всеоружии, плотной группой из десятка гусар, девяти городовых и жандармов и двух гренадер — меня и Савки.
Вялая перестрелка во всех частях Пресни продолжалась еще пару часов, пока наконец все не утихло.
А потом… Потом — в город вошли казаки.
* * *
Общую обстановку в Москве я узнал лишь к обеду, когда освобожденный наконец от своей почетной обязанности коменданта баррикады, прибыл в батальон.
Серьезные столкновения, помимо Пресни, произошли в районах прилегающих к казармам неблагонадежных частей.
На Ходынке, где располагалась 1-я Запасная артиллерийская бригада и мастерские тяжелых и осадных орудий, дело дошло до пушек. Мятежники захватили орудия учебной батареи и в течение нескольких часов держали жандармские и казачьи подразделения на почтительном расстоянии. Положение спасла подошедшая конно-артиллерийская батарея. Едва только на территории казарм стали рваться снаряды — всяческое сопротивление полностью прекратилось.
В Сокольнических казармах мятеж вспыхнул в запасном батальоне Телеграфно-Прожекторного полка и расположенных по соседству 2-й и 22-ой авторотах и Самокатном батальоне. Именно там разгорелись самые кровопролитные бои с применением бронеавтомобилей. Два жандармских эскадрона, учебная рота пулеметной школы, а так же запасной батальон 1-го лейб-гренадерского Екатеринославского полка смогли подавить мятеж только к полудню. Да и то, лишь при поддержке вошедших в Москву утром казачьих частей.
В районе Серпуховской части взбунтовались роты 55-го Запасного пехотного полка. Там, помимо жандармов пришлось повоевать и сослуживцам моих 'засечников' из Сумского гусарского полка. Противостояние продолжалось почти три часа, но порядок был восстановлен, в основном благодаря тому, что 'запасники' испытывали серьезные трудности с оружием и боеприпасами — на двенадцать рот у них было всего около тысячи трофейных 'маузеровских' винтовок и по десятку патронов на ствол. К тому же, встретив организованное сопротивление правительственных войск, бунтовщики растерялись, и управление мятежом было потеряно.
Кроме того, было несколько столкновений с полицией и жандармскими патрулями в Марьиной Роще и на Хитровке, где к восстанию попытались примазаться уголовные элементы.
Что касаемо 193-го Запасного пехотного полка, то по чьему-то недосмотру или же злому умыслу, четыре из двенадцати рот были выведены в город на патрулирование в район 1-ой, 2-ой и 3-ей Пресненской частей, где и приняли посильное участие в развернувшихся событиях на стороне восставших. Оставшиеся восемь рот, будучи абсолютно безоружными, были легко заблокированы в Спасских казармах.
Ставшие мне почти родными Покровские казармы тоже волнений не избежали.
Больших неприятностей удалось избежать лишь потому, что две трети личного состава 56-го Запасного пехотного полка намедни успели отправить на фронт. Хотя, оставшиеся восемь сотен охреневших от ежедневной муштры мужиков успели натворить дел.
Связав и избив некоторых офицеров, бунтовщики попытались прорваться в подвалы казарм, где располагались арсеналы. В завязавшейся рукопашной отлично показали себя гренадеры 3-ей роты нашего запасного батальона во главе с подпоручиком Сороковых — им удалось не допустить 'ударную группу' мятежников в главный корпус казарм.
В первой роте несколько неблагонадежных гренадер напало на своего ротного командира — поручика Беляева. Он попытался отстреливаться, но был убит ударом скамейки по голове. Узнав о его печальной участи, я не удивился и не огорчился — Беляев сам стал творцом своей судьбы, измываясь над своими подчиненными.
Часть офицеров 56-го полка забаррикадировалась в столовой и отбилась от нападавших из личного оружия.
Жандармская команда, усиленная двумя десятками человек и пулеметом довольно быстро очистила плац от бунтующих пехотинцев, открыв огонь из окон бокового крыла главного корпуса казарм. Подошедшие часом позже два эскадрона казаков гонялись за разбежавшимися по прилегающим улицам 'революционерами' до самого рассвета.
В моей роте мятеж начался и закончился в течение пяти минут. 'Неблагонадежные', при скромной моральной поддержке некоторых гренадер, предъявили свои претензии фельдфебелю Дырдину и унтерам. Петр Иванович их внимательно выслушал, а потом двумя хлесткими ударами вырубил двоих главных 'переговорщиков'. Рванувшиеся было вперед борцы за правое дело, увидели перед собой стволы унтер-офицерских револьверов и резко растеряли энтузиазм. Да и воспитательный эффект заковыристого фельдфебельского фольклора тоже сыграл не последнюю роль в разрядке напряженности. Все же у меня и у Сороковых люди в ротах были более организованы и вменяемы, так как мы, будучи фронтовиками, в основном занимались обучением солдат, а не муштрой. В итоге, шестеро 'делегатов' были связаны и заперты в подсобке, а остальные разошлись по нарам, не решившись вступать в конфронтацию с младшими командирами роты.
Что касаемо 2-ой роты поручика Пахомова, то она в веселье не участвовала, ввиду того, что была отправлена на патрулирование в район Павелецкого вокзала.
Разглядывая следы погрома и перестрелки, я размышлял о прозорливости начальства, в частности Министерства Государственной Безопасности, которые заранее озаботились выводом из города наиболее неблагонадежных запасных частей. Ведь если бы не спешная отправка восьми рот 56-го полка на фронт, печальных последствий было бы гораздо больше. Кроме того, мельком мне удалось услышать разговор двух жандармских офицеров, которые забирали у нас арестованных мятежников. Один из них упомянул, что за последнюю неделю из Москвы вывели еще два запасных полка — 85-й и 251-й.
А изрядное количество жандармских подразделений и введенные в город под утро три казачьих полка со средствами усиления наводят на мысль, что к мятежу заранее готовились обе стороны.
* * *
Вооруженные выступления произошли еще в двенадцати городах Российской Империи: Петербурге, Киеве, Казани, Харькове, Нижнем Новгороде, Ростове-на-Дону, Баку, Иваново-Вонесенске, Екатеринославе, Чите, Красноярске, Новороссийске.
Волнения были в Прибалтике, Польше, Финляндии, а так же на Кавказе и в нескольких центральных губерниях: Курской, Орловской, Саратовской, Тамбовской и Черниговской.
В стране было объявлено 'Особое положение' и с теми, кто открыто проводил антигосударственную политику, особо не церемонились. Все попытки вооруженного мятежа были подавлены жестко и в кратчайшие сроки, в том числе и за счет снятых с фронта благонадежных частей.
Министерство Государственной Безопасности трудилось не покладая рук, снабжая военные трибуналы обвиняемыми в измене.
Начались громкие аресты среди либералов и социалистов: Мануйлов, Маклаков, Львов, Коновалов, Рябушинский, Керенский, Чернов, Авксентьев…
Правительства Великобритании и Франции получили резкие ноты по поводу недопустимой политической деятельности их дипломатических представителей, а послы Дж. Бьюкенен и М.Палеолог были объявлены 'персонами нон грата'.
Так что Новый 1918 год по всей России встречали 'весело', а кое-где даже и с огоньком.
И самое главное — с надеждой!
Надеждой на долгожданный мир! На будущее непременно всеобщее благополучие и порядок.
Светлое Христово Рождество 1918 года встречали всей семьей — из Петербурга приехал Николай. Эскадренный миноносец 'Эмир Бухарский' встал на ремонт на Балтийском заводе, и братец получил долгожданный отпуск.
Теперь Федя был совершенно очарован старшим братом, ибо черно-золотой флотский мундир намного презентабельнее моего скромного кителя, да и наград там было поболее.
Николай, напротив, с большим интересом расспрашивал меня о сухопутной войне и про то, как я получил свои награды.
— Абсолютно никакой романтики. Кровь, грязь, вши… — Пожал я плечами в ответ. — Не то, что у вас на морях…
— У нас, Сашка, романтика тоже до поры до времени… На Балтике навигация сложнейшая — никаких нервов не хватит! Веришь, как в поход выходим — с мостика не схожу! Малейшая ошибка и здрасте-пожалуйста — то ли на мель влетишь, то ли на минную банку! Не море, а суп с клёцками. Сначала мы от немцев минами отгородились, а потом они от нас. Вся война на море сводится к охране этих самых 'клёцек' от противника — немцы их тралят, мы тральщики гоняем и новых подарков подсыпаем.
Это немного расходилось с моими представлениями о войне на море:
— А как же новейшие эсминцы типа 'Новик'? А операция против немецкого флота в 16-ом году?
— Ты, братец, моего 'Финна' с 'Новиками' не путай! Другие возможности означают другие задачи — нам и охрана минных постановок нелегко дается. 'Новики' в основном с крейсерами рейдовые операции проводят — пошумят и домой. А немцев от Эзеля и Даго в 16-ом — так вообще торпедные катера отогнали. В открытом бою нам с 'Хохзеефлотте' тягаться — силенок не хватает. Вот и взяли германца за счет неожиданности. Когда линкоры притащились свои тральщики прикрывать и береговые батареи обстрелять — тут-то их катера и атаковали. Двенадцать катеров, на каждом по две торпеды. Утро, туман и много храбрости и немного наглости — вот и все составляющие победы.
Честно говоря, я слушал и мучительно вспоминал, историю нашего мира — а было ли там чего-нибудь подобное. О потоплении одного и повреждении другого немецкого линкора я читал в местных газетах, но тогда не обратил на это внимание — история ВМФ не мой конек… Вот только в исторической литературе ничего похожего мне не встречалось. Помню, что в 1918 году итальянцы, вроде бы, австрийский линкор катерами потопили в Средиземном море. Но вот чтобы русские, да на Балтике?
* * *
Рождественское навечерье.
Наряженная конфетами и хлопушками пышная елка. В красном углу под образами на сене стоят изукрашенные ясли, к которым выставлены чашки с пшеницей на меду и взваром из чернослива — дар Младенцу-Христу.
За заиндевелыми от мороза окнами — преобразившаяся рождественская Москва.
Кажется, и не было никакого мятежа, хотя следы столкновений отчетливо видны на улицах, словно следы тяжелой болезни. В город потянулись обозы с продовольствием — народ готовился разговеться от души, но с поправкой на военную годину.
В том, прошлом мире, Россия была единственной страной не вводившей продовольственные карточки на протяжении всей войны (с поправкой на революцию). Здесь же обстановка гораздо благополучнее. Да, есть инфляция! И значительная! Но ведь не катастрофическая же. Продовольствия хватает. На казенных заводах и предприятиях с временным военным управлением рабочим платят достаточно, чтобы обеспечивать семью всем необходимым.
В моих новоприобретенных детских воспоминаниях — видится Москва полная предрождественского изобилия. Полнейшее разнообразие замороженной птицы — хучь рябчики, хучь голуби выкормленные на клюкве. Заиндевелые свиные туши лежат длинными рядами, словно дрова — только копытца да пятачки торчат из-под снега. Громадные чаны с солониной, подернутые розовым ледком. Мороз! За свиным рядом — поросячий да бараний, а дальше гусиный, куриный, утиный, тетеревиный…
На площадях в большом разнообразии продают елки — от мала до велика. Словно лес вырос. А среди засыпанных снегом зеленых красавиц гуляет народ, снуют сбитенщики, предлагая желающим свое варево из пышущих паром самоваров по копейке за стакан. Горячий сбитень с медом да с имбирем, да с сахарным калачиком — вкусно-о-о!
Нынче все победнее, попроще…
Война!
Но дух праздника великого праздника — жив!
* * *
Сочельник… Это, когда до первой звезды — нельзя.
В смысле кушать. После первой звезды можно кушать кутью — постную пшеницу взваренную на ореховом соке, иначе называемую — сочиво. Тот же Савка так и зовет сочельник — кутейником.
Сегодня оканчивается пост — переходим с рыбы на мясо. Во время шестинедельной рыбной диеты я с грустью вспоминал суши и роллы, которые с удовольствием поедал в многочисленных псевдояпонских ресторанчиках начала ХХI века…
Наше семейство, мягко говоря — не бедствует. Так что, на время поста, пришлось и белугу да севрюгу попробовать. Вкусно конечно, но разум требовал сырой рыбки с рисом, завернутой в морскую капусту…
И чтоб непременно палочками кушать!
Бзик какой-то… Откат от прошлой жизни…
Господи, о чем я думаю!!!
Встречаю рождество в 1918 году!!!
Хлопнула дверь, и в сени, напустив в дом холода, ввалился Федя в припорошенном снегом меховом пальто:
— Звонят! Звонят к всенощной! Идти надобно!
И вот уже мы всем семейством, с чадами и домочадцами, направляемся в церковь…
Над Москвой, в прозрачном морозном воздухе разносится радостный колокольный перезвон. Гулкий, необыкновенно чистый, отдающийся серебром… Все московские 'сорок-сороков' поют на разные голоса, будто соперничая друг с другом…
Звук, кажется, уходит далеко ввысь, до самого космоса, к черной, искрящейся звездами глубине…
Голова ясная, как никогда…
Иду, дышу полной грудью и слушаю, слушаю, слушаю…
Потом была служба в переполненной церкви Святого Ермолая, всенощная молитва, проповедь…
Трудно описать мое состояние… Мир грезился нереальным… Миражом из мерцания свечей, запахов воска, ладана и пения с хоров…
И мое прошлое из будущего, которого уже никогда не будет, уходило все дальше и расплывалось, таяло, исчезало…
После службы все кажется уже совсем иным — благостным и удивительно чудесным… Ощущается сильнейший душевный подъем и успокоение.
Над головой мерцают обновленные звезды! И где-то далеко та самая — яркая и древняя, святая…
Здравствуй, Рождество!!!