– За рыбу... Помалкивай, тетка!
– Забьет.
– Кровопивцы!
На голос заплакала баба
толпа загудела и придвинулась.
– Стой! – рявкнул угрожающий голос подвыпившего гусака бурлацкого Мамыки. Своим богатырским ростом он возвышался над всеми, кудри лежали на его непокрытой голове в три ряда, бобровая борода была полна репьев и соломы. – Стой, душегубец!
Народ качнулся, зашумел:
– Насмерть забьет.
– Всю шкуру слупил.
– Ахти нам, православные!
– Всех переведут...
Голова стрелецкий зыкнул на бурлака:
– Эй, борода, не баламуть народ!
– Я такой...
– Вижу, какой... Али сам захотел на кобылу лечь?
Мамыка промычал что-то невнятно и, оттолкнув стрелецкого голову, полез на помост.
Палач шагнул ему навстречу, кнутом играя.
– Куда прешь, неумытое рыло?
– Не костери, ты меня не кормил.
– Сойди прочь!
– Силой не хвалюсь, а тебя не боюсь.
– Цыц! – палач замахнулся.
– Ударь, попытай.
– Держись! Кнут хлеснул
еще хлеснул
и еще...
Мамыка стоял недвижно. Посеченная в ленты посконная рубаха сползла с его крутых плеч, хмельная улыбка блуждала на растерянном лице. Но вот он сердито засопел, маленькие соминые глазки его блеснули, и, вдруг повернувшись к палачу, глухо выговорил:
– Будя!
– Не пьешь! – распалившийся палач в ярости хлестал бурлака и по рылу, и по глазам, и по чему попало...
Мамыка шагнул, поймал своего мучителя за руку и, выломив ему руку в локте, крикнул:
– Бей приказных!
Покатились голоса: [43/44]
– Бей!
– Бей, чтоб не жили!
– На саблю да на пистолю – дубинки Христовы!
Мамыка, ухватив палача за ноги, бил его с размаху головой о столб.
– Дай ему!
– Ломи, ребята!
Под напором многих плеч помост затрещал и повалился.
Толпа взвыла и понесла.
Смяла толпа стрельцов и устремилась громить торжище.
Из лавок полетели, распластываясь, легкие меха, сувои сукон, связки сушеной рыбы и грибов.
Народы, будто по уговору, бросились к кабакам, выкатывали бочонки с зеленым вином и тут же, высадив днища, пригоршнями и шапками расчерпывали вино.
Колодники сбивали камнями с ног деревянные колодки и железные оковы.
Там и сям запылали дома.
Над городом взмыл сполошный звон, ударила вестовая пушка, и гулкое эхо пошло разгуливать по горам, замирая в отдалении.
Ко двору воеводы сбегались и скакали стрельцы, разматывая с ружейных замков просаленные тряпки.
– На Волгу! – прогремел призыв Мамыки, и он побежал к берегу, унося на руках стонавшего, засеченного в полусмерть мужика.
– На Волгу!