Хозяин Юрьевич Тютин, да дьяк
Дружина Володимиров».
Спустя несколько лет грамотой, повелевающей крепиться всякими крепостями накрепко и в Сибирской стране, и за Югорским камнем на Тахчеях, и на Тоболе-реке, и на Иртыше, и на Оби, и иных реках, – царь и вовсе развязал Строгановым руки.
Так, по слову летописи,
высокими государевыми милостями и благодатью божьей, труды к трудам прилагая, происходили Строгановы из рода в род и из силы в силу на лучшее.
14
В верховьях Камы, на светлом яйвинском плесе стоял, во всех стенах крепок, будто налитой орех, Орел-городок, рвами и боевыми завалами обнесен.
В бревенчатых стенах трое ворот да наугольные глухие башни с боем пушечным, пищальным и лучным. На башнях караульные шалаши, в шалашах несводные караулы.
Над главными воротами двухъярусная башня с малыми оконцами да с колоколом вестовым, да с образом Николая-чудотворца в резном киоте.
На земляных накатах пушки и к ним каменные, облитые свинцом ядра. Пищали затинные, пищали семипяденные, пищали ручные и к ним свинец и ядра. На дощаных щитах – луки и к ним в кожаных торбах пучки мелко точеных стрел. [57/58]
Церковка немудрая из бревен слажена и узорной резьбы крышей крыта. В церкви образа на камне и дереве, образа на празелени в серебряных окладах, сосуды оловянные, сальные свечи своего литья, паникадило медное невелико – немецкое дело, евангельце печати литовской и закапанный воском святырь (псалтырь) монастырской работы: по пергаменту затейливо вилась, играя златописными титлами, кудрявая строка.
Против церкви стоял, как слитой, двор самого Строганова; рядом с ним – двор попа да двор палача; дальше как попало разбросались дворы прикащичьи, дворы соляных поваров да подварков, дворы пищальников да людские черные избы.
За городом лепилась слободка, в слободке – дворы посадские, дворы крестьянские, землянки бобылей, нищих и задворников, юрты и шалаши иного языка народов, которых в город не впускали, особенно к ночи.
Сидел в Орле Никита Строганов.
Не ладившие с ним дядя Семен и двоюродный брат Максим уплыли на Чусовую-реку и состроили там Чусовской городок.
В Великой же Перми в городке Чердыне воеводствовал царев наместник Василий Перепелицын.
Жили Строгановы, как царьки.
Широко были раскинуты пашни, промысла и рудники, разработки на рудниках производились тайно от царя.
На свой страх и риск затевали они с дикими народцами войны, строили города и крепости. По рекам и на усторожливых местах, на пути ногайских и сибирских людей ставили острожки и караульные вышки.
Торговое знакомство Строгановы вели от Бела моря до ногаев и от Волги до Югорских земель. Людей своих с мелочным товаром рассылали по рекам и землям. Целыми годами шастали доглядчики по дальним странам, примечали и выспрашивали, где, кто и как живет, и, вернувшись с соболями и лисами, выменянными на ножевые железца, обо всем купцам докладывали.
В Устюге, в Калуге, Москве и Вологде торговали строгановские соляные лавки и меховые магазины.
В устьях Северной Двины на своей верфи строили Строгановы свои корабли да на Мурманском побережье был заведен торг немецкий, на который каждое лето приплывали иноземные купцы. [58/59]
Никита, проведав от прикащика, гонявшего в Казань соляной обоз, о зимующих на Каме казаках, заложил тройку и не мешкая погнал в Чусовской городок.
Крутила-мела поземица
буй снеги вил.
Большой дом старших Строгановых был отделан еще только вчерне. Волоковые, завешенные меховыми наоконниками и обмерзшие, как медведи, оконца еле пропускали свет. Широкие некрашеные лавки ровно из стен росли, стены и потолок были закопчены чадом лучины. Во весь передний угол – иконы живописные, подризные и чеканные, выбитые на меди. В мерцающем свете лампады вспыхивали разноцветными искрами драгоценные камни, суровые лики угодников казались живыми.
Никита вошел в дом, обратился в передний угол и, еще не кончив креститься, начал рассказывать о казаках.
– Много ль тех сбродников? – спросил Максим.
– Того, брат, не скажу. Видать их мой человек видал, а считать побоялся.
– Што так?
– Буйственные, слышно, казачишки. К оружию сручны и в боях удалы, во всю Волгу храбруют.
– Вот как!
Порасспросив о городовом строении и о промыслах, Никита вдруг сказал:
– Напустить бы тех казачишек на наших азиятцев, живо припугнули бы поганцев.
– Ы-ы-ы-ы!.. – перекрестился дядя Семен. – Пронеси царица небесная! Они и сами хуже орды, и нас разорят да на дым пустят... Ты, Максимушка, как мыслишь?
– По мне, коли што, отдариться.
– А по мне, – сказал Никита, – послать казачишкам зазывное письмишко, пускай придут и обороняют нас.
– Они оборонят, – своих волос не досчитаешься.
– Даром не пойдут – наймем. Разве ж не повелел государь родителю нашему называть в сей край вольных людей?
– Ы-ы-ы, не любы мне речи твои, племянничек. Отцы и деды наши зазорным почитали якшаться с разбойниками и нам заказали.
– Они и разбойники, а своеземцы и крещены. А вогулы с зырянами – и разбойники и нехристи. Ты как мыслишь, братушка?
– По мне – отдариться!..
– Телятина! «Отдариться»!.. Не позовем, так сами придут, лопухом от них не загородишься.
– Вестимо.
– А коли так...
– Погоди, – перебил его брат. – А как взглянет на наше своевольство царь-батюшка? [59/60]
– Будем в надежде, что сие до Москвы не дойдет, как многое не доходило и ранее.
Максим собрал в кулак черную, в кольцах, бороду и сморщился.
– А ежели дойдет?