Табаринские хлебопашцы клялись с комом земли в руках.
Князь Тулай тоже обещал лиха на хана сибирского не мыслить и стоять в бою до крови и до смертного посечения да по своим преданиям пил воду с золота. [133/134]
Остяки присягали на верность перед медвежьей шкурой, на которой были скрещены топор, нож и стрела. Вождь, а заодно с ним и все воины разноголосили, повторяя за толмачом слова клятвы:
– Пусть растерзает меня медведь, пусть подавлюсь первым куском мяса, пусть топор отрубит мне голову, пусть зарежет меня сонного этот нож, пусть стрела, пущенная мною, возвратится и вопьется мне в глаз, если я не сдержу клятвы...
В степи взмыла пыль, со степи к городу наметом летела сотня Маметкула. Уланы играли копьями, на скаку подбрасывая и ловя их, да крутили перед собою шашками столь быстро, что за потоком сверкающей стали, как за щитом, лиц не было видно.
– Казаки близко!
– Война, война!..
– Велик бог!
В юртах и чумах жены прощались с мужьями, матери с сыновьями, – тихий плач и шепот.
35
Сплыли казаки с Тобола, навстречу им быстрый Иртыш повыкатил. Драл понизовый ознобный ветер, ветер топтал волну, слепая волна хлестала в глинистый берег. Где-то уже взыгрывали первые метели, – виясь летели редкие снежинки, колючая крупа засекала глаз. Косматые – в густом инее – качались вершины сосен и кедров, выла и стонала седая тайга. По кроме лесных кряжей немое плыло солнце. По ночам берега обмерзали, морозом рвало и корежило струги, порою доводилось вырубать струги изо льда топорами.
На мысу, что вылег на схлестке Тобола с Иртышом, ватага стала на привал. Голодные и хмурые грелись у костров, негромко переговаривались, озираясь с опаскою.
– В беде сидим, бедой кутим.
– Держали замах большой, да вот оно – рылом в землю.
– Стужа, ветер... Ветер нос на сторону воротит... Пришли и зиму за собой привели.
– Не журись, браты, заутра бой... Ударим – и Сибирь наша, или с коня и прямо в рай.
– Ждут нас с тобой, односум, в раю на самом краю, где черти горшки обжигают.
– И то дело не худое, хоть погреемся... Так ли, товариство?
– Ужо ордынцы зададут тебе жару, враз нагреешься.
– Ништо, бог милостив.
– Удалой перед смертью не пятится, а иной и рад бы упятиться, да некуда.
– Задавит нас орда многой силой своей. Назвал, слышно, Кучум народов великое урево, а нас и семи полных сотен не осталось. [134/135]
Приумолкли, понасупились.
– Не журись, браты, в сечи не всем лечи... А вот, – говорок метнул глазом туда-сюда, – коли кто станет далеко язык выпускать, не избыть тому беды.
– Ведаем.
– Поперечников атаман бьет без промаха... Не забыли Забалуя, Костыгу, Мишку Козла?
– Забалуя он добре секанул, аж шапка локтя на три кверху подлетела.
– Ништо! С седых веков ни единая казацкая слеза в пусто не канула. Попомним атаману кровь Забалуя, Игреньки, черкаса Полухана и иных.
– Попомним!
– Не рука нам, ребятушки, в походе раздор чинить. Стонем, ропщем да тем ропотом гневим и бога и атамана.
– Мы, деда Саркел, так... До поры наши головы и послушны и поклонны.
Кто-то вздохнул, кто-то крякнул.
– Одним грехом, как цепью, сковал нас черт... Было б нам подобру-поздорову на Волгу скатиться...
– А на Дону-то, братцы, ныне благодать!
– Побереги, Афонька, голову. Помалкивай.
– Молчу.
– Мы с тобой давно у атамана как порох в глазу. Услышит – враз сломает тебя, дурака.
– Молчу.
– Заутра бой... И не хотелось петушку на пир идти, да за хохолок потащат.
– Ой, темна ты, могила, во чужой земле...
Приумолкли усачи, приуныли смелачи.
А Ярмак с вожем Ядулкой, забравшись на вершину самой высокой сосны, оглядывали просторы заиртышья. Мотались на ветру прибрежные талы. По угорьям разбегался лес мелкой, сумрачен и дик. Далее расстилалась рыжая степь с плешинами наметенного там и сям снега. Волновались, вскипали под ветром озёра. Далеко по заиртышью двигались в тучах пыли то ли табуны, то ли конные лавы сибирцев.
Закусив конец перевитого первой сединою уса, Ярмак бормотал:
– Сибирь... Орда... Выноси, угодники!
Зоркие глаза степняка Ядулки рыскали по далям, показывал вверх по реке:
– Во-о-о-он Кучумовы юрты и сакли... Водою до города день ходу, конями того меньше... На полдороге живет городок Атик-мурзы, близко за городком стоит Чувашиева гора, а за Чувашиевым мысом в трех поприщах – Искер.
– Берега каковы? – спросил атаман.
– Местом берега голы, местом лесисты.
– Острова и наволоки есть?