Ех
ех
ех!..
Комарики
мухи
комары...
Кованым сапогом выбил Ерошка яму в земляном полу и, задыхаясь, свалился в ту яму.
Хмельные крики, бешеный хохот:
– Твой верх, Ерошка!
– Твоя победка!
– Остынь, упарился.
Плескали на победителя вино ковшами. [143/144]
Ярмак молча сидел в переднем углу и крутил перевитый первой сединою ус. Чадили светильные плошки с жиром, в оконных прорубах зеленели плахи льдин.
Вошел караульный голова Тимоха Догоняй и крикнул от порога:
– Какие-то приехали, поклонных соболей привезли. Пускать ли?
– Где они? – спросил атаман.
– У городовых ворот дожидают.
– Зови давай!
С реки Немнянки – казаки окрестили ее Демьянкой – пришел с подарками старый остяцкий князь Бояр. Заодно с ним из-за Яскалбинских болот пришел вогульский князь Ишбердей, и с реки Суклемы князец Суклем пригнал большой обоз со съестными припасами. Пришли с покором да с богатой данью старшины прииртышских татар, что от страху жилища свои покинули и с семьями удалились было в недолазные места.
Казаки были выстроены по улице в два ряда. Атаманы, чтобы грознее показаться, вышли встречать перемётов, облачась во всю воинскую сбрую. Караульный голова вел князцов и старшин к съезжей избе, казаки палили из пищалей. Сибирцы от испуга падали ниц, ползли, поднимались и, оглушенные громом пушканов, опять падали.
Оробевшие сибирцы, растерянно улыбаясь и кланяясь, проходили в избу, рассаживались по лавкам, стараясь по привычке занять как можно меньше места.
Были вызваны толмачи вогульского и остяцкого языка. Разговаривать по-татарски казаки и сами знали.
Перелёты здоровали Ярмака на сибирском царстве и наперебой делились вестями:
– Кучум живет в Ишимских степях в юртах у князя Елыгая... Совсем дряхл стал, отпаивают его кровью козлят.
– Говорит Кучум: лучше быть пастухом у своего народа, чем султаном у чужого.
– Нарымцы бедуют, голодом поморили собак и сами которые кончаются...
– У барабинцев буран угнал в Бухару табун коней в десять тысяч голов.
– На зимнем торгу в Тюмени шаман Алейка подбросил шапку, она обратилась в сороку и улетела. Не знает ли русский поп, к чему бы такое?
– Мурза Бабасан женился на дочери князя Каскара. На свадьбе перед всеми гостями Бабасан похвалялся: «Пошлю-де по весне Ярмаку дань – сто вьючных верблюдов – в каждом вьюке кошомном спрячу по четыре воина. Пустят казаки караван в город, мои люди из вьюков выскочат и всех порежут».
– Князец Самар ездил недавно в гости в Туртасское городище и дорогою на всех станках хвастался: «С немногими-де [144/145] воинами приеду в Искер торговать, заночую, ночью-де зажгу базарные лавки, а тут и орда моя к городу подступит». И много еще чего порассказали переметы.
– А ты чего молчишь? – обратился Ярмак к старому князю Бояру.
Тот ответил:
– Храбрый царь храбрых казаков, бог дал нам два уха, два глаза и один язык, чтобы мы больше слушали и смотрели, а говорили бы меньше.
Ярмак усмехнулся и погрозил ему:
– Хитри, хитроныр, да не перехитри... Я скор на руку. Бояр понял слова атамана как похвалу своей хитрости и осклабился.
А Ишбердей держал в вытянутых руках казачью пищаль и дрожал, ровно таловый куст.
– Не бойся, – ободряли его казаки, – у ней зубов нет, не укусит.
– Не боюсь.
– А чего трясешься?
– То из меня старый страх выходит.
Рассмеялись смеяри, покатились хахачи.
Ишбердей хотел заглянуть в норку дула, чтоб увидеть притаившуюся там смерть, но на это у него не хватило решимости. Отдал пищаль и вздохнул.
– Встречу русский след на дороге – не ступлю на след, обойду далеко стороною.
Князь Суклем, опьянев от одного ковша горячей араки, валялся у порога и плакал:
– Руки мои расплелись, ноги как вода... Сплю... Со всех сторон сплю... Придет весна – люди покочуют на протоки и в озера за рыбой и птицей, а я буду спать пьяный, пьяный...
Заржали ржуны, подхватили смеюны:
– Пей, до весны проспишься.
Вот – приблизительно, разумеется, – уставная речь Ярмака:
– Большая наша забота – басурманов довоевать: упорных и дерзких отогнать подальше, смирных всяко настращать, а потом ласку свою оказать да к шерти привести, чтоб быть им под русской рукою вовеки, пока изволит бог земле Сибирской стоять, и чтобы ясак нам давали из года в год беспереводно... Пелымцы нам ясака не дают и других к тому злу зовут... Гони, Никита, – обратился атаман к Пану, – на Пелым-реку, промышляй против князца Аблая. Ухитрись приманить Аблая да сына его старшего Тагая, да племянников и внучат и лучших людей его, которые самые ерепенистые, а приманив – убей. Именье его – соболей и лисиц черных ко мне вези, а белку, лис красных и оленьи выпорки раздувань меж своими казаками. Черным же людям мою милость скажи, приласкай и вели ясак платить сполна, да скажи, чтоб жили по-прежнему, по старине в своих [145/146] юртах. Старшин подарками одари, какими будет пригоже. Кто воровал – князь и подручники его, – над теми по тому и стало, а на простых людей моей грозы нет и впредь не будет, коли они из ослушанья не выйдут. Где город попадется крепкий – разоряй и жги, чтобы жили народы перед нами открыто.