И тут он увидел то, о чем говорил дед. Его Белые щиты, те, что никогда не смотрели на него с должным уважением, теперь почтенно склонили головы, и встали круг своего господина заслоном, готовые отдать за него жизнь. Они уважали его. Увидели в сражении, ровней себе - и покорились сильному. Шиалистан почувствовал странное свербение где-то в груди, словно там родилось что-то иное, чего прежде не было. Гордость за себя? Гордость за то, что даже он, последний трус и человек, который едва не сбежал, как последний дезертир, мог убить хоть бы одного врага. Белые щиты, конечно же, не могли знать, один он был или десятки, но они поверили. И эта вера поразила Шиалистана. "Старик был прав, - подумал Шиалистан, пока на них сунули несколько хорошо защищенных воинов Шаама. - Они умрут за меня теперь и потом тоже. Всякий раз, когда придет такая нужда, мои воны будут защищать меня, потому что я бился с ними плечом к плечу".
Дальше завертелся вихрь звуков и криков. Воины набросились друг на друга, словно голодные звери, но Белые щиты, воодушевленные присутствием своего лидера, оказались ловчее, и воины Шаама падали один за другим. Шиалистан совался вперед, зная, что проку все равно будет чуть, но ему хотелось почувствовать кровь снова, ощутить то странное возбуждение, когда рука отнимает жизнь.
- Раван! - раздалось откуда-то впереди. - Помогите Равану!
Белые щиты молчаливо и покорно посмотрели на своего господина. Вместо ответа Шиалистан первым пошел на голос. Сражение едва тлело, воины добивали друг друга. Были и те, кто просто бродил между мертвецами и убивал всякого, кто еще шевелился в грязи. Нескольких мародеров - Шиалистан узнал в них крестьян, что сражались под его знаменем - порешили на месте. Краем глаза регент заметил, что и воины Шаама расправлялись со стервятниками не менее жестоко - тех, кто обносил тела покойников, презирали во все времена.
Вскоре впереди показалась оживленная возня. Шиалистан прибавил шагу, на ходу срывая с себя остатки разорванной в клочья накидки. Словно ориентир, над тем место поднялось знамя с расшитыми золотом кленовыми листьями. Все пропитанное кровью, оно едва шевелилось на слабом ветру. Регент прошел между двумя дасирийцами с отметинами герба Равана на наплечниках, и остановился.
Раван и Шаама сошлись в поединке. Было видно, что более старый Раван проигрывает Шааму, но он сопротивлялся отчаянно. На сухих щеках осталось несколько кровоточащих шрамов, из-под нагрудника сочилась кровь, и сам Раван припадал, казалось, сразу на обе ноги. Он успел оступиться дважды за те несколько мгновений, что Шиалистан наблюдал за поединком. Шаам, видя, что соперник вот-вот сдастся, наступал яростнее, рубил почти от плеча, уверенный, что победа близка. Рхелец с удивлением огляделся на остальных воинов - неужели. Никто не решит исход этой битвы, встав на сторону своего господина? Но нет, воины обеих сторон наблюдали за сражением, и только тот, что держал стяг Дасирийской империи, подбадривал Равана хриплыми выкриками. Шиалистану все действо больше напоминало иджальские арены, на которых против натасканных воинов выставляли не менее натасканных животных. Раз или два он был на таких представлениях, и ничего кроме гадливости они в нем не вызвали, хоть публика неистовствовала знатно.
"Если дед умрет - победа будет на стороне Шаама", - быстро соображал рхелец. Победа, вкус которой он уже успел почувствовать, пригубить. Столько крови, столько страха - и все харсту в задницу? Честь, благородство, чтоб его все.
Шиалистан опустил взгляд на меч в своей руке, и в это время дед снова оступился, на этот раз неуклюже зашатался и упал на спину, словно рухнуло очень старое, но еще крепкое дерево. Шаам тут же очутился рядом: триумф отражался на его вспотевшем лице. Он занес меч. На лице Шаама появилась досада - Раван не молил о пощаде, а смотрел ему в глаза пристально, без страха принять участь.
Регенту потребовалось сделать всего шаг и один удар, но в него он вложил всю силу, злость и отчаяние. Жало клинка прожгло Шааму глотку, в том месте, где покривился железный воротник, оставляя брешь, будто нарочно для такого подлого удара. Лезвие вошло по самую рукоять, так сильно регент толкал его в ненавистное тело дасирийца обеими руками сразу. "Больше никогда они не станут смотреть на меня так", - мысленно выл регент, но держал меч сильно, готовый в любой момент вынуть его и, если проклятый дасириец не сдохнет, снести ему голову.
Шаам зашатался, попытался оглянуться, чтобы хоть перед смертью увидеть лицо того, кто так бесчестно отправил его в мертвое царство, но прислужники Гартиса поспели за ним прежде, чем Шаам успел увидеть своего убийцу. Он упал плашмя, словно по воле злых богов прямо в ноги поверженному им Равану. Регент дал рукояти выскользнуть из ладоней, чувствуя на своих руках кровь Шаама, хоть вся она сейчас проливалась на сапоги деда.
Затянувшуюся тишину нарушил знаменоносец. Он огласил победу пронзительным криком и рьяно замахал знаменем, но охочих поддержать его ликование не нашлось. Шиалистан оглянулся на своих Белых щитов, но даже они смотрели едва ли лучше, чем воины мертвого Шаама.
- Заберите своего господина, и похороните со всеми положенными почестями, - чтобы как-то сгладить вину, предложил им регент. - Тела ваших собратьев на поле брани никто не тронет, такова моя воля. И... - Он нашел в себе смелость заглянуть воинам в лица. - И помните, что милость моя не безгранична, если вдруг вздумаете еще раз сунуться в мой город. Я - Хранитель императорского престола! - уже громче провозгласил он. - Боги сегодня на моей стороне, а это значит, что я ими помазан на свое место до тех пор, пока не придет истинный наследник Гирама. Я не враг вам, дасирийцы, но друг.
Воины Шаама не слушали его. Получив разрешением забрать своего господина, они встали перед ним на колени, почти благоговейно переложили тело на накидку, и понесли прочь, будто реликвию. Шиалистан знал, что после такого подлого удара, нечего и думать о подобных почестях для себя, случись ему пасть в бою.
Раван, между тем, поднялся на ноги, провел взглядом печальную процессию.
- Ничего не скажешь, славная победа, - сказал он в полголоса.
- Но победа, - парировал Шиалистан.
- О которой устыдятся вспоминать твои дети, и дети их детей. Ты покрыл свой род позором, Шиалистан.
- Я выиграл битву! - зло бросил рхелец. - А потом, когда я стану императором, хронологи напишут совсем иную историю. Люди умирают, Раван, умирает их память, а кости молчаливо лежат в земле. Потомкам останутся хронологии, история. А пергаменты стерпят всякую полуправду.
Старик посмотрел на него так, словно видел впервые.
- Я ошибся. Быть тебе императором, которого Дасиририя еще не знала, - сказал он глухо, так, чтобы расслышал только Шиалитсан. В словах деда рхелец прочел презрение.
А потом старик выкрикнул "Слава хранителю трона!", и, несмотря на свою немощь, преклонил перед регентом колени. Остальные последовали его примеру.
Хани
Комната, в которой она очнулась, пахло сладкими цветами. Окна из настоящего стекла, вставленные в филигранные кованые рамы, заполняли помещение разноцветными бликами. Хани никак не могла привыкнуть, что здесь вместо неба вечная расплескавшаяся по своду радуга, смутно похожая на Артумские северные сияния.
Хани лежала на постели, мягкая перина словно нарочно приняла очертания ее тела, словно кто подстелил под бока облако. Покрывало холодило и вместе с тем приятно ласкало кожу. Девушка потерла глаза, села, свесив ноги с постели. Голова казалась непривычно тяжелой, словно чужой. Хани непроизвольно потрогала себя за лицо, провела по волосам - будто бы все свое, родное. После рассказов румийки она была готова к чему угодно.
- Раш? - позвала осторожно.
Никто не ответил, только ветер зашептался в прозрачных тканях, за которыми виднелось разноцветное небо Румоса. Хани встала, глядясь на свое отражение в начищенных темно-синих полах. Одежда на ней была не та, в которой девушка помнила себя последний раз. Кожаный походный костюм сменило платье цвета топленого молока, тонкое, как паутина, и бесстыже прозрачное. Не платье, а срам. Хани не хотела думать, что в это ее мог обрядить не Раш.
Казалось, вся комната была выточена из огромной глыбы - девушка так и не смогла рассмотреть ни одного места, где сходились бы каменные плиты. Кроме постели в комнате был лишь стол и пара кресел, такой изящной работы, что Хани невольно залюбовалась диковинными завитками на рожках спинок. На столе - блюдо с фруктами, центром которому стал круглый полосатый плод, наполненный жидкостью.
- Раш, где ты? - снова позвала Хани, не спеша прикасаться к пище, хоть желудок протестующе заурчал, стоило ей пройти мимо угощения.
Девушка тронула тканные пологи и вышла на балкон. Прохладный ветер ластился об щеки, словно кот. Голова закружилась, стоило посмотреть вниз. Вокруг, куда хватало глаз, простирался город. Черные башни и пики шпилей поблескивали, словно востро отточенные наконечники копий, Растения, всяких цветов и размеров, густо раскинулись между домами и вдоль дорог. Звенящие переливы фонтанов сплетались в один звучный голос.
Румос? Город темных магов, злодеев, которые живут только ради того, чтобы уничтожить все живое, кроме самих себя? Хани не могла связать два совершенно разных мира, над одним из которых пестрело разноцветное небо, а во втором не было ничего, кроме голых камней и проклятых столетия назад шаймерских магов. Который же настоящий?
Ей почудился звук отворившейся двери и неторопливая поступь. Решив, что то вернулся Раш, Хани бросилась на встречу. Однако же, встречал ее вовсе не Раш, хоть в чертах мужчины, стоявшего посреди комнаты, смутно угадывалалсь схожесть. На вид не старше четырех десятков лет, темноглазый и высокий, с такой же, как и у Раша, полуулыбкой. Одет он был в богато расшитую алую рубаху и светлые штаны - все непривычного кроя, будто нарочно сделанное таким, чтобы и скрывать тело, и, вместе с тем, выставлять его в наилучшем виде. Хотя незнакомцу стыдиться было нечего - он казался сильным и подтянутым.
Хани заметила в его руках два серебряных кубка.
- Ты проснулась, - сказал мужчина, после чего приподнял кубки, обращая на них внимание. - Я подумал, что заставлять гостью пить прямо из арбуза, было бы непростительно. А заодно захватил один для себя, чтобы составить тебе компанию. Фархи сказала, тебя зовут Хани? Хани - и все? Как хочешь, чтобы к тебе обращались?
- Мне... все равно, - неуверенно ответила девушка. Он пятилась, пока незнакомец шел на нее, пока не уперлась ногами в кровать. Говорил он на северной речи, но с небольшим акцентом.
- Тогда я буду звать тебя Хани, - кивнул мужчина, и, будто угадав мысли северянки, отошел. - Меня зовут Сарф Майран-Шад, я - глава этого дома.
- Вы отец Раша? - Несмотря на видимую любезность, присутствие румийца беспокоило. Он напоминал того волчонка, которого отец как-то раз принес из лесу. Щенок казался спокойным и игривым, но однажды прихватив за руку одного из близнецов, одичал. Он хотел крови, мяса и охоты. И, попробовав все это, не соглашался на меньшее. Зверя пришлось убить.
- Отец ли я ему? - Мужчина задумчиво окунул половник в арбузную чашу, разлил жидкость по кубкам, но не спешил угощать Хани. - Если ты имеешь в виду, родился ли он от моего семени, то я отвечу - да, Раш мой сын. Но по духу он для меня никто. Рабы из Эфратии вызывают у меня больше сочувствия, чем это ничтожество.
- Где он? - Тревога в Хани росла.
- Разве для того ты сейчас здесь, чтобы мы говорили о ничтожестве? - вопросом на вопрос ответил мужчина. - Вот, - он, наконец, протянул ей кубок, - выпей и успокойся. Не стоит меня бояться, Хани, я вовсе не желаю причинить тебе вред. Понимаю, ты слышала о нас много разного, и, думается, лишь ничтожная часть из тех сказок правдива. Но бояться меня не стоит. Разве стал бы тот румиец, о которых ходят россказни, угощать тебя розовым нектаром и предлагать уют своего дома?
Хани не могла ни возразить его словам, ни поверить, и на всякий случай решила не принимать за правду ничего из слов румийца. Взяла предложенный кубок, но пить не спешила.
- Оно не отравлено, Хани,- рассмеялся мужчина, и Хани сделалось горячо в груди.
Смех Раша, улыбка Раша. Почему этот человек просто не скажет, что с ним?
- Не верю я вам, - сказала она.
- Твое право, - принял мужчина и отпил из своего кубка. - Вот видишь, я стою перед тобой, живой и здоровый, а черпал я из одного сосуда.
Хани нашла его слова справедливыми, тем более, что жажда высушила рот сильнее засухи. Питье оказалось мягким, в меру кислым, в меру - сладким. Будто и не вино вовсе.
- А теперь, если позволишь, давай поговорим, - предложил Сарф, и указал на один из стульев. Во второй тут же сел сам, закинув ногу на ногу. От него за милю несло смертью и болью, будто человек этот в рукаве прятал мешок, из которого щедро сеял страданиями.
Такой не примет отказа, подумала Хани, и послушно села в кресло. Сейчас расстояние между ней и румийцем не превышало пяти-шести шагов, но даже так Хани не могла отделаться от мысли, что, захоти мужчина причинить ей вред, ему бы даже не пришлось покидать кресло. Легенды говорили, что черные маги могущественны, потому что руками их творит Шараяна. Хани смутно казалось, что ей еще представиться возможность поглядеть на темные силы.
- Я хочу знать, что с Рашем, - упрямо повторила девушка. - Мы приехали вместе, неужто я гостья более желанная, чем тот, кто от вас родился?
- Так и есть, - к ее удивлению согласился мужчина. - Ты - настоящая удача, Хани. Мы уже отчаялись, что такое возможно. Долгие годы Темная мать предвещала этот день, но мы были слепы, и чуть было не пропустили тебя. Оглядываясь назад, я начинаю думать, что побег Раша мог быть тоже ее провидением. Ведь если бы не он - ты бы, возможно, никогда не попала на Румос.